Текст книги "Мальчишки из Нахаловки (Повесть)"

Автор книги: Александр Мандругин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

Испытание характера

Что ни говори, а чудесная штука ночное. Пылает веселый костер, раздвинув ночную темень точно по кругу. А там за кругом, отгородившись от ребят черной стеной, – духовитая луговая земля. И кажется, что нет ей ни конца, ни края. Когда лежишь у костра, все мерещится далеким-далеким. Ощущение такое, будто до звезд, рассыпавшихся по высокому небу, гораздо легче добраться, чем, скажем, до казачьей станицы Покровской, что отсюда в трех верстах.

Днем Антона, Максима и еще троих ребят позвал к себе старшой и предложил поехать на луга в ночное. Все равно, мол, получки нет, домой идти не с чем, а переночевать в лугах одно удовольствие. Хозяин за это заплатит по полтиннику.

Ребята с радостью согласились. И вот сидят теперь вокруг костра и смотрят на огонь.

Максим следит за борьбой света и тьмы, и ему становится страшно. Вот ребята зазевались и не подкинули хвороста в костер. Тьма словно подстерегает; она немедленно надвигается и давит на огонь, сжимает в кольцо: вот я тебя сейчас прикончу! Но чья-то рука подбрасывает в костер хворост, он вспыхивает, и тьма трусливо откатывается назад.

Мирно позванивают путами лошади, хрустит срываемая ими трава, со всех сторон несутся перепелиные уговоры: «Спать пора, спать пора!»

По жребию Максим и его напарник должны сейчас спать. Да разве уснешь, когда кругом столько необычного. А тут еще Антон рассказывает страшнейшие истории. Оказывается, его мать живет поварихой у Соболева, ну и Антон у него же работает, за лошадьми ухаживает. И вот высмотрел он у хозяина книгу. Называется «Волшебство и знахарство». Есть еще более сильная книга «Черная магия». Но ту не достать, за нее даже полиция преследует.

В книге «Волшебство и знахарство» описывается много способов, как легко разбогатеть. Ну, например, если взять живую лягушку и ровно в полночь положить ее в муравьиную кучу, муравьи моментально обглодают ее. Ты хватаешь скелет и мчишься домой. А потом этот скелет делает чудеса. Прикоснешься к какому-нибудь человеку, и он выполнит любое твое желание.

– Ну, например, – разошелся Антон, – прихожу я, Максим, к твоему Хусаину, трогаю его скелетом и говорю: «А ну, гони мильен», и он безо всякого якова отдает.

– Че же ты не сделаешь так?

– Ого, попробуй-ка. Тут штука такая. Когда муравьи начнут глодать лягушку, на тебя со всех сторон навалится нечистая сила, разные там скелеты, черти с рогами, страшные звери. Рычат, зубами лязгают. И только ты оглянешься, они цап! И – в преисподнюю. Тут, главное, не оглядываться и все время шептать молитву. И когда убегаешь со скелетом, тоже надо молитву повторять до самого дома.

– Ну, так это же просто.

– Хе, просто, а если от страха забудешь молитву, тогда что?

Есть и такой способ разбогатеть. Ровно в полночь из могил встают покойники. Не все, а самые грешники.

Они ловят людей и пьют из них кровь. Так вот, надо встретиться с таким покойником, прочитать три раза «Свитый боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас» и сказать ему: «Показывай». Покойник пойдет, а ты за ним. Приведет он тебя к определенному месту, топнет ногой и провалится. Тут ты и копай. Громадный клад выкопаешь!

– Брехня это все, – бросил Максим.

– Брехня, говоришь? А ты был хоть раз на кладбище ночью?

– Ну и что, что не был, а знаю, покойники не встают.

– Не встают? Попробуй сходи на кладбище.

– Ну и схожу!

– Пошли!

– Пойдем!

И вот они, оставив у лошадей двоих ребят, втроем поехали к кладбищу Покровской станицы. Когда тронулись, на станичной каланче пробило одиннадцать часов. Остановились шагах в трехстах от кладбища. Спешились. Дальше Максим пошел один. Уговор был такой. Максим проходит в центр кладбища и там ждет полуночи. Как только на каланче пробьет двенадцать, он возвращается. В качестве доказательства приносит листок от железного венка с могилы станичного атамана. Эта могила была единственная с венком.

