Текст книги "Тайна соборной горы (СИ)"
Автор книги: Александр Грязев
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)
Но даже после отцовского наказа душа двадцатишестилетнего Николая была в смятении перед таким поворотом его судьбы, хотя и ожидаемом…
Из архива моей памяти
Родина лечит…В этом убеждаешься всякий раз, когда побываешь дома на родной земле, если, конечно, ты живешь вдалеке.
Воспоминания детства и юности – твои непременные спутники во все дни и во всех местах, куда бы ты ни шел: вот здесь мы,мальчишки, любили загорать на берегу Большого омута нашей речки Тебзы – внучки Волги и дочки Костромы. А вниз по реке мы ходили на рыбалку до самой Поповой пропасти.
А вот моя школа – бывшие игуменские палаты древнего монастыря. Я помню как пришел сюда в первый класс, как писали мы свои первые буквы, делали первые шаги в открытии и познании мира, окружающего нас. Шел поледний год Великой Отечественной войны и у нас даже тетрадей было мало, а букварь был один на троих. Я помню и как проходил наш выпускной вечер в нашей школе, когда мы после седьмого класса покидали её.
Почему же родина лечит?
Мне думается потому, что там на твоей малой родине – в деревне, поселке, районном городке или улице большого города – все твои заботы, горести жизни и работы отступают далеко-далеко. Порой даже кажется, что их и нет вовсе. И ты, вдруг, с радостным удивлением замечаешь, что есть, живет и здравствует та другая жизнь, с которой ты когда-то вольно или невольно простился и которой тебе всегда нехватает.
С той же радостью ты отмечаешь, что как бы трудно не было в жизни, ты можешь быть принят своей родиной и, если ты перед нею чист, тебе будет здесь всегда хорошо и спокойно. И ты всякий раз будешь благодарно говорить: спасибо тебе, родная земля.
Не это ли чувство назвал когда-то поэт «памятью сердца».
– – -
Воспоминание детства… В послевоенное лето я гощу в городе у деда Ивана и бабушки Марфы со стороны отца. Город этот – большая узловая станция Буй, через которую идут поезда на Урал и в Сибирь, в Москву и Ленинград. Там всегда много людей и всего интересного. Мы с моими городскими приятелями, а особенно с нашим соседом Гошкой Царевым каждый день бегаем на станцию. Нас больше всего привлекают товарные поезда с разбитой военной техникой, которую, мы это знаем, везут в переплавку на уральские заводы.
На открытых платформах этих эшелонов обгорелые танки, искореженные машины, артиллерийские орудия, груды разного лома. Но для нас все это интересно и мы лазаем по платформам, обследуя каждую, достойную нашего внимания машину.
Вот на платформе стоит разбитый немецкий танк. Мы с каким-то страхом забираемся внутрь его. Но там ничего страшного нет. Только грязные от копоти борта, на которых узкими полосками выступают какие-то белые таблички с черными нерусскими буквами на них.
…Там же, на станции, мы увидели однажды пленного немецкого солдата. В длинной шинели с поднятым воротником он стоял у большого ящика с отбросами и тщательно копался в его содержимом. Вид его был жалок, но жалости мы к нему не испытывали. Впрочем, ненависти тоже.
…На обратном пути со станции мы заходим во двор бывшей школы, а сейчас военного госпиталя. На крыльце и в садике бело от рубах ходячих раненых. Среди них у нас есть много знакомых. Они расспрашивают нас о чем-то. Потом просят сбегать то ли на вокзал, то ли на маленький рынок рядом со станцией и мы, сломя голову, мчимся выполнять поручение.
…Вечером приходит с работы брат отца дядя Коля и мы с ним опять идем на вокзал. Только теперь совсем по другому делу… Возвращаются домой фронтовики и дядя Коля, сам недавно вернувшийся с войны, почти каждый день ходит на вокзал посмотреть, кто из его друзей уцелел и вернулся. Он всегда берет меня с собой. Дядя Коля хороший гармонист и часто мы несем на вокзал его трофейную гармошку – голубое перламутровое чудо.
На вокзале полным-полно военных. Сплошные гимнастерки, погоны, фуражки. Таким я его и запомнил – вокзал сорок пятого года. Я не знаю, многих ли друзей своих встретил в те дни дядя Коля, но помню, что такие встречи были. Тогда раздавались звонкоголосые веселые переборы. Вокруг нас тут же собиралась большая толпа народа, и долго в такой вечер плясали и пели фронтовики, счастливо смеялись и плакали дождавшиеся своих отцов, братьев и сыновей горожане.
Вспоминая это, я думаю, что дядя Коля, приходя со своей трофейной гармошкой на вокзал, не просто играл плясовую. Он делал еще более ощутимей этот великий праздник солдатского возвращения с войны. Для себя, для своих друзей, для всех, кто был тогда на вокзале.
