Текст книги "Маленький Петров и капитан Колодкин"
Автор книги: Александр Крестинский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)
– А ты все буфет по озеру таскаешь? – говорит в свою очередь капитан.
– Слушай, Колодкин, иди ко мне помощником. Я тебя возьму. Хоть завтра.
– Нет, Литвинов, спасибо. Я скоро в Рыбецк поеду, в управление.
– Здоровьишко как?
– Отлично. – Тут капитан словно вспомнил про Чубчика с Маленьким и резко повернулся к ним.
– Чубарев, луку купили?
– Товарищ капитан, не купили! Все заперлись, не достучаться... Чубчик протягивает капитану деньги. – Я Маленькому говорю: "Давай надергаем сами", а он боится. – Чубчик засмеялся.
Вывернулся Чубчик. Как всегда.
– Ладно, Чубарев... Слушай, Литвинов, ты куда идешь теперь?
– На Старгород.
– Когда отвалишь?
– Ночью...
Капитан поднялся по трапу, подошел к Литвинову и о чем-то некоторое время говорил с ним, кивая на мальчишек. Чубчик толкнул Маленького:
– Про тебя...
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Поединок
А к пристани то и дело подкатывают на велосипедах мальчишки, докладывают Осадчему Семену о положении дел, как докладывают полководцу перед началом решающего сражения.
Сведения самые разноречивые. То Григория Иваныча видели в северной части острова, около голых камней, где он якобы "воду копытом пробовал, может, плыть собрался..." То совсем наоборот – в южной, где он скакал мимо жердей, что выставлены по всему берегу для просушки. То вдруг оказывался на западе и хрустел там безжалостными копытами по луковым полям. То, наконец, на востоке, где – стыд-срам, граждане! – ворвался за церковную ограду и по могилам, по дорожкам, усыпанным красным песком и так гладко заметенным, что ни следочка на них, ни листочка, будто кто-то бесплотный пролетал над ними с веничком... А этот, черт рогатый, представляете, что наделал!
И все это – по словам мальчишек – чистейшая правда.
Кошельков на берегу размахивает суковатой палкой.
– Я ему как дам между рог, он и не встанет.
– Ой, Кошельков, – говорит Айна, – ты страшный.
– Был бы наган, – говорит Кошельков, – я бы его трах...
– Хватит, Кошельков, – останавливает его капитан, – уймись.
Поступают все новые сообщения о злодеяниях, чинимых Григорием Иванычем в пределах острова. "Забор сломал!.. Антенну порушил!.." Сержант Осадчий Семен поворачивает к жалобщику румяный профиль: "Ой ли? Помню, давно у тебя теле-еле... Ремонт хочешь сделать за счет Григорья Ивановича?.."
Потом одна бабка заявление принесла.
– Прочитайте вслух, Петрович, прошу вас, – говорит Осадчий Семен, замотался я...
Капитан берет заявление, откашливается, читает:
– "Начальнику сержанту Осадчему Семен Игнатьичу от гражданки Кукиной Татьяны... Прошу вас, Семен Игнатьич, принять каки-либо меры к этому козлу... что этот козел ходил безнадзорный, никто внимания не обращал и нахально ворвался в сарай к Силантьеву Василию и стал задирать борова Силантьева Василия и еле отогнали Силантьева Василия от него, он пошел к Федорову Алексею, который тоже сломал забор, где стояла свинья, и тоже стал гоняться за ней, а потом ворвался в сарай Кукиной Татьяны и кур разогнал, которые были все молодочки и кто где спасался и двух питушков, так что Рукавичкина Галя видела всю эту историю, и мы его гнали, а он лезет безобразничать и кричит зверски, а я за этого козла страдать не хочу, так как у меня семеро детей и муж больной, и вот свидетели, что козел ходил безнадзорный и делал нарушения общественности животной птицы..."
– Ничего не понял! – рассердился Осадчий Семен.
– И двух питушков, – жалобно говорит бабка, – и молодочек даже... Она утерла глаза концом черного платка.
– А козел-то где, мамаша? – спрашивает Осадчий Семен.
– Где ж ему быть, кромешному... У меня на участке...
– А, черт! Чего он там делает?
– Да траву щиплет. С козой моей. Говорят, товарищ начальник, сокрушать будете? Мне бы мясца...