Отходя от товарищей, Максим чувствовал себя довольно храбро. Но вот перед ним канава, ограждающая кладбище, а на противоположном высоком берегу ее черная стена кустов. Максим остановился. Почувствовал себя маленьким и беззащитным, один на один перед этим царством смерти. «Может быть, вернуться? – мелькнула в голове малодушная мысль. – Нет, будь что будет! Вернуться, чтобы ребята надо мной смеялись? Ни за что! Да и чего, собственно, бояться. Мертвецов? А что они сделают?»

Максим спустился в канаву, смело взбежал на противоположный берег, раздвинул кусты и очутился на кладбище. Кругом, насколько он мог разглядеть, стояли кресты. Чтобы прогнать страх, Максим громко крикнул:

– Ого-го!

Эхо с противоположной стороны принесло ему «Го-го». И опять все стихло.

Только чуть слышно перешептываются кусты. Присел. На фоне звездного неба разглядел самый большой на кладбище крест атаманской могилы. Пошел к нему. Идти было трудно: то споткнешься о могилу, то куст репейника царапает ноги, а то и покосившийся крест вдруг перегородит дорогу. Теперь, увлеченный преодолением препятствий, Максим не чувствовал страха. Он был поглощен заботой, как бы не сбиться с пути и найти атаманов крест. Выбрал в качестве ориентира звезду и пошел, глядя на нее. Вдруг споткнулся, упал и потерял звезду… Но нет, она помогла ему все же выдержать направление. Вот он, крест, совсем близко.

В это время на каланче начали отбивать часы. «Раз, два, три, – начал отсчитывать Максим. – Ну где же мертвецы? Двенадцать часов, а они не поднимаются? Брехня все это!» – усмехнулся про себя Максим. И вдруг услышал не то хруст, не то скрежет.

От ног по спине пробежал холод, да такой, заболело темя. Звук шел снизу, вроде из атамановой могилы. Вот стихло, вот опять захрустело. Тут Максим увидел: рядом с могилой шевелится что-то темное. Неужели мертвец? Что же делать? Надо читать молитву, но какую, от страха выскочило из головы. Вот мертвец поднимается… Но почему он на четвереньках… что это? Хвост, большие уши… Да ведь это собака!

– Пошла вон! – громко крикнул Максим.

Собака шарахнулась в сторону, мелькнула меж крестами и исчезла. От пережитого страха Максим ослабел. Ноги дрожали, тело покрылось испариной. Он сел на могилу, оперся спиной о крест и тихо засмеялся.

– Вот так мертвец с хвостом.

Отдышавшись, Максим поднялся, отломил от венка пять листиков и весело отправился с кладбища. Вышел в поле и крикнул:

– Антон!

В ответ молчание. Крикнул еще раз:

– Антон! Антошка-а!

Опять тихо.

А у Антона и его напарника были такие дела. Когда Максим отправился на кладбище, они уселись рядышком, держа лошадей на поводу. Молчали, боясь разговором привлечь к себе чье-то внимание. Услышав Максимово «Ого-го!», ребята еще теснее прижались друг к другу и совсем замерли.

– Началось, – шепнул Антон, – читай «Святый боже».

– Давай ускачем, – предложил напарник.

– Разве от нечистой силы ускачешь? Читай молитву, тебе говорят.

На каланче пробило двенадцать. Через некоторое время Антону почудился на кладбище какой-то вскрик и шум, и он прошептал:

– Ну все, пропал Максим. Поскакали.

У костра Антон сел и с минуту глядел на огонь. Он только раскрыл рот, чтобы рассказать о случившемся с Максимом, как издалека донеслась песня: «Трансвааль, Трансвааль, страна моя». Ребята прислушались.

– Максим, ей-богу, Максим! Это его песня, – закричал напарник Антона.

– Тише ты.

– Да он же это! Максим-и-им!

По широкому лугу далеко понеслось: «И-и-м!»

А Максим важничал, шел не спеша, наслаждаясь: вот ребята ждут его, наверно, переживают. Вступив в круг света, он, не торопясь, вынул из кармана листики от венка.

– Нате вам. А ты, Антон, говорил, мертвецы встают. Брехня!

– Так мне хозяин говорил. Он же старый человек, больше нашего знает.

– Читать книжки надо, вот что.

– Ладно уж, ты больно грамотный.

