Текст книги "Верные друзья"

Автор книги: Александр Галич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

– Что-о-о?! – высокий человек в лодке приподнимается, освещает фонарем оторопевших Лапина, Чижова и Нестратова. – Кто такие?

– Мы... Мы из Москвы... – путается Нестратов. – Думали, человек тонет. И мы...

– Да вы понимаете, что наделали? У нас тренировочный заплыв на побитие рекорда дальности в трудных условиях. Мы эту грозу целый месяц ждем, а вы пловца с дистанции снимаете?!

Паренек свирепо кричит:

– Он меня, леший, кулаком по башке стукнул, а то бы я ему показал!

Кто-то из людей в лодке спрашивает:

– Ты дальше-то плыть сможешь? Отдышался?

– Поплыву, – говорит паренек. – Я поплыву, Иван Кондратьевич, ладно? Будем отсюда считать дистанцию. Можно, Иван Кондратьевич?

– Ну, плыви.

Паренек, даже не поглядев на Лапина, Чижова и Нестратова, делает глубокий вздох, взмахивает руками и бросается в воду. Еще мгновение – и лодка и пловец скрываются за сплошной стеной дождя.

Лапин хохочет:

– Ай, Чижик! Не везет человеку... Совсем уже была в руках медаль за спасение утопающего, и вот – на тебе!

Сконфуженный Чижов подбирает брюки, рубашку, долго шарит руками по мокрым доскам плота, бормочет:

– А где же ботинки? Братцы, куда вы мои ботиночки задевали? Где мои ботиночки?

– Они утонули, – хмуро сообщает Нестратов.

– То есть как "утонули"?

– А вот когда мы этого "утопленника" втаскивали, ты их сам и столкнул.

– Братцы! – Чижов патетически воздевает руки к небу. – Я ж в одних ботинках поехал, у меня ж нет других... И домашние туфли я забыл. Караул, братцы!

– Ничего, Борис, – философски замечает Лапин, – ты потерял ботинки, но зато спас человека.

Снова прорезает небо от края и до края яркая вспышка молнии, гремит гром.

– Ревела буря, гром гремел, во мраке молнии блистали! – с удовольствием говорит Лапин. – Все как в песне! Все правильно!

После ненастной ночи наступает солнечный, но холодный и ветреный день.

Бегут по Каме белые барашки волн. С боку на бок качается плот. Полощутся на ветру повешенные для просушки брюки, пиджаки и рубашки.

Из шалаша доносится мирное похрапывание. Лапин стоит в позе бессменного часового, картинно опершись на весло.

Внезапно он закладывает два пальца в рот, пронзительно свистит и кричит:

– Все наверх! Город!

Из шалаша вылезает, волоча за собой географическую карту, сонный Нестратов. Он расстилает карту и наставительно говорит:

– Это не город, а населенный пункт. Здесь пополним запасы продовольствия.

Плот причаливает к маленькой, очень нарядной и чистой пристани.

– Кошайск! – торжественно провозглашает Лапин и первым спрыгивает на берег. Следом за ним прыгает Нестратов, а босой Чижов смотрит на друзей жалостливыми глазами и горестно бормочет:

– Друзья... И этих людей я любил... Ни сочувствия, ни доброго взгляда! Купите мне туфли!

– Нет денег, – бессердечно отвечает Нестратов. – Ты сам ограничил наш бюджет.

– Купите! – безнадежным голосом повторяет Чижов и неожиданно оживляется. – А то вообще не дам ни копейки. Я – казначей.

– Ты общественный казначей. Если не дашь, отымем силой, – предупреждает Лапин. И, обращаясь к Нестратову, говорит: – Заходи, Василий!

Чижов, сообразив, что сейчас ему придется худо, вытаскивает из кармана деньги:

– Черт с вами, вот шесть рублей.

– Что же мы можем купить на шесть рублей? – разводит руками Лапин. Семечек? Не дури, друг! Нам надо чаю, газет, колбасы любительской, сахар кончается...

– Ах, так? – Чижов становится в позу короля Лира, ограбленного дочерьми. – Хорошо! Берите все, пейте кровь!

Он швыряет на землю несколько бумажек, затем ложится, заворачивается с головой в одеяло, а его бессердечные друзья хладнокровно подбирают деньги и, посвистывая, удаляются.

Чижов некоторое время лежит неподвижно.