Сержант Осадчий Семен выхватывает велосипед у только что подъехавшего мальчишки и прыгает в седло. Пыль завивается по дороге. Следом с гиганьем и свистом мчатся ребята. Позади семенит бабка Кукина.
– И двух питушков... И молодочек... Свидетели есть...
Маленький Петров пробился к самой изгороди. Тонкие березовые колья качались под тяжестью толпы. Двор, огражденный домом, хлевом, сараем, образовал естественную зеленую арену, на которой предстояло разыграться поединку. Один из его участников щипал траву в обществе белой козы, которая, переступая с ноги на ногу и встряхивая головой, всем своим видом показывала свое превосходство над всеми остальными поселковыми козами.
Сам Григорий Иваныч был огорчительно невелик ростом, но стоял на своих коротких ногах твердо. Длинная шерсть свисала почти до земли грязными серыми сосульками. Не подымая головы, он сосредоточенно щипал траву, и бородка его моталась взад-вперед.
Сержант Осадчий Семен уже входил в калитку и прикрывал ее за собой. Маленький Петров толкал стоявшего рядом мальчишку: "Гляди! Гляди!" Осадчий Семен, высоко подымая ноги, как бы ступая по скрипучему полу, подходил к Григорию Иванычу. Сержант шел так, словно под ним оставалась узенькая полоска земли, а вокруг – вода...
Григорий Иваныч повернул голову. Нижняя челюсть его двигалась винтообразно, штопором, точно он с трудом вворачивал внутрь себя бесконечный болт. Конусообразная морда, широкий мощный лоб, далекий взгляд раскосых глаз – все вместе выражало ленивое самодовольство, которое граничило бы с величием, если бы не кусок газетины, повисший на одном из кривых рогов.
Осадчий Семен сказал:
– Иди сюда, образинушка...
Григорий Иваныч повернулся к Осадчему Семену всем корпусом, пригнул голову.
– Ну, что ты, дурачок. Что ты...
Толпа за изгородью молчала. "Хватай его! – торопил мысленно Маленький Петров. – Бери! Ну!.." Григорий Иваныч, лениво ступая короткими кривыми ногами, пошел к Семену, а тот, отведя левую руку назад, а правую опустив вперед почти до земли, в таком странном положении ускользал от Григория Иваныча, как бы исполняя старинный ритуальный танец.
Потом Осадчий Семен неуловимым движением вытащил из кармана белоснежный носовой платок и стал потряхивать этим платком, как бы науськивая на него Григория Иваныча. А тот переводил взгляд с самого сержанта на сержантский платок и обратно, быть может решая, какую жертву избрать...
Тогда Осадчий Семен произвел великолепный маневр: он бросил платок в сторону, и когда Григорий Иваныч последовал за ним взглядом, Семен оседлал Григория Иваныча и ухватился за его рога. Обернувшись к толпе, он закричал, румяный от победы:
– Вяж-жи-и!
Кирилл и еще двое рыбаков вязали Григория Иваныча и заслонили его совсем.
Только догадаться можно было, что он еще взбрыкивает и силится встать. Когда мужики потащили его на веревке, Маленький увидел, что место, где брали Григория Иваныча, вытоптано до черноты. "Подайся! Подайся!" кричал толпе Кирилл Старов, поводя раскаленным голубым глазом.
Григория Иваныча проволокли мимо и заперли в сарай Кукиной Татьяны.
Маленький Петров выскочил из толпы, потный, взъерошенный. Столкнулся с Айной.
– Глядеть надо! – огрызнулась она.
– Ты чего? – удивился Маленький.
Айна зло мотнула головой и пошла прочь.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Беги, Гриша, беги
– Утопят. Камень привяжут и в воду, – сказал Чубчик и поглядел на Айну.
– Ну да, – сказал Кошельков, – а мясо?
– Что мясо? – сказал Чубчик. – Мясо у него худое, бешеное...
– Ну да, бешеное. Нормальное мясо, – возразил Кошельков, – вот увидишь, пристрелят, а мясо продадут. Спорим, пристрелят? Я в поселке слыхал.
– Утопят. Или за хвост подвесят, – сказал Чубчик и снова поглядел в сторону Айны.
Оба они говорили все это лениво и так же лениво посмеивались, сидя на траве около школы. Айна мыла посуду у колодца и негромко стучала алюминиевыми мисками.
– А может, за рога? – спросил Кошельков.
