Текст книги "Виртуоз"

Автор книги: Александр Проханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 39 страниц)

– «Сердце будет пламенем палимо»… – ее голос звучал торжественно, пророчески, словно от нее исходила огненная и страстная весть. Она славили новое царство, новую Империю, императора-чудотворца. Он был ее кумиром, ее императором, которого она возводила на трон.

– «Вплоть до дня, когда взойдут, ясны, стены Нового Иерусалима на полях моей родной страны». – Как возвышенны были слова стиха. Какой святостью исполнено новое царство. Как чудодейственно преображалась неживая материя, обретая свойства жизни вечной. Какое искупление находила горькая история Родины, обретающей черты земного рая. Как он любит ее, сидящую перед ним, боготворит ее.

Теперь они читали вместе, на два голоса, как поют на клиросе, держа перед глазами священный текст. Их двухголосие отражалось от сводов и столпов волшебного храма, расписанного дивными фресками. Они стояли под венцами в луче света, и своды над ними теряли вещественность, раскрывалась бесконечная высота с мириадами звезд.

 
И тогда повеет ветер странный,
И прольется с неба страшный свет,
Это Млечный Путь расцвел нежданно
Садом ослепительных планет.
 

Преображение случилось. За окном вода переливалась певучими радугами. В небесах загорались разноцветные светила и луны. Над городом реяли крылатые духи, несли волшебные граненые фонари. Их грани отражались в реке. С волны на волну перебегали невесомые крылатые дива. С набережной в небо взлетали пышные букеты, алые и золотые соцветья. Огненные ленты струились ввысь, рассыпаясь серебристой дрожащей пылью. Мост превратился в прозрачную дугу, переливался, как стеклянный бокал, розовым и фиолетовым.

Алексей чувствовал бесконечную любовь и благодарность к Творцу, соединившему его с драгоценной женщиной, окружившему их несказанной красотой. И внезапная острая боль, режущая тоска, предсмертные слезы. Чувство тщеты и беспомощности. Близкая тьма, в которой неизбежны траты, жестокие мученья, гибель любимых и близких.

Он видел ее лицо, исполненное муки. Оно темнело, на нем гасли сияющие глаза, исчезали пленительные губы. Вместо лица открывался провал, куда он падал с беззвучным воплем, не понимая, чем провинился перед Творцом, какую заповедь нарушил, каким неосторожным словом и помыслом навлек на себя ею гнев.

Свет, озарявший ресторан, погас. Воцарилась тьма. Лишь за окном догорали в небе искры фейерверка, крутилась спираль аттракциона, плескался на реке тусклый отсвет.

Внезапно темный зал взорвался неистовым звоном и грохотом. К их столу, в тусклый отсвет, подскочили плясуны и музыканты. Били в бубен, дули в узкую дудку, звенели аккордеоном. Усатые лица, радостно оскаленные рты, выпуклые неистовые глаза. Извивались, притоптывали, оглашали воздух яростными, грохочущими звуками. В дальнем углу ресторана растворилась озаренная дверь. Из нее выскочил усатый джигит, ликующий и поющий. Нес перед собой поднос, на котором пылал огонь, окруженный шампурами с мясом. Жонглируя подносом, летел через зал, приближаясь к столу, где сидели Алексей и Марина. Следом выскакивали официанты, бравые, легконогие, танцующие. Вскрикивали, ударяли на бегу в ладони, мчались за подносом, на котором пламенел огненный дар. Танцоры приблизились, обступили стол, озаренные красным пламенем. Шипело темное мясо, падали в огонь яркие капли. Усатый джигит с сияющими глазами ударил в ладони, упал перед Мариной на одно колено.

– Да будет счастье с вами во веки веков! – пылко воскликнул он.

Это был жертвенный дар. Алексей видел, как изумленно и радостно приподнялись у Марины брови, как смеются ее растворенные губы.

