Текст книги "Две Дианы"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 37 страниц)

Тюремщик шагнул к двери, но Арно дю Тиль его задержал:

– Нет, не прогоняйте ее! Я хочу ее повидать. Раз уж судьи разрешили – впустите.

– Гм! Вы вечно верны себе. Вечно благодушны и снисходительны. Но… Впрочем, ваше дело.

И тюремщик удалился, недоуменно пожимая плечами.

Через минуту он вернулся с Бертрандой.

– В вашем распоряжении четверть часа, так что за это время извольте либо разругаться, либо помириться, – осклабился тюремщик и снова вышел.

Сгорая от стыда, низко опустив голову, Бертранда де Ролль приблизилась к Арно. Тот сидел и молчал, предоставляя ей возможность самой начать разговор.

– О Мартин, Мартин, простишь ли ты меня когда-нибудь? – тихо и жалостно простонала она.

– За что мне тебя прощать? – добродушно спросил Арно дю Тиль, подделываясь под манеру поведения Мартина Герра.

– Я так жестоко ошиблась! – разразилась слезами Бертранда. – Это моя вина – я тебя не узнала! Признаюсь, что разобрала, в чем дело, только теперь, когда вся округа, и граф Монтгомери, и само правосудие – все установили, что ты мой истинный муж, а тот, другой, – прохвост и самозванец.

– А разве теперь уже все окончательно разъяснилось? – взволновался Арно.

– Господи Боже мой, ну конечно! Господа судьи, а также твой хозяин граф де Монтгомери мне объявили час тому назад, что ты и есть Мартин Герр, мой добрый и любезный супруг!..

– И это правда?! – бледнея, перебил ее Арно дю Тиль.

– Мало того, – продолжала она, – они же посоветовали мне повиниться перед тобой еще до приговора, вот тогда-то я и испросила свидание с тобой…

На секунду она остановилась. Арно молчал. Тогда она снова заговорила:

– Конечно, я очень виновата перед тобой, однако учти: все это произошло совсем нечаянно. Каюсь, я не распознала обман Арно дю Тиля! Но разве могла я допустить, что Господь Бог создал для забавы двух таких похожих по фигуре, по лицу, по осанке людей?.. Кстати, у этого негодяя были твое кольцо, твои бумаги. Ни друзья, ни родные ничего не подозревали, я и попалась на удочку. Но знай, дорогой мой супруг, я всегда любила тебя одного. И, зная это, прости мне мою единственную невольную ошибку…

Тут Бертранда снова приумолкла, выжидая, что скажет ей Мартин Герр. Но тот упорно молчал, и она скрепя сердце залепетала:

– Вспомни, когда мне давали очную ставку, ты был одет не в обычное свое платье, а закутан был почему-то в широкий плащ. При наличии этого проклятого сходства откуда мне было знать, что этот человек в плаще – мой муж? Вот я и не решилась указать на тебя как на мужа… Заклинаю тебя, Мартин, не ставь мне это в вину! Судьи мне сегодня объявили, что я ошиблась… Ты ведь мне не откажешь в своем снисхождении?.. Что касается меня, я не та, что была. Я уже не та сварливая и привередливая особа, от которой ты столько натерпелся. Этот проклятый Арно дю Тиль сумел меня поставить на место. Теперь я буду послушна и приветлива, но и ты будь со мной, как в прежние времена. Ты мне докажешь это, если простишь. Тогда я опознаю и твою душу, как опознала уже твою плоть!

– Так, значит, ты меня опознала? – проронил наконец Арно дю Тиль.

– Конечно! И жалею только о том, что для этого понадобился целый процесс.

– Ты меня опознала? – настаивал Арно. – Ты опознала во мне не того гнусного проходимца, который еще на прошлой неделе нагло выдавал себя за твоего мужа, а того настоящего, законного Мартина Герра, которого не видала столько лет? Посмотри мне в глаза. Я ведь твой первый и единственный супруг, так?

– Ну конечно, ты и есть мой настоящий, мой дорогой Мартин Герр!

И, заливаясь слезами, Бертранда бросилась к его ногам.

