Текст книги "Нюрнбергские призраки. Книга 2"
Автор книги: Александр Чаковский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
– А вот и мы, фрау Вольф! Наступил конец вашему одиночеству! Познакомьтесь с вашими новыми постояльцами: фрау и герр Альбиг.
– Добро пожаловать, господа! – негромко по-немецки произнесла женщина. – Не могу вам передать, как приятно чувствовать себя среди своих.
У нее был типично баварский выговор, и это с радостью отметил про себя Адальберт.
А немка тем временем спустилась с веранды, подошла к распахнутой двери автобуса и, обращаясь к сидевшим в нем людям, сказала с легким поклоном:
– Вальтрауд Вольф к вашим услугам, господа!
И в это мгновение Ангелика громко застонала.
– Сейчас мы организуем перенос ваших вещей… – начала было Вольф, но Адальберт прервал ее:
– Ради бога! Прежде всего надо помочь моей жене перебраться в дом и уложить ее в постель.
Казалось, только сейчас Вальтрауд заметила вздувшийся живот Ангелики.
– О боже! – воскликнула она. – Как же это я, старая дура, не обратила внимания… Ваша жена может сама передвигаться?
Ангелика приподнялась было со своего кресла, но тут же со стоном упала обратно.
– Помоги мне, Ади, – еле шевеля потрескавшимися губами, проговорила она и протянула Адальберту руки.
– Разрешите мне, герр Альбиг! В конце концов это женское дело! – решительным тоном произнесла Вальтрауд. Затем она наклонилась к уху Вайслера и, говоря тихо, чтобы ее не слышала Ангелика, сказала: – Надо немедленно вызвать врача и акушерку. Такиин вещами не шутят."
…И через десять, и через двадцать лет Адальберт не забудет этого мучительного, хотя и короткого перехода. Осторожно приподняв Ангелику, они с огромным трудом помогли ей спуститься со ступенек автобуса и подняться на веранду.
Они медленно миновали столовую и приблизились к широкой лестнице, ведущей на второй этаж. Адальберт увидел стол с вышитой скатертью, буфет в стиле «бидермайер», этажерку с фарфоровыми пастухами и пастушками, старые гравюры. Над лестничной площадкой в небольшой серебряной рамке висел портрет Гитлера, и Адальберт задержал шаг, устремив свой взор. на портрет.
Это те прошло незамеченным для фрау Вольф.
– Осталось от прежних жильцов… Впрочем, если господа пожелают, я сниму портрет.
– Ни в коем случае! – отрезал Адальберт.
– Я вас хорошо понимаю, – вполголоса сказал Вайслер. И тут же, точно вспомнив о самом главном, спросил: – Ваш телефон в порядке, фрау Вольф?
– В полном порядке, герр Вайслер! Позвольте, я вас провожу.
Они ненадолго вышли из комнаты. А когда вернулись, Вайслер сказал:
– С медиками договорились. Врач и акушерка выезжают. До больницы тут каких-нибудь пятнадцать минут езды.
– Прошу вас наверх! – сказала Вольф.
Они молча поднимались по лестнице: впереди шествовала Вальтрауд, как бы указывая путь. За ней следовала Ангелика, которую с обеих сторон поддерживали Адальберт и Вайслер.
Они вошли в спальню. Посредине комнаты стояла широкая кровать, прикрытая кружевным покрывалом, у изголовья – старомодная тумбочка, а несколько в стороне – глубокое кресло, обитое темно-зеленым бархатом. У стены слева располагался дубовый платяной шкаф, а у стены справа – комод с широкими выдвижными ящиками, там же стояло трюмо.
Вольф шагнула к кровати, резким, энергичным движением сдернула кружевное покрывало, откинула одеяло и, повернувшись к Ангелике, сказала:
– А теперь в постель, моя дорогая. Я сейчас помогу вам раздеться… Полагаю, господа мужчины нас на некоторое время оставят.
– Я ни за что не уйду! – воскликнул Адальберт.
– Решение этого вопроса я беру на себя, – сухо проговорила Вольф. – Я мать двоих сыновей… Они погибли на Восточном фронте… В жизни каждой женщины бывают минуты, когда присутствие мужа, даже горячо любимого, крайне нежелательно. Как только фрау Альбиг немного отдохнет, я приглашу вас наверх.
