Текст книги "Две королевы"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 33 страниц)

VIII

Кровь все капала. Королева сделала еле заметное движение. Король вскрикнул от радости. Юсуф движением руки попросил его хранить молчание.

– Малейший шум может оказаться роковым, государь. Она придет в себя, но будет так слаба, что вы такого и представить себе не можете. Не нужно, чтобы ее величество увидела вас в первую же секунду, соблаговолите встать за спиной герцогини.

Король подчинился, правда неохотно; когда врач решил, что кровопускание пора прекратить, он зажал вену и подождал несколько минут. Мария Луиза весьма заметно пошевельнулась, затем глубоко вздохнула и попыталась приподняться с подушек, но упала на них от слабости.

– Что случилось? Где я? – спросила она.

– Вашему величеству стало немного дурно, и вас перенесли в постель.

– Ах, да! Я знаю… вчера… усталость…

– Да, ваше величество, именно так.

– Где король?

– Он здесь, рядом с вами.

– А?..

Она огляделась.

– Я не вижу никого из моей свиты.

– Простите меня, ваше величество, – сказала г-жа де Альбукерке, – но я перед вами.

– О да! Это хорошо. А… а… Нада?

На ее бледных щеках появился легкий румянец, она солгала, назвав имя Нады, а не герцога де Асторга.

– Нада тоже утомился, я посоветовал ему не покидать свою комнату.

Мария Луиза посмотрела на того, кто сказал это, и узнала его.

– Вы ученый доктор герцога де Асторга, мне знакомо наше лицо; наверное, я и в самом деле больна, если пригласили вас?

– Я случайно оказался во дворце, пришел осмотреть слугу его величества короля. Мой хозяин увидел меня и привел сюда, когда ваше величество потеряли сознание, я и приводил вас в чувство.

– Почему король не подходит ко мне? Надеюсь, он не болен?

– Я здесь, Луиза. Я ждал, когда ты очнешься, у тебя ведь ничего не болит, не правда ли?

– Голова побаливает и рука, а больше ничто не беспокоит.

Король посмотрел на Юсуфа, и тот кивнул.

– Так и должно быть, – пробормотал он сквозь зубы, – скоро узнаем остальное.

Врач стал задавать королеве вопросы, она отвечала ему умирающим голосом, жаловалась на то, что чувствует себя совсем разбитой и не ощущает жизни в теле.

– Мне хочется спать, отдохнуть, я, кажется, даже думать не в состоянии, мысли утомляют меня, все во мне будто застыло.

И в самом деле, именно так действовал этот ужасный яд; я испытала его на себе, но меня спасло лекарство венецианского колдуна, нужное противоядие было только у него. Другим оно неизвестно, и я не думаю, что оно есть у кого-нибудь еще; мы уже видели, что колдун применял его со знанием дела, но, к несчастью королевы Испании, врач-мавр не знал упомянутого средства.

Яд, которым была отравлена королева, сложен по составу и в зависимости от дозы действует по-разному. С его помощью вас могут убить как ударом молнии, или же вам позволят жить две недели, полгода, год, десять лет, но если вы его приняли, то умрете именно тогда, когда вам предстоит умереть, и ничто вас не спасет. Этот яд не причиняет сильных страданий. Жизнь потихоньку затухает, потом замирает совсем, наступает оцепенение; когда отрава добирается до сердца или мозга – все кончено.

Юсуф вскоре заметил, что внушил своему повелителю несбыточную надежду; однако он не сразу сказал правду, оставив ему на некоторое время иллюзию, с которой королю предстояло расстаться в ближайшее время.

Мавр дал Марии Луизе кое-какие снадобья, вызывающие сон, и она крепко заснула. Юсуф настоял на том, чтобы те немногие придворные, что собрались в спальне королевы, удалились, а король лег отдохнуть; он оставил при себе только Луизон, остальным докторам постелили походные кровати в соседней комнате; придворные дамы, за исключением главной камеристки, ушли, а она расположилась в комнате королевы.

Луизон плакала навзрыд, врач не делал попыток утешить ее, он знал, что, теряя свою хозяйку, девушка теряла все и ничто не могло помочь этому несчастью.