Она ведь была убеждена, что имеет дело со своим мужем. Арно дю Тиль, поначалу сомневавшийся в ее искренности, убедился в конце концов, что здесь нет и не может быть никакого подвоха. "Ну, погоди, гадина, – подумал он, – ты мне еще за это заплатишь!" И, выждав минуту, он якобы уступил наплыву непреодолимой нежности.

– Я слишком малодушен, слишком слаб, чтобы упорствовать в своей обиде, – прошептал он и, словно смахивая с ресницы слезу, поцеловал в лоб раскаявшуюся грешницу.

– Какое счастье! – воскликнула Бертранда. – Он возвращает мне свою любовь!..

В эту минуту дверь распахнулась, вошел тюремщик.

– Совет да любовь! – проворчал он, взглянув на умиленную парочку. – Я так и думал! Эх, и мокрая же ты курица, Мартин!

– Да чего там, чего там!.. – как бы смущенно, бормотал Арно, растягивая губы в восторженной улыбке.

– Ладно, это твое дело! – усмехнулся тюремщик. – А мое дело – инструкция. Время истекло, и тебе, красавица, пора уходить.

– Как! Надо уже расстаться?

– Ничего. Завтра наглядитесь друг на друга досыта.

– Значит, завтра я буду свободен! – обрадовался Арно. – И тоща мы заживем с тобой на славу!

– Завтра и будут нежности, – свирепо оборвал его тюремщик, – а сейчас, Бертранда, убирайся прочь!

Она последний раз поцеловала Арно, помахала ему на прощание рукой и вышла. Тюремщик двинулся за ней. Арно окликнул его:

– Нельзя ли мне свечу… или лампу?

– Почему нельзя? Можно… – ответил тюремщик. – Ведь вас держат не так строго, как Арно дю Тиля. И потом, ваш хозяин, граф де Монтгомери, такой вельможа!.. Чтоб ему угодить, и вам угождают! Сейчас пришлю вам свечу.

И действительно, через пять минут в камере у Арно уже горела свеча. Оставшись один, Арно дю Тиль проворно сбросил холщевую одежду и надел тот самый коричневый камзол и желтые вязаные штаны, которые обнаружил в сундуке Мартина Герра. Потом он сжег свой старый костюм и смешал пепел с оставшейся в камине золой.

Разделавшись с этим, он потушил свечу и с облегченным вздохом растянулся на соломенном тюфяке.

"Что же получилось? – спросил он самого себя. – Сдается мне, что судьи меня основательно засудили. Но будет даже забавно, если в самом поражении я изыщу возможность стать победителем. Подождем!"

II

ПРЕСТУПНИК ОБВИНЯЕТ САМОГО СЕБЯ

Нетрудно догадаться, что в эту ночь Арно дю Тилю не спалось. Лежа на соломенном тюфяке с широко открытыми глазами, он взвешивал свои шансы, рассчитывал, прикидывал, изыскивал последние возможности, которые могли бы сыграть ему на руку… Составленный им план заключался в том, чтобы последний раз подменить собою Мартина Герра; это было настолько дерзко, что в самой дерзости этой таилась надежда на успех. Если уж сам случай идет ему навстречу, неужели Арно изменит присущая ему наглость? Пусть же события развиваются своим чередом, а он будет только направлять в нужное русло непредвиденные случайности и неожиданности. Только и всего.

Утром он осмотрел свой костюм и нашел его безукоризненным; затем в точности восстановил все манеры и ухватки Мартина Герра: сходство было полнейшим. Да, ничего не скажешь: у этого негодяя был врожденный актерский талант.

Ровно в восемь часов дверь тюрьмы со скрипом растворилась, и вчерашний тюремщик впустил в камеру графа де Монтгомери.

Арно дю Тиль, приняв спокойный и равнодушный вид, тревожно подумал: "Вот она, черт возьми, решительная минута! Последняя ставка!"

Он с жадным нетерпением ждал первого слова, с которым к нему обратился Габриэль.

Габриэль начал так:

– Здравствуй, бедняга Мартин!

Арно дю Тиль облегченно вздохнул. Граф де Монтгомери назвал его Мартином! Значит, карусель снова завертелась. Арно спасен!

– Здравствуйте, мой добрый и бесценный хозяин, – ответил он, вкладывая в эти слова все свое, на сей раз неподдельное чувство – чувство благодарности, и, осмелев, добавил: – Нет ли каких-нибудь новостей, ваше сиятельство?

