Текст книги "Верные друзья"

Автор книги: Александр Галич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Галич Александр
Верные друзья

...Тридцать лет назад на реке Яузе, за московской заставой Лефортово, жили три закадычных друга...

По Яузе, какой она была тридцать лет назад, – мутной, с захламленными берегами, с приросшими к ним маленькими косыми домишками, – плывет лодка, такая дырявая и заплатанная, что просто непонятно, как она держится на воде.

Ведут лодку по Яузе три дружка: Сашка Лапин, голубоглазый, взлохмаченный паренек, степенный и серьезный, прозванный за любовь к животным "Кошачий барин", Боря Чижов – "Чижик", с такими же, как у Лапина, голубыми глазами, но озорным и лукавым лицом, и худенький, длинноногий и длиннорукий Васька Нестратов, за важность и хвастовство именуемый "Индюком".

Вместе с лодкой выплывает песня, которую друзья орут истошными голосами:

Мы на горе всем буржуям

Мировой пожар раздуем,

Мировой пожар горит,

Буржуазия дрожит!..

Во! И боле ничего...

На руле, исполненный чувства собственного достоинства, сидит Васька. Он держит в левой руке замусоленную ученическую тетрадь, на обложке которой корявыми буквами написано: "песильник", поглядывает на яркое июльское солнце и командует:

– Прямо на борт! Пошевеливайся!.. Саша Лапин бросает весло.

– Чего он командует все время?! – И, повернувшись к Ваське, сердито говорит: – Не ты один здесь капитан!

– А кто ж будет командовать? – снисходительно спрашивает Васька. – Ты, что ли?

– Задаешься, Васька! – угрожающе произносит Саша и поворачивается к Борису: – Опять он задается! Макнем? В глазах у Бориса прыгают весело искорки:

– Макнем!

– Не надо! Не надо, дьяво... Но уже поздно.

Саша и Борис, едва не перевернув утлый корабль, хватают отчаянно барахтающегося Ваську за руки и за ноги и окунают в Яузу.

– Будешь задаваться?! Будешь задаваться?!

– Не... не... буду...

Ваську водружают обратно в лодку. Потоками течет с него мутная вода.

– Вот индюк! – с искренним возмущением говорит Чижик. – Сколько его ни макай, он все за свое!

– Ладно! – бормочет Васька. – Этого я вам не забуду!

Но тут же, разумеется, забывает.

С берега, из-за невысоких покосившихся заборов городской окраины, из-за полуразвалившихся стен и темно-бурых нагромождений шлака и мусора летит песня:

Недаром утром будит вас

Походный марш, товарищ!

Еще Царицын и Донбасс

Лежат в дыму пожарищ!

И мы идем в последний бой,

Вперед – сквозь непогоду,

За отчий дом, за край родной,

За счастье и свободу.

Друзья, насторожившись, прислушиваются. Протяжно гудит заводской гудок.

– Комсомольцы на субботник идут! – кивает Борис.

– А хорошо, ребята... – задумчиво улыбается Сашка. – Хорошо, что опять гудок гудит, верно?

Медленное течение тащит лодку. Песня на берегу затихает. Ребята переглядываются и подхватывают:

Ну что ж, друзья,

Споем, друзья.

Споем про дальние края,

Про битвы и тревогу,

Про то, как он, и ты, и я.

Про то, как вышли мы, друзья,

Как вышли мы в дорогу.

– А здорово у нас получается, честное слово! – вдруг восхищается Васька. – На всю Яузу слыхать!

Стоят покосившиеся домишки на берегу, течет мутная вода.

– Да, хороша у нас Яуза, – вздыхает Чижик, – только вот берега видать... простора нет...

– А есть реки, говорят... – Саша мечтательно глядит вдаль, – ни конца ни краю...

Васька самоуверенно встряхивает нечесаной головой.

– Погоди, поплывем еще туда! Поплыве-ем...

И друзья, переглянувшись, снова затягивают:

Мы на горе всем буржуям

Мировой пожар раздуем...

С ТОЙ ПОРЫ ПРОШЛО ТРИДЦАТЬ ЛЕТ

Весна. Дальние горы на горизонте. Степь в цветах и травах. По некошеным травам бешеным карьером мчится конь. У всадника – Лапина – кудрявая, разбойничья борода и веселые, голубые, слегка навыкате глаза.