Наконец это ему надоедает. Он высовывает из-под одеяла голову, осматривается, вылезает, берет самодельный веник и начинает подметать плот.

За этим занятием его и застают три загорелых широкоплечих человека в парусиновых штанах и фуражках речников.

– Здравствуйте, – очень вежливо говорит один из них, – мы к вам.

– Ко мне?

– К вам, – повторяет пришедший, деликатно стараясь не смотреть на босые ноги Чижова. – Нам, понимаете, команда "Ермака" про вас рассказывала. Очень они хвалили вашу бригаду, даже восхищались.

– Исполнением. Песню вы исполняли. Высоко, говорят, художественно. Ну а мы, так сказать, делегаты от клуба нашего – речников. У нас нынче торжественный вечер. Мы годовой план в полгода выполнили. Так что большая к вам, товарищи, просьба – выступить на нашем вечере. Понимаете?

– Выступить?

– Ну да! Концерт дать.

Чижов, прищурившись, смотрит на моряка, и лицо его освещается необыкновенно лукавой усмешкой.

– Знаете что, – медленно и почти с восторгом говорит он, – я, вероятно, выступить не смогу. По состоянию здоровья. Но мои два друга выступят обязательно.

– Слово?

– Слово! – твердо отвечает Чижов и протягивает моряку руку.

– Как объявить концерт? – деловито осведомляется моряк. Чижов, секунду подумав, говорит:

– Объявите так: вечер русской песни.

Обувной отдел универсального магазина в Кошайске. Сверкающие глянцем туфли, ботинки, галоши.

– Вы только посмотрите товар, граждане! – любезный продавец гнет туфлю, щелкает ногтем по подошве. – Два года гарантия. Фасон прекрасный, удобный...

– Дорого, дорого, – решительно заявляет Нестратов.

– А нет ли на резине, – стыдливо спрашивает Лапин, – или на какой-нибудь там пластмассе, подешевле? Нам, знаете ли, для мальчика. Ужасно рвет. Каждый день ему покупай – не накупишься.

– Мальчику? Сорок второй номер? – удивляется продавец. – Какой же это мальчик? Это юноша, молодой человек. Ему ухаживать за девушками пора... Вот, порекомендую тогда ленинградский "Скороход", нет износу.

– Сколько? – осторожно осведомляется Лапин.

– Сто тридцать семь. Выписывать?

– Не подойдет! – решительно говорит Нестратов и, откашлявшись, спрашивает: – А нет ли у вас на деревянной подошве? Я как-то раз видел такие. И прочно, и, наверное, недорого.

– Что вы, – разводит руками продавец. – Это же спецобувь. Ее производства прямо с баз получают.

Нестратов и Лапин грустно переглядываются. Помолчав, Лапин снова начинает:

– А нет ли у вас...

Вечереет.

Нестратов и Лапин, нагруженные незамысловатыми покупками, весело переговариваясь, спускаются с пригорка к плоту. Чижов лежит на спине, завернутый в одеяло.

– Распеленаем? – шепотом спрашивает Лапин.

– Распеленаем!

Друзья, ухватив с двух концов одеяло, вытряхивают из него Чижова.

– Человек должен... – наставительно говорит Лапин и внезапно умолкает, изумленный выражением лица Чижова, которое светится тихим счастьем.

– Здравствуйте, здравствуйте! – улыбается он. – Как прогулялись?

– Отлично, – осторожно отвечает Нестратов. – А как ты?

– Лучше быть не может.

Чижов с сожалением оглядывает измятый костюм Нестратова.

– Здорово ты измялся, Василий. Беда! Нет в тебе прежнего лоска. Разве в таком костюме пойдешь на концерт... А как раз, понимаешь, нынче вечером тебе костюм очень понадобится.

– Зачем? – встревоженно спрашивает Чижова Нестратов. Чижов, усаживаясь поудобнее и умильно улыбаясь, говорит:

– Дело в том, что сегодня вечером...

На стене небольшого белого здания два паренька в фуражках речного флота вывешивают плакат:

"Сегодня вечером, по случаю торжественного окончания планового года, бригада артистов-туристов дает концерт "ВЕЧЕР РУССКОЙ ПЕСНИ".

На плоту – кромешный ад.

Нестратов бушует как одержимый. Лапин рвет на себе бороду.

– Позор! – кричит Нестратов. – Ты не имел на это права!.. Это не шутка!.. Я не мальчишка!.. Мы взрослые люди!.. Пожалуйста!..