– Пойдемте, Адальберт, – в первый раз назвав его по имени, сказал Вайслер. – Вы только помешаете. А у фрау Вольф достаточно большой опыт. Ради здоровья вашей супруги… пойдемте! – И он слегка подтолкнул его к двери.
– Ну, а теперь присядем, поговорим, – сказал Вайслер, когда они спустились вниз.
Крэймер сел за стол, рядом с ним расположился Вайслер, а напротив – Адальберт.
– Итак, герр Альбиг, – медленно и внушительно проговорил Вайслер, – чем же вы намерены заняться в Аргентине?
В этот момент у входной двери раздался резкий звонок, и они услышали голос спускающейся фрау Вольф:
– Врач!.. Я сейчас открою.
Звонок и слова Вольф как бы перенесли Адальберта из настоящего в еще более тревожное будущее. "А хорошо ли они знают свое дело, эти аргентинские медики?" – подумал он.
Адальберт стал вспоминать книги, которые он когда-то читал, – описания того, как женщины погибали во время родов.
В сопровождении фрау Вольф в комнату вошли врач, невысокий, лысый старик в белом халате, и молодая женщина в форме сестры милосердия. У старика в руках был небольшой черный саквояж, а сестра несла металлический ящик, на крышке которого был изображен красный крест.
Вайслер и врач обменялись несколькими фразами. Но, поскольку они говорили по-испански, Адальберт, разумеется, ничего не понял.
Вальтрауд Вольф указала медикам на лестницу и пошла вслед за ними. Адальберт устремился было туда же, но Вальтрауд резко обернулась и подняла руку с обращенной к нему ладонью, давая понять, что наверх сейчас никого больше не пустит.
Адальберт понуро вернулся к столу, за которым сидели Вайслер и Крэймер, и тяжело опустился на стул.
– Мы сделали все, что только можно было сделать, – с мягкой сочувственной улыбкой обращаясь к Адальберту, проговорил Вайслер. – На счастье фрау Альбиг – да и на ваше тоже – в больнице дежурил очень хороший гинеколог. Я доктора Хефтмана знаю, это опытный врач…
– Но почему вы не обратились в лучшую клинику города? Ведь я могу за все заплатить! – воскликнул Адальберт.
– Если бы мы обратились, как вы говорите, в лучшую клинику, то потеряли бы два-три часа. Едва ли это было бы разумно…
Адальберт отсутствующим взглядом, словно загипнотизированный, смотрел на лестничную площадку. Ему показалось, что до него доносятся тихие стоны.
Вскоре на площадке появилась Вальтрауд Вольф.
– Как она? Скажите мне правду: как она? – дрожащим голосом спросил Адальберт.
– Она рожает! – буркнула Вальтрауд и устремилась вниз по лестнице.
– Может быть… надо что-нибудь сделать, как-то помочь?
– Нужна вода, горячая вода! – крикнула на ходу фрау Вольф, скрываясь за дверью, которая, очевидно, вела на кухню…
Адальберт попытался взять себя в руки. Как странно устроена жизнь, подумал он. Сколько стонов и криков приходилось ему слышать за все эти годы. Но человеческие страдания оставляли его равнодушным. Он зверел, когда кто-нибудь из его лагерных агентов сообщал, что группа заключенных – чаще всего русских или поляков – готовила побег. Он выходил из себя, когда эти люди на допросе отрицали свою вину. Но ни их упорство, ни их страдания не трогали Адальберта… Ангелика? Да, ее он любил. И мысль о том, что она может уйти навсегда, приводила его в отчаяние.
Долюе время они молча сидели за столом. Наконец Вайслер нарушил тягостное молчание:
– А ведь вы так и не ответили на мой вопрос, герр Альбиг. Как вам представляется ваша дальнейшая жизнь в Аргентине?
Адальберт нахмурился. Вопрос, конечно, резонный, но бестактный. Сначала Вайслер должен был бы ввести его в курс дела, а не задавать вопросы.