За холмом сразу открывается одиноко стоящее среди степи красивое белое здание. Это Экспериментальный институт животноводства. Всадник проскакивает арку и оказывается на круглом дворе. Земля здесь плотно убита копытами. Денники окружают двор.

Навстречу Лапину выбегают две девушки в белых халатах и седой поджарый человек в ловко пригнанных сапогах и кожаной короткой куртке.

– Он! – вскрикивает одна из девушек отчаянно. – Александр Федорович! Ну что же это?.. Ведь самолет через пятьдесят минут!..

– Тише, тише, Олечка, – смущенно бормочет Лапин, – я на минуточку. Взгляну только – и обратно. Чего ты шумишь? Вон, гляди, Вера ведь не кричит!

– Я не кричу, я доктору все расскажу! – мрачно говорит вторая девушка.

– Не успеешь! – Лапин подмигивает и оборачивается к старику. – Федор Иванович, выведи-ка побыстрее. А то видишь!..

Старик понимающе кивает и бежит к денникам.

– Вот какие дела, девушки, – говорит Лапин, – и нечего в кулаки хихикать!..

И, замолчав на полуслове, он замирает.

Весенние лучи солнца вспыхивают на ярко-гнедом, горящем, как вычищенная бронза, коне. Конь сторожко ставит тонкие уши, косится на Лапина, перебирает точеными ногами.

– Повыше, повыше его ставь! – Лапин едва дышит от восторга. – Голову отпусти, пусть свободно держит... Ну что ты скажешь! Ну что за совершенство! Сила, мощь, грация, красота – все в нем есть! Разве не стоило ночи недосыпать, искать, мучиться, ставить тысячи опытов, чтобы такая красота появилась на земле?!

– Александр Федорович, самолет!

– Все в нем есть – и сухость краба, и нервность, и спокойствие формы... Вы поглядите на линию спины, на мягкость перехода, на бабки. Совершенство... Пусть не скульптура, пусть не вечное, зато живое совершенство.

– Двадцать минут осталось, Александр Федорович! – в голосе девушки слезы.

– Сейчас, сейчас! Никуда твой самолет не денется. – Конь пляшет, тянется к Лапину, высовывает розовый язык.

– Сахару просит, – восхищается Лапин, – ну не умница, сластена? Ты, Олечка, небось не догадаешься высунуть язык, когда сахару захочешь.

– Куда уж мне! Господи боже мой, семнадцать минут осталось! Опоздаете... А вас ждут в Москве... Вы же сами рассказывали...

Лапин прощается с конем, нежно его гладит, что-то шепчет. Потом резко поворачивается и, бормоча под нос: "Нужен мне этот отпуск" и "Пристали как банные листья", – прыгает на своего коня и стремительно уносится со двора.

– Расстроился, – говорит старик, прислушиваясь к стуку копыт.

– Двенадцать минут осталось! – охает девушка. – Столько лет он не отдыхал. А его друзья детства ждут, он ведь рассказывал... Сколько раз уславливались вместе отпуск провести. А теперь он на самолет опоздает.

Москва.

Аудитория университета.

Просторный зал, залитый солнечным светом. Полукруглым амфитеатром подымаются скамьи к потолку. Юноши и девушки внимательно слушают профессора Чижова.

– И под конец мне хочется сказать вам вот что... – Чижов хмурится, его подвижное лицо становится сосредоточенным. – Тем из вас, кто собирается стать нейрохирургом, то есть человеком, проникающим в мозг, самый сложный орган живого существа, в центр нервной деятельности, должно помнить: осторожность и еще раз осторожность! Вам доведется проникать за твердую оболочку мозга, и путеводителем будут ваши пальцы, пальцы хирурга. Прикосновение их должно быть легче лепестка, падающего в безветренный день, чуткость большая, чем чуткость пальцев скрипача-виртуоза... – Взглянув на часы, профессор улыбнулся. – Однако мы заболтались, я и вас и себя задержал. Мы расстаемся на несколько месяцев. До свиданья, товарищи, желаю вам доброго отдыха!..

Чижов неторопливо спускается с кафедры и идет к дверям.

Любимого профессора окружают студенты, и вся группа выходит в коридор. В коридоре – торжественная тишина, паркетный блеск, лестница, двумя маршами устремляющаяся вниз. Чижов в сопровождении студентов приближается к лестнице, серьезно о чем-то с ними беседуя.