– Не, за рога неинтересно, – сказал Чубчик, – за хвост, это да...
Айна резко повернулась. Схватила миску и – в Чубчика. Он увернулся. Тогда она взялась за ведро. Чубчик вскочил: "Ой, братцы!" – и за угол. Кошельков следом. В это время на школьном дворе появился Маленький Петров. Был он погружен в свои невеселые мысли – капитан только что сказал ему: "Собирайся. Ночью домой. На "Очакове". Маленький Петров шел и ничего вокруг не замечал. И вот он подымает глаза, а перед ним Айна, с ведром наперевес. Злая, губы дрожат, на себя не похожа...
– Иди, – сказала она тихо, – иди к своему Чубчику...
Маленький обиделся: чего это она? Но промолчал – не до разговоров. Поднялся на второй этаж, где на полу вповалку спала ночная вахта, и услышал через окно голос Айны.
– Не передумал?
Кто-то ответил ей, но вяло, тихо, не разобрать.
– Врут! – гневно сказала Айна. – Все врут! – Маленький приблизился к окну. – И свиней он не трогал, и кур, он и мухи-то не обидит, а они на него навалились, трое на одного!..
Опять кто-то произнес несколько слов – не понять.
– Боишься, да? – Айна засмеялась коротко. – Боишься! Ну ладно, я Каштанова позову, он пойдет. А не пойдет – сама.
– Я не боюсь, – неуверенно произнес Степин голос. – Я вообще... Ты, это самое, не говори никому, что мы пойдем...
– Я-то не скажу, ты не проболтайся. Маленькому особенно! Он все за Чубаревым ходит. Как стемнеет, выходи, ладно?..
На лестнице послышались шаги. Вошел Степа.
Маленький притворился спящим. Куда они собрались, интересно?.. Это он-то за Чубчиком ходит!.. Дура. Значит, завтра он будет в Старгороде, а оттуда на поезде шесть часов до дому. А может, убежать? Спрятаться, пока теплоход не уйдет... Пускай ищут по всему острову, как Григория Иваныча.
...Как только стемнело, Степа осторожно поднялся, вышел. Маленький выглянул в окно. С озера тянул негромкий ветерок, и справа от окна шуршала листьями старая кривая осина. "Пойду, – решил Маленький, – за ними пойду..."
Осторожно переступая через спящих, он добрался до двери, что смутно белела в темноте, спустился во двор, прислушался. От калитки доносились голоса, но вряд ли они принадлежали Айне и Степе, потому что голоса эти были спокойные, не таились. Маленький скользнул вдоль стены, спрятался за углом, почти у самой калитки. Там то разгорался, то притухал огонек папиросы.
– Это моя идея-фикс, Петрович, – произнес голос сержанта Осадчего Семена. – С детства мечтаю узнать, что там, на дне... Сколько рыцарей-то потонуло, ужас! Доспехи, оружие – соржавели уж, поди... Вот закончу истфак и начну искать.
– А милиция? – спросил капитан.
– Это временная работа. Это, Петрович, не мое призвание. Тут надо воспитательную работу вести, а это не мое призвание. Я вот на вас удивляюсь, ей-богу. У вас призвание...
– Женитесь, Семен, – неожиданно перебил его капитан. – Скорей женитесь.
– Это почему так?
– А потому. Начнете клады свои искать, и некогда будет жениться. Спохватитесь – поздно.
– А сами-то вы, женаты?
– Я – нет.
– Чего ж так?
Капитан не ответил. Маленький уже привык к темноте. Он видел теперь два силуэта на скамейке, частокол забора, густую массу акаций.
– Я вот все хочу спросить, Петрович, почему это у вас девчонка, а? Во флот их не берут, а у вас девчонка...
– У меня не флот, – сухо сказал капитан, – у меня клуб. Кто хочет, тот и занимается. Эта девочка, между прочим, дома у себя – полная хозяйка. Отец с матерью учителя, с утра до вечера в школе, на ней дом, снабжение, кухня, трое братьев, мал мала меньше. Она, знаете, как говорит: "В отпуск иду". В поход, значит...
А Маленький Петров опять вспомнил Баррикадную улицу, троих мальчишек, девочку в тренировочном, ее голос: "Самолет идет на посадку!" Конечно, это была Айна! Он не ошибся.