– По всей вероятности, приговор вынесут нынче утром.

– Наконец-то! Слава тебе, Господи! – воскликнул Арно. – Признаться, мне все это порядком надоело. Значит, сомневаться или опасаться теперь не приходится? Правое дело восторжествует!

– Надеюсь, что так, – медленно произнес Габриэль, внимательно приглядываясь к Арно. – Однако этот мерзавец Арно дю Тиль принимает отчаянные меры.

– Неужто? Что же он опять натворил?

– Видишь ли, изменник пытается заварить прежнюю кашу.

Арно всплеснул руками:

– Надо же! Но каким же образом, Боже правый?

– Он осмеливается утверждать, что вчера стражники перепутали камеры и отвели Арно в твою, а тебя – в его.

– Быть этого не может! – удивленно и негодующе вскинулся Арно. – Чем же он может это доказать?

– А вот чем: после вчерашнего допроса вас обоих не отправили обратно в городскую тюрьму, а оставили в помещении суда, ибо по ходу разбирательства вы могли понадобиться судьям. Вот тут-то, он говорит, и произошло недоразумение. Будто бы тюремщики перепутали и приняли его за Арно дю Тиля. Вот на этих-то ничтожных утверждениях он и строит новые свои подвохи. И все плачет, чуть не рыдает, зовет меня.

– А вы его видели, ваше сиятельство? – вырвалось у Арно.

– И не собирался! Я боюсь его уловок, он ведь способен обвести вокруг пальца даже и меня. Этот прохвост удивительно находчив и изворотлив!

– Выходит, что вы, ваше сиятельство, его же и защищаете, – с деланным недовольством заметил Арно дю Тиль.

– Ничуть, но нужно признать, что если бы хоть половину такого ума и такой ловкости направить на добрые дела…

Тут Арно с негодованием перебил Габриэля:

– Да ведь он же подлец!

– До чего же ты зол на него! – заметил Габриэль. – Между тем, направляясь сюда, я подумал, что, если бы ты захотел, можно было бы возбудить ходатайство о его помиловании…

– Помиловании?.. – нерешительно переспросил Арно.

– Конечно, тут есть над чем поразмыслить. Вот ты и подумай, Мартин, а потом скажи.

Арно дю Тиль подпер рукой подбородок, поскреб задумчиво по щеке, помолчал и наконец вымолвил:

– Нет, никакого помилования! Так будет лучше!

– О Мартин, я и не думал, что ты так жесток! – упрекнул его Габриэль. – Это совсем не похоже на тебя. Ведь только вчера ты жалел и был готов на все, чтоб спасти его!..

– Вчера! Вчера! – возмутился Арно дю Тиль. – Вчера не было еще и последней омерзительной проделки…

– Пожалуй, ты прав, – согласился Габриэль. – Значит, ты считаешь, что злодею надлежит умереть?

– Господи Боже, – протянул Арно дю Тиль с видом мученика, – вы прекрасно знаете, ваше сиятельство, насколько чуждо мне насилие, месть и всякое кровопролитие! Я скрепя сердце иду на эту меру только потому, что она просто необходима. Посудите сами: пока этот человек жив, для меня спокойной жизни не будет. Вот сейчас, последней своей проделкой, он доказал, что он неисправим, и тем самым рассеял последние сомнения! Пусть Арно дю Тиль умрет.

– Если так, пусть умрет, – поддакнул Габриэль. – То есть он умрет, если будет осужден… Ведь приговор еще не вынесен.

– Как! Разве дело еще не кончено? – спохватился Арно.

– Почти кончено, но кое-какие неясности еще остались. Этот чертов Арно успел вчера произнести перед судом очень толковую и убедительную речь.

"Ну свалял же я дурака!" – пронеслось в голове Арно.

Габриэль продолжал:

– Вот сейчас ты толково и уверенно доказал мне, что Арно должен умереть, а вчера перед судьями ты не мог связать и двух слов, не привел ни одного доказательства в пользу правого дела. Тебе дали полную возможность защищаться, а ты так ничего и не сумел опровергнуть…

– Ваше сиятельство, при вас я чувствую себя свободно, а судейское сборище меня угнетает. И потом, должен признаться, мне казалось, что суд лучше моего разберется во всем этом деле. Но, видать, с законниками нужно вести себя по-другому. Им нужно краснобайство, теперь мне ясно. Вот бы начать сначала!