И вдруг снизу раздается веселый возглас:

– Чижик! Эй!

Чижов широко открывает глаза, перегибается через перила.

– Саша! Кошачий барин! Ах ты, черт побери!

И остолбеневшие студенты видят, как их уважаемый профессор кубарем скатывается с лестницы, обнимает, тискает и тычет кулаком в бок невысокого человека с разбойничьей кудрявой бородой и лауреатским значком на лацкане скромного пиджака.

Архитектурное управление.

В приемную руководителя одного из отделений гражданского строительства – академика Василия Васильевича Нестратова – входят Чижов и Лапин. В комнате находятся человек двадцать с альбомами и рулонами чертежей в руках. По их лицам видно, что долгое ожидание приема здесь обычное дело. Кто-то из "новичков" негодует и возмущается, но большинство с унылым и скучающим видом слоняются по приемной.

Возле референта стоит тоненькая темноглазая девушка с планшетом через плечо и говорит взволнованно и торопливо:

– Товарищ; референт, вы поймите, седьмой день сюда хожу. Через день командировка кончается, а я не могу добиться товарища Нестратова...

У референта измученное и надменное лицо.

– Дорогой товарищ, я каждый раз спрашиваю, что у вас за дело к Василию Васильевичу, и вы регулярно отказываетееь отвечать!

– А если мне поручено с ним лично поговорить? Лично! Неужели нельзя?

– Я не говорю "нельзя", каждый трудящийся может быть принят Василием Васильевичем, но... согласитесь, что ж это получится, если к Василию Васильевичу Нестратову пойдет всякий кому не лень. Ну, зайдите денька через четыре...

Лапин переглядывается с Чижовым.

– Не могу я! – для убедительности девушка прижимает обе руки к груди. Я ведь из Тугурбая, вы поймите... издалека, с Камы... Мы строим город животноводов... Ну хорошо, я вам скажу, если нельзя иначе... Но даже странно... Мне комсомольская организация поручила лично... У нас есть предложение: замелить силикатный кирпич, который нужно везти за четыреста километров на наше строительство, первоклассным розовым туфом. У нас его сколько угодно! Но начальство наше уперлось! Раз подписано, говорит, значит подписано. А проект вами подписан, Нестратовым! Так легче же проект изменить, чем баржами силикат таскать...

У референта перекашивается лицо.

– Послушайте, товарищ... девушка, – он старается говорить спокойно, вы, очевидно, не совсем понимаете, где находитесь. В нашем ведении десятки проектных мастерских. И если Василий Васильевич Нестратов начнет принимать и выслушивать всех представителей комсомольских организаций, у которых рождаются свои, так сказать, архитектурные идеи, то...

– Будет совсем не дурно, – сумрачно вставляет Лапин.

Референт быстро оборачивается, чтобы осадить непрошеного советчика, но в хмуром взгляде Лапина и безмятежной улыбке Чижова есть что-то, заставляющее референта сдержаться.

– Вы из горкома, товарищи? – спрашивает он, перестав обращать внимание на девушку, которая затаив дыхание смотрит на нежданных заступников.

– Отнюдь! – Чижов смешливо морщит нос. – Мы не из горкома и мы не комиссия!

– И не ревизия, – добавляет Лапин.

– В таком случае по какому делу, товарищи? – высокомерно осведомляется референт.

– Представьте себе, у нас тоже личное дело к товарищу Нестратову, говорит Чижов, – и, предупреждаю, вы нам его заменить не сможете!

– Лучше не скажешь, – усмехнулся Лапин.

– В таком случае, товарищи, ничем помочь не могу, – произносит референт ледяным тоном. – Василия Васильевича нет, и не знаю, когда он будет.

Он делает паузу, давая понять, что пора оставить его в покое. Чем сдержаннее говорит референт, тем вежливее становится Чижов. Интонации у него такие благостные, что кто-то рядом радостно хихикает. Референт, видимо, не пользуется популярностью.

– Поразительно! – говорит Чижов. – Неужели так-таки и не знаете?

– Не знаю!!!

– Может быть, приблизительно?

– Приблизительно он на одном из объектов.

– Приблизительно на каком именно?

– Это и мы бы дорого дали, чтобы выяснить, – басит кто-то из-за спины Лапина.

