Текст книги "Скорость тьмы"

Автор книги: Александр Проханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)

Глава шестая

В автомобиле, видя в зеркале бесстрастное лицо Ведеркина, Мальтус приходил в себя от пережитого потрясения. Алмазное острие, едва его ни пронзившее, оставило в теле траекторию боли, идущую от паха к горлу. Так болит сквозная рана, оставленная крупнокалиберной пулей. Это был знак свыше о возможном на него покушении. Его тело, здоровое и ухоженное, привыкшее к массажам, растираниям и душистым ванным, предчувствовало будущее страдание, пугалось столкновения с пулей. Он решил узнать у Ведеркина характер возможных опасностей и способы их избежания.

– Ты говорил, что твоя забота – уберечь меня от пули или взрывчатки. Ты что-то знаешь? Кто захочет в меня стрелять? Бандитское время прошло. Братва превратилась в банкиров и в депутатов, или лежит на кладбище под трехметровыми гранитными памятниками. Остался один Бацилла, но он, скорее, дурной клоун, чем бандит. Менты – мои друзья, получают от меня конверты. Грохнут, на кого я им укажу. Мои конкуренты в Ярославле, кто занимается игорным и ресторанным бизнесом, – мы давно поделили сферы влияния, наши границы священны и нерушимы. Может быть, Ратников?

Мальтус в зеркале ловил взгляд Ведеркина, но тот вел машину, не откликаясь.

– Вот Ратников – мой конкурент. Мы боремся за участок земли, где я хочу построить Развлекательный центр, а он – какой-то «центр» какого-то «творчества». Мы боремся за город, в котором он хочет ликвидировать все пивные заведения, закрыть все боулинги и игорные клубы, превратить бомжей в ударников труда, а проституток – в учительниц русской словесности и в многодетных матерей. Мы боремся за Россию, которую он не мыслит без Сталина и ГУЛАГа, а я вижу в ней свободную страну свободных людей. Может, он хочет меня убить? Ратников – бешеный фанатик. Мне доносили, что он хочет сжечь игорный клуб «Фантастика», который я открыл недалеко от его завода. Сожжет клуб, взорвет казино, расстреляет мою машину. Что молчишь?

– Не думаю, Владимир Генрихович, – отозвался Ведеркин, – Он не беспредельщик. Он государственник. Вряд ли он преступит закон.

– А кто ведает его безопасностью?

– Федор Морковников. Подполковник спецназа. Мы вместе воевали в Чечне.

– Вот как? Значит, вы боевые друзья? Значит, он может по старой дружбе добывать у тебя обо мне информацию? Значит, рука Ратникова дотянулась до моего живота?

– У меня есть кодекс чести, Владимир Генрихович. Я не предатель.

– Я тебе верю. Моя смерть на конце иглы, а игла у тебя в кармане. Я тебе верю, Алеша.

Их взгляды встретились в зеркале. Мальтуса на секунду коснулась студеная синева, какая бывает в вершинах зимних берез.

– Давай-ка заедем в игорный клуб «Фантастика». Убедимся, что он еще не сгорел.

Они вышли недалеко от заводской проходной, над которой в вечернем небе пламенела красная надпись «Юпитер». Из проходной густо шли люди. Поток был плотный, торопливый. Втягивался в длинную улицу, образовывал темные сгустки у автобусных остановок, растекался в соседнем микрорайоне, населенном рабочими. От потока отделялись малые частицы, нестройные группки, словно попадали под воздействие незримого магнита. Сворачивали с главной улицы в соседний проулок, где сияла малиновая надпись «Фантастика», усыпанная мерцающими алмазными звездами.

Две надписи соперничали одна с другой. От каждой исходили незримые силовые линии, управлявшие людским движением. Сшибались, создавали завихрения. В этих вихрях, как чаинки, кружились сбитые с маршрута люди, сворачивали в проулок, исчезали в дверях игорного клуба. Мальтус гипнотизировал толпу, и ему казалось, что его магнетическая воля вырывает людей из потока, влечет их под бриллиантовую диадему игорного дома.