– Да ну! И что бы тогда сделал?

– Тоща бы уж я разговорился!.. И обратите внимание: опровергнуть все доводы и ухищрения этого Арно дю Тиля – сущие пустяки!

– Неужто пустяки?

– Прошу прощения, ваше сиятельство, но его слабинку я вижу не хуже, чем он сам, и если бы я не стеснялся, то сумел бы рассказать судьям…

– Что бы ты им рассказал? Расскажи и мне!

– Что бы я им рассказал? – переспросил Арно. – Да ничего не может быть проще… Вот послушайте!

И Арно дю Тиль начисто опроверг свою же собственную, сказанную накануне речь. Он распутал весь этот клубок недоразумений, состряпанный им же самим. Он развернул перед Габриэлем две судьбы – честнейшего человека и проходимца, которые, так же как масло и воду, невозможно смешать. Словом, своей собственной рукой он разрушил до основания здание лжи, которое возвел только вчера с таким искусством.

Живи Арно дю Тиль в наше время, он был бы превосходнейшим адвокатом. Но – увы! – на беду свою, он родился на триста лет раньше.

– Думаю, что больше говорить не о чем, – так он закончил свою речь. – Досадно только, что не слыхали меня судьи.

– Почему же? – возразил Габриэль. – Они тебя слышали.

– Как так?

– Взгляни сам.

Дверь камеры распахнулась, и перед ошеломленным и оробевшим Арно предстали на пороге председатель суда и двое его судей.

– Что это значит? – обратился Арно к Габриэлю.

– Это значит, что я, опасаясь, как бы мой бедный Мартин Герр от робости опять не запутался, дал возможность судьям без его ведома послушать его заключительную и крайне убедительную речь.

– Вот и прекрасно! – со вздохом облегчения проговорил Арно дю Тиль. – Премного вам благодарен, ваше сиятельство.

Потом, обращаясь к судьям, жалостливо спросил:

– Могу ли я надеяться, что моя речь доказала вам мою правоту?

– Бесспорно, – ответил председатель суда. – Высказанные вами доводы нас вполне убедили.

– Ага! – ликовал Арно дю Тиль.

– Но, – продолжал председатель, – у нас есть доказательства и того, что вчера при размещении узников произошло недоразумение, а именно: Мартин Герр был водворен в вашу камеру, а вы, Арно дю Тиль, в настоящее время находитесь в его помещении.

– Что такое? – пролепетал пораженный Арно. – Ваше сиятельство, а вы что скажете на это? – обратился он к Габриэлю.

– Я скажу следующее, – сурово произнес Габриэль. – Я хотел получить лично от вас полное доказательство невиновности Мартина и вашей вины. Вы меня заставили, презренный, играть роль, которая мне была омерзительна. Но видя вашу наглость, я понял, что в борьбе с такими, как вы, допустимы все виды оружия и что лжеца можно одолеть только ложью. В конце концов, вы сами облегчили мне задачу: ваша подлость сама вовлекла вас в западню!

– В западню? – отозвался Арно. – Значит, тут была западня! Но так и знайте, ваше сиятельство, вы отрекаетесь от вашего Мартина! Как бы вам не ошибиться!

– Не настаивайте, Арно дю Тиль! – вмешался председатель суда. – Ошибка была заранее обусловлена и совершена с ведома суда. Вы изобличены полностью.

– Но если вы говорите, что ошибка была обусловлена, – не унимался наглец, – кто может поручиться, что не было ошибки в исполнении вашего приказа?

– Свидетели – солдаты и тюремщики!

– Они ошибаются! – завопил Арно дю Тиль. – Я действительно Мартин Герр, оруженосец графа де Монтгомери! Я не дам себя так легко осудить! Сведите меня с моим двойником, поставьте нас рядом, тоща и выбирайте, кто Арно дю Тиль, а кто Мартин Герр, кто виновен, а кто неповинен! Вы хотите лишь усугубить всю эту путаницу! Но вопреки всему я всегда буду утверждать: я Мартин Герр! И никто не может меня опровергнуть, никто не сумеет доказать обратное!

Судьи и Габриэль лишь покачивали головой да грустно улыбались, видя такое бесстыдство.

