Текст книги "У нас уже утро"
Автор книги: Александр Чаковский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 19 страниц)
Сквозь туман, застилавший ему глаза, он увидел, что «русский дом» окружён людьми, что на крыльце стоит Нырков… Откуда-то издалека донеслись до него слова Ныркова, открывавшего собрание.
Потом на крыльцо поднялся Антонов. Он сдержанно сказал, что ему, опытному каспийскому рыбаку, не может быть никакого снисхождения, он виноват в том, что ушёл из рулевой рубки в такие ответственные часы и не разбудил уснувшего вахтенного…
Но вот Антонов сошёл с крыльца, и тогда все почему-то повернулись к нему, Весельчакову.
А он медленно пошёл к крыльцу, с трудом отрывая ноги от земли, тяжело поднялся по ступенькам и повернулся лицом к людям.
Увидев десятки обращённых к нему глаз, он немного помолчал, как бы собираясь с мыслями, и вдруг сказал громким и хриплым голосом:
– Это… я сеть у него обрезал.
Весельчаков ничком лежал на нарах. День был в разгаре, рыбаки ушли в море, на пирсе кипела работа, а он лежал, вдавив лицо в грязную, без наволочки, подушку.
Он старался ни о чём не думать, но в ушах его так же громко, как и два часа назад, звучали негодующие выкрики рыбаков, требовавших его изгнания с Сахалина, немедленного суда, ареста…
Весельчаков глубже вдавил голову в подушку, чтобы только не слышать этих голосов. Так он лежал полчаса, час, два часа… В коридоре послышались шаги… Они приближались. Вот кто-то уже взялся за дверную ручку. Ну, конечно, это пришли за ним…
Но теперь Весельчаков уже не испытывал страха. Ему даже хотелось, чтобы за ним поскорее пришли, взяли его, увели. Это избавило бы его от необходимости выйти на пирс, встречаться с людьми, смотреть им в глаза…
Дверь отворилась, и кто-то вошёл. Весельчаков по-прежнему лежал ничком. Вошедший приблизился к койке. Тогда Весельчаков рывком поднял голову и увидел, что перед ним стоит его сын Дмитрий.
– Ты… проститься пришёл? – почему-то шёпотом спросил Весельчаков.
Дмитрий молчал.
– Слушай, Димка, – так же тихо продолжал Весельчаков, впервые называя сына его детским именем. – Если бы я не сказал, засудили бы Антонова…
– Никто бы его не засудил, – спокойно возразил Дмитрий, – о том, что ты сделал, было известно заранее. Вся твоя команда подала заявление.
У Весельчакова перехватило горло.
– Они же вместе со мной… – прохрипел он.
– А потом совесть заговорила. Пыжов им доказал.
– Зачем же этот… Нырков?…
– Хотел проверить, осталось ли в тебе что-нибудь человеческое. Ну, хоть на дне на самом…
Весельчаков уронил голову на подушку.
– Слушай, отец, – начал Дмитрий, и, хотя он старался говорить спокойно, голос его всё-таки дрожал и срывался, – ведь предупреждал я тебя! Как ты мог дойти до такого?
Весельчаков поднял голову.
– Посадят меня? А? – дрожа всем телом, спросил он.
– Куда тебя сажать? – с раздражением ответил Дмитрий. – Мы тут не тюрьмы строим… Если тебя только это волнует, можешь успокоиться. Дрифтер у тебя, конечно, отберут. Нет таких рыбаков, чтобы захотели под твоим началом работать. А дальше… сумеешь жить – будешь…
Весельчаков поднялся. Голова у него горела. Он кинул быстрый взгляд на стоявшего перед ним спокойного и совершенно чужого человека.
– А может, мне туда… в море? – снова переходя на шёпот, спросил он. – Не позорить тебя?
По его красным, покрытым паутиной красных жилок щекам вдруг потекли слёзы.
– Брось, отец, – сурово сказал Дмитрий, – это дело легче лёгкого. Сумей жить. Человеком стать.