– Я приехал сюда, герр Вайслер, – сдержанно ответил Адальберт, – чтобы продолжать борьбу за Германию, за страну, ради которой без колебаний пошел бы на смерть…
Он не мог не заметить, что глаза Вайслера иронически сощурились.
– Отлично! – воскликнул тот. – Но как вы намерены вести борьбу? Стрелять в новых хозяев Германии через океан?
– Вы хотите сказать, что борьба невозможна?
– Нет, нет, герр Альбиг, – вмешался в разговор Крэймер, – борьба не прекращается и прекратиться не может, пока на свете существует большевистское государство, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Но оказалось, что уничтожить Советскую Россию силой оружия мы пока еще не в состоянии. Пока мы даже не можем подмять красную зону Германии. Поэтому центр тяжести нашей борьбы следует перенести в сферу экономики. Советы сами живут впроголодь и, естественно, не могут поддерживать мало-мальски приемлемый уровень жизни в своей оккупационной зоне. Я уже не говорю о других странах Восточной Европы. Поэтому нашим оружием будет доллар и фунт. В соответствующей экономической системе, которую мы создаем, и для вас найдется подходящее место… Как бы вы посмотрели, герр Альбиг, на то, чтобы мы ввели вас… ну, скажем, в сельскохозяйственный бизнес? Для начала я имею в виду аргентинское отделение одного из немецких банков. Подумайте, какие возможности открываются на этом пути! Субсидирование подпольных нацистских организаций в Германии, закупка для них оружия, которое переправлялось бы куда надо…
– Но я не могу отличить рожь от пшеницы! – воскликнул Адальберт и невольно вспомнил фермера Готшалька.
– Это и не будет входить в ваши задачи. Мы хотим использовать ваш военный и разведывательный опыт для создания организационной базы, – назидательным тоном проговорил Крэймер.
"Кончена моя жизнь борца против коммунизма, – с горечью подумал Адальберт. – Из меня хотят сделать канцелярскую крысу".
– Я вижу, – сказал Вайслер, – что слова нашего друга Крэймера повергли вас в уныние. Но надо смотреть правде в лицо. Вспомните, как создавался третий рейх…
– Силой оружия! – прервал его Адальберт.
– А откуда мы его брали? Разве не закупали у крупных индустриалистов? И на какие деньги? Разве мы смогли бы создать империю без помощи Круппа и Флика? Без помощи Шахта и других?
– Они симпатизировали нам, потому и помогали!
– Не слишком ли это сентиментальная трактовка для бригаденфюрера СС? – усмехнулся Вайслер. – Однако шутки в сторону, герр Альбиг! Вас ждет ответственная работа, нужная национал-социализму. И главное..
В этот момент сверху донесся душераздирающий женский крик. Все вскочили из-за стола. Адальберт первым бросился к лестнице… И тут на площадке появилась Вальтрауд Вольф. Она протянула вперед руки с растопыренными пальцами, словно отталкивая приближающегося Адальберта. Все остановились.
– Ради бога, господа, пока сюда нельзя. Назад, пожалуйста! Это распоряжение врача.
Адальберт медленно повернулся. Страшный вопль все еще звучал в его ушах. Он остановился, мертвой хваткой вцепившись в перила лестницы. К нему обращались, его о чем-то спрашивали и Вайслер, и Крэймер. Но смысл их слов не доходил до его сознания.
Наконец дверь на верхней площадке снова раскрылась и послышался младенческий крик. Адальберт хотел броситься в спальню, чтобы увидеть, может быть, в последний раз свою Ангелику. Но тут из комнаты вышел врач. Его белый халат был покрыт кровавыми пятнами.
"Так приходит смерть", – подумал Адальберт. И хотел было закричать: "Ну! Говорите же! Если вы убили ее, я… я вас пристрелю на месте…"
– Ведь герр Альбиг – это вы? – негромко спросил врач, обращаясь к Адальберту.
– Я! Я! – оглушительно крикнул Адальберт. – Ну, говорите же! Ее больше нет?
– Их теперь двое, герр Альбиг. Вы отец. Поздравляю вас с сыном.
ПУТЕШЕСТВИЕ В БУДУЩЕЕ
…И снова все было так, как четверть века назад. Над шторами, прикрывающими вход в кабину пилотов, вспыхнула надпись: «Закрепите ремни безопасности. Не курить».