И странное дело: Айна злилась на него за что-то, а он бы так хотел оказаться сейчас на месте Степы. Уж он бы не раздумывал, идти или не идти с нею – куда там она собралась, неважно. Он бы сказал ей: "Плевал я на Чубчика!" Вот.
Обидно. Мало того, что капитан его домой шлет, еще и секрет какой-то от него скрывают. "Пойду за ними!" – решил он еще раз, ожесточенно.
Осадчий Семен вежливо кашлянул, как бы давая капитану понять, что он, собеседник, тут и ждет продолжения.
Капитан сказал:
– И потом, знаете, Семен, у меня мальчишки никаких выражений себе не позволяют. Думаете, почему? Облагораживает. Присутствие женщины облагораживает!
– Что ж у вас в клубе – одна девчонка только? – спросил Осадчий Семен.
– В походе лучше, если одна.
– Почему так?
– А это, Семен, – капитан засмеялся, – это мое маленькое педагогическое открытие. Ну, всего хорошего. Спать пора. День трудный был.
Они встали, вышли на дорогу. Капитан долго смотрел вслед Осадчему Семену. Когда шаги сержанта затихли, капитан резко повернулся и поспешил в противоположную сторону.
"Куда это он? – подумал Маленький. – Спать ведь собирался..." Кусты рядом зашевелились. Маленький прижался к забору.
– Фонарик взял? – спросила Айна.
– Взял, – ответил Степа.
– А нож?
– Все взял. Осторожно, капитан в ту сторону пошел...
Нож, фонарик... Чего они затеяли?.. Он подождет, пока отойдут подальше – и за ними!
Так они и пошли, таясь друг от друга и от всех на свете, – сначала по кривой и ухабистой улочке до сельпо, а там по главной – почти до конца. Маленький помнил эту дорогу. Не головой помнил, а ногами – он бежал по ней днем. Айна и Степа шмыгнули в какой-то двор, и Маленький разглядел шаткую изгородь, кое-как связанную из тонких березовых кольев. Узнал! Кукиной Татьяны дом!.. Замер от догадки...
– Нет его, нет! – донесся до него громкий шепот. Заскрипело, потом вздрогнула земля – кто-то прыгнул с высоты, и снова: – Нет его там, пустой сарай!..
От неожиданности Маленький забыл, что ему надо остерегаться, прятаться. Так и застыл в калитке. Тут на него и наткнулся Степа.
Вспыхнул фонарик. Маленький зажмурился.
– Шпионишь? Чубарев послал?
Айна размахнулась и ударила бы Маленького, если б не Степа.
– Стой! Гляди...
Пока они шли сюда, ветер усилился, разогнал неплотные облака, и над поселком показался рыхлый край луны. Этого было достаточно, чтобы увидеть: на взгорке, совершенно голом и крутом стояли двое – человек и козел. И взгорок и фигуры выделялись резкими черными силуэтами на фоне серого подвижного неба. Ниже и дальше чернели травы, кусты, деревья, поблескивало озеро сквозь листву. Козел сочно хрупал травой, а человек стоял, будто ожидая, когда тот нахрупается. Так было долго. Луна скрылась за облаком, снова показалась в бегучем желтом дыму, и тогда человек пихнул козла в бок и сказал знакомым голосом, грубоватым и чересчур громким для этой ночи:
– Ну, беги, Гриша, беги...
Григорий Иваныч осмотрелся, шумно встряхнулся и, найдя у себя под ногами недоеденную траву, снова принялся ее щипать.
А капитан приказал:
– Беги, Гриша, беги!
В эту минуту в бухте зарокотал мотор, и звук его, стократно усиленный тишиной, разнесся по ночному острову. Григорий Иваныч прислушался и, тряхнув кудлатой головой, исчез в темноте за бугром. И Маленький слышал точно! – вода плеснула...
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Ночь на "Очакове"
"Очаков" отваливал. Маленький Петров стоял на палубе. А капитан внизу, на пристани.
– Значит, я на тебя надеюсь, – сказал капитан Литвинову, – посадишь его там на поезд...
– Будет сделано, – сказал Литвинов, – не беспокойся... Серегин! позвал он бровастого кока. – Проводи штрафника в кубрик... Боря! Сева! Перед ним выросли молодые матросы. – Посторонних на корабле нет?
Боря посмотрел на Севу, Сева на Борю, оба на Литвинова...
– Проверить, – приказал он.
