Текст книги "Свет далекой звезды"

Автор книги: Александр Чаковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

19. До вечера…

С аэродрома до города Завьялов доехал на электричке. И теперь он стоял на платформе, пустынной в этот ранний час. На привокзальной площади выстроилась небольшая очередь к автобусам. Завьялов подошел к очереди и спросил, где находится Арсеньевская улица. Стоящая впереди женщина ответила ему, что надо идти по набережной, и сделала неопределенный жест рукой.

Он долго шел вдоль разбитого на набережной сквера. Дул сильный ветер, сквер был безлюден, только на одной из скамеек, почему-то на самом ветру, сидела девушка в светлом плаще с поднятым воротником и читала книгу.

Арсеньевская улица тянулась параллельно набережной. Дом 25 был старый, бревенчатый, построенный по-северному добротно.

Завьялов постучал в дверь, ему открыла круглолицая, словоохотливая девушка.

Услышав, что он спрашивает Иванова, она пригласила его в дом и стала многословно объяснять: Иванов работает на Севере, а семья его – жена Анна Федоровна и дочка Груня – живет здесь; но только увидеть сейчас ни Иванова, ни Анну Федоровну, ни Груню нельзя, потому что все они выехали вчера на Кавказ и вернутся не раньше чем через месяц.

Итак, Завьялов опоздал. Если бы те два дня, в течение которых Филонов не мог к нему дозвониться, не пропали даром, если бы он, Завьялов, вылетел в Тайгинск на два, нет, хотя бы на один день раньше, он застал бы этого Иванова.

– Вы не знаете, в каком месте они будут отдыхать? – спросил Завьялов круглолицую девушку. – В Сочи? В Гагре? Может быть, вам известно название санатория, дома отдыха?

– Сочи, Сочи, – поспешно ответила девушка, – только санатория не знаю. Диким образом они поехали, дикарями, понимаете? Анна Федоровна на санатории настаивала, а Иван Васильевич уперся: нет, говорит, и нет, мне эти режимы, говорит, ни к чему, я вольным, говорит, хочу быть человеком. Дикарем то есть… Захочешь купаться – купайся, есть захочешь – ешь. Мне, говорит, эти расписания ни к чему… Может, что передать Ивановым, когда вернутся?

– Ничего, – ответил Завьялов, – спасибо. Между прочим, вы случайно не знаете, где здесь находится НИИ‑24?

– Это что же, номер дома такой? Или улица?

– Нет… Ну, я пойду.

– Может, чаю стакан выпьете?

– Нет, спасибо.

…Завьялов бесцельно направился к центру города. Улица, по которой он теперь шел, была красивая, асфальтированная и по обеим сторонам обсаженная подстриженными липами.

Завьялов предпринял попытку «с ходу» выяснить необходимый ему адрес и спросил первого же встретившегося парня в полосатой майке, где здесь помещается институт.

– Ветеринарный, что ли? – переспросил парень. Таким образом, первая попытка не удалась.

Завьялов медленно шел вдоль улицы, не имея никакого плана действий. Впрочем, где-то в глубине души он верил в то, что может встретить Олю на улице. Почему бы этому не случиться? Город небольшой, время утреннее, люди идут на работу…

Он медленно шел, пристально вглядываясь в лица прохожих. Через некоторое время он спросил пожилого мужчину с портфелем, не знает ли он, где помещается химический институт.

– Хи-ми-ческий? – удивленно повторил мужчина и остановился.

– Может быть, он и не так называется, – пояснил Завьялов. – Ну, одним словом, номерной институт, – добавил он, сознавая, что вопрос его звучит по меньшей мере глупо.

Человек с портфелем ничего не ответил, только пожал плечами и пошел дальше. Они одновременно обернулись, и Завьялов инстинктивно ускорил шаг. Потом он сообразил, что такая поспешность может показаться человеку с портфелем еще более подозрительной, и остановился у афиши, извещающей о футбольном матче. Потом еще раз обернулся, но человека с портфелем уже не было.