Референт поднимает глаза к потолку.

– Возможно, на одной из высотных строек. А быть может, на выставке... Или на площадке университета... Также он может быть на набережной у семьдесят второго объекта и в Лефортово,

– Есть такая детская игра, – хмурится Лапин, – тепло, теплее, горячо, еще горячее...

– Большое спасибо! – любезно кланяется Чижов. – На сегодняшний день нам этих адресов хватит. Мы еще увидимся!

Лапин спохватывается:

– А где же девушка эта? Из Тугурбая? Захватить бы ее...

Лапин и Чижов оглядываются, но девушки из Тугурбая уже нет в приемной.

На углу улицы, на стоянке такси, стоят два машины – "Победа" и "Зис".

Когда к стоянке торопливо подходят Чижов и Лапин, "Победа" разворачивается и отъезжает. Мелькает в открытом окне кабины взволнованное лицо девушки из Тугурбая.

– Поедем, граждане? – равнодушно, без надежды в голосе обращается пожилой шофер "Зиса" к Лапину и Чижову.

– Непременно поедем! – весело кивает Лапин, подталкивает Чижова и, отворив дверцу, садится в машину. Несколько мгновений длится молчание. Мчится по шумным московским улицам открытый "Зис".

– Приезжие будете? – спрашивает наконец шофер.

– Заметно? – улыбается Лапин.

– Само собой, – пряча усмешку, говорит шофер. – Да разве ж москвича в "Зис" затащишь? Москвич "Победу" предпочитает!

– Почему?

– Экономическая политика... – туманно отвечает шофер. Машина пересекает площадь Свердлова. Мелькают мимо Большой театр, здание гостиницы "Москва", зеленые купы Александровского сада, университет.

– Обратите, граждане, внимание, – говорит шофер, – проезжаем старое здание университета. Приезжие, конечно, больше новым зданием интересуются на Ленинских горах. Но, между прочим, Герцен, Огарев, а также Лермонтов Михаил Юрьевич учились именно здесь.

"Зис" сворачивает на улицу Герцена, проскакивает шумные Никитские ворота, мчится дальше и наконец останавливается у высокого деревянного забора, за которым виднеются мощные краны строительства.

– Вы нас подождите, – бросает Лапин шоферу.

Друзья выходят из машины и, осмотревшись, решительно направляются к открытым воротам проходной.

И в это же мгновение мимо них проезжает "Победа". В открытом окне кабины показывается на секунду печальное лицо девушки из Тугурбая, Лапин машет ей рукой, но она не замечает.

Сторож, дед, распаленный, видимо, недавней ссорой, глядя вслед ушедшей "Победе", продолжает ворчать:

– Которые с комиссией, тем я и слова не скажу! А коли ты не с комиссией – хода нет! Нет хода – и все тут... Стойте, граждане, вам куда? останавливает он друзей. – Вы с комиссией, что ли?

– С комиссией, с комиссией, – не замедляя шага, деловито отвечает Чижов.

Строительство.

Длинные деревянные мостки проложены над котлованом фундамента. Могучие краны легко поднимают на воздух грузы. Пофыркивают грузовики, с трудом пробираясь среди нагромождений строительного мусора и штабелей деталей. Пляшет, осыпая искры, пламя электросварки.

– Скажите, товарищ, – обращается Чижов к какой-то девушке в парусиновом комбинезоне, – вы не видели тут академика Нестратова?

– Такого не видела, – отвечает девушка и задирает голову к небу. – Вон какая-то комиссия на кране, – так, может, он там.

На огромной высоте, на площадке, венчающей кружевной перелет крана, видна группа людей.

– Ну и ну... – тяжело вздыхает Чижов. – Придется лезть.

Лапин и Чижов карабкаются наверх.

– Черт возьми! – с трудом переводя дыхание, восклицает Лапин. – Я начинаю уважать нашего Индюка. Если ему хотя бы раз в неделю приходится проделывать такие путешествия...

Внезапно раздаются негромкие звоночки, кран начинает медленно поворачиваться, и друзья видят панораму лежащего внизу, залитого солнцем чудесного города.

Серебрится одетая в гранит Москва-река, зеленеют сады и парки, поблескивают шпили высотных зданий.

– Здорово, – сдавленным голосом, вцепившись обеими руками в перекладину лестницы, произносит Лапин.