– Проверяй, проверяй, – усмехнулся с пристани капитан, – а то, я слыхал, копытами сейчас кто-то: цок-цок...
– Ладно, – буркнул Литвинов.
..."Очаков" уходил в открытое озеро, а навстречу ему катился плотный сырой ветер, и крупные капли неожиданного дождя ударялись о палубу.
В кубрике было душно, пахло куревом и тройным одеколоном.
– Вот тебе койка, вот тебе все... – сказал кок Серегин.
Маленький лег не раздевшись. Вошли Боря и Сева.
– Товарищ Серегин, в камбузе обнаружен козел, – сказал Боря.
– Просил передать тебе пламенный привет, – сказал Сева. – Пускай, мол, товарищ Серегин спокойно спит, я, говорит, картошки на завтра начищу...
Кок Серегин не ответил. Он бросил свое большое тело на койку и сладко зевнул.
Вошел Литвинов.
– Ну?
– Никого, – сказал Боря.
– Никого, – сказал Сева.
Литвинов сел за стол, снял фуражку, пригладил редкие волосы, снова надел.
– А все-таки, как это он?.. – спросил Боря.
– Неужели вплавь? – спросил Сева.
Литвинов закурил. Скрипнула койка. Кок сказал:
– Между прочим, мог и вплавь. Я про отца этого Григория Иваныча такое слыхал – не поверите!.. Его, между прочим, Граф звали.
– Почему? – спросил Боря.
– А вот почему. Пришел как-то зимой в партизанский отряд козел худой, грязный, ободранный. Ну, партизаны, ясное дело, откормили его. Гладкий, здоровый стал. Ходит по лагерю и сбоку так презрительно на всех поглядывает. Вот его и прозвали Граф. Один раз такой случай был: партизаны в разведку пошли, а Граф за ними увязался. Его обратно гонят, снежками бросаются – представляете, с козлом в разведку! – а он ни в какую. И вот ночью в деревню вбегает козел. Немецкий часовой его не тронул – что с козла толку! А Граф – прямо к штабу. Там, конечно, офицеры ихние сидят, шнапс пьют, в карты режутся. И вдруг стекло – трах-тарарах. И в окне башка рогатая! Немцы: "Тойфель! Тойфель!". Черт по-ихнему. И бегом. А бумаги-то штабные, между прочим, на столе остались. Партизаны их, конечно, захватили...
– Ну, – хмыкнул Литвинов.
– А потом, между прочим, – продолжал кок Серегин, – потом этот Граф один в разведку ходил. Много раз ходил. Придет обратно, а его командир отряда спрашивает: "Ну как, ваше сиятельство, сколько фашистов в деревне?". Тот мекает, а командир считает. Сколько раз мекнул – столько живой силы. "А сколько у них пушек, ваше сиятельство?". Опять считает командир...
– Сверхкозел! – сказал Боря.
– Точно! – сказал Сева.
– Ну? – снова хмыкнул Литвинов.
– Что вы все ну да ну, – с обидой сказал кок Серегин, – а я, между прочим, передаю в точности, что люди рассказывают... Под конец войны Графа этого все-таки хлопнули. Какой-то эсэс...
– Кто это тебе рассказывал? – подозрительно спросил Литвинов.
– Гедейко, Гвидон Игоревич. Знаете?
– То-то я чувствую, его стиль, – сказал Литвинов и снова хмыкнул.
– Культурный человек, между прочим, – сказал кок Серегин, – а вы что, служили с ним?
– Нет, с ним я не служил. С Колодкиным я служил, – сказал Литвинов, в Рыбецке. Колодкин после войны где-то здесь в деревне учителем работал, а потом приехал в Рыбецк... Чудило этот Колодкин, – Литвинов оглядел всех, как бы приглашая в свидетели, – зову его к себе помощником – не хочет. Пионеров на шлюпках катает. – Литвинов кивнул на Маленького, и, как тому показалось, с неприязнью. – Клуб у него морской, понимаешь... Все надеется, в море его пустят, озеро ему, видите ли, не подходит. – Литвинов помолчал. – Не пустят его медики, я знаю. Раньше не пускали, а теперь и подавно...
Маленький сразу невзлюбил Литвинова. Все ему было в Литвинове неприятно: и голос ленивый, и белоснежный китель, и эта привычка – снимать фуражку и оглаживать волосы.