– – -
Из детства…На улице сильный мороз и я сижу в избе. Мне скучно. Наверное оттого, что мать еще рано утром, когда я спал, ушла по своим делам в город. Я жду ее и она приходит, когда на улице уже начинает темнеть. Мама достает из своей сумки ломоть твердого от мороза черного хлеба и подает его мне со словами: «Это тебе заяц прислоал». Я верю и с удовольствием ем холодный, но удивительно вкусный, какой-то особый хлеб. Только через много лет я догадываюсь, что мама, не съев хлеб, взятый ею в дорогу, принесла его обратно для меня.
– – -
….Дом деда моего Александра Дмитриевича Кузнецова был срублен им из двух изб и одним из ярких воспоминаний детства осталось у меня воспоминание о переселении нашей семьи дважды в году из одной избы в другую.
Где-то в середине мая, когда на улице устанавливалось постоянное тепло, мы переносили в летнюю половину, вымытую и прибранную бабушкой и мамой, необходимые вещи: стол, стулья, кровати,
У летней избы «по лицу» было пять больших окон, выходивших на южную сторону, где на другом берегу реки Тебзы стоял древний Железноборовский монастырь, да еще по одному окну выходило на западную сторону в упечи и на восточную у крыльца. Надо ли говорить, что вся изба была полна света и солнца, которое от восхода до заката находилось в доме. Такими вот – из зимы в лето – и остались в памяти эти переселения в мае.
С наступлением осенних холодов мы вновь перебирались в зимнюю половину нашего дома. Она была поменьше летника и с маленькими же окнами с двойными рамами на северную сторону, отчего в избе было темнее, но зато тепло и уютно. Большую часть избы занимала широкая русская печь, кирпичи которой хранили жар весь день с утра и до ночи.
С этим временем связаны мои детские воспоминания о долгих осенних и зимних вечерах, когда на улице темнело рано и так же рано зажигалась на столе керосиновая лампа. Как сейчас вижу бабушку Прасковью за прялкой или ткацким станком, что-то вяжущую спицами мать и деда, читающего газету у самой лампы. Но особенно запомнились те вечера, когда к нам на огонек приходил кто-нибудь из соседей, моя тетушка Соня, муж которой дядя Семен был на фронте, или другие родственники и когда начинались в избе вечерние разговоры. Тогда вообще было принято ходить друг к другу на посиделки или, как тогда говорили, «на беседы»
Время было военное, отцы наши воевали и чаще всего приходили к деду соседские старики: дед Алексей, дед Иван, Герасимыч, дед Федор. Мое место во время этих вечерних бесед – на печи или полатях. Старики сидели обычно на передней лавке, но «смолить» махорку шли всегда к порогу : курить в передней половине считалось неприличным. Неспеша они сворачивали «козьи ножки», доставали кисеты с крепким самосадом, высекали из кремня искры кресалом на ватный трут и, прикурив от этого самодельного огонька, так же неторопливо вели разговоры. У всех стариков сыновья были на войне и разговор, конечно, шел о последних фронтовых событиях, о «германце», с которыми они, солдаты первой мировой воевали еще в четырнадцатом году.
Если же к нам приходили женщины, то в такие вечера обычно читались вслух письма с фронта или от родных из городов. Подробностей этих вечерних бесед я, конечно не помню, но хорошо помню, что много тогда говорилось о разных житейских случаях и историях, о людях прошлого и настоящего времени. О, сколько я слышал в те вечера устных рассказов и целых повестей! Сколько говорилось интересных слов, мыслей, поговорок, которые сами стоили целого рассказа.
Немногие из наших односельчан, ушедших на войну, возвратились домой. Большинство их осталось навек в чужой стороне. И если случалось, что кто-нибудь из вернувшихся фронтовиков заходил вечером к нам, то разговор обычно шел о фронтовой жизни, которая в них продолжала существовать еше долгое время. Я хорошо помню эти рассказы. В них была такая правда о войне, какой никогда не встречалась в книгах о той же войне.
Давно ушли те времена и многих людей, что приходили к нам тогда, уже нет на этом свете. Еще при жизни деда Александра перестроен наш старый дом. Давно нет тех вечерних разговоров, но память о них жива. И, вспоминая вечера своего детства, я иногда сам иду на огонек к кому-нибудь из своих друзей, а двери моего дома открыты для всех, кто захочет придти ко мне для вечернего разговора.
* * *
Я СЛУЖИЛ ПРИ МАРГЕЛОВЕ
…Однажды в кругу друзей мне довелось рассказывать о своей службе в воздушно-десантных войсках, о парашютных прыжках с аэростата и с различных самолетов, об учениях и марш-бросках, об отцах-командирах и в том числе, конечно же, о нашем командующем в те годы генерале Василии Филипповиче Маргелове.