– Послушай, Борис, – от волнения Лапин заикается, – согласись, что ты позволил недопустимое...

– Друзья мои! – Чижов умильно улыбается. – Зачем пустые разговоры? Дело сделано, пути отрезаны, люди ждут. И какие люди! Прекрасные люди, которые закончили годовой план в полгода. Если вы хотите огорчить этих людей, – что ж, я умываю руки. Могу только прибавить: будь у меня возможность – я бы выступил на этом концерте с наслаждением.

– И выступишь, – злобно шипит Нестратов.

Чижов пожимает плечами:

– И рад бы! Но согласитесь, что выступать босым – значит проявить элементарное неуважение к аудитории.

И тут наступает его очередь встревожиться – по лицу Лапина медленно расплывается улыбка.

– Нет, нет, – торопливо говорит Чижов, – я в твоих ботинках не пойду, они жмут.

– Зачем же в моих? – нежно говорит Лапин. – Ты не ценишь своих друзей. Они купили тебе прекрасные матерчатые тапочки за восемнадцать целковых. На лакированные, к сожалению, денег не хватило. Так что готовься, мой друг, к выступлению.

Клуб речников.

Переполненный зрительный зал. Люди стоят в проходах, расположившись на подоконниках, толпятся в дверях.

В первых рядах, рядом с начальством, сидят жены речников и держат на коленях детей.

Несмотря на то, что занавес еще закрыт, на лицах ребятишек, облепивших окна с улицы, сияет полный восторг. Иногда из общего гула голосов вырываются отдельные реплики:

– У нас тоннаж превосходит.

– А это из Куйбышева артисты?

– И теперь грузы пойдут из Москвы водой...

Но вот наконец дернулся и открылся занавес.

Посредине ярко освещенной сцены стоят три стула. В центре сидит Чижов, Лапин и Нестратов, держась руками за спинки стульев, стоят по бокам и растерянно улыбаются. Гремят аплодисменты.

Нестратов делает шаг вперед, поднимает руку, судорожно глотает воздух и застывает.

– Давай! – раздается сзади энергичный шепот Лапина.

– Дорогие товарищи!.. – от неловкости Нестратов говорит срывающимся голосом и заискивающе улыбается. – Разрешите мне от всех нас поздравить вас...

Чижов хихикнул, и Лапин сердито ткнул его кулаком в бок.

– ...поздравить вас, – уже тверже продолжает Нестратов, – с вашими замечательными производственными успехами. Мы с огромным удовольствием выступим сегодня на вашем вечере, но мы должны вам признаться заранее произошла ошибка. Мы не артисты. Я, например, архитектор...

По залу прокатывается взрыв хохота. Какой-то веснушчатый матросик, прижав к груди фуражку, восторженно восклицает:

– Ох, дает! Вот это дает!

Нестратов, пожав плечами, продолжает:

– Вот он – врач, а третий наш товарищ – животновод. Смех в зале становится громче.

Лысый толстяк, утирая мокрые глаза от слез, стонет тоненьким голоском:

– Ох, не могу! Я, говорит, архитектор... А то еще, бывает, пожарными представляются... Ох, комик!

Нестратов, обернувшись к Чижову, яростно цедит сквозь зубы:

– Это все твои дурацкие шутки... Что делать?

Чижов подходит ближе.

– А я откуда знаю, что делать? Что я – конферансье, что ли?

Лапин тоже подходит. Он очень напуган. Растерявшись окончательно, друзья забывают, что на них смотрит зал, и сбиваются в кружок.

– Скандал, – бормочет Лапин.

378

– Надо быстро что-то придумать! – шепчет Чижов и, обернувшись, посылает залу обаятельную улыбку. – Ей-богу, намнут нам шею и будут глубоко правы.

На сидящих в зале зрителей все происходящее на сцене производит впечатление заранее отрепетированного номера. Разыгрывается довольно сложная пантомима, из которой явствует, что Нестратов негодует. Он вне себя. Он даже показывает Чижову кулак.

– Ох, дает! – восхищается матросик.

В это мгновенье Нестратов, махнув рукой, пытается удрать со сцены. Но попытка покинуть друзей в тяжелом положении не удается – Лапин и Чижов перехватывают его по дороге и тащат обратно.

Смех в зале усиливается.

Чижов с мужеством отчаяния выходит вперед, к рампе.