– Теперь-то? – выкрикнул Весельчаков.
– Именно теперь, – убеждённо ответил Дмитрий. – Догони людей. Они вон куда от тебя ушли…
– Силы нет…
– Найдёшь силу, если захочешь. Найдёшь, отец!
Весельчаков опустил голову. И вдруг он почувствовал, что Дмитрий прикоснулся к его плечу. Он весь съёжился от этого прикосновения. А когда поднял голову, Дмитрия уже не было в комнате.
ГЛАВА XXI
На другой день с материка пришёл пассажирский пароход «Россия».
Против обыкновения, он не пошёл к порту, расположенному в заливе Анива, а остановился на Танакском рейде.
Это был огромный морской пароход, только что выкрашенный, заманчиво поблёскивающий зеркальными стёклами кают. Он подошёл прямо сюда ради удобства пассажиров: многие из них должны были работать на рыбопромыслах, шахтах и бумажных предприятиях западного побережья.
Какое волнение началось на рыбокомбинате! Ведь это был первый большой пассажирский пароход, пришедший с материка после зимних штормов.
Впрочем, радостное и тревожное волнение овладело людьми ещё и по другой причине: на этом пароходе могли оказаться семьи многих рыбаков. Телеграммы о выезде начали приходить уже давно. Это были телеграммы от рыбацких жён, матерей, сестёр. Женщины сообщали о скорой встрече, писали, что теперь всё зависит от того, когда им удастся достать билеты.
Рыбаки посылали деньги и телеграммы с требованием, чтобы жены и матери ехали «с шиком», в каютах «люкс» и, уж во всяком случае, не ниже первого класса. Они посылали длинные перечни того, что нужно привезти, оправдываясь тем, что соскучились по привычным русским, удобным вещам.
И вот наконец пароход пришёл. Хотя его долго и с нетерпением ждали, всё-таки казалось, что он пришёл неожиданно. И уж совсем неожиданным было то, что он пристал почти к самому комбинату. Рыбаки видели, что на палубе парохода толпятся люди. Многим казалось, что они уже различают родные лица.
Доронину некого было ждать, но волновался он не меньше остальных. Он был счастлив, что комбинат может теперь достойно принять новое трудовое пополнение, может предоставить людям хорошие, удобные жилища, поставить рыбаков на первоклассные суда, вручить им отличные орудия лова.
Но больше всех волновался, пожалуй, Нырков. К нему со дня на день должна была приехать жена. Три недели назад он получил от неё телеграмму уже из Владивостока.
Но когда пароход пришёл, Ныркова, как на грех, не оказалось на месте. Ведь путина продолжалась, дорог был каждый час, и Нырков в числе других рыбаков ещё затемно ушёл в море.
Доронин дал ему слово, что лично встретит его жену и доставит её на берег.
Впрочем, Доронин должен был встретить не только жену Ныркова. В кармане его пальто лежал целый список рыбацких жён, с указанием имён, отчеств и даже особых примет, по которым их сразу можно будет узнать.
Перед тем как сесть на катер, Доронин зашёл в столовую и ещё раз убедился в том, что к приёму гостей здесь всё готово. Он оглядел накрытые чистыми скатертями столы, аккуратно расставленные приборы, нарядные занавески на окнах и с удовлетворением отметил, что всё это – своё, русское, отечественное, напоминающее о родной земле.
Сидя на катере, Доронин смотрел, как поднимается на небосклон неяркое, но чистое весеннее солнце, как голубеет небо и серебрятся снежные верхушки сопок. Он с радостью думал о том, что и природа гостеприимно встречает новых жителей Сахалина.
Катер подходил к пароходу. Задрав голову, Доронин всматривался в людей, приникших к палубным поручням, и старался угадать, кто из них приехал именно к нему, на западный рыбокомбинат.
Поднявшись наконец на палубу, он громко и весело крикнул:
– С приездом, дорогие товарищи! Кто из вас на западный комбинат?