Вспыхнул свет. На серебряном подносе догорал огонь, шипело розовое мясо. Грузины с поклонами, разгоряченные, доброжелательные, красивые, пятились, скрываясь в дальних дверях. Издалека кланялась Мама Зоя, добрая волшебница и колдунья, посылая от сердца дар грузинской княгини русскому цесаревичу.

Они покинули ресторан, когда начался дождь. Асфальт превратился в блестящее черное зеркало, по которому скользили белые огни, отражаясь в черном стекле. Машина поджидала их. Водитель Андрюша выскочил, раскрыл зонтик, предупредительно подводя Марину к автомобилю.

– Куда прикажете?

– Куда-нибудь, – отрешенно махнул рукой Алексей, погружаясь в бархатный сумрак салона, в котором таинственно светились красные и голубые циферблаты. – Куда глаза глядят.

Они мчались в дожде, среди огненных брызг, шелестов, плесков, пересекая изумрудные и рубиновые отраженья реклам, врываясь в расплавленную магму проспектов, ныряя в разноцветное зарево трепещущих небес.

Они вышли на Тверской около его дома. Стояли под дождем. Он видел, как по ее лицу бегут капли.

– Ко мне зайдем?

– В другой раз.

– Значит, завтра?

– Нет, завтра вы улетаете. С вами будет другая телевизионная группа.

– Куда улетаю? Почему другая?

– Так решило начальство.

– Но я смогу вам звонить?

– Вот мой телефон. – она диктовала номер, он вслед ее словам нажимал жемчужные кнопки. Позвонил, – в кармане ее плаща отозвался телефон, отпечатал своими огоньками и клавишами его номер.

– Когда мы увидимся?

– Скоро.

Она потянулась к нему, сжала ладонями его щеки и поцеловала. Он чувствовал ее мягкие сладкие губы, не хотел отпускать, хватал своими губами. Видел, как близко дрожат ее закрытые веки, как текут по лицу разноцветные капли дождя.

– Счастливо! – Она скользнула в машину, и та зашелестела по воде, словно отчалила от пирса. На Пушкинской площади дышал, пламенел огромный огненный крест. Среди бесконечных бриллиантов и рубинов затерялась машина, в которой уносилась его любимая женщина. Губы все еще чувствовали душистый кус ее губ.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Наутро он ждал визитеров, и они не замедлили явиться. Раздался энергичный длинный звонок. Алексей пошел открывать. На площадке стоял широкоплечий, тяжеловесный мужчина с обилием мяса в щеках, в складках лба, в решительном властном носе, из ноздрей которого торчала рыжеватая щетина. За плечами незнакомца виднелся полковник в фуражке с непомерно высокой тульей, подобострастный и улыбающийся.

– Алексей Федорович, разрешите представиться, – уверенно произнес гость, переступая порог. – Министр обороны Российской Федерации Курнаков. Честь имею!

Он произнес это аппетитно и сочно, тряся Алексею руку, веря, что визит его приятен. Напоминал бифштекс, небрежно брошенный на сковородку.

– Чем обязан? – сухо спросил Алексей, пропуская гостей в прихожую.

– Это я обязан, Алексей Федорович, – захохотал министр, и вслед ему захихикал полковник. – Обязан вас пригласить с собой в машину, которая доставит нас на военный аэродром Чкаловский. Там ждет самолет, специально для нас снаряженный. Летим на космодром Плесецкий, где сегодня состоится пуск новой баллистической ракеты «Порыв». Вы увидите новейшую русскую ракету, которая для американцев, доложу я вам, горше редьки. Можно сказать, Царь-Ракета, пробивает любую противоракетную оборону. Как говорится, от нашего стола вашему столу.

– А разве мы договаривались? – Алексей пытался уяснить смысл приглашения, походившего на приказ.

– Мне сказали, что вы в курсе. Я военный, не обсуждаю приказы начальника.

Начальником министра обороны мог быть только Верховный главнокомандующий, Президент Лампадников. Алексей, уже привыкший не удивляться повышенному вниманию к своей персоне, не стал выведывать, в чем состоит интерес Президента к нему, скромному провинциалу. Стал собираться в дорогу.