– Друзья мои! – кричит он. – Я один во всем виноват! Вяжите меня, но дайте рассказать правду...

Гром аплодисментов прерывает его речь.

– Ладно, – свирепо говорит Чижов, – тем хуже для вас. – Он обращается к Лапину: – Следи за Василием, чтобы не сбежал! – И скрывается за кулисами.

Воцаряется полная тишина.

Лапин и Нестратов стоят окончательно растерянные. Через секунду появляется Чижов. В руках у него гитара. Он лукаво подмигивает Нестратову и передает гитару Лапину:

– Вспомним-ка молодость! Авось пронесет!

И Чижов запевает:

Мы вам расскажем, как мы засели,

Как мы однажды сели на мели,

Плыли, плыли, вдруг – остановка,

Скажем прямо: очень неловко.

Нестратов выступает вперед, подбоченивается и важно, с укоризной, по-нестратовеки, смотрит на друзей:

Хуже на свете нет положенья,

Чем человеку сесть без движенья.

Ох ты, ух ты, – скучно и сыро,

Ох ты, ух ты, – ждать нам буксира.

Лапин грустно поет:

С этого места, как говорится,

Вверх не подняться, вниз не спуститься,

Ох ты, ух ты, – некуда, братцы,

Ох ты, ух ты, – с мели податься.

Слушает затаив дыхание веснушчатый матросик. Лысый толстяк цокает языком.

– Хороши артисты!

Чижов выхватывает гитару из рук Лапина и с азартом продолжает:

Чайки над нами весело вьются,

Рыбы под нами громко смеются.

Лапин взмахивает рукой, и зал подхватывает:

Ха-ха, ха-ха,

Плещется речка,

Ха-ха, ха-ха,

Ну и местечко!

Друзья заканчивают песню:

Если придется плыть вам по свету,

Не забывайте песенку эту.

В каждом деле, двигаясь к цели,

Надо всюду видеть все мели {*}.

{* Текст песни поэта Н. Матусовского.}

Пристань. Луна над Камой.

Окруженные шумной толпой провожающих, друзья стоят у готового к отплытию плота.

– Огромное вам спасибо!

– Приезжайте к нам!

– Обязательно приезжайте!

Захмелевший Нестратов, обнимая за плечи седоволосого речника, говорит несвязно, но торжественно:

– А знаете ли вы, дорогой мой Иван Ильич, что такое архитектура? Это музыка, застывшая в камне! Да, да! Что может быть прекраснее человеческой мысли, воплощенной в точном, великолепном здании?

Друзья пытаются унять расходившегося Нестратова, но он, увлеченный собственными мыслями, уже не говорит, а почти кричит в полный голос:

– И не верьте вы этим болтунам, этим горе-новаторам – Ллойду, Гропперу и прочим. Они, видите ли, выдумали теорию о распаде города. Они мечтают о том, чтобы человек, как одинокий затравленный волк, строил себе жилище вдали от других людей... А мы говорим, что это чепуха!

Веснушчатый матросик так же, как и на концерте, глядя прямо в рот Нестратову, шепчет:

– Вот дает! Вот это дает!

Нестратов взмахивает рукой и торжественно заканчивает:

– Вся наша советская наука о градостроительстве утверждает, что это чепуха! Мы мечтаем о великолепнейших белых городах в зеленом кольце садов, которые украсят нашу землю...

– Василий Васильевич! – очень вежливо, но с металлическими нотками в голосе, говорит Лапин. – Нам пора. То есть я хочу сказать – пора и честь знать.

И снова слышится со всех сторон:

– До свидания, товарищи!

– Спасибо вам!

Плот медленно отчаливает от пристани Кошайска.

Нестратов, сложив ладони рупором, кричит:

– Товарищи, вы меня поняли? Прекрасные города на прекрасной земле – вот наша цель!

Отдышавшись, он садится, благодушно смотрит на Лапина и Чижова:

– По-моему, они остались очень довольны нашим концертом. Вы не находите?

– О концерте и о поведении некоторых его участников мы поговорим после, – холодно отвечает Лапин. – А сейчас мы с Чижиком идем спать. Ты сегодня дежуришь, капитан. Не вздумай нас будить раньше, чем... А где, кстати, у нас следующая остановка?