Затем раздался голос стюардессы…
Да, повторилось почти все. Но это уже был самолет не американской авиакомпании «Пан-Америкэн», а западногерманской «Люфтганза», и полет через Атлантику предстоял по маршруту: Буэнос-Айрес – Франкфурт-на-Майне. И стюардесса обращалась к пассажирам сначала на немецком языке, а затем на испанском и на английском.
…Этот самолет был почти вдвое больше того, на котором летел когда-то Хессенштайн-Квангель-Альбиг. Кресла были более мягкими, в отделении первого класса – по два в ряду, в туристическом – по три. Тихая музыка лилась из невидимых репродукторов, бесшумно струился прохладный воздух из вентиляторов над креслами – словом, если где-то в далекой, недостижимой высоте и вправду существовал рай, то здесь было создано его подобие: полный комфорт, блаженный покой, неземные улыбки ангелоподобных стюардесс.
В одном из салонов первого класса сидел Альбиг. Нет, не Адальберт, а его сын Рихард. Он положил на соседнее свободное кресло плоский чемоданчик из черной кожи, который отец подарил ему ко дню рождения. Рихарду было около двадцати пяти лет, но выглядел он старше. Худощавый, подтянутый, мускулистый, он был натренирован занятиями в военно-спортивном клубе.
С ленивым любопытством Рихард наблюдал, как люди занимают места. Внезапно его внимание привлекла высокая стройная девушка с голубой сумкой «Люфтганзы» через плечо. "До чего же хороша!" – подумал Рихард. Белокурые волосы, собранные в пучок, огромные глаза, слегка подкрашенные губы, осиная талия. Скорее инстинктивно, нежели сознательно, он быстро убрал с соседнего сиденья свой кейс и, наклонившись к проходу, громко сказал по-немецки:
– Пожалуйста, фройляйн! Здесь свободно!
Она улыбнулась, тихо ответила «данке» и направилась к Рихарду.
"Слава богу, она немка!" – подумал он. Латиноамериканцев Рихард не любил, как не любил метисов, индейцев и негров. Он придумал слово «пестромазые» и обозначал так всех людей черной, желтой или смешанной расы. К американцам же он относился с некоторым подобострастием.
– Меня зовут Рихард Альбиг, милости прошу! – сказал он, когда девушка подошла к креслу.
– Sehr angenehm! Ich heifie Gerda Wallenberg [Очень приятно! Меня зовут Герда Валленберг (нем.)].
Она закинула на багажную полку свою сумку и села.
Рихарду мучительно хотелось завязать с ней разговор, но он не знал, с чего начать. И тут в проходе возникли две стюардессы. Одна из них начала объяснять, как пользоваться спасательным жилетом в случае аварийной посадки на воду, а вторая стала демонстрировать, как с ним надо обращаться.
Когда стюардессы закончили свои объяснения и удалились, Рихард неожиданно для самого себя обрел дар речи и с усмешкой сказал Герде:
– Приятное напутствие! А как быть с акулами?
– Я не знаю их привычек, – тоже с улыбкой ответила Герда. – Надеюсь, что мы придемся им не по вкусу.
Слово «мы» как бы объединило Рихарда с нею, и он почувствовал себя увереннее.
– Может быть, вы хотите немного поспать? – вежливо осведомился Рихард. – Я сейчас достану плед…
Не ожидая ее ответа, он вскочил и снял с багажной полки один из пушистых клетчатых пледов.
– Спасибо, герр Альбиг! – поправляя на себе плед, сказала Герда. – Я и в самом деле попробую задремать. Целую ночь не спала…
– Прощальная вечеринка с друзьями?
– Да нет! – покачала головой Герда. – Я торопилась в Буэнос-Айрес из Парагвая, боялась упустить этот самолет. Следующего пришлось бы ждать три дня.
Теперь появились темы для разговора. Что она делала в Парагвае? Живет ли в Аргентине? Приходилось ли ей бывать в Германии?.. Но Рихард решил не быть надоедливым, только сказал: "Постарайтесь отдохнуть!" И при этом подумал: "Перелет долгий – успеем еще наговориться".