– Эй, товарищи, товарищи! – окликает друзей высунувшийся откуда-то сверху загорелый человек в фетровой шляпе и вышитой украинской рубахе. – Вы, собственно, куда? – он удивленно смотрит на Чижова и Лапина.

– Мы, собственно, к вам, если вы тут начальство, – коротко отвечает Лапин, – мы Нестратова ищем.

– Нестратова?!

Человек в фетровой шляпе горько улыбается.

– Ах, Нестратова... Только и всего? А секретом вечной молодости не интересуетесь?

– В каком смысле? – настораживается Чижов. Кто-то из членов комиссии говорит со смешком:

– Нам хоть бы подпись его увидеть – и на том скажем спасибо.

Лапин и Чижов переглядываются.

– Все ясно, – заключает Чижов, – можно спуститься на грешную землю.

Лапин и Чижов медленно идут к воротам проходной.

– Да-а, Чижик, что-то с нашим многоуважаемым другом... – задумчиво говорит Лапин, но его перебивает истошный крик:

– Поберегись!

Сверху с грохотом опрокидывается огромный ковш, осыпая Чижова и Лапина обильным известковым дождем.

Мчится по шумным московским улицам открытый "Зис".

Откинувшись на кожаные подушки, хмурые, перемазанные известкой, сидят Лапин и Чижов.

– Проезжаем, граждане, площадь Пушкина, – сообщает шофер. – Бывший, извините, Страстной монастырь. Теперь памятник Александру Сергеевичу стоит. И лихачи там же стояли. Как говорится, извозчики.

Мчится по шумным московским улицам открытый "Зис".

И снова высокая ограда строительства, за которой виднеются подъемные краны, слышится звон, грохот, пофыркивание грузовиков.

И снова перед самым носом Чижова и Лапина отъезжает "Победа" с девушкой из Тугурбая.

Маленький, совершенно круглый человек, потрясая сжатыми кулаками и возбужденно блестя глазами, наступает на Лапина и Чижова:

– Вам нужен Нестратов?! А мне не нужен Нестратов?!

– Послушайте, – пытается вставить слово Чижов, но маленький человек продолжает наступать:

– Я его ждал осенью, зимой и весной! А теперь я его больше не жду! Может быть, его вообще не существует, этого вашего Нестратова?! Может быть, он просто фикция, а?!

Медленно и мрачно идут друзья по строительству к воротам проходной.

– Что ж, – хмуро говорит Лапин, – картинка понемногу начинает вырисовываться... Ты не находишь?

Мчится по шумным московским улицам открытый "Зис".

Молча сидят друзья, перемазанные известкой и краской, в продранных на коленях брюках и мятых пиджаках.

Мчится машина по широким набережным Москвы-реки, пролетает по гулкому мосту, сворачивает и останавливается.

И снова – строительство, строительная контора.

Пожилая женщина, постукивая по столу карандашом, печально говорит Чижову и Лапину:

– Видите ли, юридически, конечно, Василий Васильевич руководит нашим строительством, но фактически, конечно, Василий Васильевич не руководит нашим строительством.

Сумерки.

Загораются рубиновые звезды на башнях Кремля.

Мчится по улицам открытый "Зис".

Чижов, поглядев с опаской на счетчик, который уже нащелкал внушительную сумму в двести сорок восемь рублей, решительно говорит шоферу:

– Ну а теперь обратно! Назад! В Архитектурное управление!

И вот друзья снова в приемной Нестратова. Вечер. Тишина.

Обстановка резко изменилась. Посетителей нет. Окна зашторены. Сияют под потолком матовые шары. За маленьким столиком референт вполголоса что-то диктует стенографистке. Попутно, очевидно, говорит нечто приятное, так как стенографистка кокетливо ежится.

Чижов и Лапин вваливаются в комнату, своим появлением и видом сразу разрушая уют обстановки: с пиджаков при малейшем движении угрожающими облаками вздымаются следы известки. Волосы взлохмачены. Выражение лиц не предвещает ничего доброго.

Референт на миг каменеет, потом бросается вперед:

– Куда?! Куда, товарищи?! Здесь не строительная площадка!

– Где Нестратов? – хрипло спрашивает Лапин. – Дайте мне его.

Референт узнает их. В его голосе появляется утренняя надменность.

– Сейчас не приемное время, товарищи.