– Вы думаете, она не оправится. Юсуф? Вы в этом действительно уверены? – спросила она.

– Совершенно уверен, моя бедная девушка, слишком уверен, и это страшная беда! Такая прекрасная и добрая королева! Такое юное создание!

– О! Страшная, мерзкая женщина! Осмелилась убить королеву, которая была так великодушна к ней! Попадись она мне, я задушила бы ее своими руками.

При такой странной болезни никакого ухода не требовалось. Необходимо было только присутствие Юсуфа: он должен был следить за сном больной, наблюдать, как действуют его лекарства, через определенные промежутки времени давать королеве эликсиры, от которых зависело сохранение и продление ее жизни, если можно назвать жизнью подобное существование.

На рассвете кто-то тихо постучал в дверь; Луизон открыла ее. Вошел герцог де Асторга: он осунулся и был бледнее призрака. Он всю ночь, прождал новостей, предварительно разослав приказы об аресте г-жи де Суасон. Не осмеливаясь явиться раньше, он совсем исстрадался, и больше не выдержал, – захотел узнать все до конца.

– Увы, господин герцог! Посмотрите, – сказала Луизон. отходя в сторону, чтобы дать ему возможность взглянуть на королеву, что в другое время вызвало бы протесты со стороны главной камеристки, но в подобных обстоятельствах никто из тех, кто находился здесь, не думал об этикете.

– Мертва! Боже мой, мертва! – воскликнул герцог.

– Нет, еще жива, но спит; когда смотришь на нее, разрывается сердце.

Герцог сделал два шага вперед и остановился, чтобы посмотреть на королеву; он не посмел пройти дальше, почтение к ней было сильнее его любви и отчаяния. Ни врач, ни Луизон ничего больше не сказали ему. Он встал на колени, опустил голову, сложил руки и стал молча молиться. Позднее стало известно, что он принес обет: во имя сохранения драгоценной жизни королевы он поклялся раздать все свое имущество бедным, а самому босым отправиться в Святую землю, стать там монахом странноприимного дома и остаток своих дней посвятить уходу за больными. Преданность этого человека была безгранична.

На следующий день рано утром пришел король: де Асторга уже давно занял свой пост, положенный ему по этикету. Королева все еще спала; врачи объявили, что она скоро проснется, что король и те, кому следует, увидят ее, но ей необходим полный покой. Карл II выглядел таким же умирающим, как она. Он присел к ложу королевы, взял ее руку, поцеловал, остановил свой взгляд на этом безжизненном лице и больше не отрывал его. Король не отвечал ни на какие вопросы, ничего не слышал, отказывался от еды до тех пор, пока королева не открыла глаза, будто пробудившись от долгого сна.

Она с трудом приходила в себя; ей казалось, что она оживает, однако у нее не было сил пошевелиться. Она улыбнулась королю, который заметил это, но заговорить с ним была не в состоянии. Затем королева оглядела спальню, как будто искала кого-то и не находила; лицо ее выражало огорчение, но она не жаловалась.

Именно в это мгновение в проеме открытой двери показался де Асторга; он поклонился, делая знак, что ему надо кое-что передать королю. Придворный врач, испуганный оцепенением короля и знающий, какое дело было поручено главному мажордому, тихо сказал Карлу II:

– Ваше величество, взгляните: герцог де Асторга ждет ваших распоряжений, у него, наверное, есть что сказать вам по поводу графини Суасонской; вы не хотите поговорить с ним?

– Разве он вернет мне ее? – ответил Карл II, указав на королеву, глаза которой были устремлены на герцога и, не отрываясь, глядели на него.

– Примите его, государь, примите герцога де Асторга, не убивайтесь так сильно. Может быть, Господь совершит чудо – будьте готовы к такому благодеянию.

Король машинально встал и прошел в приемную. Прежде всего герцог спросил, как чувствует себя королева.

– Она еле жива, мой бедный де Асторга, и мне кажется, я умру вместе с ней. Чего ты хочешь от меня?

– Ваше величество, посол Франции ждет у ворот дворца, он очень враждебно настроен, требует разрешения увидеть королеву и заявляет, что не сдвинется с места, не поговорив с ней; так распорядился его повелитель.