Герда закрыла глаза… Она, видимо, была очень переутомлена – теперь Рихард заметил синеватые круги под ее глазами.
"Ничего, время у нас будет! Перелет долгий, – повторил он про себя. – А что если и мне немного подремать?" Его клонило ко сну – ведь он встал очень рано, отец разбудил его чуть свет, мать тоже проснулась, и втроем они принялись упаковывать вещи. А их было много – Рихард отправлялся в Германию не на неделю, не на месяц, а навсегда.
Впрочем, слово «навсегда» не возникало в разговорах с родителями. Отец не раз – по различным поводам – произносил фразу: "Когда ты вернешься…" Но Рихард твердо знал: он не вернется. Никогда. Он обретет наконец подлинную родину и не покинет ее до конца своей жизни.
Рихард откинулся на спинку кресла и нажал кнопку под правым подлокотником. Спинка резко подалась назад. Он еще раз взглянул на Герду. Она безмятежно спала. Рихард тоже закрыл глаза.
В глубинах его подсознания проплывали, переплетаясь между собой, обрывки сновидений. Германия. Рихард знал ее по рассказам отца, по книгам и газетам, которые он усердно читал в университетской библиотеке. И вот теперь все это оживало перед его мысленным взором.
…Отец столько раз рассказывал ему о фюрере, о мюнхенском путче, о факельных шествиях штурмовиков, о стадионе, где тысячи и тысячи людей рукоплескали Гитлеру.
Картины реалистические сменялись видениями мистическими. Бесстрашный Зигфрид представал перед ним в красном тумане в мундире эсэсовского офицера…
Рихард родился в тот день, когда его родители прибыли в Буэнос-Айрес. Об этом ему не раз говорила мать. А отец – когда Рихард подрос – использовал чуть ли не каждый свободный вечер, чтобы рассказывать сыну о Германии. Он хотел, чтобы Рихард любил свою далекую родину, любил ее героическое прошлое, неразрывно связанное с подвигами нацистов – рыцарей третьего рейха.
Рихард жадно ловил каждое слово отца. Он только не мог понять, почему отец, занимавший столь высокий пост в гестапо, не оказался среди подсудимых в нюрнбергском Дворце правосудия. Хитрость? Изворотливость? Помощь верных друзей? Так или иначе, ему удалось спастись. Это хорошо. Но почему он после окончания войны покинул Германию? В глубине души Рихард не мог найти оправдания отцу, который лишил родины себя, жену и еще не родившегося тогда сына.
Да, отец преуспевал здесь, в столице Аргентины. Он занимал пост управляющего банком и поддерживал тесные связи с Германией – особенно после образования Федеративной Республики. Чуть ли не каждую неделю их дом посещали какие-то немцы. Рихард не знал их, но отец говорил, что это представители правления Баварского банка. Он запирался с ними в своем кабинете, а потом, за вечерним чаем, делился с Рихардом и Ангеликой последними новостями из Германии.
С одним из представителей Баварского банка у Рихарда сложились дружеские отношения. Звали его Клаус Вернер, и останавливался он почему-то не в отеле, как другие, а у них в доме.
Клаус был лет на пять старше Рихарда. Он охотно отвечал на все его вопросы о Германии, но в общении был резок и с первых же дней знакомства держался с ним, как офицер с солдатом. Рихарду это даже нравилось – у него возникало ощущение, будто он приобщается к повседневной жизни далекой родины.
Рихард не раз водил Клауса в военизированный спортивный клуб, организованный местными нацистами. Но когда он спросил своего нового друга, как ему там понравилось, тот презрительно скривил губы:
– Что толку размахивать оружием за десять тысяч километров от реального врага?
На Рихарда эти слова произвели глубочайшее впечатление. Он вспоминал их вновь и вновь всякий раз, когда отец – после очередного визита представителя Баварского банка – приглашал несколько человек из немецкой колонии Буэнос-Айреса и рассказывал им о политической обстановке в Германии.