Как ни взбудоражены были ребята происшествием, а усталость брала свое. Кое-кто начал клевать носом. Да уже и на востоке наметилась светлая полоса. Наступила та часть ночи, когда превозмочь сон почти невозможно. Антон, буркнув, что Максиму и его напарнику караулить лошадей, завалился спать. Быстро уснули и другие ребята.

Когда же ночевщики вернулись на стан, Максим отправился в шалаш к дедушке Кожину. Он решил отоспаться, а у дедушки был такой удобный шалаш. Спал дед не на земле, как все в общем шалаше, а на сколоченных из досок нарах, и солома на них какая-то чистенькая, неперетертая и даже покрыта дерюжкой. Максим только успел положить голову на мешок, набитый сеном, как опьяняюще ударил в голову аромат лугового разнотравья, и он, невесомый, поплыл, поплыл…

* * *

Разбудил Максима шепот. Он доходил до него откуда-то снизу. Свесил голову и увидел выползающего из-под нар отца.

– Здорово, сын.

– Ты как сюда попал?

– Да вот, принес тебе продукты.

– Зачем? Я бы сам приехал. Мне старшой лошадь обещал.

– А может, я соскучился по тебе. – улыбнулся Василий Васильевич. – Кстати, и друга к тебе привел.

– Володьку?!

Максим спрыгнул с нар и выскочил из шалаша. У костра, по-турецки скрестив ноги, сидел Володька. Увидев Максима, он широко заулыбался.

– Володь, чёй-то ты тут делаешь?

– Кашу варю. А ты знаешь, маму из тюрьмы выпустили. И Коростина, и всех.

– Ну да? Кто же их освободил?

– Губернатор. Только не сам он. Дядя Вася, Никита Григорьевич поехали к губернатору и предъявили, как он называется… а, ультиматум: если он наших не освободит, то главные мастерские и депо забастуют. Губернатор напугался и выпустил. Коростину предложили в 24 часа покинуть Оренбург, а маму признали ни в чем не виноватой.

– Вот здорово!

– А ну-ка, друзья, – вышел из шалаша Василий Васильевич, – сбегайте к Абдул Валеевичу, пусть он в обед придет сюда.

– А Газиса можно позвать?

– Зови.

Когда друзья вернулись, дедушка что-то колдовал у костра над ведром.

– Ну вот, и обед как раз поспел, садитесь-ка, ребятки, попробуйте моего варева.

– А что это у тебя варится? – спросил Володька.

– Это, брат, кушанье, которого сам царь не едал, польская каша.

– А почему она называется «польская»?

– Да не польская, а польская. В поле, значит, варится.

Дед снял с костра ведро и слил в чашку воду. В ведре осталась пшенная каша с картошкой. А дед продолжал:

– Эх, если бы сюда сметанки, за уши бы не оттянул. Ну, за неимением таковой удовольствуемся постным маслом.

Из глубины шалаша он достал бутылку с подсолнечным маслом, налил в ложку и плеснул в чашку с варевом.

– Давайте-ка садитесь скореичка, будем обедать. Много ли человеку надо. Есть у нас хлебушко-батюшка и супчик, и кашка-матушка.

За обедом дедушка Кожин подмигнул Василию Васильевичу:

– А сын-то твой, оказывается, отчаянный, ночью на могилки ходил.

– А че? – встревожился Максим.

– Как че? Не всякий решится на такое. Ведь там мертвецы. Вдруг схватят?

– Брехня это все. Мертвецы не встают, а нечистой силы нет на свете.

– Ишь ты! Что значит грамотный человек. А как же попы говорят, будто нечистая сила есть?

– От темноты это все. Я теперь и на остров не побоюсь пойти. Нету там ни ведьмы, ни лешего.

– И правда, Максим, никого там нет.

– А зачем же ты рассказывал, что есть?

– Так это я для дураков. Уж больно там в Старице рыба хороша. И сом берет, и щука, и даже сазан попадается. Пусти туда всякого, распугают рыбу. А хорошо-то там как! Птица поет, как в раю. Вот кончим работу на выгрузке, съездим с тобой на остров, порыбалим.

– Все-таки признайся, струхнул, поди, на кладбище? – спросил Максима отец.

– Да, было дело, собака напугала, а так ничего.

– А на остров не побоишься ночью пойти?

– На остров, пожалуй, страшно. Там, наверно, волки водятся, а может, медведи.