– В Испании не принято, чтобы иностранцы входили к королеве, когда она лежит в постели. Передайте это послу Людовика Четырнадцатого, чтобы он не тратил время на ожидание.

– Ваше величество, многие гонцы уже вернулись; они проверили все дороги, все посты, побывали на всех постоялых дворах, но о графине Суасонской ничего не узнали; она не проезжала ни по одной дороге; лошади, приготовленные на барселонской дороге, стоят до сих пор; вероятно, графиня переоделась и стала неузнаваемой. Не будь за ней вины, она объявилась бы. Во что бы то ни стало надо найти эту женщину, государь, необходимо найти!

– Увы, герцог! Она отняла у меня радость жизни моей, и месть не вернет мне королеву; но я разделяю твое нетерпение; эту отравительницу должны нам доставить, проследи, чтобы агенты искали ее неустанно, пока не найдут. Иди! И оставь меня.

Карл вернулся к королеве, а герцог ушел, чтобы передать послу ответ короля и отдать новые распоряжения по поводу графини. Он выглядел по-настоящему разъяренным.

Герцог метался между приемной королевы и ложем Нады, жизнь которого тихо угасала; однако стоило карлику подумать о хозяйке и о несчастье, поразившем его, как у него начинались приступы гнева. Снова увидеть королеву, поцеловать ее руку и умереть у ее ног, как верная собака, было его единственным желанием. Нада умолял врача и герцога де Асторга позволить ему это; он обещал не представать с печальным лицом перед королевой, чтобы не пугать ее.

– Она не заметит, что я умираю, и подумает, что я засыпаю.

Но все настойчивые просьбы Нады были бесполезны, и для него это было большое горе. Однако Провидение все же уготовило ему счастье, о котором он мечтал; вечером Мария Луиза почувствовала себя лучше и неожиданно захотела увидеть карлика.

– Он слегка нездоров, ваше величество, – ответил Юсуф.

– И не может прийти? Неужели он в агонии? Присутствующие изобразили смех, стали подшучивать над агонией Нады, а врач заверил королеву, что у карлика, переевшего французских пирожных, несварение желудка. Королева настояла, чтобы его привели; кроме того, она пожелала увидеть графиню фон Перниц, Сапату и Нину, а также нескольких других дам из ее окружения. Поскольку сообщать о состоянии первых из них было нежелательно, ибо это встревожило бы ее, прибегли к другой хитрости, обязательной для всех придворных дам: всем им без исключения запретили появляться у королевы. С тех пор как она заболела, около нее не находилось никого из ее свиты и прислуги, кроме Луизон и другой служанки-француженки; эту меру предосторожности соблюдали неукоснительно, но никто не считал, что следует держать подальше от королевы и Наду: его преданность и мужество были залогом того, что он сумеет скрыть свои горести и будет улыбаться королеве в минуту своей смерти.

Герцог поднялся к нему, чтобы сообщить об этом, и увидел Наду в более тяжелом состоянии, чем прежде; однако у карлика было сильное и мужественное сердце. Он очень хорошо понял, что от него требуется, и ответил герцогу де Асторга, что готов идти: таково его самое горячее желание.

– Мне надо одеться, принарядиться, принять укрепляющее лекарство; пусть Юсуф не опасается нагрузки на мое сердце: какая разница, если я умру чуть пораньше! Но я увижу королеву и, может быть, вдохну в нее немного мужества, чуть-чуть развлеку. Располагайте мною, ваша светлость, зовите врача.

– Дорогой малыш! – воскликнул герцог со слезами на глазах. – Ах, если бы у других было такое же доброе сердце!

Юсуф немедленно явился. Он взял Наду на руки, как куклу, нарумянил ему лицо, следя за тем, чтобы тот, хотя и сохраняя некоторую бледность, выглядел вполне здоровым. Затем врач велел ему проглотить несколько капель живительного эликсира и посоветовал быть прежде всего веселым.

– Иди в атаку, мой храбрый карлик, будь решителен, смел, и Бог защитит тебя. Ты любишь свою хозяйку, она хочет видеть тебя, а ты в состоянии избавить ее от страхов, которые, без сомнения, гложут ее; твоя преданность поможет ей преодолеть их. Мы рассчитываем на тебя.