У входа ему поклонились два мускулистых охранника в черной форме с нагрудными надписями «Фантастика». Покинув яркую, освещенную золотистым солнцем улицу, он вошел в бархатную темноту заведения, где сверкали драгоценные кристаллы автоматов. Перепад от света к тьме был подобен мягкому удару, который гасил в человеке дневные впечатления, отрывал от земной реальности и перемещал в пространство черного космоса, в котором волшебно горели разноцветные планеты и луны, завораживающе переливались бриллиантовые созвездия, загорались и гасли спектры. Голова начинала сладко кружиться, как в невесомости, когда исчезает ощущение «верха» и «низа», и ты начинаешь совершать медленные перевертывания, сладко парить в пустоте. Мальтус ощутил это первое галлюцогенное воздействие, отдавая должное магическим технологиям, применяемым в игорном бизнесе.

Из темноты появился смотритель заведения Мамука, «грузинский князь», как поддразнивал его Мальтус. В свое время он попался на продаже наркотиков, был готов предстать перед судом, но стараниями Мальтуса избежал наказания. Теперь он был верным сподвижником своего благодетеля, сменил образ кавказского хулигана на образ респектабельного джентльмена, но где-то под элегантным пиджаком или в глубине кассовой стойки у него хранился неучтенный ствол.

– Выручку вчера пэрэдал, Владымыр Гэнрыхович, сам лычно в офис отвез, – Мамука был удивлен посещением хозяина, полагая, что Мальтус явился проверить кассу, – Лычно сам пэрэдал.

– Не воруешь? – строго спросил Мальтус.

– Нэ ворую. Нэмного так быру.

– Посещаемость растет, судя по выручке?

– Луды идут, дэньги нэсут. Игра, как наркотык. Одын раз сыграл, до смэрти ыграть будэшь.

– Смотри, чтобы здесь наркоты не было. Живем по закону, понял?

– Зачем дурь с ыгрой мышать? Игра – сама дурь.

– Может, еще десяток автоматов поставим? Пристроечку сделаем? Завод расширяется, и мы расширяемся.

– Ширяемся, – хохотнул Мамука.

– Смотри у меня, – погрозил пальцем Мальтус, отдавая должное остроумию грузина.

С Ведеркиным они отошли в сторону, присели у стойки, погруженные в темноту, наблюдая таинственную наркоманию игорного зала.

Темнота скрывала размер помещения, расширяла стены и потолки в бесконечность. Словно здесь исчезали лучи света, зияла «черная дыра», открывался мертвый провал в безмерный и безвременный мир, где останавливалось бытие, прекращались законы физики, и царило абсолютное небытие и безмолвие. Сознание теряло точку опоры, органы чувств бездействовали, и наступало головокружение, словно ты надышался эфира. Внезапно из мрака вырывалось огненное видение, пылающее светило, словно ему удалось преодолеть притяжение смерти, и оно на миг излетало из антимира, как язык огня, окруженный космической музыкой. Душа припадала к этому диву, витала в его спектральных лучах, упивалось его красотой и вместе с ним, испытывая сладость и муку, уносилась обратно в смерть. Это был сон, когда из черного забытья вдруг всплывали фантастические картины, – алые птицы на белом снегу, золотые павлины на изумрудной траве, желтые рыбы в голубых подводных цветах. Превращались в обнаженных женщин, в драгоценные автомобили, в громады соборов и пагод. Из тьмы начинали сыпаться игральные карты, – нарядные валеты, пленительные дамы, седовласые короли, и все становилось радугой, зеркальной вспышкой, россыпью бриллиантов. Снова тьма, ты плывешь в черноте, в мертвых потоках.

Мальтус вглядывался в лица игроков. Ближе всех сидела женщина, немолодая, одутловатая, с распущенными до плеч волосами. Ее черные, как сливы глаза переливались нефтяной пленкой. Приоткрытые губы что-то шептали, – колдовской заговор или бессмысленную детскую считалку. Она нажимала хромированные кнопки, автомат издавал звук музыкальной шарманки, начинали кружиться зрелища ночного Лас-Вегаса. Яркое, как павлинье перо, казино. Алая, танцующая Мэрилин Монро. Усыпанный алмазами небоскреб. Волшебная карусель подхватывала женщину, и она уносилась из маленького городка, облупленной пятиэтажки, одинокой неухоженной квартиры в сказочный мир развлечений, обольстительных женщин, богатых и щедрых мужчин. Они мчали ее на великолепных автомобилях. Вводили в номера дорогих гостиниц. Плавали вместе с ней в лазурных бассейнах. Она чувствовала обнаженной грудью бархатную теплую воду. Сильные и нежные руки гладили ей плечи. Она испытывала мучительную сладость, приближение огненной вспышки, изнемогала, издавала слабые стоны. Карусель останавливалась. Рубиновые цифры фиксировали проигрыш. Ее лицо, ошеломленное, в фиолетовых тенях, казалось посмертной маской.