– Какие в наших краях медведи? А если я скажу, что на остров позарез надо пойти?

– Ну если надо, пойду.

Подошли Абдул Валеевич с Газисом. Взрослые сели в тенек у шалаша, а ребята, не теряя времени, бросились в Сакмару. Переплыли на другой берег и улеглись в горячий песок.

– Ха, и эти сюда же, – проворчал Максим.

– Кто? – спросил Газис.

– Да вон гусаки.

Невдалеке остановилась вместительная пролетка. С нее соскочил Котька Гусаков и какой-то реалист. За ними тяжело, так, что накренилась пролетка, сошел грузный Котькин отец и подал руку не менее тяжеловесной жене.

– Почему они все такие толстые? – спросил Максим.

– Порода, видать, такая, – глубокомысленно ответил Газис и добавил: – А жрут-то сколько, вон посмотри.

И действительно, кучер раскинул ковер и на него поставил корзину, от задка пролетки отвязал большой сундук и поставил рядом, откуда-то изнутри достал еще корзину с бутылками.

– Тут на целую артель хватит, – проворчал Газис.

– Ну и пусть, – ответил Максим, – давай поборемся.

Во время борьбы Газис захватил Максима «двойным нельсоном» и, надавливая на затылок, начал гнуть его. Обычно Максим не умел вырываться из этого приема. Но тут он резко сжал руки, потянув таким образом Газисовы руки, потом взмахнул своими, присел и выскочил из объятий противника. Более того, схватил Газиса за голову и, бросив через себя, прижал его лопатки.

– Готов, Максим победил! – закричал Володька, судивший борьбу.

В это время к ним подошел Котька со своим другом. Ребята прекратили борьбу и снова плюхнулись на песок.

– Здравствуйте, – вежливо поздоровался Котькин друг.

– Здорово, – независимо ответил Максим, не оборачиваясь и всем видом давая понять, что этот визит им совершенно ни к чему.

– Вы что, французской борьбой занимаетесь? – не отставал Котькин друг.

– Ну и что?

– Я люблю эту борьбу и сам занимаюсь.

– И знаешь приемы?

– Не только эти приемы, знаю еще джиу-джитсу. Это посильнее французских приемов. Хочешь, покажу?

Максим встал.

– Ну покажи. – Втайне он надеялся проучить этого реалистика.

А реалист продолжал:

– Ну, например, ты нападешь на меня с ножом. Вот возьми палку, это будет нож. Бей меня.

– Да ты что?

– Бей, бей, не бойся.

Максим размахнулся и ударил. И вдруг страшная боль пронзила его руку, ноги какой-то непонятной силой оторвало от земли, и он оказался на боку.

– Ух ты! – воскликнул Максим, вставая и потирая руку.

– Хочешь, научу? Вот смотри! – Реалист раздельно показал все части приема.

– А теперь ты давай. Вот я тебя бью.

Быстрый в движениях, с врожденной хорошей реакцией, Максим поймал руку реалиста, дернул ее, крутнул, подсек ногой его ноги, толкнул свободной рукой в плечо и удивился, как от таких легких движений реалист чуть не упал.

– Здорово! – восхитился Максим. – Володь, а ну-ка я тебя.

Реалист показал Максиму и Володьке еще несколько приемов. Очередь дошла до Газиса. Его валить было труднее. Он был половчее, к тому же видел, как применялись приемы, и был готов к сопротивлению. И все же реалист поборол и его. Вот он толкнул Газиса, дернул на себя, упер ему в живот ногу, упал на спину, и Газис вверх тормашками полетел через него. Но только реалист встал, как Газис перевернулся на живот, схватил противника за пятки и сильно дернул. Реалист со всего маху шлепнулся на спину. Он сел, бессмысленно огляделся и спросил:

– Это как же ты меня?

– А это татарский прием.

– Покажи еще раз.

От бросков, от ударов о землю Максима немного поташнивало. Он снова улегся на песок и снизу вверх разглядывал реалиста. Вроде бы ничего особенного, такой же, как они. Разве что постарше года на два. А ловкость какая! Котьке вон тоже пятнадцать лет, а что в нем толку.

– Ну, на первый раз хватит, – сказал реалист.

– Эх, вы, глопузики, жила слаба против настоящего борца, – съехидничал Котька.

– Молчи уж ты, мешок с трухой, – обозлился Максим, – сам ни одного приема никогда не выучишь.