– А что у Колодкина в Рыбецке-то было? – спросил кок Серегин. – Я чего-то слыхал, да все краем, краем...
– Он комендантом порта служил, – сказал Литвинов, – там у него из конторы крупные деньги унесли. А наводчиком был свой, кассир из портовой бухгалтерии. Ломп, кажется, или Комп...
– Томп, – не выдержал Маленький Петров. – Кривой Томп.
Все повернулись к нему.
– Ишь ты, – сказал Литвинов, – и верно, Томп... А ты откуда знаешь? И, не дождавшись ответа: – Этот Томп вместе с кассой ушел.
"И все не так, и все не так! – торжествовал Маленький. – А я вот знаю, как было..."
Литвинов помолчал. Вздохнул.
– Непонятный этот Колодкин. У него полная возможность была в море уйти, а он комендантом... И все из-за женщины...
– Из-за какой женщины? – с интересом спросил Боря.
– Расскажите, – попросил Сева.
– Да была там одна, – сказал Литвинов, – Лионелла Ивановна звали, заведовала матросским клубом, художественному слову учила. Колодкин сделал ей предложение, просил замуж идти. А его брали тогда штурманом на один танкер. Она и говорит, Лионелла эта: "Я за вас пойду, но при условии, если вы будете на берегу. В противном случае семьи у нас не получится". Он приходит к ней на следующий день и говорит: "Согласен, остаюсь на берегу".
– Эх, зря! – сказал Боря.
– Я бы ни за что, – сказал Сева.
– Устроился Колодкин комендантом в порт. Месяц служит, другой... А она все не выходит за него. Потом наконец назначили свадьбу. А тут, как нарочно, эта самая кража. Колодкина, конечно, уволили. Тогда Лионелла и говорит ему: "Знаете, Сергей Петрович, вы извините, я очень сожалею, но за это время я себя проверила и вижу, что любви у меня к вам нет, одна дружба. Я за вас пойти не смогу".
– Ну, змея! – сказал кок.
– Не могу, говорит, за вас пойти, – вот так! Колодкин дверью хлопнул и ушел. Бросил все и уехал. В Усть-Верею...
Маленький слушал-слушал, падал в сон, опять слушал... Было в его голове уже смутно, туманно. Отчетливой оставалась только грусть, которой он никогда раньше не испытывал, потому что никогда не прикасался к жизни взрослого человека с такой неожиданной стороны. Капитан – приказ. Капитан – стена. Капитан – закон. А тут какой-то другой человек, которого можно обидеть, не взять куда-то, выгнать, оскорбить... Это тяжело понять, с этим невозможно согласиться. Маленький засыпал, и все враги капитана становились его врагами.
...Прямо перед ним, за столом, низко опустив голову, сидел Литвинов. Маленький глядел на него в упор и готовился сказать ему что-нибудь особенно обидное, когда тот подымет голову. "Лысый черт", – скажет он ему. "Плавучий буфет", – скажет он ему. Литвинов начал медленно подымать голову. Маленький похолодел: под белой фуражкой было не литвиновское лицо, а морда Григория Иваныча!.. Григорий Иваныч снял фуражку и литвиновским жестом огладил себе голову и рога. Когда он прикасался к рогам, что-то слабо потрескивало, кончики рогов искрились и пахло горелыми спичками.
– Все, – сказал Григорий Иваныч голосом Литвинова, – я тебя отседова не выпущу. Будешь здесь жить. И смотри не плачь, плакать у нас не положено.
А Маленький Петров так испугался этого Григория Иваныча, что стал плакать и просить, чтобы тот отпустил его. Григорий Иваныч молчал и все снимал и надевал фуражку, снимал и надевал...
– Как вам не стыдно! – закричал тогда Маленький каким-то чужим, жалким, девчоночьим голосом. – Вас капитан выпустил, а вы!..
– Ха-ха-ха! Капитан меня выпустил! Капитан подлизывается ко мне, задобрить хочет, вот и выпустил...
– Ваш отец партизанил, – завел Маленький снова противным девчоночьим голосом, – а вы... Вы нехороший! Вы просто бандит!
– Мой отец, – вздохнул Григорий Иваныч, – он редко бывал дома. Вечные командировки. Пожары, наводнения, землетрясения... И так далее.
Маленький хотел сказать, что это его отец поехал на пожары, что это он вечно в командировках, но вместо этого промямлил:
– Ваш отец... Его звали Граф... Он был честный, я знаю...