– Максимыч, помоги Алексею Федоровичу, – приказал министр полковнику, и тот услужливо принял от Алексея портфель, куда тот успел сунуть несколько необходимых в дороге вещей.

Машина, огрызаясь сиреной, разбрасывая синие блески, пробилась сквозь пробки. Промчалась по шоссе и причалила прямо к трапу белоснежного самолета. Экипаж выстроился под крылом. Министр поздоровался с летчиками за руку с тем особым, начальственно-отеческим выражением лица, какое бывает у высоких военных в минуты хорошего настроения, перед охотой или баней. Самолет взмыл над туманной зеленой землей и, пробив облака, оказался в яркой солнечной пустоте, отбрасывая на облака перламутровую легкую тень. В хвостовой части салона скромно разместились офицеры с портфелями и папками, телеоператор, ассистент и мужчина-режиссер, подменивший собой Марину. В носовой части, где уселись Алексей и министр, очень быстро был покрыт скатертью столик, уставлен закусками, хрустальными рюмками, и в могучих мясистых руках Курнакова появилась бутылка французского коньяка.

– Ну что ж, Алексей Федорович, за приятное, как говорится, знакомство!

Алексей вяло чокнулся, неохотно выпил. Чувствовал себя вначале скованно, испытывая раздражение подневольного человека, которого бесцеремонно принуждали каждый раз выполнять неясные для него процедуры. С каждым новым принуждением он все глубже втягивался в загадочную игру, становясь орудием чьей-то осмысленной воли, – конечно же, не этого оживленного, весьма добродушного человека, к которому с каждой выпитой рюмкой он испытывал все больше симпатии. Министр Курнаков, опрокидывая в себя коньячные струи, все больше багровел, глаза его безумно синели, а из ноздрей, шевеля волоски, вырывалось горячее дыхание.

– Должен вам доложить, Алексей Федорович, что все военные в душе монархисты. Пусть не батюшка-царь, а вождь, такой, как Иосиф Виссарионович. Или наш бывший президент Виктор Викторович Долголетов, человек царской воли. Или наш нынешний Президент Артур Игнатович Лампадников, любого императора стоит. Я сам монархист, и этого не скрываю. Оттого так приятно мне с вами завести знакомство и представить вас нашим генералам, которые вас ждут на космодроме.

В иллюминаторе блестел белый бивень крыла, на котором не хватало резьбы якутских оленеводов. Толпились перламутровые башни облаков. Коньячная рюмка летала взад-вперед от губ министра к столу и сразу же обратно, к мокрым, сочно говорившим губам.

– Скажу вам под большим секретом, что наши головастые ученые разработали целое семейство сверхсовременных ракет, которые мы начинаем испытывать. Будь моя воля, я бы каждому изделию дал имя одного из членов царской семьи, увековечив память великомучеников. Представляете, летит ракета: «Царь Николай Александрович». Следом ракета: «Царица Александра Федоровна». Далее: «Царевич Алексей». Далее: «Царевна Ольга», «Царевна Татьяна», «Царевна Анастасия», «Царевна Мария». Семейство ракет, защищающее Россию. Может быть, мы озвучим эту идею? Вам в самый раз и озвучить.

Через два часа самолет погрузился в облака и сел на мокром бетоне среди северной еловой тайги. Их встречали. Начальник космодрома, грузный, полный генерал, отдавший у трапа рапорт министру. Другие генералы и полковники, которых представлял Алексею начальник космодрома, и те с подчеркнуто, как им казалось, кастовым выражением, пожимали ему руку. Телевизионная группа снимала встречу. Алексея, окруженного военными.

– Какая программа, Антон Иванович? – спросил министр. – Так и будешь нас держать под дождем?