– Больно мне надо руки ломать. А из вас все равно никогда борцов не выйдет.

– Что ты, Котик, – вмешался реалист, – они ребята ловкие. В отряд бы их к нам.

– Их в отряд?! Выдумываешь тоже, всяких голодранцев в отряд тащить.

– Что за отряд? – живо заинтересовался Максим.

– Отряд бойскаутов. Слыхал? Ну об этом мы, может быть, поговорим потом. Скажите, где вы учились французской борьбе?

– У Никиты Немова, – не без гордости ответил Максим.

– А кто такой Никита Немов?

– Ты не знаешь, кто такой Никита Немов? Да это был знаменитый цирковой борец. Он даже в Китае боролся.

– Это тот самый Никита Немов, которого за некоторые штучки полиция из Петрограда выслала, – вставил Котька.

– Ты что болтаешь! Никита Григорьевич с фронта приехал, раненый, он Георгием награжден, – вскочил Максим.

– А до фронта он где был? Не знаешь? И его вот, – показал Котька на Володьку, – отец и мать ссыльные.

– Что ты врешь! – вне себя закричал Максим, налетая на Котьку.

– Ничего и не вру. Пойдем, Гена, нечего с этой шантрапой якшаться.

– Перестань, Константин, – брезгливо бросил Гена. – Ребята, приходите ко мне. Вот мой адрес.

Гена достал, из кармана беленькую картонку с золотыми буквами и сунул Максиму в руку.

– Это визитная карточка отца, на ней адрес. Позвоните, скажите горничной, что пришли к Гене, она меня вызовет. До свидания.

Максим, Володька и Газис молча пошли к реке. Хорошее настроение пропало.

– Володь, ты что Котьке в морду не дал? – спросил Максим.

– А за что? Он правду сказал.

– Так твои родители правда ссыльные? Правда, что против царя?

– Правда, потому что царь расстреливал рабочих. Царь за богатых, а папа и мама хотят, чтобы рабочие жили лучше. И не спрашивайте меня. Это тайна. Я не имею права говорить об этом.

Максим вспомнил, как за год до войны в их школе появился новый директор – Михаил Павлович Забелин и его жена Екатерина Ивановна. Приехали они откуда-то из Туркестана, а до этого, как говорил Володька, жили в Твери. Вот батюшка рассказывал, что какие-то супостаты покушались на жизнь царя, готовили бомбы, но господь бог оберег своего помазанника, покарал извергов. Но Михаил Павлович и Екатерина Ивановна разве похожи на убийц? Умные, добрые, любят ребят. Да что ребят. А хор, а школа грамотности для взрослых, а помощь больным? Да их вся Нахаловка любит. Когда Михаила Павловича призвали в армию и он в форме прапорщика уезжал на фронт, его провожали не только школьники, а их матери и даже отцы. Вот какой Михаил Павлович! А Никита Григорьевич? Ну где найдешь человека лучше его? Но как же так – хорошие люди и против царя? А царь… это ведь о нем поется в гимне: «Сильный, могучий царь православный, царствуй на страх врагам…»

– Пошли, – прервал тягостное молчание Газис, – мне на работу, обед, наверно, уже кончился.

Максим пошел провожать отца и Володьку. Когда они отошли немного от стана, он спросил:

– Пап, скажи, Никита Григорьевич ссыльный?

Василий Васильевич поглядел на сына.

– Ну, если я скажу «да», тогда что?

– А Михаил Павлович и Екатерина Ивановна?

– Предположим, тоже ссыльные.

– Так они против царя?

– Ну раз сослали, значит, неспроста. Вам об этом кто сказал?

– Котька Гусаков.

– A-а. Вот кумекайте. Кто такой Гусаков? Когда-то, вы, наверно, помните, отец Прокофия Семеныча здесь лавку держал. Добрый-предобрый был – в долг рабочим продукты отпускал. Всю Нахаловку долгами опутал. Товару даст на полтинник, а возьмет в получку целковый. Не хочешь – не бери в долг. Да еще тайком водочкой подторговывал. Тоже в долг давал, вот и поднажился. Прикупил литейный заводик. Чугунки, сковородки стал делать. Опять барыш. А уж сынок его Прокофий этот заводик раздул в большое дело. Война, нашему брату – горе, а ему благодать. Потому что стал делать снаряды и грести за них миллионы. Дачу приобрел, а при ней пять тысяч десятин земли – опять доход. В Нахаловке ему уже жить не хочется, в городе каменный дом заложил. Вот почему Гусакову охота так жить, чтобы рабочие у него больше работали и меньше получали. Ему барыш, А в Питере есть такой Гусаков покрупнее – Путилов. У него огромный заводище. А кроме Путилова, есть еще всякие. Лейснеры, Симменс и Гальске. Много разных заводов, на них работают тысячи рабочих.