– Мой отец! – Григорий Иваныч захохотал. – Нет, вы послушайте! Мой отец – граф! Да жулик он – вот кто!
В ту же секунду Маленький почувствовал в руке тяжелую нарезную рукоятку пистолета. Он поднял пистолет и выстрелил прямо в приплюснутый мокрый нос Григория Иваныча.
...По воде побежали круги, словно камень кинули. Маленький наклонился и увидел, что морда Григория Иваныча расплывается, дробится на мелкие кусочки. Маленький наклонялся все ближе, ближе, ближе и видел, что это совсем не Григорий Иваныч смотрит на него из воды, а Кривой Томп.
Маленький подал ему руку. Тот вылез из воды и сразу, на глазах, высох...
– Вы напрасно стреляли в меня, – сказал Кривой Томп, – я выстрелов совершенно не боюсь. Давайте лучше договоримся по-хорошему. Мне все известно про этот ваш золотой горн. Я никому не скажу, не бойтесь. А вы подсыпьте капитану Колодкину в чай вот этот порошок, – и он протянул Маленькому пакетик. – Совершенно безболезненно. Уснет как ребенок. И привет.
– Нет! – закричал Маленький. – Нет!
– Дурак! Я тебе пятьдесят спичечных этикеток дам, понял! – сказал Кривой Томп голосом Чубчика. – И чего ты его жалеешь? Он тебя домой отправил, а ты жалеешь...
– Нет! Нет! Нет!
– Ты сдурел, что ли? – сказал Кривой Томп. – Смотри, я сообщу куда надо. Трубы эти на учете все, по особому списку, а список в Москве, в сейфе лежит...
– Нет! Нет! Нет!
– Дурак! Я всем расскажу, как ты лук воровал! Тебя за ноги подвесят!
– Нет! Нет! Нет!
– Чего кричишь, штрафная команда, – сказал кок Серегин, тронув Маленького рукой. – Спи.
Маленький глядел в темноту кубрика. Лоб у него был мокрый. В груди стучало. Он лежал на спине и медленно, с трудом связывал между собой обрывки тяжелого сна...
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Отдайте выходные брюки капитана
Старгород встретил повисшим над рекой розовым туманом, тишиной. В бесцветном небе плавал белый собор. Золоченые его купола отражали невидимое солнце.
На палубе собрались пассажиры. Смеялись, галдели, курили. Заставили палубу мешками, ящиками, бочками. Но только пришвартовались – и вся эта толпа схлынула на берег.
Ушел в город и Литвинов в своем белоснежном кителе, не забыв напоследок снять фуражку и пригладить волосы. А Маленький поступил в распоряжение кока Серегина, который пуще всего не любил, когда слоняются без дела. Маленький чистил картошку, мыл кастрюли, подметал салон, а потом – вместе с Севой и Борей – начал драить палубу.
Литвинов вернулся злой. Поворчал, что приборку не закончили, что чай простыл... Ушел к себе в каюту и дверью хлопнул. Потом выяснилось: в Старгороде праздник, много приезжих – из области, из других городов, жилья не хватает, и начальство распорядилось оборудовать "Очаков" под гостиницу. Литвинов ходил и ворчал, что у него корабль, а не ночлежка...
А на пристань тем временем привезли раскладушки, матрацы. Команда таскала их на борт, и Маленькому тоже хватило работы.
Вечером все с ног валились от усталости. Маленький заснул, едва добравшись до койки. А Литвинов, как видно, про него забыл.
Весь следующий день из города доносились разорванные ветром мелодии оркестры пробовали голоса. Ветер раздувал разноцветные полотнища на набережной. Приехали первые гости, комсомольцы из дальних районов – с гитарами, гармошками, баянами – заняли верхнюю палубу, и на теплоходе стало сразу тесно и жарко. К вечеру на камбуз заглянул Литвинов. Кивнул в сторону Маленького, приказал:
– Серегин! Утром отведешь пацана на станцию, отправишь в Усть-Верею...
Маленький проснулся рано, сложил рюкзак, вышел на палубу. Долго стоял и смотрел на просыпающуюся реку. Видел, как оживали красно-желтые краны над крепостной стеной, как по высокому правому берегу скользнули первые лучи солнца и вспыхнули на дальних холмах церквушки – травянистый, голубой, малиновый верх...