– С приездом, с приездом! – услышал он у себя за спиной. – Кто на шахты? Кто на первый бумкомбинат? Кто на транспорт?
Доронин обернулся и увидел людей, видимо приехавших на пароход в одно время с ним, а может быть, даже и раньше.
На мгновение он почувствовал невольную досаду, что его опередили, но досада сразу же сменилась прежним радостным подъёмом. Люди окружили встречавших. Слышались громкие ответные выкрики:
– Я на шахты! Я на транспорт! Мы на бумагу!
«Это здорово, что не нам одним пришла мысль встретить людей!» – подумал Доронин и в это время почувствовал, что кто-то теребит его за рукав пальто:
– Послушай, милый, я вот на этот самый, западный, приехала. Муж у меня здесь рыбачит.
Доронин обернулся. Перед ним стояла молодая женщина в оренбургском пуховом платке, из-под которого были видны только застенчивые глаза и маленький вздёрнутый нос.
«Ныркова!» – почему-то решил Доронин и, схватив женщину за руку, спросил:
– Вы Ныркова?
– Нет, не Ныркова, Антоновы наша фамилия… – Женщина сказала это чуть упавшим голосом, точно ей было неудобно разочаровывать Доронина.
– А-а, Антонова, Анна Степановна! – воскликнул он, мгновенно вспомнив имя, записанное на бумажке. – Наконец-то! Муж вас совсем заждался!
В его голосе звучала такая неподдельная радость, что люди вокруг довольно рассмеялись, а сама Антонова покраснела.
– Ну как он, Федор-то? – уже более уверенно спросила она.
– В порядке, в полном порядке, Анна Степановна! – весело ответил Доронин.
А его уже тормошили, закидывали вопросами. Женщины спрашивали о мужьях, мужчины – о том, далеко ли до комбината… Прошло немало времени, прежде чем Доронин вспомнил, что он так и не нашёл ещё Нырковой.
– Послушайте, друзья, – крикнул он, – а нет ли среди вас Нырковой Марии Тимофеевны?
Ему никто не ответил.
«Не приехала!» – подумал Доронин, и ему сразу стало не по себе.
– Погоди! А Марья-то не Ныркова по фамилии? – крикнул из толпы чей-то женский голос.
В эту минуту послышался какой-то грохот. Дверь одной из кают распахнулась, и оттуда вывалился огромный жёлтый самовар.
Следом за ним на пороге показалась женщина. Молодая, полная, в распахнутом пальто, со сбившимися на большом, очень гладком лбу светлыми волосами, она сокрушённо всплеснула руками и, ни к кому в отдельности не обращаясь, сказала:
– Ну что мне с ним, проклятым, делать? Ни в один узел не лезет!
Она подхватила самовар. Доронин тотчас оказался возле неё.
– Ныркова? Мария Тимофеевна? – воскликнул он.
– Я, – удивлённо и недоверчиво ответила женщина.
– Ну, теперь всё в порядке, – хватая её за руку, проговорил Доронин. – Теперь все в полном порядке.
Вечером в комнате Ныркова был устроен пир. Доронин предлагал отложить торжество до окончания путины, но женщины уговорили его, пообещав, что всё пройдёт «накоротке», за какой-нибудь час, а вина – «ну почти совсем не будет».
Стены маленькой комнатки Ныркова словно раздвинулись. Не один десяток рыбаков, мокрых, даже не успевших переодеться – через час снова в море, – каким-то чудом разместился за длинным, выходившим в коридор столом.
А на столе… Что делалось на этом покрытом вышитыми украинскими скатертями столе! Господствовали на нём огромные, вкусно дымящиеся пироги, которые умеют печь только в русских сёлах. А на конце стола громоздился огромный до блеска начищенный жёлтый самовар. Нырковы со счастливыми лицами сидели у самовара. Доронин пристроился на другом конце стола, рядом с Вологдиной, пришедшей прямо с пирса в своём обычном синем комбинезоне.
Когда вино было разлито, Нырков возбуждённым, хмельным голосом крикнул через стол Доронину:
– Ну, товарищ директор, твоё первое слово!