Эти самые путиловы, лейснеры так зажали рабочих, что им совсем невмоготу стало. А где искать защиту? Один у них защитник – царь-батюшка. Вот народ собрался и пошел к царю. С иконами, с портретами царскими, идут поют «Спаси, господи, люди твоя». А когда пришли ко дворцу, царь выставил против них солдат и казаков и приказал стрелять в народ. Больше тысячи положил рабочего люда. А среди них старики, женщины, ребятишки.

Это было в пятом году 9 января. Ну так вот, в тот день Никиту Немова сняли с решетки адмиралтейского сада с простреленным боком. Был он тогда такой вот, как вы сейчас. Когда Никита подрос, он частенько вспоминал об этом дне и рассказывал рабочим про царскую ласку. Вот за эти рассказы его и выслали.

– А Михаил Павлович?

– Михаил Павлович под расстрелом не был. Но он тоже рассказывал рабочим правду про царя. Организовал демонстрацию. Его за это дело сослали сначала в Туркестан, а теперь к нам.

– Так, значит, они все хорошие люди? – вырвалось у Максима.

– А ты как думал?

– А царь? – спросил Володька.

– Ну, это вы со временем сами уразумеете, – улыбнулся отец. – Однако нам с тобой прощаться пора. Вот что, Максим, нынешней ночью у дедушки Кожина будет тяжелая работа. Я обещал, что ты ему поможешь. Ты как?

– А чего ж, конечно, помогу.

– Я так и думал. Только уговор. О том, что будешь делать, – ни одной душе. Понял?

– Понял. Язык откушу, а никому не скажу.

* * *

Когда Максим вернулся на стан, дедушка Кожин велел ему ложиться спать. Работа, сказал он, будет ночная, так что надо наспаться про запас. А что они будут делать, не объяснил, сам, говорит, увидишь. Честно говоря, спать Максиму не хотелось, но раз дедушка сказал: надо, значит, надо.

Удивительный человек этот дедушка Кожин! Все умеет. Корзины плести – пожалуйста. Сети вязать – тоже может. Даже сапоги тачает. Сам и хатку из вагонной шелевки сколотил на задах у Гориных, и печку в ней сложил. И все это дед ухитряется делать, ковыляя на деревянной култышке вместо правой ноги. А потерял он ногу на японской войне. Когда вернулся с войны, не обнаружил семьи – вымерла в холерный год. Оставил в деревне дом дочери-вдове и перебрался в город. Летом нанимался на сплав сторожем, плел корзины, а зиму ходил по дворам, шил из старых отцовских шуб полушубки ребятам, подшивал валенки. Тем и жил. Причем большую, часть заработка отсылал дочери.

Только иногда находила на него блажь: выпьет полбутылки водки, наденет чистую, выкатанную рубелем рубаху, нацепит на нее все четыре Георгиевских креста, полученные за оборону Порт-Артура, и выходит на Николаевскую «генералов во фрунт ставить». Прогуливаются генерал-губернатор с супругой, а дед выскакивает из-за какой-нибудь афишной тумбы перед самым носом генерала, выпячивает грудь с крестами и, вытянувшись, берет под козырек. Губернатор небрежно машет перчаткой и милостиво говорит: «Вольно, братец».

Дед ковыляет в переулок, обегает квартал и снова встает во фрунт. Генерал опять: «Вольно, братец!» И тогда дед набирает полную грудь воздуха и гаркает на всю улицу:

«Не имеете правов, ваше высокопревосходительство!» И показывает на кресты: полному георгиевскому кавалеру – обладателю Георгиевских крестов четырех степеней все военные, вплоть до самых высоких чинов, обязаны отдавать честь.

Генерал немедленно берет под козырек и строевым шагом проходит мимо деда. Все: и генерал, и гуляющая публика принимали это как добрую шутку. Потом генерал-губернатору эта шутка надоела, и он приказал полиции сделать деду внушение. Что ему в участке говорили, дед никому не рассказывал, но на Николаевскую ходить перестал.