Завьялов пошел дальше. Иногда ему казалось, что впереди по противоположной стороне идет женщина, чем-то напоминающая Олю. Тогда он поспешно переходил через дорогу, быстрым шагом опережал женщину и старался незаметно заглянуть ей в лицо…

Так он дошел до небольшой площади. Там стояли скамейки, а за ними множество стендов. Они были испещрены цифрами и значками процентов. Судя по всему, цифры свидетельствовали о росте производительности труда, валового выпуска продукции и увеличении посевных площадей. Сбоку были перечислены предприятия, колхозы и совхозы. Внимание Завьялова прежде всего привлек именно этот перечень. Но тут же он сообразил, что смешно надеяться найти на стенде название того института.

Завьялов обвел глазами площадь и на ближайшем к нему желтом трехэтажном здании увидел вывеску: «Тайгинский городской комитет КПСС». Вот где должны знать об институте!

Это была самая элементарная догадка. Разумеется, в каждом городе есть горком партии, и, конечно, там знают обо всех учреждениях, расположенных на территории города. Но мысль обратиться в горком не приходила до сих пор Завьялову в голову. Возможно, потому, что в глубине души он сознавал всю нелепость этого шага: могут ли ему, первому встречному, человеку с улицы, дать в горкоме подобную справку?

Полчаса тому назад, выйдя из дома, в котором жил Иванов, Завьялов сказал себе: «Маленький город. Институт, имеющий такое важное значение. Неужели не отыскать его даже без помощи Иванова?» Но на деле все оказалось намного сложнее. Обращаться наугад с вопросами о засекреченном институте значило в конце концов нарваться на неприятности. Все-таки надо идти в горком.

…Завьялов поднимается на третий этаж. Маленькая приемная. Никого нет. Завьялов смотрит на часы: без четверти девять. Очевидно, еще рано. На всякий случай стучится в дверь кабинета. Небольшая комната. За письменным столом спиной к окну сидит молодой человек.

– Извините, – начинает Завьялов, – вы товарищ секретарь горкома? Мне надо с вами поговорить.

– Не выйдет, – отвечает секретарь почему-то очень веселым тоном, – я сейчас уезжаю. Вот жду машину.

– И… когда вернетесь? – упавшим голосом спрашивает Завьялов.

– А меня сегодня весь день не будет, – все так же охотно и добродушно отвечает секретарь. – Я на цементный уеду, на отчетно-выборное. А вы, товарищ, откуда?

Завьялову нравится этот человек, совсем еще молодой парень. На вид ему никак не больше двадцати пяти. К тому же он сухощавый и белесый и от этого кажется еще моложе. И говорит как-то смешно. Самые обыденные слова произносит так, будто у него на душе невесть как светло и радостно.

– Я из Москвы, – отвечает Завьялов и сам невольно улыбается.

– Ого! – восклицает секретарь. – Из самой Москвы! Из какой же организации?

– Нет, нет, – торопливо поясняет Завьялов. – Я… так сказать, не из организации. Просто живу в Москве. Приехал к вам по сугубо личному делу.

– Да ну?! – снова восклицает секретарь. – Москва в Тайгинск по личному делу приехала! Любопытно. Что же, выкладывайте свое личное дело… Впрочем, нет, подождите, ничего не выйдет. Наверно, уже машина пришла. Погодите-ка…

Он повернулся вместе со своим креслом к окну и, привстав, поглядел вниз.

– Нет, еще не пришла. Ладно, выкладывайте.

– Прежде всего, я хотел бы предъявить вам свои документы, чтобы вы знали, кто я и что.

Он полез в карман, но секретарь предостерегающе поднял руку.

– Погодите, товарищ, – сказал он и чуть поморщился, – вы ведь не в милицию и не в бюро пропусков пришли. Кто вы, я могу узнать непосредственно от вас. Меня, например, зовут Петр Степанович Лукашев. А вас?

– Завьялов Владимир Андреевич.

– Звучит ничуть не хуже, – сказал Лукашев прежним своим веселым тоном. – Так что же случилось, Владимир Андреевич?

Всего несколько минут потребовалось Завьялову, чтобы рассказать свою историю. Он уже привык говорить коротко, упоминая только главное, говорить без излишних эмоций, только о фактах.

Неожиданно Лукашев прервал его:

– Послушайте, товарищ Завьялов, а куда вы так торопитесь? – Он словно забыл, что минуту назад нетерпеливо выглядывал в окно. – То, что вы рассказываете, необычайно интересно. Значит, вы увидели ее в журнале. Вот здорово!.. И как же все это произошло?