Поодаль сидел маленький лысоватый мужчина с острым носиком, слабыми ручками, в поношенном пиджачке. Играл самозабвенно и страстно. Был героем космических войн.

На него неслась армада летающих крепостей, изрыгавших белое пламя. Раскалывался под ударами лазеров космический дредноут, роняя в бездну обломки конструкций. Летающие тарелки стреляли друг в друга шаровыми молниями. Раскаленный розовый луч разрезал лунный город, в котором взрывались ядерные станции, лопались хрустальные купола, тысячи обитателей гибли он радиации космоса. Человечек казался себе великаном, командармом небесных армий. Сшибался с врагом в небесном поединке. Вонзал в его скафандр узкое лезвие плазмы. Был любимцем галактики, повелителем бескрайних миров. Гасил светила и луны. Возжигал кометы и солнца.

В соседнем кресле сидел бледный, с измученным лицом человек. Его огромный выпуклый лоб становился то алым, то синим. Покрывался водяной золотистой зыбью. Осыпался серебристой пыльцой. Быть может, он был младшим инженером завода. Или бухгалтером. Или снабженцем. Его унылая, ради куска хлеба, работа не приносила счастья. Он слыл неудачником, не сумевшим достичь манившей в юности цели. Обыденность жизни, домашние ссоры, отбившиеся от рук дети, повергали его в беспросветность. Приходило на ум прервать череду однообразных, бессмысленных дней и убить себя. Игорный зал возвращал ему счастье. Он засовывал в щель автомата сторублевую купюру и переносился в леса Нигерии, джунгли Индии, сельву Амазонки. К нему прилетали бабочки, похожие на духов.

Лазурная, с серебряными переливами, была подобна ангелу с рублевской «Троицы», – та же божественная синева, в которой таял взгляд, ликовала душа, звучала молитва, и ты из бренной плоти превращался в бестелесный дух, мчался среди несравненных красот небесного рая.

Алая бабочка с алюминиевым блеском, темно-синими пятнами, изумрудной трепещущей кромкой была географической картой молодой, сотворенной Богом земли. На ней извергались вулканы, проступали руды, синели лагуны, окруженные зеленой листвой, и лицо начинало восхищенно гореть, словно ты – гибкий и страстный охотник, пробираешься в первобытных лесах среди диковинных цветов и животных.

Терракотовая бабочка, испещренная мелким орнаментом, была похожа на древний папирус с иероглифами исчезнувшей письменности. Тайные знания, пророчества святых и провидцев, ключ тайноведения, приводящий к разгадке ребуса жизни и смерти.

Пепельно-серая, с провалом черных глазниц, «мертвая голова», прилетевшая из «долины смертной тени», чтобы забрать тебя в юдоль беззвучных воздыханий и слез. Игрок просовывал в щель хрустящие сто рублей, автомат сочно сглатывал, и начинался полет разноцветных бабочек, сулящий бессмертное блаженство, всеведение, несравненное могущество. Или – обращение в прах, в ничто, в гаснущую пригоршню молекул.

Мальтус завороженно смотрел, питаясь пьянящими энергиями зала. Игроки, нажимая на кнопки, были движимы не страстью выиграть, и не страхом проиграть. Они испытывали ни с чем не сравнимое блаженство, не с чем не сопоставимую муку. Мерцающие знаки и символы выносили их к незримой черте, где они соперничали с судьбой, вступали в схватку с роком, бросали вызов смерти, стучались в райские врата. Или, сраженные молнией, падали в преисподнюю. Ничтожный человек, замурованный в жалкий быт, обреченный на унылое тление, раздвигал границы возможного. Управлял миром. Упивался сладострастием. Восхищался ужасом смерти. Оказывался в пограничном состоянии, где трепетало бытие, суля непревзойденную победу или сокрушительное поражение. На этой роковой черте человек начинал светиться. Был окружен прозрачным сиянием, которое через секунду превращалось либо в золотистое зарево, либо в меркнущую фиолетовую тьму.