Он видел, как подымались над низким и пустынным левым берегом стаи уток... Как буксир долго и тягуче гудел, втягивая под мост баржу с песком и лесом. Как рыбаки на яликах возвращались с ночной ловли. Как две шлюпки под парусами показались из-за поворота реки, красиво поменяли галс и пошли по фарватеру в город. И чем ближе они подходили, тем беспокойней и пристальней вглядывался он в них.
Шлюпки шли на значительном расстоянии друг от друга. И вот, когда первая поравнялась с крепостной стеной, Маленький увидел, как на фоне паруса встал сигнальщик и начал махать флажками. На второй шлюпке приняли сигнал. Маленький прищурился – флажки мелькали быстро:
"Всем на-деть па-рад-ную фор-му". И после небольшой паузы:
"От-дай-те... вы-ход-ные... брю-ки... что?! Ка-пи-та-на... К а п и т а н а?!. Н е у ж е л и н а ш и?"
Он торопливо считывал беглое письмо флажков: "О-ни на вашей шлюпке... в большом жел-том че-мо-да-не..."
– Ура! Наши! – закричал Маленький. – Наши!..
И он заплясал на палубе, выкрикивая:
– Отдайте выходные брюки капитана из желтого большого, большого чемодана!..
Из камбуза выскочил кок Серегин с недочищенной картофелиной в одной руке и ножом в другой. Косматые брови удивленно поползли вверх. Маленький пулей пролетел мимо него, крикнув на ходу: "Наши!" – бросился в кубрик, схватил рюкзак, скатился по трапу на пристань. Уже на набережной оглянулся. Белый колпак Серегина неподвижно маячил на палубе.
Маленький спешил. Он должен был успеть, встретить. А для этого надо было добежать до моста, пересечь его, да еще в обратную сторону полпути... Оглядываясь на реку, он видел, как шлюпки все ближе подходили к противоположному берегу. Вот миновали огороженную купальню, потом пляж с цветными грибками, голубую вышку спасательной станции... А там и маленькая пристань, над которой поднят флаг ДОСААФа.
Он торопился, хотел успеть к швартовке, хотел, чтоб ему крикнули: "Эй, парень, прими конец!" – и вдруг узнали бы его... И он улыбался при мысли о том, какое впечатление произведет его неожиданное появление. Только бы успеть!
А город оживал, просыпался ему навстречу. Хлопали на ветру флаги, распахивались двери, из домов выходили празднично одетые люди.
– Эй, посторонись!
Его догоняли ряженые велосипедисты. Впереди баба-яга в мешковине, в парике из мочалы, помело торчит из-под седла. За бабой-ягой – с криками, смехом – черти. В черных тренировочных костюмах, в черных масках. Рожки, хвосты из твердой резины.
Нечистая сила промчалась мимо, рассыпая вокруг велосипедный звон, и Маленький снова побежал. Вот он обогнул сторожевую башню, круто свернул к берегу и побежал вдоль самой воды. Над ним высилась белая крепостная стена. "Старгороду семьсот лет", – прочел он на ней. Буквы были красивые, затейливые, писаны золотом...
Внезапно город вздрогнул. Сто оркестров ударили в лад на обоих берегах. И сто колоколов. Бамм-бомм-бомм!.. Бамм-бомм-бомм!.. "В Старгороде праздник! В Старгороде праздник! – грохнули тарелки самого главного оркестра, и остальные девяносто девять, рассеянные по всему городу, согласились дружно: – Праздник! Праздник!.."
"Отдайте-выходные-брюки-капитана-из-желтого-большого-большогочемодана!.. – грянули сто оркестров и одна маленькая блестящая труба. Отдайте-отдайте-скорее-отдайте-брюки! В Старгороде праздник! В Старгороде праздник!.."
Маленький перебежал через мост, ноги у него подкашивались, под ложечкой кололо, в горле было сухо, пот заливал глаза. По дороге навстречу ему подымался строй – форменки, гюйсы, бескозырки... Впереди – капитан в полной форме. "Левой, левой! – командовал капитан. – Кошельков, не тянуть ногу!.."
Маленький стоит посреди дороги и видит, как меняется лицо капитана, как растерянно открывает он рот, но тут же смыкает обветренные губы – не то сердито, не то обиженно...
– Маленький Петров! – командует капитан. – Замыкающим, на левый фланг! Взять ногу!..