– Я снова говорю вам, Арно дю Тиль, – заметил председатель, – спутать вас с Мартином Герром невозможно.

– Да почему же? – вопил Арно. – Как распознать? По какой примете?

И тоща Габриэль воскликнул с негодованием:

– Ты сейчас узнаешь, подлец!

Он махнул рукой, и Мартин Герр показался на пороге камеры.

Мартин Герр – без плаща! Мартин Герр – калека! Мартин Герр – на деревянной ноге!

– Вот он, Мартин Герр, мой оруженосец, – зашил Габриэль, смотря в упор на Арно дю Тиля. – Он чудом избежал виселицы в Нуайоне, но не избежал в Кале справедливой мести, которая предназначалась тебе, и был сброшен в пропасть. Но пути Господни неисповедимы, и вот теперь само Провидение дает нам возможность отличить бесстыдного злодея от искалеченной жертвы.

Арно дю Тиль, бледный, подавленный, уничтоженный, не смел ни отпираться, ни защищаться.

– Пропал! Я пропал! – пробормотал он и рухнул на пол без сознания.

III

ДА ЗДРАВСТВУЕТ СПРАВЕДЛИВОСТЬ!

Итак, песенка Арно дю Тиля была спета. Судебное разбирательство тут же возобновилось, и через четверть часа обвиняемый был вызван в зал суда для оглашения приговора, который мы воспроизводим дословно по документам того времени:

"На основании допроса Арно дю Тиля, он же Сансетта, именующего себя Мартином Герром, заключенного в тюрьме города Риэ, на основании показаний свидетелей, как-то:

Мартина Герра, Бертранды де Ролль, Карбона Барро и, в частности, г-на графа де Монтгомери, на основании показаний самого подсудимого, который поначалу всячески отрицал свою вину, но впоследствии признался в содеянных им преступлениях, явствует, что указанный Арно дю Тиль окончательно изобличен в обмане, лжи, самозванстве, прелюбодеянии, грабеже, святотатстве и краже.

Суд осуждает указанного Арно дю Тиля и приговаривает его:

во-первых, публично покаяться перед Артигским храмом, для чего ему надлежит остаться в одной сорочке, разуться, обнажить голову, надеть на шею веревку и, держа в руках зажженную свечу, стать на колени;

во-вторых, просить прощения у Бога, короля и правосудия, а также у супругов Мартина Герра и Бертранды де Ролль.

По совершении сего указанный Арно дю Тиль передается в руки палачу, который с той же веревкой на шее проведет его по всем улицам и общественным местам селения Артиг и приведет его к дому, где проживает указанный Мартин Герр.

Затем он будет вздернут и удавлен на виселице, а тело его – предано сожжению.

Постановлено в Риэ, в двенадцатый день июля месяца года 1558".

Иного приговора Арно дю Тиль и не ждал. Он выслушал его с угрюмым и безразличным видом, сознался во всем, признал приговор справедливым и даже проявил некоторое раскаяние.

– Я прошу, – сказал он, – у Господа милосердия, у людей – прощения и надеюсь претерпеть наказание как истинный христианин.

Мартин Герр, присутствовавший при этом, лишний раз доказал судьям свою подлинность: он разразился потоком искреннейших слез, а затем, поборов застенчивость, обратился к председателю: нельзя ли, мол, как-нибудь помиловать Арно дю Тиля, поскольку он, Мартин Герр, готов простить ему все ошибки прошлого.

Но ему возразили, что право помилования принадлежит одному королю, но, даже если б суд к нему и обратился, король ни за что бы не согласился, потому что преступления Арно дю Тиля слишком гнусны и омерзительны.

А через неделю перед красивым домиком, уже возвращенным законному владельцу, Арно дю Тиль, согласно приговору, принял наказание за все совершенные им злодеяния.

В этот день вся округа собралась в Артиге, дабы присутствовать при казни.

Преступник, надо сказать, проявил в последние минуты известное мужество и весьма достойно завершил свою недостойную жизнь.

Когда палач, по обычаю, трижды оповестил: "Правосудие свершилось!" – притихшая, устрашенная толпа стала расходиться, а в это время в доме, некогда принадлежавшем повешенному, некая чета проливала горькие слезы и творила жаркие молитвы – то были Мартин Герр и Бертранда.