Мальтус услышал неясную возню, сдавленные крики. Наружные двери растворились, и в солнечном прогале возникла невысокая женщина. В распахнутом мятом плаще, с кудряшками, она тянула худые цепкие руки, выдиралась из лап охранников. Вбежала в зал, заметалась среди автоматов, кинулась к лобастому человеку, окруженному бабочками. Схватила его за рукав, стала стаскивать с кресла:

– Женя, ну куда ты опять забрел! Ты же дал мне честное слово! Опять зарплату просаживаешь! За квартиру не уплачено! Еду не купить! Дети в обносках ходят! Ты же мне клялся, божился! Пойдем отсюда, Женечка!

Она кричала, тянула его. Он метался глазами между ней и игральным автоматом, на котором трепетали бабочки. Две силы разрывали его. Мучительная вина, сострадание, желание встать и уйти вместе с ней, за ее изможденным лицом, нелепыми кудряшками, мятым плащом. И магнетизм пылающего, наркотического мира, в котором реяли алые, золотые, лазурные демоны, вовлекая в безумный полет. Охранники подскочили к женщине, схватили за руки, поволокли. Она скребла ногами пол, истошно кричала:

– Будьте вы прокляты! Доведете до петли человека! Чтоб вы сгорели!

Ее выдворили. Двери сомкнулись. Опять царил мрак, в котором раздавались страстные музыкальные всплески, сыпались из темноты разноцветные валеты и дамы, мчались роскошные лимузины, манили на берегу океана дорогие отели и пляжи. Лобастый человек достал дрожащими пальцами купюру. Волнуясь, сунул в щель. Нажал на кнопки. И лицо его в разноцветных радугах стало безумным, раскрытый рот улыбался, и над ним махала крылами бабочка «мертвая голова».

Мальтус испытал моментальный прилив истерического веселья и ненависти, брызнувшей в голову пьянящей струей. Сжал кулаки:

– Эту Россию надо драть, драть и драть! – выкрикивал он, как в истерике. Умолк, бурно дышал, отирая с губ пену. Ведеркин в мерцающем сумраке молчал с бесстрастным лицом.

Садясь в машину, Мальтус услышал звонок телефона. Звонил директор принадлежащего ему ресторана:

– Владимир Генрихович, мэр Анатолий Корнилович уже здесь. Я вручил ему карту меню.

– Буду, – лаконично ответил Мальтус.

Ресторан, куда он направлялся, был частью ночного клуба «Экзотика», который включал в себя небольшой отель с десятком номеров. Там могли уединиться посетители клуба вместе с приглянувшимися им барышнями. В клубе на подиуме, в этот непоздний вечер, танцевала стриптизерша, не торопясь обнажать свой пышные формы. В аметистовых лучах мерцали ее хрустальные каблуки, плескались рыжие волосы. Ей вяло аплодировали несколько заезжих немцев, пара местных торговцев, музыканты гастролировавшей в Рябинске рок – группы.

Мэр занимал столик в отдельном кабинете, перелистывал плотные листы меню, на которых мясные и рыбные блюда сопровождались игривыми виньетками с изображением голых наяд и русалок.

– Боже мой, Анатолий Корнилович, как я рад вас видеть! – Мальтус распростер руки, словно обнимал все пространство кабинета, в котором помещалось крупное тело мэра, его коричневое смоляное лицо с множеством древесных трещин, узлов и складок. Мэр воздел седоватые брови, улыбнулся белыми вставными зубами.

– Вот, забежал к вам, заморить червячка. У вас лучшая кухня в городе.

– Мой повар работал в Белграде, и знает изыски средиземноморской кухни. Я сманил его из московского ресторана. А стриптизерша, которая сегодня на подиуме, танцевала в Эмиратах и в Турции. Пользовалась вниманием нефтяных шейхов. Если пожелаете, я приглашу ее к вашему столу.

– Ни в коем случае, Владимир Генрихович. Предвыборная компания на носу. Представляю, как обрадуются мои соперники, если им принесут фотографию мэра в обществе полуголой грудастой бабы.

– Наше заведение умеет хранить тайну вкладов, – засмеялся Мальтус, – А вы, Анатолий Корнилович – наш самый бесценный вклад.

– И все-таки, я предпочитаю мужское общество.