– Если Алексей Федорович не возражает, мы сейчас положим вещи в гостиницу, перекусим с дороги, а потом посмотрим стартовый стол с готовой ракетой. Затем отдохнем, а в 21.00 на смотровой площадке вместе с конструкторами и испытателями будем наблюдать пуск. Все пройдет хорошо, потому что мы, ракетчики, – люди суеверные и очень надеемся, что ваш приезд, Алексей Федорович, принесет нам удачу. Стало быть, после пуска мы устроим дружескую встречу с нашим коллективом в узком, как говорится, кругу. Побеседуем за чашкой чая. Вы, Алексей Федорович, расскажете нам о своем видении дел. Должен сказать, что офицеры и генералы очень ждут встречи. Многие видели вас по телевидению и разделяют ваши убеждения… – Все это начальник космодрома произносил с некоторым волнением, мимолетно взглядывая на министра, словно сверял свои слова с поступившими ему указаниями.

– Тогда действуй по плану, Антон Иванович, – министр кивком головы уверил подчиненного, что тот придерживается инструкции.– Гостиница, перекус, а то мы с Алексеем Федоровичем в самолете не дообедали.

Кортеж машин пронес их по военному городку. Оператор снимал Алексея, возлагавшего цветы к памятнику погибшим при испытаниях ракетчикам. Еще он снимал Алексея в Доме офицеров, где его окружили женщины – жены военных, преподнесли букеты.

В музее космодрома он сделал в книге отзывов неловкую, чуть выспреннюю запись, и это тоже запечатлела телекамера. Посещение детского сада и школы, солдатской казармы и военного училища также заняло время. Наконец, утомленный встречами, приняв в гостинице душ и еще раз вкусив обед с тостами за ракетные войска стратегического назначения, за сильную Россию и великих русских царей, он погрузился в автомобиль. Они покатили по бетонке среди широких лесных просек, выезжая на просторные поляны, где были оборудованы ракетные старты, – железнодорожные пути, выложенные бетоном площадки, стальные фермы, забетонированные пологие спуски, вокруг которых чернел обгорелый лес. Здесь в моменты пусков бушевало пламя, ревела раскаленная плазма, ракеты возносились над лесами ослепительными колокольнями. Алексею казалось, что он видит в тучах незарастающие отверстия, сквозь которые ракеты проникали в космос. В этих скважинах, как в прорубях, трепетала пульсирующая бесконечность.

– Ну, вот и наша родная, – начальник космодрома преобразился, и в его обветренном, грубом лице появилось подобие нежности, какая возникает у пожилого отца, созерцающего юную дочь.

Леса расступились. Отпрянули голубые туманные ели и цветущие ивы, напоминавшие золотые подсвечники. На открытом пространстве, стройная, белоснежная, высилась ракета. Ее нежно охватывала ажурная ферма, словно изящный кавалер обнял за талию танцовщицу. К ней из лесов тянулись дороги и просеки. У ее подножья завершалась железнодорожная колея. На поляну взволнованно выбегали высоковольтные мачты, развешивая гирлянды изоляторов. Ракета была центром притяжения, несла в себе сгусток мощи, готовая скользнуть в небеса.

Выйдя из машины, Алексей с волнением созерцал ракету. Поднимал лицо к небу, из которого сыпалась холодная роса. Ракета казалась тонкой, стремительной, стреловидной, с хрупкими перемычками, придававшими грацию. Завершалась отточенным жалом, в котором присутствовала яростная жестокость, неодолимое стремленье умчаться, достичь, вонзиться огненной раскаленной струей. Он чувствовал ее человеческую, земную природу и одновременно ее сверхчеловеческое предназначение. Ее сотворили люди, но сделали это по заданию разгневанного Творца, который поручил людям самим позаботиться о Конце Света. Снял с себя бремя ронять на землю ядовитые звезды, разливать по планете кипящие океаны, обрушивать на города и селенья распиленные небеса. Он нашел среди людей гениальных изобретавшей и инженеров и научил их построить орудие, завершающее земную историю.

К нему подошел начальник космодрома и отвлек внимание, указывая на людей в комбинезонах, совершавших подле ракеты какие-то действия. Цепко поднимались и опускались по ажурной ферме. Подключали змеящиеся, в металлической оплетке жгуты. Казались сосредоточенными муравьями, облепившими сочный стебель.