И тогда Завьялов стал рассказывать ему подробно. Начиная с того дня на взморье, когда увидел Олю на журнальной странице, с посещения редакции и отдела розыска… Только подойдя к вопросу об институте, Завьялов чуть замялся.

– Я узнал, что снимок был сделан где-то здесь, в Тайгинске, следовательно, институт находится именно здесь. Мне нужен его адрес. Понимаю, моя просьба звучит наивно, если не подозрительно. Но у меня нет другого выхода, товарищ Лукашев, поймите! Миронова не руководящее лицо, даже не инженер. Она рядовой работник. Ее имя не значится в списках центральных управлений. Только на месте можно попытаться выяснить, работает ли она в этом институте. Вот я и пришел к вам с просьбой о помощи. Не сразу решился.

С улицы донесся прерывистый звук автомобильного сигнала. Но Лукашев, вопреки опасению Завьялова, даже не обернулся к окну.

– Ну-ка дайте ваши документы, – вдруг потребовал он, просмотрел их, вернул Завьялову и неожиданно сказал: – Слушайте, товарищ Завьялов. Если вам удастся найти эту Олю, вы согласитесь выступить у нас завтра на комсомольском активе?

– Что? – недоуменно переспросил Завьялов.

– Да вы не удивляйтесь. Я на это дело со своей горкомовской колокольни смотрю. Ведь очень интересно и поучительно будет ребятам послушать, а? Пусть поймут, что такое настоящее чувство! А то некоторым оно еще неведомо. Понимаете, очень опасно, если первое чувство загрязняется пошлостью. Потом это может войти в привычку. Человек навсегда разучится любить. Вам, наверно, странно, что я это вам говорю, но вы не удивляйтесь. Я ведь бывший комсомольский работник, еще не так давно секретарем горкома комсомола работал. Правда, не в этом городе… Значит, согласны?

– Но прежде всего… – растерянно начал Завьялов, однако Лукашев прервал его:

– Конечно, я понимаю. Прежде всего надо ее найти. Но если найдете, то выступите. Так? И ее попросим. Ведь это же геройская женщина, судя по вашим рассказам. А у нас большинство молодежи о войне смутно помнит…

В этот момент дверь кабинета отворилась без стука, и какой-то человек в застиранной до белых пятен, военного образца гимнастерке и в резиновых сапогах сказал прямо с порога:

– Опаздываем, Петр Степанович, я уже три раза сигналил. Время девять с четвертью. – Он вытянул вперед левую руку, а пальцем правой постучал по стеклу наручных часов. – А нам ровно в десять быть. Дорога-то, сами знаете, какая!..

– Погоди, Егор Кузьмич, я сейчас, через минуту…

Он встал. Поднялся и Завьялов.

– Вот что, товарищ Завьялов, – сказал Лукашев несвойственным ему строго официальным голосом, – насчет института я вам ничего не могу сказать. Как говорится, ни «за», ни «против». Но одно обещаю. Дождитесь меня. Я вернусь к вечеру. Тогда я вам точно скажу, находится ли Миронова на территории нашего города или нет. Договорились? – Он взял со стола листок бумаги. – Записываю: Миронова Ольга…

– Алексеевна, – подсказал Завьялов.

– Алексеевна, – повторил Лукашев. – А теперь идите в гостиницу. Я позвоню, чтобы вас устроили. До вечера!

20. «Не верьте ей, не верьте!..»

Фасад гостиницы непривлекательный. Желтая, выцветшая краска. По стене тянется вверх огромная изогнутая труба, в средней своей части похожая на гармонь. Покосившаяся дверь. Но внутри гостиницы довольно уютно. Это старомодный, застоявшийся уют, с перовскими «Охотниками» на стене, старенькой ковровой дорожкой в коридоре, с фикусами в банках, зеркалами «трюмо», стенными часами с маятником, коротенькими диванчиками в белых чехлах. На окнах – занавески из потертого голубого бархата, на стенах – огнетушители вперемежку с натюрмортами, а на лестничных площадках на тумбах – большие бюсты Ленина. И конечно, радио, которое в гостиницах такого типа никогда не выключается.

В крошечной комнатке, куда дежурная провела Завьялова, было очень чисто.

– Надолго к нам? – спросила дежурная.

– Наверно, завтра уеду, – ответил Завьялов. – Впрочем, если…

– Конечно, конечно, – подхватила дежурная, – дела. Все от дел зависит…

– Да, все зависит от дел. Скажите, пожалуйста, где у вас ближайшее справочное бюро?