Мальтус остановил взглядом приближавшегося метрдотеля. Чуть наклонился к мэру.

– Мы говорили с вами, Анатолий Корнилович, об участке земли на промзоне.

– Да, предстоит конкурс на право застройки, между вами и Ратниковым.

– Конкурс конкурсом, а выгода городу выше всяких условных конкурсов. От Ратникова город получит ноль. А от моего проекта деньги вернутся в Рябинск. Одни – через областной центр, в виде отчислений. Другие – напрямую. – Мальтус полез в нагрудный карман и извлек тугой сверток, обернутый в серебряную фольгу. Так выглядит свиная шейка, которую собираются запечь в духовке. Днем он получил этот сверток из рук Бациллы, и в нем находились деньги, добытые под пыткой у татарина, державшего киоск на Крестовой улице. – Возьмите, Анатолий Корнилович, в качестве конкурсной платы.

Мэр пугливо смотрел на сверток:

– Нельзя же так прямо, – по – гусиному прошипел он.

– Тут все свои, Анатолий Корнилович. Камер слежения нет.

Мэр осторожно, не принимая сверток, отогнул уголок фольги. Глянула толстая пачка красных купюр. Он еще колебался, а потом рывком схватил деньги и сунул себе на грудь. Мальтус мимолетно представил, как выл от боли истязаемый татарин. Как его валили на лавку, прикручивали ремнями. Вставляли в рот воронку и лили воду. Он хрипел, булькал кадыком, выпучивая глаза, сотрясаясь телом. Испуганная жена торговца несла Бацилле завернутый в фольгу денежный долг. Теперь эти деньги перекочевали в нагрудный карман мэра, продолжая свой таинственный путь от печатного станка в приволжский город, попутно созидая и разрушая, доставляя наслаждения и причиняя невыносимые страдания.

– Поужинаете со мной? – спросил мэр.

– Не стану мешать, Анатолий Корнилович. Просто хочу вам сделать маленький сюрприз. Так сказать, агитационный, к предвыборной компании. – Мальтус хлопнул в ладоши. На хлопок выскочил предупредительный метрдотель. – Пригласи-ка, любезный, спецбригаду официанток. Пусть обслужат Анатолия Корниловича.

Метрдотель исчез и через минуту появился, увлекая за собой вереницу молоденьких девушек, которые перебирали голыми ножками, поводили обнаженными плечами. Выстроились перед столиком, улыбаясь, желая понравиться, призывно взглядывая лучистыми глазами. Их облачение состояло из босоножек, сквозь которые проглядывали пальчики с розовыми ногтями. Сетчатые накидки не скрывали девичьи груди. На коротеньких юбках были выведены надписи: «КПРФ», «Яблоко», «Наши», «АКМ», «скинхеды», «готы». Среди них выделялась девушка – скинхед, своей бритой, точеной головкой и розовыми чуткими губами. Вылитая собачка бесшерстной породы, белесая, с розовым носиком, нервным дрожанием кожи. А также барышня с надписью «гот». Голубоватые выбритые виски, пепельная, спадающая на плечо прядь волос, темные, густо наведенные подглазья, стальной крест, грубо лежащий между двух нежных сосков.

– Вот, Анатолий Корнилович, наше изобретение, наше, так сказать, ноу-хау. – Мальтус любовался официантками, как творец любуется своим созданием, – Здесь представлены все молодежные движения, какие существуют в Рябинске. Любая из этих крошек может привлечь на вашу сторону своих городских сверстниц. Предлагаю вам воспользоваться этой уникальной возможностью.

– Какой же вы фантазер, Владимир Генрихович, – мэр сладострастно рассматривал обнаженных девушек, и его коричневое, похожее на еловый комель, лицо умягчилось и наполнилось живым соком, – Вы художник и режиссер. Вы поможете мне организовать праздник в «День города»?

– Давайте проведем по городу колонну из этих красавиц. Пусть каждая несет ваш портрет и воздушный шарик.

– Вы великий режиссер, Владимир Генрихович.

– Оставляю вас наедине с этими обворожительными созданиями. Приятного вам аппетита, – с этими словами Мальтус удалился, а мэр, смущаясь, отпуская неловкие шутки, стал знакомиться с девушками.