– Это самая умная ракета в мире. После старта она выйдет на баллистическую траекторию и сразу спрячется от глаз противника, окружит себя тысячами помех, как семенами одуванчика. Она преодолеет противоракетную оборону, развернутую в Польше и Чехии и уйдет через полюс к Америке. На Аляске ее встретит еще одна заградительная система, но ракета изменит траекторию, снизится, начнет рыскать, сбивая с толку радары, а потом неожиданно, с непредсказуемого направления, выйдет на цель и ударит. Она умная, хитрая и неотвратимая. Такая она, наша голубушка!

Алексей испытывал больное влечение к ракете. Любовался и ужасался. Находил совершенными ее пропорции, ее легкость и гармоничность, сознавая, что эти безукоризненные формы вписывают ракету в завершающий, ниспадающий отрезок истории, на конце которой расцветет жуткий цветок последнего взрыва. Ее красота казалась венцом творения. В ней чудились скульптуры Фидия и тексты Илиады, храм Василия Блаженного и философия Канта, русские народные песни и Эйфелева башня. Вся необъятная культура от наскальных рисунков до изысканной компьютерной графики присутствовала в орудии Конца Света, делая его прекрасным. Но рассудок ужасался, не мог постичь апокалипсической диалектики, превращающей благое стремление к совершенству в чудовищное отрицание бытия. Красота ракеты была дьявольской, в ее целомудренной белизне чудилась сатанинская ухмылка.

– Как мы ее, голубушку, спасали, когда Борис Николаевич, земля ему пухом, хотел ее запретить. Конструкторы падали в голодные обмороки, а чертежи доводили. Американцы их миллионами долларов из России сманивали, а они не ехали. Офицеры-испытатели по полгода зарплаты не получали, ходили лес валить, вагоны разгружать, а с космодрома не уезжали. От нас электричество отключали, бензина лишали, хотели закрыть космодром, а мы отстояли. В этой ракете, если посмотреть, наши слезы и наша кровь. Все мы в нее по стакану своей крови влили, вот она и стоит, такая красавица.

Алексей чувствовал неумолимый вектор истории, который завершался острим ракеты. Неодолимый напор, толкающий человечество к своему концу. Все духовные ценности и богатства, помещенные в головную часть ракеты, откуда полыхнет раскаленное ядовитое пламя. Старался противодействовать напору. Обращал вспять жестокий вектор. Останавливал стремление человечества к самоубийству. Заговаривал, преображал взрывчатку, чтобы ракета взмыла в космос, достигла безжизненной планеты, опустилась среди безводных морей и ледяных кратеров, и из нее потекли животворные реки, распустились божественные сады, поднялись дворцы и соборы и среди цветов, окруженная светоносными силами, пошла босоногая и прекрасная «Весна» Боттичелли.

Он вспомнил вчерашнее свидание с Мариной, ее женственность, красоту. И этой нежной, обожаемой мыслью совершилось преображение. Орудие гибели превратилось в источник творчества.

– Перед каждым пуском мы освящаем ракету. Для этого у нас есть гарнизонный батюшка, отец Никодим.

Из фургона появился священник в облачении, фиолетово-золотой, с крестом и священной книгой. Служка в темном подряснике нес серебряную чашу с горящей свечой и раскладной столик. Военные приблизились, обступили священника. Испытатели среди высоких ажурных конструкций перестали двигаться, смотрели вниз. Священник глухо, неразборчиво загудел, шевеля русой бородой, поднимая троеперстие ко лбу. Стоящие вокруг генералы, министр, офицеры свиты неумело и старательно крестились. Алексей, глядя на белое, улетающее ввысь острие ракеты, перекрестился, словно перед ним была колокольня, рассылающая по окрестным лесам благую весть, и на этот благодатный звон откликались кукушки, ярче горели цветущие золотые ивы, несся в тучах лоскут голубого неба. Телеоператор осторожно и вкрадчиво обходил молящихся офицеров, снимая ракету и Алексея. Священник, завершив молитву, окунул кропило в серебряную чашу и стал размашисто брызгать на ракету, на генералов, на Алексея, и, вторя ему, вновь посыпал мелкий дождь, осыпая всех небесной росой.