Но вскоре живительный воздух родного края, душевная теплота родных и близких и в особенности нежная забота Бертранды начисто разгладили морщины на лбу Мартина, и на губах его заиграла веселая улыбка.

Однажды теплым вечером, после радостного и спокойного дня, он отдыхал в виноградной беседке и не заметил всадника, который неторопливо подъехал к дому, спешился и направился к бывшему оруженосцу.

С минуту он взирал с улыбкой на блаженствовавшего Мартина, потом подошел ближе и молча похлопал его по плечу.

Тот живо обернулся и тут же вскочил, прикоснувшись к своей шапке:

– Вот оно что! Это вы, ваше сиятельство! Простите, но я даже не заметил вас.

– Не извиняйся, Мартин, – улыбнулся Габриэль (это был он), – я заглянул к тебе вовсе не для того, чтобы нарушить твой покой, а чтобы в нем удостовериться.

– Тоща, ваше сиятельство, взгляните на меня – и тут же все поймете.

– Что я и сделал, – грустно рассмеялся Габриэль. – Так, значит, ты счастлив?

– О, ваше сиятельство, ну чисто птица в воздухе или рыба в воде!

– Вот и хорошо, что ты обрел наконец долгожданный покой и достаток.

– Что верно, то верно… потому-то я так и доволен. После долгих скитаний, бесконечных войн и всяческих лишений я, пожалуй, имею право пожить денек-другой в свое удовольствие. Что же касается достатка, то, вернувшись домой, я вдруг заделался чуть ли не богачом. Но деньги-то это не мои, и мне противно к ним прикасаться. Их принес в дом Арно дю Тиль, и я хочу возвратить их по принадлежности. Большую часть – иначе говоря, стоимость вашего выкупа – я верну вам, ваше сиятельство. Остальные деньги, украл ли их Арно или приобрел – не все ли равно? – могут только запачкать руки. Поэтому после оплаты судебных издержек они целиком пойдут в пользу бедняков нашего края.

– Но тоща тебе почти ничего не останется…

– Нет уж, извините, – запротестовал Мартин, – когда служишь столько времени такому щедрому хозяину, как ваше сиятельство, непременно кое-что накопишь. Я привез с собой из Парижа довольно тугой кошелек. Да и Бертранда не из бедных. Одним словом, мы на бобах не останемся…

– Но надеюсь, Мартин, ты не откажешься получить от меня то, чего не взял бы от Арно. Я прошу тебя, верный мой слуга, оставь себе в награду десять тысяч экю.

– Как, ваше сиятельство? – вскричал пораженный Мартин. – Такой щедрый подарок!

– Полно, – возразил Габриэль. – Ведь не думаешь же ты, что я хочу оплатить твою верность! Нет, я и без того твой должник на всю жизнь. А теперь хватит об этом… Лучше скажи мне, как относятся к тебе прежние друзья. Я ведь заглянул нарочно, чтобы убедиться в твоем полном благополучии. Так как же твои друзья?

– Что ж, ваше сиятельство, многие из них умерли, но кто уцелел, любят меня не меньше, чем в прежние времена. Кое-кто из них даже поссорился с тем самым Мартином из-за его вечной грубости. Посмотрели бы вы теперь, как они довольны!

– Верю тебе, Мартин, верю, – кивнул головой Габриэль. – Но почему ты ничего не говоришь мне о своей жене?

Мартин с некоторым замешательством почесал за ухом:

– Хм!.. Моя жена…

– Ну да, твоя жена… – с беспокойством отозвался Габриэль. – Неужели Бертранда по-прежнему тебя угнетает? Неужели у нее не смягчился характер?

– Да нет же, ваше сиятельство, – возразил Мартин, – нет, она меня просто на руках носит. Ни тебе капризов, ни придирок! Ей-Богу! От такой благодати я просто не могу прийти в себя. Не успею я позвать, а она уже бежит… Удивительно!

– Ну и в добрый час! А то ты меня чуть не напугал.

– Если уж говорить начистоту, – смутился Мартин, – так меня все-таки берет какое-то сомнение… Можно с вами, ваше сиятельство, говорить совершенно откровенно?

– Разумеется.