Они щебетали, принимая от него заказ. Резво исполняли его пожелания. Зажгли на столе свечку. Налили в бокал вино. Поставили перед ним салат с креветками. Принесли на блюде распаренную, средиземноморскую рыбу сибас. Угостили мороженым с ломтиками апельсина. Мэр освоился со своей ролью «доброго папочки». Шутил, похлопывал девушек по щечкам, касался то острого плечика, то груди. Когда ужин был завершен, появился любезный метрдотель:

– Не желаете ли, Анатолий Корнилович, осмотреть наш маленький уютный отель с гостевыми номерами? Девушки вас с удовольствием проводят.

– Неужели все сразу?

– По вашему усмотрению, Анатолий Корнилович. Выберете на свой вкус.

– Все хороши, но папочка особенно любит двух своих дочек. Эту, и эту, – мэр указал на бритоголовую девушку и на ту, чью шею окружала железная цепь, а на робкой груди лежал тяжелый крест. – «Гот» и «скинхед»!

Две смеющиеся официантки проводили мэра на второй этаж, в номер с просторной кроватью, над которой нависал царственный балдахин. Тормошили, топорщили волосы, щекотали щетинистый подбородок. Развязывали галстук, стягивали пиджак, расстегивали рубаху. Он хохотал, целовал им руки, глаза, маленькие теплые груди. Они сбрасывали с себя невесомые сетчатые накидки, коротенькие юбки с надписями. Укладывали тяжелого мэра в постель, которая пенилась, поднималась и опускалась. Он колыхался, как кит, а они перелетали через него, как игривые дельфины. Все это снималось на видеокамеру, скрытую в балдахине. Мальтус тихо смеялся, наблюдая любовные игры мэра.

Алексей Ведеркин возвращался домой, за Волгу, где жил в двухэтажном старом доме, построенном еще заключенными «Волголага». Оставил машину во дворике, уже опустевшим в этот час ранней ночи. Поднялся к себе на второй этаж. Осторожно открыл ключом дверь. Навстречу вышла жена Антонина, простоволосая, в домашней кофте, с измученным красивым лицом, на котором слезно и горько смотрели большие глаза.

– Все хорошо? – суеверно оглядела мужа, прижимаясь щекой к его сильному плечу, – Ужин готов, садись.

– Как Коленька? – спросил Ведеркин, глядя через голову жены в глубину комнаты с неярким освещением. В смуглом золотистом сумраке что-то брезжило, давало о себе знать неслышным страданием.

– С утра было хорошо. Бегал, играл. А к вечеру снова приступ. Задыхался, был обморок. Я сделала ему укол.

– Не вызывала «неотложку»?

– Что толку. Они такой же укол сделают. Здесь нужна операция.

– Я связывался с Кельном. Профессор Глюк ждет. Как только соберем деньги, поедешь с Коленькой в Кельн.

– А долго ли еще собирать? Выдержит ли он, бедненький?

– Мы же почти собрали. Еще одна зарплата. Владимир Генрихович обещал оплатить самолет в оба конца и отель в Германии. Продержимся еще месяц.

– Я все в ломбард заложила, – серьги, кольца, браслеты, мамину серебряную ложку снесла. Не могу смотреть, как он мучается.

Он бережно отстранил жену. Прошел в глубину комнаты, где за ширмой, в сумерках стояла кровать, и тихо светилось лицо сына. Как маленькая голубоватая луна в пепельном небе. Ведеркин вдыхал нежный телесный запах, испарения медикаментов. Различал худое личико, светлую челку, хрупкую голую шею. Над кроватью висела икона.

Жена неслышно подошла сзади.

– Господи, я тебя ждала две войны. Каждый день о тебе молилась. Ты вернулся, думала, – вот оно счастье. А теперь думаю, – вот оно наше горе. Алеша, за что нам такое?

– Ты мне верь, Тоня, все будет хорошо. Профессор Глюк – великий ученый. У него даже самые безнадежные выздоравливают. Еще потерпи две недели. Деньги почти собраны. Владимир Генрихович добавит. А пока, давай молиться.

– Давай, Алеша, помолимся!

Они оба опустились на колени перед кроватью сына, воздели глаза на икону, где едва золотилась Богородица в малиновых одеждах. Шепотом молились, одновременно осеняя себя знамением. У жены по худым щекам катились слезы. У Ведеркина его мужественное лицо умягчилось, в нем была беспомощная нежность, беззащитная любовь, упование на чудо.