– Алексей Федорович, – начальник космодрома отвлек Алексея от мечтаний. – Мы тут с товарищем министром посовещались. Он сказал, что вы с ним обсуждали возможность присвоения ракетам имен царских мучеников. Это, конечно, дело высшего руководства страны, будет такое или не будет. Но сейчас, на испытательном пуске, можно было бы написать на ракете какое-нибудь царское имя. Не откажитесь, Алексей Федорович. – Он обернулся, кивнул. На его знак появился полковник, держа ведерко с красной краской и кисть, – Любое царское имя, на ваше усмотрение.

Алексей принял ведерко и кисть. Сопровождаемый полковником, стал подниматься по стальным конструкциям. Миновал металлическую юбку, окружавшую основание ракеты. Переступил через жгуты в сетчатой оплетке, подключенные к приборному блоку с циферблатами. Перед ним оказалось белое, как слоно– иая кость, тело ракеты. Помедлил. Окунул кисть в ведерко. Красной краской вывел на ракете: «Царевич Алексей». Надпись вместе с ракетой улетит в космос, достигнет Божьего престола, и Господь прочитает имя святомученика, прикажет всем праведникам и угодникам молиться за Россию. Смотрел, как, отделяясь от букв, скользят вниз алые струйки.

Они возвращались в гарнизон по широкой просеке, среди темных, напоенных дождем и туманом елей. По обочинам бетонки цвели ивы. Алексею захотелось вдохнуть их запах, почувствовать губами влажную сладость соцветий.

– Если можно, остановите на минуту.

Машина остановилась. Военные вышли, стали курить, равнодушные к чудесной природе. Алексей сошел с бетонки на мокрую землю, на которой отпечатались огромные клетчатые следы ракетовоза. Тягач провез громаду ракеты, выдавив в грунте ребристые, наполненные водой вмятины.

Еловые ветви были полны дождя, усеяны прозрачными каплями. Алексей качнул еловую лапу, и капли обильно сыпались на лицо и плечи. Ива, вся в золотистых цветах сияла среди синей хвои. Губы нежно ухватили цветок, выпили медовую сладость. И вновь мысль о Марине томительно и блаженно посетила его. В лесу гулко барабанил дятел. Где-то рядом в дожде кричала кукушка. Было странно ощущать вечную красу природы, которую прорезают бетонные трассы, пронизывают высоковольтные провода, прожигают огненные струи ракет. Природа, зажигая золотые лампады ив, захлебываясь кукованиями, не замечала упорной, неукротимой человеческой деятельности. Два мира – природы и человека, – пересекаясь, не замечали друг друга, существовали отдельно. Он наклонился к сочной, недавно оттаявшей земле с отпечатком громадного колеса. В наполненной водой вмятине лягушка отложила икру. Прозрачный студень был полон черных зерен, слабо дрожащих икринок. Жизнь трепетала, росла, стремилась вырваться из стекловидной гущи, замелькать, заструиться множеством юрких существ. Не ведала, что где-то на стапелях дремлет ракета, в ангаре отдыхает тягач. В урочный час захватит ракету, потянет по просеке. Громадное колесо нащупает недавний след, заполнит вмятину, расплющит слепую, беззащитную жизнь. Вот так и он, Алексей, – целует цветы, слушает кукушку, думает о прелестной женщине, уповая на чудо. Но где-то, невидимое и громадное, движется колесо, готовое раздавить и расплющить.

«Господи, спаси и сохрани!» – молил он, шагая к машине.