Доронин встал. Глаза его мгновенно затуманились, он почувствовал, как комок встал у него поперёк горла. Ему захотелось широко раскрыть руки и обнять всех людей, сидевших за этим столом.
– Дорогие друзья! – начал он. – Первое слово должны сегодня сказать наши новые товарищи, новые члены нашей советской сахалинской семьи. Пусть скажут женщины, те, что за несколько часов сумели создать в этом доме родной русский уют… Пусть скажет Мария Тимофеевна Ныркова…
Все взгляды обратились к Нырковой. Она медленно встала. Её светлые волосы были гладко зачёсаны назад, цветной платок покрывал полные плечи. Губы её чуть вздрагивали.
– Товарищи… – негромко сказала она. – Не мне речи вам говорить… не мне. Вот мы ехали к вам, далеко-далеко… Через всю Россию… Через море какое!… И думали: что найдём, что увидим?… А увидели такое, чего и не ждали… Какие дома построили! Сколько рыбы берете! Как встретили нас! Спасибо вам, товарищи!
Она низко поклонилась присутствующим и села.
Минуту длилась тишина, а потом раздались дружные аплодисменты. Люди встали, задвигали стульями. Зазвенела посуда. Все потянулись чокаться с Марией Тимофеевной.
– Мужу, мужу слово! – закричали рыбаки.
– Друзья! – звонким, далеко слышным голосом сказал Нырков, вставая. – Друзья дорогие и ты, жена моя, Марья Тимофеевна, и вы, жены товарищей моих!… Спасибо, что приехали к нам! Спасибо вам от всех нас и от земли сахалинской. Выпьем же первый глоток за счастье этой земли.
Снова раздались громкие аплодисменты. Все поднялись со своих мест.
Когда аплодисменты стихли и люди уселись, Доронин незаметно кивнул Вологдиной и вышел на крыльцо.
Светила луна. Лунная дорожка – совсем как на юге – уходила далеко в море. В ковше покачивались десятки судов. Их сигнальные огни, перемешиваясь с лунным светом, отражались на мокром камне пирса.
На берегу тянулись к небу элеваторные вышки. Точно змеи, извивались толстые шланги рыбонасосов. Тускло поблёскивали обручи на бочках, сложенных бесконечными рядами.
Дверь открылась, и на пороге появилась Вологдина. За её спиной слышался звон посуды и громкий смех.
– Вы что, Андрей Семёнович? – спросила Вологдина. – Почему ушли?
Доронин молчал. Он смотрел на Вологдину и не мог произнести ни слова. Грудь ему стеснило какое-то странное чувство, граничащее с болью. Он с трудом дышал.
– Для чего меня позвали? – снова спросила Вологдина.
– Видите ли, Нина Васильевна, – с усилием заговорил Доронин, удивлённо прислушиваясь к тому, как незнакомо и глухо звучит его голос, – наш праздник затягивается… Людям пора идти в море…
– Ну и что же?
– Я думал, что вам удобнее намекнуть… Там ведь женщины командуют…
Доронин остановился и робко, почти с мольбой, посмотрел на Вологдину. Его волнение передалось и ей. Казалось, она поняла, что делается у него на душе.
– Хорошо, Андрей Семёнович, – сказала она изменившимся голосом, – сейчас я пойду и скажу Марье Тимофеевне…
– Подождите! – испуганно воскликнул Доронин, хотя Вологдина не тронулась с места. – Я сказал вам неправду… Дело совсем не в этом. То есть я позвал вас не за тем…
Он смутился и замолчал. Вологдина тоже молчала. Она стояла рядом с ним, и он слышал её неровное, прерывистое дыхание.
– Я позвал вас, – тихо, но решительно сказал Доронин, справившись наконец со своим смущением, – потому что мне хотелось немного побыть с вами… Вдвоём с вами… Совсем немного…
– Андрей Семёнович… – отозвалась Вологдина, и Доронину показалось, что он не столько слышит её слова, сколько ощущает их всем своим существом, – Андрей Семёнович… Это хорошо… что вы позвали меня…
Доронин взял её за руку.