– Послушайте, молодой и гордый человек, – вкрадчиво говорит Чижов, моя специальность – починять человеческие головы, но никогда в жизни я не был так близок к обратному процессу...

– Где Нестратов? – упрямо спрашивает Лапин, и референту чудится, что он засучивает рукава.

– Товарищи! Уверяю вас...

В это мгновение открывается тяжелая, обитая ватой и дерматином дверь, ведущая в кабинет, и на пороге появляется высоченная, облаченная в великолепный костюм фигура Нестратова.

Нестратов провожает пожилого человека начальственного вида, и бархатный его басок раскатывается по приемной:

– ...Да не верьте вы строителям, друг мой дорогой. Они, друг мой дорогой, люди сезонные, а мы с вами строим на века!

– Что ж, разберемся, разберемся, Василий Васильевич! – Человек начальственного вида пожимает руку Нестратову и уходит. Только теперь друзья обретают дар речи.

– Все ясно. Он и не уезжал отсюда, – тихо говорит Лапин. – Можешь не сомневаться... Он целый день просидел в кабинете, пока мы рыскали по всей Москве!

Нестратов, заметив, что в приемной кто-то есть, обращает скучающий и величественный взор на смятые, пыльные фигуры посетителей.

– Откуда, товарищи? – спрашивает он, посмотрев куда-то между друзьями и референтом.

Референт, ринувшись вперед, захлебывается торопливой скороговоркой:

– Я неоднократно пытался объяснить товарищам, Василий Васильевич...

Но Нестратов движением руки останавливает словоизвержение референта. Он глядит во все глаза на молча стоящих Лапина и Чижова.

– Господи! – вскрикивает он. – Господи боже мой... Вы... Дорогие мои... Когда?.. Откуда?.. – И вдруг, опомнившись, Нестратов оглядывается, видит знакомую приемную, референта и стенографистку и вновь преображается. Пройдемте ко мне, кабинет. Прошу. Пожалуйте. Давно жду вас! Поговорим...

– Ну нет, – свирепо отвечает Чижов. – Здесь, в этом помещении, лично я могу только убивать, а не разговаривать! Не мы с тобой, а ты с нами уйдешь отсюда!

– Ладно, ладно. Пойдемте, раз уж так вам приспичило.

Нестратов оглядывается на референта.

– Я на совещании, – говорит он и, подхватив друзей под руки, выходит.

Шофер такси ждет их не в машине – он тревожно прогуливается перед подъездом.

– Размяться захотелось? – приветливо спрашивает Лапин.

– Да нет, – смущенно отвечает шофер, – садитесь, граждане. Счетчик, знаете, стучит, он – машина серьезная, а вас все нет и нет.

– Готово, – говорит Лапин, усаживаясь поудобнее, – нас из-за твоих порядков приняли за жулье!

Нестратов снисходительно улыбается:

– А зачем нам в такси ехать? Отпустите. Поедем на моей.

– Нет уж, усаживайся.

– На Яузу! – командует Лапин.

– Подальше, – добавляет Чижов, – туда, где удобнее совершить преступление.

"Зис" пролетает по московским улицам, украшенным гирляндами фонарей. К вечеру, как всегда, Москва похорошела. Нестратов, раскинув длинные руки, обнимает друзей за плечи.

– Ну, рассказывайте. Тысячу лет мы не виделись!

– Погоди, – Лапин усмехается, – время исповедей еще впереди.

Машина выходит на набережную, и перед ней иллюминированным утесом вырастает высотное здание на Котельнической.

– А вот и Яуза, – тихо говорит Лапин. – Стой! Стой! Здравствуй, милая моя...

Он выскакивает из машины и бежит к низенькой ограде. За оградой катится темная тихая вода. Чижов и Нестратов вылезают из машины.

– Спасибо вам, товарищ, – Чижов снимает шляпу и кланяется шоферу. Теперь мы с вами расстаемся, чтобы обойтись без свидетелей... – Он поворачивается к Нестратову: – Василий Васильевич, взглянув на счетчик, вы легко обнаружите, во что обходятся обыкновенному советскому человеку поиски академика Нестратова.

Он отходит и запевает приятным баритоном:

– ...Итак, мы начинаем!..

Нестратов, поглядев на счетчик, с тоскливым выражением в глазах лезет в карман.