– Чего? – не поняла дежурная.

– Ну, где выдают справки, если вы разыскиваете улицу, учреждение, адрес…

– Зачем оно нам, бюро! Городок небольшой, все про всех и так знают. Какое вам учреждение нужно?

– Мне адрес человека… Он живет в вашем городе.

– Идите в адресный стол! Советская улица, пять.

Естественная, казалось бы, мысль об адресном столе пришла Завьялову в голову только сейчас. После неудачных розысков в Ленинграде он свыкся с тем, что не найдет Олю, если не обнаружит местопребывания ее засекреченного института. А ведь можно еще раз попытаться отыскать ее домашний адрес – вот так попросту, через адресный стол. На эту мысль натолкнул его Лукашев, пообещав выяснить, находится ли Миронова «на территории города». Именно эти слова «на территории города» и заставили Завьялова задуматься. Разумеется, размышлял он, адреса сотрудников секретного института, может быть, и не занесены в общие, всем доступные списки. Очень возможно также, что при этом институте, как это часто бывает, существует специальный поселок для сотрудников. В этом случае он тоже никаких сведений в адресном столе не получит. И все же…

Вскоре Завьялов уже стоял у деревянного барьера, заполняя стандартный бланк запроса-справки. Тонкая канцелярская ручка на мгновение замерла в его пальцах, когда он дошел до графы «Год рождения». Оля родилась в 1924 году. Сейчас ей тридцать два. Тридцать два! Невозможно поверить этому.

Девушка взяла заполненный бланк.

– Когда зайти за ответом? – спросил Завьялов. – Через час?

– Да что вы! – удивилась сотрудница. – Посидите здесь, на скамейке, сейчас я наведу справку.

Она скрылась за дверью.

– Вот, пожалуйста, – говорит девушка, возвращаясь и протягивая листок. – С вас пятьдесят копеек.

Завьялов вырывает листок из рук ошеломленной сотрудницы. Вот! Улица Маркса, 11.

Завьялов стремглав бросается к выходу.

– Подождите же! Возьмите сдачу! – кричит вслед ему девушка.

Но Завьялов не слышит. Он бежит по коридору. Милиционер у двери недоуменно смотрит ему вслед.

…Немолодая полная женщина в накинутом на плечи цветастом цыганском платке стоит перед Завьяловым. Из глубины квартиры доносятся звуки рояля.

– Извините, – срывающимся голосом спрашивает Завьялов. – Мне нужна Миронова. Ольга Алексеевна Миронова. Она здесь живет?

– Слава богу, нет, – резко отвечает женщина и протягивает руку к двери, чтобы захлопнуть ее.

– Подождите! – кричит Завьялов, придерживая дверь плечом.

– Эта гражданка здесь больше не проживает, – ледяным тоном говорит женщина. Звуки рояля обрываются.

– Мама, кто это? – раздается голос.

В прихожей появляется девушка. На вид ей лет двадцать.

– Не твое дело, иди занимайся, – не оборачиваясь, отвечает женщина. Она пытается закрыть дверь.

– Нет, нет, подождите! – умоляюще произносит Завьялов. – Мне официально сообщили… Вот справка… Миронова, Ольга Миронова…

– Мама! – в голосе девушки слышится возмущение. – Как вы можете? Вы не должны… Войдите, пожалуйста! – обращается она к Завьялову и повторяет настойчиво: – Ничего, входите!

Завьялов решительно входит, закрывает за собой дверь.

– Чего вы от нас хотите? – недружелюбно спрашивает женщина.

– Я уже вам сказал, мне необходимо увидеть Ольгу Алексеевну Миронову. Адресный стол дал мне справку.

– Она здесь не живет почти два года.

– Но жила? – Завьялов не может скрыть своего отчаяния. – Может быть, вы знаете…

– Мама! – снова укоризненно произносит девушка и говорит Завьялову: – Пройдите, пожалуйста, в комнату. Нельзя же на пороге…

Завьялов не заставляет себя просить. Он идет за девушкой.

Странная комната! Потрескавшаяся мебель красного дерева покрыта густым слоем пыли. Мерно тикают длинные стоячие часы, похожие на саркофаг. На круглом столе пожелтевшая, кое-где разорванная кружевная салфетка. Давно не натиравшийся паркетный пол. Мягкие кресла в серых, выцветших от стирок чехлах. Дверь в соседнюю комнату открыта, виден край рояля.