Нестратов достает из кармана пиджака географическую карту, потертую на сгибах, испещренную какими-то стрелками, крестиками и кружочками. Лапин с карандашом в руке склоняется над картой:

– Кошайск, стало быть, мы проехали... – Он ставит на карте кружочек. Затем следует Гарусино – зерносовхоз, там задерживаться нет смысла. – На карте появляется крестик. – А вот в Тугурбае...

– А вот в Тугурбае... – перебивает Чижов и неожиданно замолкает.

– Что – в Тугурбае? – вопросительно смотрит на него Нестратов.

– Приплывем – поглядишь! – загадочно усмехается Чижов. – Пошли спать, Александр Федорович! Чижов и Лапин уходят в шалаш. Нестратов смотрит им вслед.

– Братцы! А, братцы! А что будет в Тугурбае?

Лапин и Чижов не отзываются.

– Эх! – горестно вздыхает Нестратов. – И поговорить-то человеку не с кем!

Он ложится, закинув руки под голову, вытягивает длинные ноги и не замечает, как сталкивает в воду новые тапочки Чижова. Тапочки булькают, переворачиваются и камнем идут ко дну.

Медленно плывет по течению плот.

Вывеска:

"УПРАВЛЕНИЕ СТРОИТЕЛЬСТВА ТУГУРБАЯ"

За окном громыхают мощные землеройные машины, гудят механические пилы, перекликаются в лесах звонкие голоса.

В конторе строительства, несмотря на ранний час, полно народу.

Как и в приемной Нестратова, люди ожидают терпеливо и безнадежно, курят, снова и снова перечитывают развешанные по стенам плакаты с тоскливыми изречениями:

"Без дела – не входи", "Излагай вопрос ясно и четко", "Экономь свое и чужое время".

Все эти плакаты написаны от руки, и только один, отпечатанный типографским способом, злобно предупреждает:

"Ходи тихо – здесь работают!"

Надменная секретарша с тонкими поджатыми губами, в очках, стучит на пишущей машинке.

Пожилой человек в высоких резиновых сапогах, по виду прораб, взглянув на часы, подходит к столику секретарши и спрашивает:

– Мария Ивановна, голубушка, где же все-таки товарищ Нехода? Ведь он мне к шести часам назначил, а сейчас уже восемь... Ведь у меня вся работа стоит.

– Не знаю, не знаю! – рассеянно отвечает секретарша. – Нам начальство не докладывает, где оно. Потерпите – придет!

– Когда?

– Своевременно, – сухо говорит секретарша. Человек в резиновых сапогах тяжело вздыхает и, безропотно приготовившись ждать, садится.

Тикают стенные часы-ходики. Стучит пишущая машинка. В стороне, у окна, кружком расположились комсомольцы. Секретарь комсомольской организации, Алеша Мазаев, в круглой тюбетейке на стриженой голове и синей спецовке, из нагрудного кармана которой торчат всевозможные линейки и карандаши, с выгоревшими добела на солнце бровями, тихо говорит, сердито поглядывая на Катю:

– А мы тебе не верим, Синцова. Мы тебе, понимаешь, просто не верим! Не может этого быть, чтобы один советский человек не принял другого советского человека, который за тысячу километров приехал к нему по важному делу. И лучше бы ты нам честно сказала – я, ребята, у Нестратова не была.

– Была я у него, Леша, – уныло говорит Катя.

– Ну? Что же он тебе сказал?

– Ничего не сказал – он меня не принял.

– Не может этого быть!

Худенькая девушка с короткими торчащими косичками поднимает руку.

– Ты что, Пономарева?

– Я к порядку ведения, – отвечает девушка и озабоченно хмурит брови.

– Какого еще ведения? – ворчит Мазаев. – У нас же не собрание. Говори, что такое?

– Пускай наши не курят, – говорит девушка, – И так все кругом курят, а наши пускай не курят. Во-первых, вредно, а во-вторых, сушь и жара такая, что искра одна упадет, и готово – пожар.

– Так вот, Синцова... – после паузы продолжает Алеша Мазаев, придется, понимаешь, на комсомольском собрании ставить о тебе вопрос...

За окном раздается автомобильный гудок, слышны голоса...

Секретарша торопливо вскакивает, скалывает скрепками какие-то бумаги.

Отворяется дверь, и на пороге появляется начальник строительства Виталий Григорьевич Нехода – пожилой квадратный человек, совершенно лысый, с резкими складками в углах рта и неопределенного цвета чахлыми, точно выщипанными усами.