Мартин Герр осторожно огляделся и, убедившись, что вокруг ни единой души, тихо заговорил:

– Так вот… я не то что прощаю Арно дю Тиля, а просто благословляю его. Какую услугу он мне оказал: из тигрицы сделал овечку, из ведьмы – ангела! Я пользуюсь последствиями его грубости… Конечно, Арно дю Тиль доставил мне много бед и огорчений, но разве все эти горести не окупились, коли он невольно доставил мне такое счастье на старости лет?

Тут Габриэль не удержался от улыбки:

– Пожалуй, ты прав.

Мартин весело продолжал:

– Вот я и благословляю его втайне… и все потому, что пожинаю посеянные им плоды. Значит, зло Арно дю Тиля принесло мне только пользу. Мне есть за что благодарить чудесного Арно, и я его благодарю!

– Признательное у тебя сердце, – усмехнулся Габриэль. – Но повтори мне еще раз, что ты счастлив.

– Повторяю, ваше сиятельство: счастлив так, как еще в жизни никогда не бывал!

– Это я и хотел знать. Теперь я могу уехать со спокойной душой.

– Как?! – вскричал Мартин, – Уехать? Неужели вы собираетесь нас покинуть?

– Да, Мартин. Больше ничто меня здесь не удерживает.

– Хорошо, допустим, так. А коща же вы собираетесь?

– Сегодня же вечером.

Мартин заволновался:

– Что же вы меня не предупредили? Ну ничего, мне недолго собраться!

Он вскочил и быстро заковылял к дому.

– Бертранда! Бертранда! – крикнул он.

– Зачем ты зовешь жену, Мартин? – спросил Габриэль.

– Пусть она соберет меня в дорогу.

– Совершенно напрасно, Мартин, ты со мной не поедешь.

– Как так? Вы не возьмете меня с собой?

– Нет, я еду один.

– И больше не вернетесь?

– Во всяком случае, вернусь не скоро.

– Ну и дела… Ведь слуга всегда следует за хозяином, оруженосец – за рыцарем, а вы не берете меня с собой!

– У меня на это три веские причины, Мартин.

– Какие же, если не секрет?

– Во-первых, было бы слишком жестоко оторвать тебя от счастья, которое ты так поздно вкусил.

– Это не в счет, ваше сиятельство, ибо мой первый долг – служить вам до последнего дыхания.

– Так-то оно так, но совесть не позволяет мне воспользоваться твоим усердием. А во-вторых, в результате печального случая в Кале ты уже не в силах служить так же ловко, как прежде.

– Верно, ваше сиятельство, теперь сражаться рядом с вами мне уже не придется… И все-таки найдется немало таких поручений, которые калека сможет выполнить почище здорового.

– Я это знаю, Мартин! И, возможно, я пошел бы на это, если бы не третья причина… Я открою ее тебе лишь при условии, что ты не будешь вникать в подробности и сам не захочешь следовать за мной.

– Значит, речь идет о чем-то важном, – заметил Мартин.

– Да, ты прав, – печально и торжественно проговорил Габриэль. – До сего времени я жил во имя чести и добился того, что покрыл свое имя славой. Я имею все основания сказать, что оказал Франции и королю великие услуги; достаточно вспомнить Сен-Кантен и Кале… До сих пор я бился в открытом и честном бою в радостной надежде получить награду. Но награды этой я так и не получил… И отныне с тоскою в сердце я должен отомстить за преступление. Я сражался – теперь я караю. Я был солдатом Франции – а буду палачом Господним.

– Господи Иисусе! – всплеснул руками Мартин.

– Вот почему мне надлежит быть одному, и я никак не могу привлечь тебя к этому страшному, зловещему делу! В нем не должно быть никаких посредников!

– Что верно, то верно… Теперь я и сам отказываюсь от своего предложения.

– Спасибо тебе за преданность и покорность, – сказал Габриэль.

– Но неужели я не могу вам ничем быть полезен?

– Ты можешь только молиться за меня… А теперь прощай, Мартин. Я расстаюсь с тобой и возвращаюсь в Париж. Там я буду ждать решающего дня… Всю свою жизнь я защищал правду и боролся за равенство – да вспомнит Всевышний об этом в тот день, о котором я говорю. Пусть он поможет найти справедливость своему верному слуге… – И, взглянув на небо, Габриэль хмуро повторил: – Да, справедливость!..