Женщина в платке входит следом за Завьяловым. Теперь он может хорошо ее рассмотреть. Ей за пятьдесят. Вероятно, в молодости была красива. Сейчас у нее набухшие мешки под глазами и какая-то серая, нечистая кожа на лице. О ее былой красоте легко догадаться, взглянув на дочь. Такие разные, они в чем-то неуловимо похожи: тот же разрез глаз, та же линия рта.

– Валя, – строго, но не повышая голоса, говорит женщина, – иди к себе. Ну? Я сказала…

Девушка, передергивая плечами, уходит в соседнюю комнату и закрывает за собой дверь. Мать провожает ее каким-то странным, нахмуренным взглядом. Затем поворачивается к Завьялову.

– Не пойму, чего вы от нас хотите? – снова начинает она. – Я же сказала: теперь мы не имеем ничего общего с гражданкой Мироновой.

«Гражданка Миронова»! Завьялову однажды пришлось прибегать к этому сочетанию слов, тогда, в заявлении, поданном Прохоровой, но сейчас в устах этой женщины оно вызывает в нем ярость.

– Я уже продолжительное время разыскиваю Ольгу Миронову, – говорит Завьялов. – Сейчас наконец я напал на ее след…

– Что она натворила? – Женщина брезгливо поджимает губы.

– У вас поразительная способность истолковывать чужие слова в каком-то… плохом смысле! – сухо отвечает Завьялов. – Я разыскиваю ее по личным причинам. В адресном столе мне дали ваш адрес…

– Она жила здесь раньше, почти два года назад. Потом переехала.

– Куда?

– Откуда я знаю? Мне это вовсе не интересно. Поверьте, это был счастливый день в нашей жизни, когда сия особа покинула нас. Мы терпели ее почти целый год.

Странное дело, крикливые слова больше не возмущают Завьялова. Они оставляют его совершенно равнодушным. Он вдруг понимает, что речь идет не о его Оле, а о каком-то другом человеке. Он говорит с облегчением:

– Простите, но, видимо, произошла явная ошибка. Я разыскиваю другого человека, это для меня совершенно ясно. Та, о которой вы говорите, совсем другая Миронова… – Завьялов произносит эти слова мягко, тоном извинения. – Сначала, как вы заметили, я возмутился. Это легко понять. Все, кто знал Олю Миронову, говорили о ней только хорошее. Та Миронова, которую я разыскиваю, – бывшая фронтовичка. Я думал, что ее нет в живых, что она погибла двенадцать лет назад. Но оказалось, что она жива и работает здесь в Тайгинске, в научно-исследовательском институте. Всем тем людям, которые ее знали, она сделала много добра…

Говоря это, он следил за выражением лица женщины, уверенный, что сейчас она смягчится, улыбнется и скажет, что просит извинить ее за резкость, что Миронова, которая здесь жила, разумеется, не имеет никакого отношения к той, которую он разыскивает.

Но женщина молчит. На ее лице прежнее злое выражение.

– Здесь нет никакого совпадения. Миронова, о которой идет речь, тоже была на фронте, потом работала здесь в институте, в котором готовят какой-то керосин для самолетов. Мне жалко, что такой интересный и еще не старый человек, как вы, тратит время на то, чтобы…

– Вы не смеете… – воскликнул, сжимая кулаки, Завьялов.

– Не смею? Вот еще новости! – Женщина надменно вскинула голову. – Вы врываетесь ко мне в квартиру, пристаете с ножом к горлу, требуете, чтобы я говорила с вами об этой особе, которая отравила жизнь мне и моей дочери…

– Но этого не может быть!

– Почему же этого не может быть, скажите на милость? – протянула, почти пропела женщина, отступая назад, чтобы оглядеть Завьялова с головы до пят. – Вы, кажется, заявили, что не видели эту особу двенадцать лет. А я имела удовольствие познакомиться с ней около трех лет назад. И почти год прожила с ней под одной крышей. Кому же, извините, правильно судить о ней? Вам или мне?

В этом была своя логика. Завьялов не сразу нашелся, что возразить. Женщина, видимо, почувствовала его растерянность.