Рихард нередко присутствовал на этих сборищах. Он сидел с книгой в руках в некотором отдалении от круглого стола, за которым беседовали взрослые. Но не читал. Он вслушивался в рассказы о стычках между подлинными патриотами Германии и еврейско-ли-беральными предателями, о боевых митингах, о взрывах бомб и о многом, многом другом… Да, партия Гитлера потеряла своего великого вождя, но она возродилась под другим названием. Ныне новая, национал-демократическая партия использует все возможности для того, чтобы заявлять о своем существовании и готовности к активной борьбе.
И снова и снова Рихард задавал себе мучительный, безответный вопрос: почему отец, безгранично преданный третьему рейху, не остался на родине, чтобы продолжать борьбу в подполье?
Однажды он спросил об этом Клауса. Тот усмехнулся, сощурил свои колючие глаза, пожал плечами и сказал:
– Наверное, твой отец надеялся, что ты продолжишь его дело…
И вот тогда в сознании Рихарда родилась мечта о переезде в Германию. С каждым днем мечта эта крепла и наконец захватила его целиком. Он знал, что предстоят выборы в бундестаг, и был уверен, что именно сейчас наступает роковой час для немецкого народа. Ведь, судя по газетам, социал-демократ Брандт в случае победы на выборах заключит предательские договоры с Москвой и со всем восточным блоком…
Когда Клаус после очередного приезда в Аргентину возвращался в Германию, связь между друзьями не обрывалась. Они вели оживленную переписку. Клаус сообщал – разумеется, не называя имен и фамилий – об очередных акциях, предпринятых членами национал-демократической партии, которой теперь руководил некто фон Тадден, и все более и более настойчиво звал своего друга в Германию.
Наконец Рихард решился поговорить на эту тему с отцом. Он зашел в его кабинет поздно вечером. Отец, как и всегда после ужина, сидел за своим большим письменным столом, заваленным бумагами. Не зная, как подступиться к делу, Рихард стал говорить о том, что мечтает о каких-то глубоких переменах в своей жизни. Неопределенность его высказываний вызвала у отца раздражение:
– Не мямли! О чем речь? Может быть, ты влюбился и собираешься жениться?
Рихард был не прочь поухаживать за сговорчивыми девушками, но вопрос отца был так далек от того, что его сейчас волновало, что он смешался и выпалил:
– Я хочу уехать в Германию! Минуту-другую Адальберт молчал, потом слегка развел руками и медленно проговорил:
– Что ж, это вполне естественное желание. Можешь поехать по туристскому маршруту…
– Нет! – порывисто воскликнул Рихард и, словно испугавшись звука своего голоса, произнес уже тише, но твердо: – Я хочу уехать в Германию навсегда.
От неожиданности Адальберт откинулся на спинку кресла, шрамы на его лице побагровели.
– Пойми меня, отец, – торопливо заговорил Рихард, – я не могу жить на краю света, когда Германии так нужны молодые люди, готовые бороться за ее возрождение. Я знаю, ты не можешь не одобрить моего решения. Именно ты!
Рихард даже не сознавал, в какое трудное положение он поставил отца. С одной стороны, Адальберта радовало, что сын хочет идти по его стопам, что его уроки – рассказы о героическом прошлом третьего рейха – не прошли даром… Но вместе с тем Адальберта охватывала тревога. Ведь у парня нет никакого опыта конспиративной работы, а в Германии сейчас разброд. Примкнув к партии фон Таддена, Рихард со своими максималистскими установками может легко попасть в руки предателей, исступленно рвущихся к власти. И тогда он действительно не вернется. А ему, Адальберту, остается уже не так много… Да и Ангелика не пережила бы потерю сына. После долгой паузы Адальберт произнес:
– Еще раз хорошенько все взвесь! Мы вернемся к этому разговору.
…И этот последний разговор Рихард помнил во всех деталях.
– Итак, ты не изменил своего решения? – с печалью в голосе спросил Адальберт. Он сидел в глубоком кожаном кресле и в упор смотрел на сына.
– Нет! – твердо ответил Рихард.
– Что ж, – тяжело вздохнув, сказал Адальберт, – у тебя было достаточно, времени все обдумать. Послушай, Рихард, – пристально всматриваясь в голубые глаза сына, проговорил он, – я все же до конца не могу понять: что тебя так тянет в Германию?