Чижов и Лапин стоят на берегу и восхищенно глядят на узенькую полоску воды. Нестратов подходит и становится рядом. Вид у него оскорбленный.

– Свиньи! – произносит он прочувствованно. – На триста тридцать восемь рублей наездили!

– В первый раз за долгое время услышал человеческую интонацию от этого Индюка! – с удовлетворением отмечает Чижов. – Это наводит на некоторые мысли.

– Вникните! – радостно говорит Лапин. – Вот она, Яуза, а вот мы. Все трое. Стоим на берегу. Не кажется ли вам, что сейчас, вот из-за этого поворота, выплывет наше счастье – дырявая лодочка.

Чижов смотрит на него, любуясь. Нестратов снисходительно улыбается. Но постепенно радостное настроение Лапина передается и ему. Прожитые годы уходят куда-то, время отодвигается.

– Кошачий барин. Кошачий барин! – нежно говорит он. – Только борода тебя и изменила... Да ты погляди вокруг. Разве наша это Яуза?

Лапин оглядывается. Каменные громады домов окружают маленькую речку. Розовое небо – отражение электрического зарева – висит над городом.

– Наша, наша! – подмигивает он. – Ну, оделась в каменную набережную, приукрасилась, но все равно течет из тех же подземных ключей...

– Все равно? – оскорбляется Нестратов. – Кому все равно? Строили-то мы, архитекторы, строители! Сколько это мне крови стоило, ты знаешь? Здоровья, сил!

– Бедняга, – вздыхает Чижов, – он один, бедняга, и строил. Все – он!

– Простите – да! – Нестратов начинает говорить приподнято. – Это тебе не животы пороть. Извини, я говорю серьезна

– Серьезно?

– Вполне.

– Ну и Индюк. Расхвастался. Понесло его, – глаза Чижова озорно блестят. – Расхвастался он, Саша? Как ты считаешь?

– Расхвастался, – кивает Лапин.

– Тогда, может быть, старым способом? Макнем? Не возражаешь?

– Давай!

И не успевает Нестратов опомниться, как два старых друга, проявив незаурядную силу, подхватывают его дородное тело за локти и приподнимают над парапетом.

– Братцы! – вопит Нестратов, отчаянно отбиваясь. – Вы – сума...

Но Лапин и Чижов, не обращая на его вопли ни малейшего внимания, дружно затягивают:

Мы пойдем к буржуям в гости,

Поломаем им все кости,

Во!.. И боле ничего!..

На противоположном берегу собираются любопытные. Какой-то старик грозит друзьям зонтиком:

– Хулиганство!

– Братцы! – молит Нестратов. – Не пьяные же вы! Ведь мы не мальчишки!

– Скажи, что больше не будешь, – неумолимо требует Чижов.

Нестратов, воспользовавшись тем, что его на мгновенье перестали раскачивать, произносит, вися вниз головой, внушительно и строго:

– Сию же минуту отпустите меня. Есть граница всему!

– Понятно. Давай, Саша.

И друзья снова принимаются петь:

Мы пойдем к буржуям в гости...

– Больше не буду! – кричит наконец Нестратов. Его отпускают. Он задыхается от негодования.

– Выскажись, выскажись, – советует Чижов, – тебе легче станет.

Но Нестратов, повернувшись, собирается уходить. Лапин хватает его за рукав.

– Стой! – говорит он добродушно. – А то потом будет стыдно.

Нестратов что-то недовольно бормочет. Чижов наблюдает за ним почти с профессиональным интересом.

– Глупейшее мальчишество, – сердито сопит Нестратов, – можно и пошутить и подурачиться, я не против, но есть же мера...

– Тяжелый случай, – как бы про себя произносит Чижов, – запутанный. Я и не думал...

– Чушь какая! – Нестратов вынимает платок и отряхивается. – Так я ждал вас, думал: вот наконец встретимся, поедем вместе отдыхать, сколько лет собирались... Поговорим по душам, старину вспомним.

– Эх, хороша наша Яуза, – вздыхает Чижов, – только берега видать!

– И поедем, и вспомним, – кивает Лапин. – И очень я, друга мои, доволен, что не поедем мы ни в Гагры, ни в Сочи, ни в Кисловодск, а поедем мы по тихим нашим широким русским рекам, как мечталось когда-то, поглядим на неведомые берега, да и вообще есть на что посмотреть и на Чусовой, и на Каме, и на Белой...