Человек в резиновых сапогах бросается к нему:

– Товарищ Нехода, я жду вас... И вчера к вам заходил, и позавчера... И нынче с шести утра сижу. Очень вы мне нужны!

– А я всем нужен, – усмехается Нехода, – всем! Но я же не могу... Что? Разорваться? С шести утра, говорите, ждете меня? А я с пяти объекты объезжаю. Если я не интересуюсь, как рабочий класс живет, – никто этим не поинтересуется! Все на мне... Ездил в общежитие, в баньку...

Он снисходительно-начальственно смеется, но, заметив группу комсомольцев, внезапно мрачнеет, что-то негромко говорит секретарше и проходит к себе в кабинет,

– Товарищи, – железным голосом произносит секретарша, – сегодня у товарища Неходы приема не будет – у товарища Неходы важное совещание.

И, не слушая возмущенных, огорченных и протестующих возгласов, она приотворяет дверь кабинета Неходы и кивает Алеше Мазаеву:

– Идите...

Кабинет Неходы.

Маленькая комната с непомерно большим столом, добрую половину которого занимает чугунный чернильный прибор, изображающий каюра и бегущую собачью упряжку.

Нехода сидит за столом, помешивая ложечкой сахар в стакане чая, и перелистывает бумаги, положенные перед ним секретаршей.

Когда в кабинет входят комсомольцы, он, не поднимая головы и словно не замечая их появления, открывает ящик письменного стола и достает ручку с пером. Затем внимательно разглядывает перо на свет, придвигая бумаги, обмакивает перо в чернильницу и пишет на докладной записке: "Утверждаю". Потом, секунду подумав, приписывает перед "утверждаю" "не", закрывает крышку чернильного прибора, прячет перо в стол, вытирает платком голову и, взглянув наконец на комсомольцев, начинает.

– Так что же это получается, товарищи комсомола? – говорит он, постукивая ребром ладони по краю стола. – Некрасиво, дорогие товарищи, получается! Выходит, через голову партийной организации и мою как начальника строительства...

– Мы с партийной организацией советовались, – вставляет Мазаев, но Нехода не обращает внимания на его слова.

– ...через голову, говорю я, партийной организации и мою как начальника строительства, посылали кого?.. Кого? Комсомолку, техника-строителя Катерину Синцову... К кому? К академику Нестратову! Шуточка! – Он усмехается. – А зачем? Мы ваше предложение насчет местного материала взяли, как говорится, на заметку, пошлем в свое время письмо в Архитектурный надзор. Архитектурный надзор свяжется с Москвой...

– Дедка за репку, бабка за дедку, – фыркает Катя.

– Смешки отставить! – говорит Нехода и вдруг багровеет, встает и начинает кричать. – Не дедка за репку, а должно быть... Что? Порядок! Проект утвержден? Утвержден! Наше дело строить – и точка, а вы... Меня и так со всех сторон тянут, ночи, как говорится, недосыпаю! Сердце себе к чертям собачьим срываю, а тут еще вы... Ну, сунулись вы к товарищу Нестратову?! Он вас... Что? Принял? Нет-с, шалишь! И правильно! Потому что товарищ Нестратов – государственный человек, он на всякого не станет время терять. А моего времени вам не жалко! Для вас тут я – Нестратов!

Резко хлопает дверь из приемной, и в кабинет Неходы входит Наталья Сергеевна. Она ничем не напоминает маленькую женщину на пароходе, которая куталась в уютный пуховый платок. Сейчас на ней пиджак, брюки, заправленные в короткие сапоги, в руках монгольская плеть – камча. Она быстро и решительно подходит к столу Виталия Григорьевича, резко ударяет кулаком по запыленным бумагам:

– Долго будет продолжаться это безобразие?

– О чем речь, товарищ Калинина? – спрашивает Нехода. – Я занят в надлежащий момент. А горячиться – это всякий может. Нам государство поручило не горячиться, а... Что? Строить! И если мы с вами, товарищ Калинина, начнем вместо этого горячиться и важные бумаги раскидывать, то дело так... Что? Не пойдет!

Нехода снова аккуратно раскладывает бумаги, наводит на столе порядок, нарушенный Натальей Сергеевной.

– Да вы в своем уме, Виталий Григорьевич? – удивленно спрашивает Наталья Сергеевна. – Мы с вами будто только сегодня увиделись...