– Твое прошлое! – резко ответил Рихард.
– Мое прошлое? – переспросил Адальберт.
– Да! Точнее, вся твоя сознательная жизнь. Ты отдал ее национал-социалистической Германии. Не твоя вина, что немцы оказались недостойными своего вождя и своего отечеств а. -
Внезапно сновидения Рихарда оборвались. Перед глазами его возникли зеленые занавеси, прикрывающие проход в самолете, и погасшее табло над ними.
– Я не разбудила вас? – раздался участливый женский голос. Рихард посмотрел на свою соседку. Гсрда, видимо, уже давно не спала. Волосы ее были причесаны, губы чуть подкрашены бледно-розовой помадой. Она показалась Рихарду еще более привлекательной.
– Я не спал, – сказал он.
– Еще как спали! – с приветливой и слегка насмешливой улыбкой воскликнула девушка. – Я сидела не шелохнувшись, боялась разбудить вас.
Рихард немного смутился.
– Наверное, я и сам не заметил, как задремал, – виновато произнес он.
– Нет ничего лучше сна, когда совершаешь длительный перелет, – назидательным тоном проговорила Герда. – А вот мне заснуть так и не удалось. В моем кресле, видимо, что-то испортилось: спинка откидывается только наполовину.
– Давайте поменяемся местами, – с готовностью откликнулся Рихард.
– Нет, спасибо, теперь в этом уже нет нужды. Спать не хочется…
В этот момент послышалось тихое позвякивание, Зеленые занавеси, отделяющие первый класс от туристического, раздвинулись, и в проходе появилась стюардесса с катящимся столиком. У каждого ряда кресел она останавливалась, с улыбкой повторяя одну и ту же фразу: "Кофе, джин, пиво, виски?"
– Вот чашечку кофе я бы сейчас выпила с большим удовольствием! – сказала Герда.
– А чего-нибудь покрепче не угодно ли? – с добродушной усмешкой спросил Рихард.
– Не откажусь! – задорно тряхнув головой, ответила девушка и, обратившись к стюардессе, уже подкатившей свой столик, сказала: – Джин с тоником и кофе.
– Мне то же самое, – проговорил Рихард.
– Яволь, яволь! – отозвалась стюардесса. Приладив полочки-столики к креслам Рихарда и Герды, она поставила на них бутылочки с тоником, налила в высокие бокалы джин, а потом наполнила чашечки дымящимся кофе из большого термоса.
Рихард подлил тоник в стаканы и торжественно произнес:
– Прозит! За наше знакомство. За то, чтобы оно не прекращалось ни в воздухе, ни на земле. Вас зовут, кажется, Герда?
– Герда Валленберг. А вас – Рихард, не так ли?
– Рихард Альбиг к вашим услугам, фройляйн, – с улыбкой ответил он.
Они выпили по глотку.
– Вы живете в Аргентине? – спросил Рихард.
– Нет, нет! – ответила Герда, ставя свой стакан на столик. – Я живу в Мюнхене.
– Что же вас заставило отправиться в такую даль?
– Работа, – коротко ответила Герда.
– Как это понимать? – с любопытством спросил Рихард.
– Пишу книгу.
– Ах вот как! – полуиронически, полууважительно протянул Рихард. – Роман, я полагаю?
– Да нет, что вы! Это сугубо политическая книга. Я собираю материалы о происках американцев – в районах скопления немецких иммигрантов.
– И что же вы хотите доказать?
– Я хочу доказать, что американцы исподволь готовят нацистские резервы для Германии.
– Вы уверены, что у американцев нет других дел, более важных и интересных?
– Есть, конечно. Но и это для них немаловажно.
– Гм-м… Послушаешь вас, можно подумать, что вы живете в той Германии, которая оккупирована большевиками.
– Вы имеете в виду ГДР? Я там бывала. И, честно скажу, не заметила никаких признаков того, что вы называете оккупацией.
– А вы, может быть, коммунистка? – Рихард подозрительно сощурил глаза.
– Я просто хочу писать правду, – спокойно сказала Герда.
– Какую правду? – не без сарказма спросил Рихард. – Уж не о том ли, как в третьем рейхе сжигали ни в чем не повинных людей? Или пили кровь младенцев? Вы принимаете эти россказни всерьез?