– Подлечиться бы надо, – морщится Нестратов, – совсем я измотался, ежели хотите знать. Энфизема легких от выступлений всяких, от речей. Поверите ли, вот ездил за границу с делегацией, так за месяц – семьдесят выступлений. Не щадят. А ведь я еще нужен! Задыхаюсь при малейшем... По ночам повернусь па другой бок и задыхаюсь, устал... Тромбофлебит, и сердце стало пошаливать. Беречь, беречь себя надо! Для дела, для государства. Поверьте, не о себе беспокоюсь. Хотя на пароходе тоже хорошо. Воздух, вода... Если, конечно, достаточно комфортабельно.

– Нашел! – восклицает вдруг Чижов с торжеством.

– Что такое? – Нестратов подозрительно смотрит на него.

– Ты погоди, постой! – отмахивается Чижов. – Мы сейчас с Сашей пошепчемся немного. Вроде консультации. Тебе как больному нельзя слушать.

Он наклоняется к Лапину и что-то негромко и оживленно шепчет.

Нестратов следит за ними с плохо скрытым беспокойством.

– Опять ерунду какую-нибудь затеваете? – спрашивает он. – И откуда у вас силы берутся? Забот, видно, мало.

– Не беспокойтесь, – улыбается Лапин, – Чижик надумал прекрасную штуку.

– Какую?

– Узнаешь! – сурово отвечает Чижов. – Только для этого потребуется время. Сил надо не пожалеть и отдыхом своим пожертвовать... Так что для тебя это дело не годится...

– Как это понять? Мы не едем, значит?

– Обязательно едем! – говорит Лапин.

– Встреча на вокзале! – командует Чижов. – Форма одежды парадная летняя. И поскольку ты потратился на такси, билеты берем мы!

Вокзал.

На круглых вокзальных часах стрелки показывают шестнадцать часов двадцать минут. На перроне, у готового к отправке поезда, обычная предотъездная толчея.

Проходит с котомками и рюкзаками веселая компания студентов. Какая-то пожилая женщина, окруженная детьми, громко считает:

– Оля, Петя, Женя, Наташа... А где Вова?

И все ребята принимаются хором кричать:

– Вова! Вова! Вова!..

Пробегает с чемоданчиком уже знакомая нам девушка из Тугурбая. Останавливается, покупает у продавщицы палочку эскимо и, подхватив чемоданчик, устремляется дальше – разыскивать свой вагон.

У выхода на перрон стоят Чижов и Лапин.

Их трудно узнать. На Лапине брезентовая куртка, высокие охотничьи сапоги, за плечами вещевой мешок армейского образца и чехол с удочками. А Чижов и вовсе в самом затрапезном виде – в примятой, блином, кепке, в парусиновых брюках, в повидавшем лучшие времена пиджаке с короткими рукавами. И только гитара, висящая у него за спиной, украшена кокетливым розовым бантом.

– А ты не боишься, – спрашивает Лапин, – Что первый, так сказать, эффект может оказаться слишком уж сильным?

– Ерунда! – весело говорит Чижов. – В таких случаях нужны не пилюли, а хирургическое вмешательство.

Лапин хмыкает:

– Это все так. Но я почему-то слегка волнуюсь. Ты не думаешь, что...

– Смотри! – перебивает Чижов.

На перроне появляется Нестратов.

В светло-серой мохнатой шляпе, в белом пыльнике, он шагает медленно и важно, на голову возвышаясь над толпой. Рядом с ним семенит его жена маленькая, вертлявая, на тоненьких высоких каблучках, в широчайшем модном пальто и зеленой шляпе с торчащим красным перышком. Ее бережно, под локоток поддерживает референт.

За ними следуют человек шесть провожающих, которые выражают свое отношение к происходящему только жестами и мимикой. А сзади, тяжело отдуваясь, носильщик тащит огромный, апельсинового цвета фибровый чемодан.

– Василий Васильевич! Индюк!

– Что?! – Супруга Нестратова оглядывается с испугом и негодованием.

Нестратов медленно поворачивает голову, удивленно смотрит на друзей:

– Вы?

– Мы!

– Нда! – усмехается Нестратов. – Воистину форма одежды парадная летняя. Уж не на маскарад ли мы едем?