– Правда? – дрогнувшим голосом спросил он.
– Правда, – чуть слышно ответила Вологдина, и Доронин почувствовал лёгкое пожатие её руки.
– Нина Васильевна! – с жаром начал он, но в этот момент дверь распахнулась, на крыльцо легла широкая полоса света, и в ней показался Нырков.
Доронин отпустил руку Вологдиной.
– В море, товарищи, в море! – оживлённо заговорил Нырков. – Как говорится, делу – время!
Глаза его мало-помалу привыкли к темноте, и он увидел Вологдину, по-прежнему стоявшую рядом с Дорониным.
– Товарищ начальник лова, – с шутливым упрёком обратился он к ней, – что же вы не руководите вашими людьми?
Нырков посмотрел на Вологдину с добродушным лукавством.
– Мы только что об этом говорили, – суховато ответил Доронин.
– Об этом? – для чего-то переспросил Нырков.
– Об этом, – повторил Доронин и зашагал к конторе, улыбаясь в темноте счастливой улыбкой.
Вскоре после того как «Россия» отправилась на материк, к берегу подошёл и остановился на ближнем рейде японский грузовой пароход «Нагасаки». Он пришёл с Хоккайдо за очередной партией репатриированных.
С сопок, где находился пункт сбора репатриированных, стала спускаться к морю длинная цепочка людей. Большинство из них было одето в японские, защитного цвета куртки, из-под которых выглядывали узкие, трубочкой, брюки. Но кое-кто был уже в русских ватниках и даже полушубках.
Дойдя до берега, японцы молча расселись длинным полукругом.
Доронин только что вернулся с рефрижератора, куда ходил на катере, чтобы договориться с капитаном о порядке приёма рыбы. Они договорились, что через полчаса рефрижератор станет на ближний рейд.
Увидев японцев, Доронин подался в сторону, чтобы обойти их, но в это время его окликнули.
Он оглянулся. К нему бежал незнакомый человек в длинном пальто, резко выделявшемся на фоне всех этих курток, ватников, полушубков.
– Простите, товарищ, – сказал он, подходя к Доронину. – Я переводчик. Один из японцев узнал вас и просит подойти. Он хочет вас за что-то поблагодарить.
– Японец? – недоуменно спросил Доронин.
«Может быть, Ваня?» – мелькнуло у него в голове. Вместе с переводчиком он подошёл к сидевшим на берегу японцам. Из полукруга тотчас выдвинулся маленький человек, в зелёной, военного образца куртке. У него было длинное, костлявое лицо, чуть поблёскивали очки.
«Где я видел этого типа?» – подумал Доронин, а японец уже говорил что-то переводчику.
– Его зовут Сато, – объяснил переводчик. – Вы приходили к нему за консультацией по рыбным делам. Просит узнать: не ошибается ли он?
– Не ошибается, – буркнул Доронин.
– Он хочет перед возвращением на родину засвидетельствовать вам своё почтение. Жену и сына он уже отправил, а теперь закончил все дела и уезжает сам…
– Ну и скатертью дорога, – прервал переводчика Доронин, – передайте ему, что мне некогда.
Но Сато уже опять что-то говорил.
– Он хочет выразить своё восхищение теми преобразованиями, которые вы тут произвели, – снова обратился к Доронину переводчик, – вся эта рыбная индустрия производит на него, старого рыбака, сына моря, как он выражается, неизгладимое впечатление…
– Он не старый рыбак, а старый эксплуататор рыбаков, – возразил Доронин. – И не сын моря, а… в другом месте я бы сказал ему, чей он сын. Это, разумеется, не переводите. И… устройте так, чтобы я мог уйти. Честное слово, мне некогда.
Переводчик понимающе кивнул головой и обратился к японцу.
– Вот и все, – через минуту сказал он Доронину.
– Нет, ещё не все, – на чистейшем русском языке произнёс Сато.