– Я не обижаюсь на вас, – сказала она, и в ее голосе прозвучали слащавые интонации. – Но посудите сами, так же нельзя! Врываетесь в дом, точно вы из НКВД времен Берии. – Эти буквы «НКВД» она произнесла почему-то с французским прононсом.

– Извините, если так получилось.

– Понимаю. Все понимаю. Бывают ситуации, когда человек теряет голову. Я сама нередко страдаю от этого. Однако истина дороже всего, и я не могла скрыть правду о человеке, который…

– Но что же она сделала вам плохого, объясните же на конец!

– О-о! Вы должны понять: есть семейные ситуации, которые воспитанные люди не раскрывают перед посторонними. В общих чертах скажу вам, что она отравила наше существование. Втерлась в мое доверие. Довела до безумия, до края падения мою единственную дочь. Нарушила мир и спокойствие в нашей семье… О, эта женщина! Я не могу без возмущения вспомнить те месяцы, которые она прожила в моем доме! Пожалуйста, не смотрите на меня такими глазами! Те слова, которые я произношу, – самые мягкие, самые снисходительные слова! Впрочем, я вас понимаю. Вы знали эту особу, когда она была, очевидно, еще очень молода. Относительно, конечно. Хотя уверена, что и тогда у нее были соответствующие задатки. Я, видите ли, верю в теорию Ламброзо…

Это было уже выше того, что мог выдержать Завьялов. Он сунул руки в карманы, чтобы скрыть ярость, с которой сжимал кулаки.

– Послушайте, – сказал он, – скажете вы мне толком или нет, в чем провинилась перед вами Миронова? Какие в конце концов вы предъявляете ей обвинения?

– Обвинения! – на высокой ноте повторила женщина. – О господи, я могла бы перечислять их до бесконечности! Она втерлась в наш дом. Была бездомная, ей негде было жить, я приютила ее, пустила не из-за денег, нет, квартплата была чисто символическая. Мне нужны были не деньги, а человеческая душа… С тех пор как умер мой муж, известный всему городу архитектор… – Она поджала губы, сделала паузу и потом продолжала: – С тех пор как я осталась одна, с единственной дочерью на руках, я не искала ничего, кроме отзывчивой человеческой души. Всем было известно, что у меня прекрасная, интеллигентная квартира, и меня попросили… Словом, я впустила ее, эту Миронову. Я поверила в ее репутацию, в ее ордена и медали… Боже мой, как все это иллюзорно! Она развратила мою дочь! Буквально – вы простите меня, мы взрослые люди, – толкнула ее в постель к мужчине…

– Не верю!.. – крикнул Завьялов. – Все это ложь! Я не верю ни одному слову! Она не может, не могла!.. Вы лжете, лжете!..

Женщина взвизгнула, отступая назад.

– Я лгу?! Я, известная всему городу Надежда Павловна Коломийцева, лгу? Да кто вы такой? Я хотела помочь вам, раскрыть глаза… А вы?.. Вон из моего дома, вон!

Теперь она уже не отступала, а наступала на Завьялова, потрясая поднятыми вверх руками, цветастый платок упал, она зацепила его каблуком и волочила за собой по полу, повторяя все одно и то же слово:

– Вон, вон, вон!

Завьялов пришел в себя только на улице. Он неподвижно стоял посреди тротуара, и прохожие обходили его, оглядывались.

Очнувшись, он почувствовал безмерную, нечеловеческую усталость. Еле добрался до гремящей радиозвуками гостиницы и, не раздеваясь, постелив под ноги газету, бросился на кровать. Радиоящичек верещал что-то, но Завьялов не слышал, ему казалось, что наступила мертвая тишина.

Теперь уже не было сомнений в том, что Оля жила в этом доме на улице Маркса. Но почему эта женщина говорит об Оле с такой нескрываемой ненавистью? Что произошло между ними?.. Страшно подумать, что ей пришлось целый год прожить в этом доме. А потом она переехала. Так и сказала эта женщина: «Переехала». Не уехала, не выехала из города, а переехала! Как же он не обратил внимания на эти очень важные слова? Впрочем, он, кажется, спросил: «Куда?» А она ответила: «Откуда я знаю?» Да, Оля не уехала, а сменила квартиру в этом же городе, вот что главное! Может быть, она живет в Тайгинске в специальном поселке. Это так естественно: институт переводят из Ленинграда в Тайгинск. Поселка еще нет, дома для сотрудников только начали строить. Людям приходится пока устраиваться на частных квартирах, снимать комнаты. Оле тоже. А потом проходит год, дома построены, и Оля переезжает на новую квартиру. А из этого следует, что секретарь горкома, добродушный Лукашев, все узнает о ней! Но это будет к вечеру, часа через четыре…