– Положитесь на меня, я клянусь, что сделаю именно так! Господин герцог знает это.

Когда Нада подготовился, его понесли на руках, чтобы напрасно не утомлять. Лакей поставил карлика на пол у дверей в спальню королевы. На секунду он ослаб, и ему дали еще одну дозу эликсира.

– Теперь я в полном порядке, – сказал карлик, – войдем.

Дверь открыли, и появился Нада с сияющей, как в лучшие дни, физиономией; он вошел вприпрыжку и подбежал к постели королевы, которая ждала его, протягивая руки и улыбаясь:

– О мой бедный карлик, как я рада видеть тебя. Так значит, ты не болен? И выглядишь хорошо, иди сюда.

Он приблизился, она притянула его к себе и стала пристально разглядывать. Лицо ее помрачнело: она все поняла. Нет взгляда проницательнее, чем у больного, от которого хотят скрыть правду.

– О! Мне все ясно! – продолжала она. – Побудь со мной сколько сможешь, я хочу поговорить с тобой.

Король выглядел довольным; лицо королевы немного оживилось. Нада заговорил с Ромулом, с Юсуфом, со всеми, кто их окружал. Никогда еще он так не блистал остроумием и не был таким умопомрачительно забавным. Врач не верил своим глазам.

– Этот малыш – настоящий герой, – скажет он впоследствии, – в его тщедушном тельце была душа полубога. Сила воли, которую он нашел в себе, способна была бы сдвинуть горы, ибо особенность этого ужасного яда состоит в том, что он останавливает кровь и одновременно парализует разум.

Нада провел у королевы более часа; Мария Луиза несколько раз улыбнулась, и это было уже много. Затем она печально посмотрела на карлика и подозвала его. Ее руки гладили его редкую поседевшую шевелюру, и вдруг она сказала:

– Я хотела бы на минуту остаться наедине с Надой и Луизон; это возможно?

– Ты удаляешь меня, Луиза? – с упреком в голосе спросил король.

– Ты устал, Карл, тебе надо отдохнуть; иди поспи, потом придешь опять. Мне же не следует спать, я и так слишком много сплю. Нада и Луизон помогут мне написать письмо моему отцу. Нада ведь мой секретарь, ты же это знаешь.

Врач сделал знак королю, напомнив ему, что ей нельзя противоречить; тогда Карл II с трудом встал, несколько раз поцеловал королеву и удалился. Проходя через первый зал, он увидел герцога де Асторга, неподвижно стоявшего на посту, и печально махнул ему рукой.

– Ты остаешься здесь, герцог? И не собираешься вернуться к себе во дворец?

– Пока ее величество королева в опасности, место ее главного мажордома здесь, рядом с ней, государь, и я не покину этот пост ни днем ни ночью.

Король прошел мимо; он не испытывал ревности, какая охватывала его во время приступов ярости, а страсть герцога де Асторга к королеве казалась ему неспособной вызвать у кого бы то ни было раздражение, поскольку она таилась в течение стольких лет; к тому же у смертного ложа страсти всегда утихают, уступая место боли.

– Меня вы тоже отсылаете, ваше величество? – спросил мавр.

– Нет, Юсуф, напротив, я могу говорить при вас, вы тоже поможете мне; я попрошу вас о последней услуге.

– Последней?!

– Да, Юсуф, последней. Я прекрасно чувствую, что со мной; вы продлеваете мне существование своим искусством, но жизнь покидает меня, и вскоре от меня останется только мертвое тело. Мой бедный Нада, нас обоих отравили, так же как тех бедных женщин, которых от меня прячут.

– Нет, госпожа, вы ошибаетесь.

– Я не ошибаюсь, и ты не обманешь меня, Нада. Я вижу, я знаю все, и время не ждет. Ты делаешь героические усилия, требуешь от своей слабенькой натуры больше, чем она может дать, мой бедный карлик, а я тороплюсь поблагодарить тебя и сказать слова прощания, чтобы ты после этого мог уйти и спокойно умереть. Ты был мне добрым и преданным слугой и до самого конца давал этому доказательства. Мы скоро встретимся, будь спокоен, и больше никогда не расстанемся.