* * *

Максиму не спалось. Он вдруг вспомнил: отец и дедушка Кожин зачем-то лазили под нары. И любопытство, захватившее его, напрочь отогнало сон.

Максим выглянул из шалаша, увидел, что дедушка на берегу возится с лодкой. Нырнув под нары, Максим обнаружил четыре небольших ящика. Что же в них такое? Тронул и не мог сдвинуть. Камни, что ли? И как же их отец дотащил? Ножом Максим оторвал дощечку у одного из ящиков и, запустив внутрь руку, вытащил горсть каких-то металлических палочек. Выбрался на свет и разглядел: буквы! Такие он видел в типографии, когда брал «Зарю». Лежат они в ящичках, а рабочий складывает из них строчки, а из строчек этакие стопки. А потом получается газета. Интересно! Но что же собирается делать с ними отец? Максиму вдруг стало стыдно за то, что он проник в его тайну. Он быстро заколотил ящик и забрался на нары. Теперь уже сон окончательно не шел к нему.

Пришел дедушка Кожин и лег рядом с Максимом.

– Ты чего не спишь? – спросил он Максима.

– Неохота. Дедушк, а че мы с тобой будем делать?

– А ты знаешь такую байку?. Любопытной Варваре на базаре нос оторвали? Тебе пошто знать надоть? Придет время – узнаешь. А пока спи.

Максим вслушался в песню, доносившуюся с артельного стана. Высокий голос запевал:

 
Звенит звонок насчет поверки,
Ланцов задумал убежать…
 

Артель подхватила запев, и по Сакмаре вниз и вверх взлетела ладная, на два голоса, тягучая песня, повествующая грустную историю, как Ланцов собрался бежать из тюрьмы, а «солдат заметил – выстрел дал».

Под эту песню и под свои думы уснул Максим. Разбудил его дедушка Кожин, аж когда солнышко село и земля освещалась только его далеким отражением.

– Давай-ка пока засветло поужинаем, а там и за дело, – сказал дедушка.

Во время ужина он то и дело поглядывал в сторону татарского стана, кого-то, видно, ждал. Совсем стемнело, когда к костру подошел Газис.

– Ты что? А где отец? – спросил дедушка Кожин. В голосе его слышалось беспокойство.

– Отец ногу вывихнул, велел мне к тебе идти.

Дедушка задумался. Внимательно оглядел ребят, словно оценивая, на что они годны.

– Ну ладно, – заговорил он, – откладывать дело нам нельзя. Ты, Газис, вашу землянку на острове найдешь?

– А что ж не найти?

– Ну так за работу.

Дедушка велел Максиму и Газису доставать из-под нар ящики и сносить их в лодку, а сам отгреб в дальнем углу шалаша кучу соломы и достал какие-то тяжелые свертки в мешковине. Таская их в лодку, Максим понял: какая-то машина. Наконец дедушка положил в лодку большой мешок, и они поплыли. Ребята сидели на веслах, дедушка на корме с лопатой.

– Дедушк, а че мы везем? – не удержался Максим, когда лодка отошла от берега.

– Ох, Максим, быть тебе без носа. Греби и помалкивай, и веслами не стучите, – предупредил дедушка. – Плывем на остров сомов ловить, понятно? Если, не Дай бог, кто спросит, так и говорите, за сомами плавали.

– А если не поймаем?

– Ну так ведь на рыбалке всяко бывает.

Дедушка выправил лодку на середину, и река легко понесла ее. Справа и слева чуть угадываемые проходили берега. С высокого неба светили звезды. Лодка шла как раз по направлению Млечного Пути, и казалось, что по самой середине Сакмары пролегла серебристая дорога.

Дедушка вдруг громко закашлялся. Максим удивился. То предупреждал не шуметь, а сам… На крутояре вспыхнул огонек. Кто-то закурил и покрутил горящей – папироской. Дедушка Кожин направил лодку на огонек.

– Кузьма Родионович? – послышалось с крутояра, когда лодка пристала к берегу.

– Он самый.

Зашумели камешки, и у лодки появились двое. Молча сели на среднюю скамейку, и лодка отчалила. Под сильными ударами ребячьих весел она быстро снова вышла на середину и понеслась.