– А как бы полегче? – огрызается Нехода. – Ведь не такой уж маленький человек товарищ Нехода, чтобы с ним так разговаривать. Роняете, понимаете... Что? Авторитет! Со мной сам секретарь, ежели угодно знать, райкома такие разговоры не ведет. Только работать мешаете, товарищи дорогие! – Нехода расправляет плечи, чуть склоняет голову набок и становится в эту минуту чем-то очень похож на Нестратова. – Забыли, куда попали! Государство поручило руководство строительством... Кому? Мне!

– Ладно, не будем ссориться. – Наталья Сергеевна ищет убедительные слова, но голос ее звучит безнадежно, как у человека, который в тысячный раз повторяет одно и то же. – Вы строите... Государство поручило вам, как вы любите говорить, построить...

Здесь Нехода одобрительно кивает головой.

– ...построить город животноводов, – продолжает Наталья Сергеевна. Так?

Нехода безмолвствует.

Комсомольцы, которые затаив дыхание прислушивались к разговору, хмуро и виновато опускают головы.

– К августу вы должны были все закончить? Так?

Нехода безмолвствует.

– Мы, – стукнув кулаком о ладонь, почти кричит Наталья Сергеевна, – мы начали к августу стягивать сюда стада! Вы вдумайтесь в это! Знаете, что это значит? С зимы работали над маршрутами, над стоянками, кормовыми местами, водопоями. Мои табуны стоят полукольцом у города... Мы-то успели все. А вы, товарищ Нехода?

– Потребительски рассуждаете, товарищ Калинина, – важно роняет Нехода. – В общем масштабе нужно, а вы... Но только я на вас не... Что? Не обижаюсь. Мне не обиды строить, а ответственный объект! Как вышестоящей инстанцией подписано – так и строим, как не подписано – так и не строим.

Нехода разглагольствовал бы еще очень долго, но за стеной раздаются какие-то возгласы, слышится перестук копыт, и в кабинет влетает пропыленный до самой макушки, загорелый паренек лет семнадцати.

– Наталья Сергеевна! – выкрикивает он, задыхаясь. – Степь горит, пожар в степи... Табуны на город пошли... Сюда... Табунщики их сбивают, не могут сбить – они, понимаете, к реке прорываются... Попадут на стройплощадку, побьются, перекалечатся, жеребят помнут...

– Дождались! – с глухой яростью бросает Наталья Сергеевна и бежит к дверям.

Комсомольцы устремляются за нею.

– Помочь надо! – на ходу кричит Катя. – Помочь надо, Леша! Созывай ребят!

Нехода остается один.

– Как это так – табуны на город идут? Это ж получается... Что? Непорядок! Они мне тут побьют все, поломают... А отвечать... Кому? Неходе? Нет, дорогой товарищ Калинина, вам отвечать, вам!

Наталья Сергеевна, подхватив повод, отводит от коновязи длинноногую кобылу, вскакивает в седло.

– Людей предупреди! – приказывает она пареньку. – Люди пусть прячутся! Никого чтоб не было на дороге! Ах, беда, беда!

Кобыла, рванувшись вперед, перемахивает через груду балок

В степи над горизонтом поднимается синевато-багровая, похожая на горную цепь пелена дыма.

А впереди, быстро приближаясь, катится огромное облако пыли, вздымаемой тысячами лошадиных копыт. Солнечные лучи, с трудом пробиваясь сквозь дым и пыль, придают всему сказочный и зловещий характер.

Наталья Сергеевна низко пригибается к бьющейся по ветру-гриве.

Кобыла идет бешеным карьером – сухим и растянутым. Временами кажется, что она висит над степной травой.

– Вперед, Ленточка, вперед!

Все ближе и ближе пыльное облако.

Нарастает глухой гул, распадаясь на сотни и тысячи дробных стуков. Табуны несутся прямо на Наталью Сергеевну. Она сворачивает в сторону и сдерживает бег лошади. Напряженно оглядывается.

И вот, вырвавшись из облака пыли, появляется лавина коней. Впереди идут жеребцы. Они мчатся, всхрапывают, косят ошалелыми, налитыми кровью глазами, задрав морды, не замечая препятствия. Это бег безумия, и кажется, что нет такой силы, которая способна была бы его остановить.

– Что ж будем делать, Ленточка? – Наталья Сергеевна низко пригибается к шее лошади. – Попробуем закружить табун!.. Другого выхода нет! Стой, стой, не бойся!