Доронин опешил. Он почувствовал себя, как сказочный мальчик, к которому внезапно обратилась жаба. Но пожалуй, ещё больше поразило его то, что переводчик не выказал никаких признаков удивления.
На лице Сато заиграла обычная безмятежная улыбка.
– Я не могу отказать себе в удовольствии, – любезным тоном начал он, – поговорить с вами на прощанье без помощи переводчика. Всё это время я усиленно изучал ваш язык… Общение с русскими…
– Вы хотите сказать, – спросил уже овладевший собой Доронин, – что изучили язык за эти месяцы?
– О, японцы – народ чрезвычайно способный к языкам! – ответил Сато.
Лицо его неожиданно преобразилось. Улыбка исчезла. Глаза чуть сощурились.
– Я хочу ещё раз выразить своё восхищение всем тем, что вижу сейчас на берегу, – сказал он тоном, отнюдь не выражавшим восхищения. – Но если нам придётся вернуться на этот остров, все это, к сожалению, придётся сломать.
Доронин не верил своим ушам.
– Да, – продолжал Сато, явно любуясь впечатлением, которое произвели его слова. – Содержать все это слишком дорого для нас. Мы не настолько богаты…
– Послушайте… вы… – сжимая кулаки, начал Доронин. – Что вы тут бредите? Это вы говорите о возвращении?… Вы… – Он задохнулся от бешенства. – Слушайте, господин Сато, как видите, мы великодушны. Вы долго торчали на нашей территории, скрывали, что знаете русский язык, а мы всё-таки отправляем вас на родину. Но я предупреждаю вас…
– Вы напрасно волнуетесь, – неожиданно прервал его молчавший всё время переводчик. – Господин Сато нам отлично известен. Мы давным-давно знали, что он владеет русским языком. Все мысли и поступки господина Сато нам тоже хорошо известны.
Доронин громко рассмеялся.
– Ну как, господин Сато, – обернулся он к японцу, – что вы на это скажете?
Но Сато уже не было. Только откуда-то из-за расположившихся полукругом японцев выглядывало его побледневшее длинное лицо.
На рейде показался рефрижератор. Он медленно шёл возле берега, огромный, белый, нарядный, точно пассажирский пароход, только что вернувшийся из очередного рейса Батуми – Одесса.
Его догонял другой пароход, почти такой же большой и нарядный. Доронин знал, что этот пароход принадлежал рыбному главку, направлялся на Курилы и зашёл сюда за тарными материалами для курильских рыбаков. Одно за другим подходили к пирсу суда рыболовецких колхозов, наполненные рыбой.
«Совсем оживлённо стало на нашем рейде», – удовлетворённо подумал Доронин.
Не думая больше о Сато, он простился с переводчиком и зашагал к берегу. Навстречу ему шёл капитан рефрижератора, свежий, в белоснежном морском кителе, совсем под стать своему пароходу.
Увидев его, Доронин вздохнул с облегчением. У него было такое чувство, будто он выбрался из тёмного склепа.
– Что вы там возите? Медикаменты? – весело крикнул он капитану. – Или, может, у вас экскурсионный корабль?
– Рыба любит чистоту, – ответил капитан, прикладывая руку к козырьку своей белой фуражки. – Вон смотрите. – Он махнул в сторону чёрного японского парохода, стоявшего на рейде. – Сейчас людей повезёт, а через неделю – рыбу. Потом снова людей. Я этот гроб часто встречаю…
Пока они договаривались о порядке погрузки, на берегу уже готовили рыбу к отправке. Пахло крепким ароматом смолы, звенела на ветру и с хрустом ложилась в ящики белоснежная бумага, устилая дно и стенки. Десятки красных от холода, но всё-таки гибких пальцев укладывали сельдь… Одна за другой накладывались стандартные доски, и дробный стук молотков возвещал, что груз готов. Девушка лет восемнадцати, лицо которой уже было покрыто веснушками, хотя весна только-только ещё наступала, прикладывала к ящикам жестяной квадрат трафарета и с размаху проводила по нему широкой кистью. Ведёрко с краской стояло возле неё.