– Моя добрая хозяйка, вы разрываете мне сердце.

– Не перебивай меня, дитя мое, мне надо многое сказать, а времени осталось мало. Я не хочу, чтобы распространялись слухи о моем отравлении, слышите? Приказываю вам всем опровергать их, и в первую очередь это касается тебя, Юсуф, ведь твоя ученость позволяет влиять на убеждения людей. Моя смерть может стать поводом для войны. Я люблю Испанию, я хорошо ей служила и послужу, даже когда меня здесь не будет. Вы обещаете повиноваться мне?

– Ваше величество…

– Так нужно, я так хочу, а воля умирающих священна, ее не обсуждают, обещайте же.

Они собрались у ее кровати: Луизон на коленях по-прежнему плакала наЕ?зрыд, Нада сидел на корточках, едва не падая, а врач стоял у ее изголовья.

– Мы будем повиноваться, ваше величество, клянусь от их имени.

– Хорошо.

– Госпожа, – заговорила Луизон, заливаясь слезами, – если ваше величество хочет увидеть своего придверника… он здесь, в моей комнате.

– Благодарю тебя, Луизон, я снова убедилась в твоей искренней привязанности, ты угадала мое желание. Но подожди, прежде я должна попрощаться. Сначала с этим несчастным, что страдает и молчит, хотя силы у него иссякают: моя признательность облегчит его муки. Поцелуй меня, мой Нада! На пороге вечности дистанции исчезают, госпожа и слуга вместе предстанут перед Богом. Я благословляю тебя как мать и хозяйка, и повторяю, ты благородное и достойное создание, Нада, прости мне твою смерть. По крайней мере, тебе могли бы оставить жизнь, ведь она не влияет на равновесие в Европе.

Горькая улыбка появилась на ее бледных губах; карлик держал руку королевы и целовал ее.

– Иди, друг мой, иди! Юсуф, уведите его, он слишком долго боролся с болью. Прощай или, все же, до скорого свидания! Если ты уйдешь первым, подожди меня, я не задержусь. Прощай! Прощай!

Нада, еле живой, сделал над собой нечеловеческое усилие, еще раз поцеловал королеве руку и сам пошел к двери. Врач последовал за ним, выполняя повторный приказ королевы. Как только они ушли, Мария Луиза знаком подозвала к себе Луизон.

– Дорогая моя девочка, – заговорила она, – это еще не все; там, рядом со мной, в следующей комнате находится несчастный, который тоже страдает, причем великой болью; позови его.

Луизон молча поднялась.

– Возможно, они сочтут, что это дурно, но я не могу умереть, не увидев его еще раз, не запретив ему последовать за мной, не позволив нашим губам хоть раз произнести те слова, которые так часто повторяли наши сердца.

Луизон позвала главного мажордома, он вошел… Никогда еще ни на одном человеческом лице боль не оставляла более глубоких следов, чем те, что были видны на лице герцога. Он остановился у двери, его сердце билось так сильно, что у него не было возможности говорить.

– Подойдите, сударь, – прошептала королева, – я жду вас.

Он тут же оказался возле нее, преклонил колено и, сложив руки, с глазами, полными слез, ждал, что скажет она еще.

– Де Асторга…

Едва это имя сорвалось у нее с языка, она подумала, что сейчас умрет.

– Мой дорогой герцог, – продолжала она несколько секунд спустя, – нам пора расстаться.

– Нет, ваше величество.

– Увы! Я это слишком ясно чувствую, и нет никакой надежды.

– Нет, ваше величество, мы не расстанемся, я последую за вами.

– Именно этого я и боялась, поэтому и пожелала увидеть вас; я знала, что вы не станете жить без меня, а я хочу, чтобы вы жили.

– Страдая?

– Нет, вы должны жить, чтобы вспоминать и грустить обо мне, а также служить Испании, вашей родине и моему супругу, вашему королю.

– Ваше величество, в моей жизни не было ничего, кроме любви к вам.

– И эта любовь обязывает вас жить, сударь, ибо так приказываю вам я.

– О моя королева! Требуйте от меня любых жертв, кроме обязательства жить на этой земле, когда вас здесь не станет.