– Меня удивляет ваш вопрос, – сухо ответила Герда.
– Не понимаю, чем он вас удивляет. Я как историк знаю, что на побежденную страну победители вешают всех собак. Так было в прошлом, и, надо полагать, так будет всегда.
– Вы, наверное, неонацист? – пристально взглянув на него, спросила Герда.
Рихард понял, что зашел слишком далеко.
– И как только эта мысль могла прийти вам в голову? – спросил он с наигранным возмущением.
– А почему же нет? – спросила Герда, пожимая плечами. – Ведь вы спросили, не коммунистка ли я.
"Боже, какой я дурак! – подумал Рихард. – Судьба свела меня с очаровательной девушкой, а я затеял никому не нужный политический спор!"
Герда демонстративно отвернулась. Это разозлило Рихарда. "Ну и черт с тобой! – подумал он. – Не хочешь разговаривать, не надо!"
Тут показалась стюардесса с катящимся столиком, на котором теперь лежали газеты и журналы. Когда она подошла ближе, Рихард громко спросил:
– Что у вас есть интересного?
– На каком языке? – осведомилась стюардесса. – На испанском, английском, немецком?
– На немецком, конечно! – буркнул Рихард, оглядывая стопки газет и журналов. Потом сказал: – Дайте мне, пожалуйста, «Штерн», «Цайт» и "Шпигель".
В еженедельнике «Цайт» внимание Рихарда привлекла статья о предстоящих выборах в бундестаг. Один из абзацев он перечитал дважды.
"Единственный вопрос, – говорилось в статье, – сводится к следующему: может ли наше государство примириться с существованием национал-демократов – партии, которая ничего не в состоянии предложить, кроме своих мелкобуржуазных эмоций. То, что она хочет перевернуть государство вверх дном, не доказано. То, что она могла бы перевернуть государство вверх дном, – мысль, порожденная бессилием демократической системы".
Слова «хочет» и «могла» были набраны курсивом. "Лихо написано!" – подумал Рихард. В «Шпигеле» его заинтересовало интервью парламентского статс-секретаря министерства внутренних дел Кеплера, высказывавшегося по вопросу о «социологии» национал-демократической партии: "Нельзя отмахиваться от мысли, – заявил Кеплер, – что с политической точки зрения едва ли было бы целесообразно разогнать партию, ядро которой, возможно, и состоит из нацистов, старых или новых, но которая в значительной своей части представлена недовольными, неудовлетворенными и, быть может, даже консервативными элементами".
На другой странице цитировался девиз НДП: "Мы – не последние представители вчерашнего дня, а первые представители дня завтрашнего!"
"Если ведущие западногерманские газеты и журналы так много пишут о национал-демократах, – подувал Рихард, – то это значит, что НДП – весьма влиятельная и активно действующая партия. Все, что говорил Клаус, – чистейшая правда".
А когда на второй странице партийного издания «НДП-Курир» он прочитал призыв "Помогайте НДП в ее тяжелой борьбе!", то решил сделать денежный перевод сразу же по прибытии в Мюнхен – адрес банка и номер текущего счета национал-демократической партии указывались на той же странице.
Сложив газету, Рихард посмотрел на свою соседку.
– Герда, дорогая, не будем ссориться! – мягко сказал он. – Я наговорил лишнего, вы наговорили лишнего… Словом, забудем это! – Он поднял стакан с недопитым джином и весело воскликнул: – За мир и дружбу, как любят говорить наши друзья-коммунисты.
Герда усмехнулась, но все же подняла овой стакан. Они чокнулись и выпили.
– Вы замужем? – как бы подводя черту под недавней размолвкой, спросил Рихард.
– А вы женаты? – спросила она вместо ответа.
– Был бы женат, если бы встретил вас раньше.
– Так уж и сразу5 – рассмеялась Герда.
– Не надо иронизировать. Я счастлив, что познакомился с вами. Вы только подумайте: я лечу в Германию, на свою родину, но у меня там нет ни друзей, ни родственников. И вдруг милосердный господь посылает мне вас! Вы учитесь? Или служите? – спросил он.