При виде растущей горы ящиков, на которых поблёскивала ещё не просохшей краской марка его рыбокомбината, Доронин почувствовал волнующую радость. Вот они, первые явно ощутимые плоды напряжённого труда всех этих месяцев!
Ночью Доронина разбудил стук в дверь. Он повернул выключатель, набросил на плечи брезентовый плащ и откинул дверной крючок. На пороге стояла Ольга Леушева. На ней была ушанка и ватник, туго перепоясанный офицерским ремнём. В одной руке Ольга держала чемодан, в другой – хорошо знакомую Доронину, порядком потрёпанную московскую шубку.
– Помогите мне, – поспешно и с тревогой в голосе заговорила Ольга. – Мне нужен катер. Я опаздываю на пароход.
– Какой пароход, куда? – спросонья не понял Доронин. – На рефрижератор? Едете на материк?
– Нет, нет, еду на Курилы, работать, понимаете? Опаздываю, пароход сейчас уйдёт…
Она потянула Доронина за рукав плаща.
– Я сейчас оденусь, – сказал Доронин, захлопывая дверь у неё перед носом.
…Выйдя на пирс, они увидели чудесную картину. Два огромных парохода точно зажгли море. Вода вокруг них пламенела. На рефрижераторе шла погрузка. Плоскодонная баржа, гружённая ящиками с рыбой, стояла, плотно прижавшись к борту парохода. На носу и на корме рефрижератора скрежетали лебёдки. Сильный прожектор ярко освещал баржу.
За пароходами море было усеяно сигнальными огоньками судов. Оно казалось сейчас бескрайным ночным полем, усеянным светляками.
Пирс был тоже ярко освещён прожекторами. Гудели рыбонасосы. Дробно стучали молотки. Сноп света вырывался из порот засольного цеха.
– Прямо не знаю, как вас отправить, – озабоченно сказал Доронин, – видите, какая горячка…
Но он всё-таки отыскал для неё свободный катер, – в конце концов, до парохода было пятнадцать минут пути.
Его отозвали в сторону. Ольга ждала, когда на катере заведут мотор. Неожиданно откуда-то из тьмы возник Венцов.
– Я вижу, всё в порядке, – заговорил он. – Катер нашёлся. Не зря я вас послал к Доронину.
– Да, спасибо, – отозвалась Ольга.
– Значит, едете? – дрогнувшим голосом тихо спросил Венцов.
– Еду, – преувеличенно громко ответила Ольга. – Здесь уже есть врачи, а там – никого.
– Всё вперёд и вперёд, – задумчиво сказал Венцов. – Ну, там-то уж вы остановитесь. Дальше некуда. Океан.
– Не знаю… – покачала головой Ольга и вдруг сказала: – Это лучше, чем висеть под потолком.
– Что такое? – опешил Венцов. Ольга рассмеялась:
– Это так… извините. Есть один смешной рассказ… Я хотела сказать, что для человека, который стремится идти вперёд, нет преград.
Подошёл Доронин. Катер наконец завели.
– Ну, можете ехать, – сказал Доронин. – А помните, – улыбаясь, добавил он, – как Весельчаков пытал вас тогда на пароходе, все насчёт жениха спрашивал? Может, теперь на Курилке его нашли?
– Нет, что вы! – поспешно ответила Ольга.
В полутьме никто не заметил, что она покраснела. Едва Доронин вернулся в свою комнату и прилёг, как его опять разбудили.
– Товарищ Доронин, Андрей Семёнович, к телефону! – истошно кричал в коридоре чей-то голос.
Доронин побежал в контору.
Трубка была снята и лежала на столе. Схватив её, он крикнул:
– Доронин слушает…
– Привет, товарищ Доронин, – сказала трубка. – Так, говорите, рыба пошла на материк? Начали погрузку?
Доронин сразу узнал Русанова, хотя никогда не разговаривал с ним по телефону.