– Сейчас будет перекат, а потом остров, – шепнул Максиму Газис. Максим и сам почувствовал, как вдруг лодку подхватило и понесло еще быстрее.

– Сушить весла! – скомандовал дедушка. И как-то быстро с шумом перекинула река лодку через перекат. А потом она вошла в темный коридор и сразу же пошла тише.

Дедушка Кожин вгляделся в тьму, повернул лодку, скомандовал: «Наддай!» Под дном зашуршал песок.

– Приехали, – объявил дедушка Кожин. – Ну как, Газис, найдешь отсюда свою землянку?

Газис вылез из лодки, осмотрелся, отошел в сторону и, вернувшись, решительно сказал:

– Пошли.

Дедушка Кожин и пассажиры, прихватив ящики, ушли за Газисом. Максим остался в лодке один. Тьма, накрывшая все окрест, стала непроницаемой. Даже звезд на небе не видно. И тишина, сговорившись с темнотой, давила на душу. Ни птичьего гомона, ни шума воды. Только изредка прошуршит, отделившись от родной ветки, лист.

В воображении Максима эти шорохи кажутся чьей-то крадущейся походкой. Может быть, это зверь, а может, злой человек. Он их не видит, а они следят за каждым его движением. В памяти возникают рассказы про остров. Вся Нахаловка знает, что по нему бродит леший и заманивает одиночек в гиблые места. В центре острова в дупле большого дуба живет самая настоящая ведьма, а в омутах водятся русалки. Поймают – защекочут и уволокут за собой.

«Чепуха это все, старухины выдумки, – успокаивает себя Максим, – вон и дедушка Кожин признался, что он эти россказни поддерживал, чтобы лишний народ не попадал на остров». И все-таки ему жутко.

Наконец послышались шаги, и к берегу подошли дедушка Кожин, Газис и их спутники. Из лодки выгрузили остатки багажа.

– Ну, Кузьма Родионыч, большое тебе спасибо. И вам, ребятки, спасибо. Все устроилось хорошо. Я даже не предполагал, что так хорошо. Спасибо. Никите Григорьевичу передай: в субботу жду.

– Ну, молодцы, – обратился к ребятам дедушка Кожин, – теперь не зевай, придется поработать.

На пожарной каланче лесопильного завода пробило два часа, когда лодка пристала к берегу у стана.

* * *

На другой день работа шла своим порядком. К обеду приехал хозяин. Как всегда, подошел к ребятам, принюхался к ухе, но рыбу есть не стал. Сел рядом и дружелюбно заговорил:

– Вот, ребятки, какой грех со мной приключился, чуть богу душу не отдал. Как поел в прошлый раз рыбки у вас, так и схватило живот. Такая резь, такая резь, невтерпеж. А потом понос.

– С чего бы это? – спросил присутствовавший при этом дедушка Кожин.

– Доктор говорит, рыба была не доварена. Так вы уж, ребята, того, варите как следоват, огня не жалейте.

А я по гроб жизни зарекся рыбу есть. Люблю ее, грешник, а все-таки бог с ней.

Максим вгляделся в лицо Соболева. До этого-то старик был тощий, а теперь совсем стал худущий, седая борода висит клочьями, крючковатый нос опустился книзу, а бесцветные глаза совсем как у протухшей рыбы.

– Я вот что пришел к вам, ребятки, – продолжал Соболев. – Донесли мне, что вы были в ночном. Так. За это самое я вам должен уплатить по полтиннику. Оно бы и не за что. Ночное – это приятственное дело, забава. Но уж раз старшой вам пообещал, то я не отказываюсь от его слов. Но…

Соболев поднял вверх палец и сделал многозначительную паузу.

– Ты, Максимка, ночью на Покровское кладбище ходил? – Указующий перст Соболева нацелился на Максима. – Венок на атаманской могиле обрывал? Обрывал! Значит, богохульничал? Бо-го-хуль-ничал! А кто Максимке сопутствовал? Антошка! А кто был с Антошкой? Гринька. Так за что же я вам платить буду? За богохульство? Упаси бог. Вас судить надо – вот что. И вот вам мой сказ. Пока вы не покаетесь батюшке в содеянном грехе, не получите ни копейки. Повелит батюшка – отдам, нет – не обессудьте. Что плохо блюли лошадей, катались, а не кормили их, это уж ладно, я прощаю. А вы, которые не ездили, а пасли лошадей, подходите, получайте.