И Завьялов рисует себе такую картину. Раздается стук в дверь: «Товарищ Завьялов, тут вас спрашивают». Он вскакивает, распахивает дверь и видит у двери дежурную, а за ней у стены стоит Оля. Лукашев успел позвонить в институт и рассказать ей…

Что дальше? Они сегодня же вечером уедут в Москву. Впрочем, нет, это невозможно, ведь Оля на работе. Ничего, ее отпустят. В крайнем случае дадут отпуск. И Лукашев поможет, он хороший парень, отзывчивый…

Они поедут в Москву, а потом…

Они поехали бы туда. Вышли бы из поезда и как-нибудь добрались до той поляны, покрытой густой травой и окруженной хвойным лесом. Там они просидели бы до ночи и увидели бы далекие звезды над собой. А потом наступит рассвет и запоют в лесу невидимые птицы…

Как давно это было! Тогда лес воевал, глухие артиллерийские раскаты, смягченные хвойной стеной, доносились до поляны, и звезды гасли, тонули в фейерверочном свете трассирующих пуль. Быстро катилось не принадлежащее им время, и стрелка на фосфоресцирующем циферблате его часов отсчитывала минуты…

Нет, резко сказал себе Завьялов, все это нереально! Утопия. В одну и ту же реку нельзя войти дважды – школьная истина. Давно уже нет того аэродрома. Давно уже нет той поляны. А если бы и сохранилась, ее невозможно найти. Те дороги давно заросли. Вместо них проложены новые. По ним мчатся огромные, тяжело груженные автомашины! Тринадцать раз вырастала и увядала трава на той безвестной поляне. Новое поколение птиц поет там свои предрассветные песни. Завьялову не двадцать один год, Оле – не девятнадцать. Все это прошло. Оля не будет сидеть с ним на поляне, у нее слишком много дела. Ему тоже надо скорее возвращаться. Его ждет работа, лекции, ребята. Они будут вместе – он и Оля, не там на поляне. Да он сам еще не знает, где они будут жить: в Москве или в Тайгинске. Нелепо думать, что они снова начнут жизнь с той самой минуты, когда расстались.

Стук в дверь…

На пороге – дежурная.

– Тут вас спрашивают, – говорит она.

Чуть поодаль, у стены, стоит Валя, девушка, которую он только что видел в доме на улице Маркса. Завьялов растерян.

–‑ Заходите! Вас, кажется, зовут Валя? Я не ждал…

Она входит. Следы недавних слез еще заметны на ее лице, но губы плотно сжаты. Пальцы комкают намокший платок.

– Пожалуйста, вот стул…

У Вали скованные, деревянные движения. Она садится.

– Я пришла… – начинает она и умолкает, еще плотнее сжимая губы. Ее глаза блестят, они снова полны слез.

– Успокойтесь, прошу вас!..

Она отрицательно машет рукой.

– Я не буду плакать, не бойтесь. Не сердитесь, что я пришла. Я видела в окно, как вы стояли на улице, потом пошли. Я выбежала и пошла за вами. Мне нужно было вам сказать… Я долго не решалась войти. Ходила около гостиницы… долго… А потом вот вошла…

– Ну и хорошо сделали!

Завьялов говорит громко, ему хочется успокоить девушку, удержать ее от слез.

– Я ведь с целью пришла… хочу вам сказать, чтобы вы ни одному ее слову не верили… Не верьте ей… Не верьте! Моя мать ненавидит Ольгу Алексеевну. Она видит в ней врага, может быть потому, что… мы на ее деньги жили…

Последнюю фразу Валя произносит совсем тихо, почти шепотом.

– Что же произошло? – не выдерживает томительной паузы Завьялов.