В гостинице, казенной, гарнизонной, даже картина на стене – взлетающая ракета – не позволяла забыть о военном предназначении этой неуютной обители. Но Алексей, утомленный перелетом, небывалыми впечатлениями, с благодарностью к байковому одеялу и сыроватой простыне, кинулся в постель и заснул, погружаясь в волнистые сновидения, где из каждой волны смотрели на него чьи-то забытые лица, словно старинные фотографии исчезнувших и любимых людей. Он был разбужен твердой поступью в коридоре, стуком в дверь. Открыв глаза, увидел, что в номере темно, под дверью горит полоса света и на пороге, заслоняя голую лампочку черной фуражкой, появляется грузная фигура начальника космодрома:

– Алексей Федорович, до старта осталось сорок минут. Пора на смотровую площадку.

В автомобиле их поджидал министр обороны Курнаков. Несколькими машинами тронулись по бетонке, погружаясь в леса, и скоро оказались на обширной поляне с рядами фонарей, асфальтированной площадкой, над которой возвышалось сооружение, напоминавшее башню. Ее венчала крыша с множеством антенн, ниже располагалась открытая галерея, светились окна.

– Прошу, товарищ министр, – начальник космодрома приглашал гостей, – давайте поднимемся, Алексей Федорович.

Они одолели высокую лестницу. Достигли открытой галереи, окруженной деревянными поручнями.

– Вон там ракета, – начальник космодрома протянул руку в шрую моросящую темень, где в лесах, удаленный, светил холодный синеватый огонь. Там, на старте, озаренная прожекторами, стояла ракета, и на мокрой, блестящей от дождя оболочке была выведена надпись: «Царевич Алексей».

Начальник космодрома толкнул дверь. Открылось обширное помещение с длинным столом и стульями, множество горящих экранов, перед которыми сидели офицеры, а у стола над схемами, чертежами, планшетами сгрудились озабоченные, дымящие сигаретами люди, чей вид удивил Алексея. Среди них было несколько генералов в помятых, несвежих плащах. Немолодые, С небритыми лицами мужчины, в скомканных пиджаках и неловко повязанных галстуках. Нервные куряки, просыпающие пепел мимо пепельниц прямо на чертежи. Все были встревожены, напряжены, мельком, отрешенно взглянули на визитеров и снова погрузились в чертежи и схемы.

– Это цвет нашего ракетостроения, – негромко пояснял начальник космодрома. – Главные конструкторы. Специалисты по топливу, рулям, электронике. Генеральный конструктор, создавший ракетный комплекс «Порыв». Они не брились из суеверия, чтобы пуск был удачным. Они вообще как язычники, со своими амулетами и талисманами.

Алексей посмотрел на начальника космодрома и заметил на его полном лице белесую, не тронутую бритвой щетину, а в руках какие-то четки, которые тот нервно теребил.

– Товарищи, министр обороны прибыл на космодром, чтобы лично принять участие в старте, – эти слова начальник космодрома произнес рыкающим командирским голосом, от которого обитатели помещения словно проснулись. Офицеры оторвались от мониторов и бодро вскочили. Конструкторы и генералы оставили чертежи и обступили министра, докладывая, пожимая руку. – А еще я хочу вам представить нашего гостя Алексея Федоровича Горшкова. Вы его все, должно быть, видели по телевизору. Он прибыл к нам по рекомендации политического руководства страны. Вы знаете, чей он отпрыск и какое отношение он имеет к нашей русской истории.

Алексей почувствовал неприязнь, исходившую от ракетчиков. Недоверчивые, исподлобья взгляды. Сумрачные морщины. Неодобрительное бормотанье. Его визитом были недовольны Его появление раздражало. От него поспешили отвернуться.

– Не обращайте внимания, Алексей Федорович, – изви нялся начальник космодрома, теребя четки. – Это от суеверья. Они боятся, что появление незнакомого человека сорвет старт. Знаете, как женщина на борту корабля. Или та же женщина в алтаре. Казалось бы, гиганты мысли, ученые, физики, а суеверны, как дети.

Алексей отошел в сторону, смущенный этой нескрываемой антипатией. Сознавал неуместность своего появления. Стыдился своего праздного любопытства, мешающего рискованной работе специалистов.