– Пошла, товарищ Русанов! Уже двадцать тысяч центнеров погрузили.
– Поздравляю, – сказал Русанов, – а теперь поговорите с вашим прямым начальством.
«Наверное, кто-нибудь из главка», – подумал Доронин, досадуя, что разговор с Русановым уже окончен.
В трубке загудело, и далёкий, но ясный голос сказал:
– Товарищ Доронин? Здравствуйте. У телефона Грачев.
– Заместитель министра? – с удивлением переспросил Доронин.
– Он самый.
– Когда вы приехали, товарищ Грачев?
– А я никуда не приехал, – рассмеялась трубка, – я сижу в Москве, у себя в кабинете!
– Здравствуйте, товарищ Грачев, – взволнованно сказал Доронин. – Докладываю, что на сегодняшний день погружено двадцать тысяч центнеров рыбы. Выполнено около восьмидесяти процентов плана весенней путины. Лов и погрузка продолжаются.
– Спасибо. В чём испытываете нужду?
– Нужду? – переспросил Доронин. – Мы столько от вас получили – флот, кадры…
– Не увлекайтесь. Подумайте, в чём вы нуждаетесь, и срочно сообщите нам.
– Будет сделано, – ответил Доронин. – Ещё будут вопросы?
– Ещё один. Сейчас уже ночь. Почему вы не спите? Авралите?
– У нас уже утро! – улыбаясь, ответил Доронин.
– Верно, верно, – ответила трубка, – ну, счастливого дня!
Голос смолк, снова раздалось ровное гуденье, и Доронин положил трубку на рычаг.
Он вышел из конторы. Тьма рассеялась, огни пароходов потеряли прежнюю яркость. На душе у Доронина было очень легко. Ему захотелось побыть одному, и он зашагал в сторону сопок.
Земля уже почти очистилась от снега, и только бело-розовые вершины сопок ещё напоминали о зиме. Шумели вечно-зелёные сосны, шуршала под ногами прошлогодняя трава…
Доронин уше давно научился различать шорохи леса, хруст валежника, шуршание травы, журчание узких, стремительных речек. Деревья перестали казаться ему одинаковыми, а крики лесных птиц – однообразными…
Сахалинская природа, то ласковая, то суровая, то пышная, то скудная, незаметно покорила Доронина, и он всем сердцем полюбил её.
И вот он стоит на склоне невысокой, покрытой зелёным лесом сопки и пристально смотрит в море. Пароход, тот самый, что отправился на Курилы, медленно удаляется на юг.
«У нас уже утро…» – повторяет про себя Доронин, и перед его глазами проплывает необъятная наша страна. Крупные, яркие звёзды горят над южным морем… Пустынны московские улицы… Красный флаг развевается над белым кремлёвским зданием… Бледная весенняя ночь опускается на спящий Ленинград…
«А у нас уже утро! – говорит себе Доронин. – Мы первыми в стране начинаем великий трудовой день…»
«Родина, страна моя! – думает он. – Какое великое счастье ощущать тебя всегда рядом!… Ни снега, ни океан, ни лесные чащи – ничто не может разлучить нас с тобой!»
Доронин напряжённо вглядывается в море, и ему кажется, что он различает сквозь утренний туман очертания судов, направляющихся к сахалинскому берегу.
«К нам, к нам, – думает он. – Это спешат к нам люди, сильные, смелые, овеянные всеми ветрами нашей советской земли. К нам посылает их родина!…»
Доронин смотрит на пирс – отсюда он очень хорошо виден. Из ковша выходят сейнеры… А те два возвращаются после ночного лова. По стенке ковша идут к своим судам Нырков, Дмитрий Весельчаков, Антонов – родные, близкие ему люди!…
Вместе с ними идёт Вологдина…
Доронин смотрит на неё долгим, неотступным взглядом и всем своим существом ощущает радость, причину которой он не мог бы объяснить словами…
И снова, на этот раз уже вслух, повторяет Доронин:
– У нас уже утро!
1949