– Я вам сейчас расскажу, – говорит Валя, отнимая от глаз скомканный, мокрый от слез платок. – Мой папа умер в пятьдесят первом году… Он был архитектором. Мы с мамой остались одни. Мне было тогда семнадцать, я только что окончила школу. Не знаю, что тогда случилось с мамой. То ли ее страх охватил, что нам теперь только на папину пенсию жить придется, или… сама не знаю. Когда папа был жив, мы планы строили, что я после школы поеду в Ленинград, поступлю в консерваторию… Все это разрушилось… Я поняла: мне надо поступить на работу… У нас в том году начали строить новую электростанцию, многие ребята, вместе со мной окончившие школу, на строительство пошли. Мне тоже очень хотелось. Только мама была против. Она, вы видели, человек властный, упрямый. Она мне говорила: «Дура, девчонка, в ватнике, в резиновых сапогах будешь ходить. Дочь архитектора Коломийцева – в ватнике! Молодость пройдет, руки огрубеют, кожа на лице поблекнет; я не вечно живу, останешься одна, кому ты будешь такая нужна? Тебе надо замуж выйти. Удачно выйти, жизнь есть жизнь…»

Валя тяжело вздохнула, закрыла глаза, потом снова подняла веки.

– У меня был один знакомый, Вася, мы учились вместе… Он за мной еще в десятом классе ухаживал… Детская любовь. Мы и поцеловались-то всего один раз… После школы он пошел на стройку, стал работать сварщиком и к нам домой часто заходил… Мама его невзлюбила. Издевалась: «Простой рабочий», «Человек без будущего», «На нашу квартиру метит, голову тебе кружит»… Это была неправда. Вася меня любил. Ему не квартира, ему я была нужна… И будущее у него было, он на следующий же год поступил в строительный институт, на заочное, без отрыва… Да он и без института свою дорогу нашел бы, в нем была страсть, он жизнь любил, стройки, путешествия, новые места… Я маме сказала, что хочу выйти за Васю. Она меня избила – первый раз в жизни, больно, по лицу. Потом разрыдалась, просила прощения, заклинала, умоляла, говорила, что она теперь ведь только для меня живет, что этот брак ее убьет. «Ты, говорит, девчонка, ничего не понимаешь в жизни, детскую школьную привязанность принимаешь за любовь…» Она перестала Васю в дом пускать, следила за мной, два раза нас с Васей встретила в парке и сказала, что если в третий раз увидит, то поднимет скандал на весь город или покончит с собой. Я сдалась…

Валя еще ниже опустила голову.

– Вскоре вот что случилось, – продолжала она. – К нам приехал из Сибирска архитектор, он работал там в областном управлении, был папиным начальником и когда приезжал по делам в Тайгинск, то обычно останавливался у нас. Был он уже немолодой, около пятидесяти, вдовец. Ну, что тут долго рассказывать! Мама меня заставила выйти за него замуж. Плакала, грозила, умоляла… «Соглашайся, глупая, человек солидный, моложавый, все еще красивый, любит тебя, в Сибирске будешь жить, отдельная квартира. Меня к себе на старости лет возьмешь…»

– Нет! – воскликнула Валя, резко подняв голову. – Вы не думайте, что я так просто сдалась. Сколько я плакала, из дому уйти грозилась… А потом уступила.

– А Вася? – спросил Завьялов.

– Вася?.. Я его обманула, до последнего дня ничего ему не рассказывала… Вы, конечно, осуждаете меня?

Завьялов не нашелся, что ответить.

– Год я прожила в Сибирске, больше не выдержала. И квартира была хорошая, и денег хватало, я и маме каждый месяц посылала. Но… не выдержала. Не любила я его, себя обманывала, потом стала ненавидеть. Бросила все и вернулась в Тайгинск. Приезжаю домой – вижу: в моей комнате незнакомая женщина. Мама говорит ласково так: «Это Миронова Ольга Алексеевна, наша новая квартирантка». Потом Ольга Алексеевна куда-то ушла, мы с мамой остались одни. Я думала: сейчас начнутся упреки, слезы, угрозы. Только ничего этого не было. Маму точно подменили. «Что ты старика, говорит, оставила, это не страшно. Переживем. Сейчас к нам в Тайгинск перевели институт оборонного значения. Ты понимаешь, какие там люди работают? Профессора, доктора наук, лауреаты, молодые химики. Им все дают: высокие оклады, машины, квартиры. Денег девать некуда. Мне повезло, что я заполучила эту квартирантку. Ты соображаешь, что это для нас значит? Она тебя в их круг введет, представляешь себе, какой будет выбор?..»