Кобыла, чуя смертельную опасность, рвет повод. Наталья Сергеевна изо всех сил сдерживает ее.

Все ближе и ближе головные кони.

– Теперь пора!

Наталья Сергеевна круто натягивает повод, пригибается, ударяет кобылу плетью. Ленточка приседает, прыгает вперед. Наталья Сергеевна ведет ее, прижимая к головным коням.

– За мной, за мной! Ап-па! Ап-па! Ап-па!.. Ап-па!..

На строительной площадке комсомольцы с лихорадочной поспешностью стараются расчистить завалы балок, досок, бочек. Алеша Мазаев пытается организовать работу, но что можно поделать в такой спешке? Все кричат одновременно:

– Бочку опрокидывай! Давай, давай!..

– Тут в два дня не разберешься...

– Не зевай, друзья, поворачивайся!

– Двух человек сюда!

Катюша Синцова в сбитой набок косынке старается поспеть всюду.

– Ребята, ребята, как Наталья Сергеевна убиваться будет, если кони покалечатся!.. – Она задирает голову и кричит дозорному, залезшему на леса: – Ну, как? Близко кони?

Дозорный не отвечает. Как зачарованный, он смотрит вдаль, в степь. И вдруг подпрыгивает и кричит так, что работы останавливаются:

– Наталья Сергеевна табун пошла кружить! Ой, сомнут се... Нет, вон она... Сбивает! Кружит! Пошел за ней табун! Ай молодец!..

Табун в степи пошел по кругу. Наталья Сергеевна осторожно сдерживает бег Ленточки.

– Ап-па!.. Ап-па!..

Отчаянный крик дозорного на лесах: – Косяк голов в тридцать оторвался! Сюда идут...

Все ближе и ближе кони. Стук копыт, храп, повизгивание. Стучат копыта по брусчатке, трещат мостки. Лавина гнедых, рыжих, пегих коней со вздыбленными гривами, развевающимися на ветру хвостами, обезумевшими глазами летит по притихшей улочке.

Торопливо карабкаются на деревья и заборы комсомольцы, прибежавшие на помощь.

Дымная туча наползает на город.

В темном багровом небе, усиливая смятение и тревогу, гудят самолеты противопожарной авиации.

– Самолеты тушить пожар вышли, – кричит Алеша Мазаев, взобравшийся на телеграфный столб. Летит косяк.

– А где же Катька? – кричит худенькая девушка. – Товарищи, Катьку Синцову никто не видел? Гудят самолеты. Храпят и ржут кони. Катя выбежала далеко вперед.

– Ох, – шепотом произносит Катя и, сорвав с головы косынку, бросается вперед. Машет.

Огромный вздыбленный светло-гнедой жеребец надвигается на нее. Катя закрывает лицо руками. Падает.

Над неподвижно лежащим телом проносятся кони.

Качается плот на широкой камской волне.

Проплывают мимо пустынные берега. Одинокие деревья склоняются к воде, расстилается ковыльная степь.

Лапин, вытянувшись во весь рост, лежит посредине плота, негромко напевая какую-то мелодию.

Нестратов грустно разглядывает большую дырку на прекрасных серых штанах.

Чижов сидит на краю плота с удочками в руках, болтает босыми ногами в воде и время от времени голосом, лишенным всяких интонаций, произносит все одну и ту же фразу:

– Отдайте мои новые тапочки...

Лапин мычит песню.

Нестратов рассматривает штаны.

– Куда вы дели мои тапочки?

– Отстань, – отвечает наконец Лапин. – Не брали мы твоих тапочек. Наверное, сам их продал или подарил кому-нибудь.

Нестратов тихо, счастливо смеется.

– Дал бы себе отрубить палец, чтобы посмотреть, как босой профессор входит в операционную.

– Оба вы хороши, – примирительно заключает Лапин и сочувственно смотрит на Чижова. – Ну как, Чижик, не клюет? Может быть, рыбе неприятно, что ты все время болтаешь в воде ногами?

– Скорее всего, – свирепо отвечает Чижов, – она не клюет оттого, что ей противно попасть на обед человеку с такой неряшливой бородой.

– Оскорбить всякий может, – смиренно вздыхает Лапин, – а вот поймать рыбу может не всякий!

И снова все умолкают.

Солнечная рябь бежит по воде, маленькие волны неторопливо катятся рядом с плотом.