На экранах пульсировали импульсы, змеились синусоиды, трепетали разноцветные зубцы. Офицеры в наушниках принимали информацию, передавали в микрофоны команды и коды, каждый из которых описывал поведение ракеты, – ее двигателей и топливных блоков, управляющих органов и телеметрических систем. Алексею казалось, офицеры были соединены с ракетой своими органами, питали ее живыми соками, сплелись нервными волокнами и кровяными сосудами. Были донорами ракеты, пересадили в нее свои почки, печень, полушария мозга.

Конструкторы, обступившие стол, уткнувшиеся в чертежи испытатели, представители корпораций и фирм, военпреды и инженеры заводов были носителями колоссальных знаний, владели невиданными технологиями, воплотили в ракете мечты и прозрения. Они воздействовали на ход исторических процессов, участвовали в мировой борьбе и соперничестве. Созданная ими ракета своим острием вытачивала желоб, по которому польется грозный поток истории. Их интеллект обладал могуществом. Терпение и воля делали их хозяевами мира. Этика государственного служения превращала в героев. Но было странно видеть их неказистые одежды, провинциально повязанные галстуки, несвежие рубашки, невычищенную обувь. Их затрапезный вид не мог соперничать с кумирами телеэкранов. С блистательными стилистами и спортсменами, великолепными режиссерами и модельерами, актерами и эстрадными певцами. Они были не видны народу, которого развлекали фигуристы и дурачили светские львицы, предлагая эталоны поведения и образцы для подражания. Алексей чувствовал порочность уклада, в котором лучшие люди страны были спрятаны в тень, а глаза слепили глянцевые обложки с гламурными красавицами и мнимыми суперменами.

– Внимание, до старта осталось десять минут, – раздался металлический голос из репродуктора, и эти металлические слоил заставили быстрее бежать по экрану синусоиды и импульсы, теснее сдвинуться конструкторов и военных.

Алексей наблюдал со стороны за работой одухотворенных людей, следы переутомления на простых русских лицах, обыденных и знакомых, какие встречаются у заводских проходных, в селах и рабочих городках, в переполненных электричках. Он любил эти лица, испытывал к ним благоговение и любовь. Они были лучшими из русских людей, искупая царившие повсюду праздность, потерю смысла, духовное прозябание. Они были русские витязи, не сдавшиеся мертвящим силам, тлетворным энергиям, ведущие бой за русское возрождение. Ему вдруг показалось, что он их уже видел однажды. Они были столь типичны, что напоминали героин кино, только те талантливо вживались в героический образ, а эти сами являлись героями.

Он вдруг почувствовал на себе чужой взгляд. Невысокий, сгорбленный, очень худой человек с заостренным носом, впалыми щеками и тревожными взглядом, единственный из всех, наблюдал за ним. Такая болезненность, худоба и мучительная тревога в глазах бывает у горбунов. Человек был в нейлоновой куртке, которая топорщилась на загривке, скрывая бугор. Казалось, он что-то хочет сказать Алексею, передать тревожную весть. Но снова щелкнул репродуктор, и металлический голос произнес:

– До старта осталось пять минут.

Холодный голубоватый огонь над лесами недвижно горел. Невидимая ракета была окружена тысячами неслышных сигналов. В ней пробегали бессчетные импульсы, переливались бесшумные волны, подбираясь к ядру, готовому воспылать и взреветь.

Алексей испытывал небывалое волнение. Его допустили в святая святых обороны. Сделали участником действа, от которого зависела участь России. Ему доверяли, на него уповали. Ему предлагали посвятить себя делу Империи, внести свой посильный вклад в ее безопасность. Взять в свои руки отточенный меч государства.

– Стартовая готовность «два», – произнес металлический робот.

Алексей сознавал – либо ракета взлетит, и оборона России окрепнет, и враг, желающий погубить страну, будет остановлен. Либо ракета взорвется на старте, и откроется брешь, в которую устремятся бесчисленные ракеты врага, зальют страну ядовитой расплавленной магмой. Что может сделать он, пленник неясной интриги, провинциальный историк, которому навязывают роль самозванца? Как может помочь России?