Через десять минут он наконец вырвался из крепких прощальных объятий Мартина Герра и Бертранды де Ролль, явившейся на зов мужа.

– Прощай, Мартин, мой верный слуга. Мне пора уезжать. Прощайте, мы еще свидимся!

– Прощайте, ваше сиятельство, и да хранит вас Бог! – вот все, что мог вымолвить Мартин Герр.

И он еще долго смотрел на маячившую вдали темную фигуру одинокого всадника, которая медленно растворялась в сгущающихся сумерках и наконец совсем исчезла.

IV

ДВА ПИСЬМА

По завершении столь трудного и столь удачно закончившегося процесса двух Мартинов Габриэль де Монтгомери снова исчез и в течение многих месяцев вел бродячий, таинственный и непонятный для непосвященных образ жизни. Его встречали в самых различных местах, но он все-таки не отдалялся от Парижа и от двора и, пребывая в тени, старался все знать, все видеть.

Он зорко следил за событиями, но пока не видел ни малейшей возможности свершить свою справедливую кару. Да и в самом деле: за это время произошло лишь одно-единственное значительное событие – заключили мирный договор в Като-Камбрези.

Коннетабль де Монморанси жестоко завидовал подвигам герцога де Гиза, росту его популярности среди народа и вместе с тем страшился того влияния, которое приобретал его соперник на короля. Наконец благодаря заступничеству всесильной Дианы де Пуатье Монморанси чуть ли не силой удалось вырвать у короля этот пресловутый мирный договор.

Договор подписали 3 апреля 1559 года. И хотя заключили его в самый разгар побед французского оружия, он оказался не слишком-то выгоден для Франции. Франция получила в полное владение крепости Мец, Туль и Верден. Она удерживала Кале восемь лет с обязательством уплатить Англии восемьсот тысяч экю золотом, если крепость не будет возвращена обратно по истечении указанного срока (правда, этот ключ от Франции никогда возвращен не был и никаких восьмисот тысяч за него не уплатили). Наконец, Франция вновь приобретала Сен-Кантен и Гам и временно сохраняла за собой Турин и Паньероль в Пьемонте.

Зато Филипп II получал в полное владение Тионвиль, Маринбург и Гестин. Он стер с лица земли Терауан и Ивуа, заставил передать город Буйон Льежскому епископству, Корсику – генуэзцам, большую часть Савойи и Пьемонта – Филиберу Савойскому – словом, то, что было завоевано при Франциске I. Наконец, он обусловил свой брак с дочерью Генриха II, принцессой Елизаветой, а также брак герцога Савойского с принцессой Маргаритой. Все это предоставляло ему огромные выгоды, такие, на которые он даже не рассчитывал после победы при Сен-Лоране.

Герцог де Гиз в бешенстве возвратился из армии и во всеуслышание и не без оснований принялся возмущаться предательством Монморанси и слабодушием короля, который одним росчерком пера подарил испанцам то, чего они с оружием в руках не могли добиться в течение тридцати лет. Но так или иначе, игра была сыграна, и жгучая досада герцога де Гиза ничего изменить не могла.

Договор этот не порадовал и Габриэля, однако он тут же подметил негодование герцога де Гиза, убедившегося, что все его труды идут насмарку из-за темных дворцовых интриг. Гнев этого знатного Кориолана вполне мог совпасть с намерениями Габриэля. Франциск Лотарингский, надо сказать, был далеко не единственным недовольным в королевстве. Однажды в окрестностях Прео-Клер Габриэль повстречал барона Ла Реноди, которого ни разу не видел после памятного знакомства на улице Сен-Жана. Габриэль обычно избегал встреч со знакомыми лицами, но на сей раз сам подошел к нему. Эти два человека созданы были для того, чтобы найти общий язык. Их роднили многие черты, и самое главное – честность и решительность. Оба они были рождены для дела, оба одержимы жаждой справедливости.

Обменявшись любезностями, Ла Реноди спросил:

– Недавно я видел мэтра Амбруаза Парэ. Значит, вы наш?

– Сердцем – да, но не делом, – ответил Габриэль.

– Когда же вы думаете открыто и бесповоротно примкнуть к нам?

– Я стану вашим тоща, коща буду вам нужен, а вы не будете нужны мне.