– Я всегда буду с вами, друг мой; моя душа никогда не покинет вас, потому что наша непорочная, чистая нежность подобна ангельской любви, и Господь благословит ее своим взором, когда я покину мою смертную оболочку. Я вас очень любила, люблю сейчас и хочу сказать вам это хотя бы раз, пред ликом Создателя, который меня призывает, на пороге смерти, которая ждет меня.

– О! Благодарю вас! Благодарю! Вы даровали мне Небо.

– Пусть воспоминание об этом утешит вас и украсит отпущенные вам дни. При жизни я принадлежала королю, Испании, моему долгу; в смерти я останусь только вашей; все, что есть во мне бессмертного, – ваше достояние, ваша награда; я не покину вас ни на секунду, вы будете ощущать мое присутствие повсюду, в ваших молитвах, во сне, в природе, которую будете созерцать, в солнце, лесах, цветах, пении птиц – во всем этом воплотится моя душа, перешедшая в чудеса творения и откроющаяся вам в тысяче форм, тысяче приятных для вас созвучий. Я буду жить рядом и никогда не оставлю вас, а однажды сама приду за вами, чтобы проводить к престолу Господню и поставить рядом с ним, среди избранных, достойно выполнивших возложенный на них долг здесь, на земле. Вот о чем я прошу вас, Алонсо, вот чего я жду от вас. Вы справедливый и великодушный сеньор. Перед предками и своей семьей вы в ответе за то имя, которое носите; любовь к королеве не может внушить наследнику рода де Асторга ничего, кроме благородных мыслей и благородных действий, и я полагаюсь на вас, слышите!

Луизон рыдала, а герцога вблизи королевы будто покинула жизнь: она протянула к нему руку, но у него не было сил принять ее.

– Обещаете ли вы мне это, герцог?

– Госпожа, он не осмеливается поднять глаза, он просто умирает, – заметила Луизон.

– Нет, он не умрет, Луизон, надежда на нашу встречу на Небесах, радость повиноваться мне поддержат его, я в этом уверена. Встаньте, Алонсо, подойдите и примите из моих рук последнее свидетельство привязанности, которая должна пережить меня.

Мария Луиза достала из шагреневой коробочки медальон, заключенный в золотой футляр с эмалью; на одной стороне медальона находился портрет королевы, а на другой лежала прядь ее прекрасных черных волос. Она сама надела этот медальон на шею своему мажордому и сказала ему:

– Никогда с ним не расставайтесь, я передаю его вам из своих рук для того, чтобы он напоминал вам обо мне и утешал в вашей печали. А теперь, герцог, я жду вашего обещания повиноваться мне и требую этого, после чего умру спокойно. Вы будете молиться за меня, будете приезжать в Эскориал к гробнице, где обретет покой та Луиза, которую вы так любили, и моя душа возрадуется этому. Вы клянетесь, что останетесь жить… ради меня?

– Да, ваше величество, клянусь!

– Теперь я довольна. Прощайте же, прощайте, мой Алонсо, мой друг; наберитесь мужества и до скорого свидания. Мы соединимся, чтобы быть вместе целую вечность. Будьте мужчиной и испанским дворянином, докажите, что заслуживаете любви, которую я испытываю к вам, и что я могу гордиться своим выбором. Прощайте! Проводи герцога, Луизон; мне больно смотреть на него.

Держитесь, де Асторга!

Она несколько раз повторила эти слова, но почувствовала, что теряет сознание; герцог де Асторга, казалось, лишился ума: он исступленно целовал медальон, руку королевы и произносил какие-то бессвязные слова, не имевшие ни логики, ни смысла. То было настоящим безумием. Юсуф вошел в эту самую минуту, как нельзя более удачно для всех. Выполняя приказ королевы, он увел своего еле живого хозяина, помог ему прийти в себя, напомнил о долге и обязанности скрывать от всех свое безутешное горе, чтобы не запятнать честь королевы и не нарушить ее покой в последние минуты жизни. Врачу удалось вернуть мужество этой сломленной несчастьем душе, и Мария Луиза могла теперь рассчитывать, что ее воля будет исполнена.

– Вот я и покончила с делами земными, Луизон, обратимся же к делам Небесным, – произнесла королева.