И мои друзья мне посоветовали обо всем этом написать. Особенно о генерале Маргелове. ВДВ, как говорится, «войска дяди Васи».
Я долго размышлял: ну много ли о командующем целым родом войск может рассказать рядовой солдат или сержант? Но потом все же решился: сильная личность всегда оставляет след в памяти любого человека, который на своем жизненном пути ее, эту личность, когда-нибудь встретил.
В архиве моей памяти сохранилось несколько случаев, когда я видел генерала Маргелова, да еще несколько легенд, ходивших о нем среди солдат. О них-то я и решаюсь поведать…
…В армию меня призвали 4 июля 1956 года, когда впервые, пожалуй, была нарушена традиция осенних призывов. Но на то была причина: прямо с призывных пунктов многих из нас в тот год в воинских эшалонах везли на целинные земли Казахстана, где предстояло убирать небывалый по тем временам урожай.
А из бескрайних казахских степей, со станции Шортанды Акмолинской области в ноябре месяце мы уехали в город Псков и стал я служить в 234-м гвардейском Черноморском парашютно-десантном полку 76-й гвардейской Черниговской воздушно-десантной дивизии.
С первых дней службы в полку мы воспитывались на боевых воинских традициях прошлого, в том числе и совсем недавнего: ведь многие наши офицеры и старшины были фронтовиками, а мы детьми фронтовиков.
Гвардейский наш полк был знаменит тем, что происходил из Таманской армии, которая «железным потоком» прошла по Северному Кавказу в годы гражданской войны и тем еще, что полк послужил основой формирования в 1939 году нашей дивизии, в то время просто стрелковой.
К слову сказать, когда 1 сентября 1959 года отмечалось 20-летие 76-й гвардейской воздушно-десантной дивизии, то на торжественном параде мне, тогда старшему сержанту полковой школы, было поручено нести ее гвардейское боевое знамя.
Наименование «Черниговская» дивизия получила в 1943 году за освобождение города Чернигова. А свой боевой путь от Новороссийска и Одессы, через Сталинград, Орел, Чернигов и Брест, через бои в Польше 76-я закончила на побережьи Балтийского моря взятием города Гданьска.
С первых же дней службы в парашютном полку узнали мы и о генерале Маргелове, который был в то время командующим воздушно-десантными войсками, а в недавнем прошлом командиром нашей дивизии.
О нем среди солдат ходили легенды и его очень любили в войсках. Во всяком случае , в нашей дивизии это было. Старослужащие говорили нам, что генералу Маргелову хотели в расположении дивизии даже поставить памятный бюст, да не разрешили власти.
За что его любили? За то, что солдат своих он называл сыновьями и относился к ним по-отечески. Когда он приезжал в полк, например, и шел по городку, то офицеры старались обходить его стороной, а, встретив солдата, генерал, часто бывало, с ним разговаривал, расспрашивал о службе, о родителях. Так же было и на учениях, и на тренировочных прыжках с аэростата на площадке приземления.
Надо сказать, что с точки зрения техники этот прыжок не был сложным: поднимут тебя в «корзине» аэростата на высоту 400 метров, а оттуда, встав на узенький порожек, надо лишь оттолкнуться и прыгнуть вниз. Но вот оттолкнуться-то и было самым трудным, особенно для начинающих: ведь большинство из нас до службы в армии выше второго этажа не поднимались. А тех, кто не мог преодолеть страха высоты и прыгнуть, у нас называли «отказниками».
Однажды с таким «отказником» аэростат спустился к земле, когда на площадке для прыжков находился генерал Маргелов. Он долго говорил с солдатом один на один и тот, забравшись опять в «корзину», совершил прыжок.
Рассказывали еще, что и своих сыновей-школьников генерал заставил прыгнуть с аэростата, несмотря на отчаянное сопротивление жены. Не знаю, так ли было на самом деле, но такая байка среди солдат ходила.
Если же это и была легенда, то она, все-таки, получила реальное воплощение через двадцать лет, когда 5 января 1973 года под городом Тулой состоялось уникальное десантирование БМД– 1 /Боевая машина десанта/ с двумя членами экипажа внутри ее.
Этот способ десантирования являлся давней мечтой генерала. Прыжок был не только историческим, но и смертельно опасным для членов экипажа машины. И генерал Маргелов для его выполнения послал своего сына, офицера-десантника Александра.
Так как же было не любить такого генерала, который вел себя с нами, солдатами, по-отечески, по-суворовски!
Так, однажды, в последний день учений, когда наш полк пешком возвращался в казармы, генерал Маргелов оставшиеся до военного городка двадцать с лишним километров прошел вместе со своими десантниками.
Или еще один известный многим случай, и тоже бывший на учениях, когда генерал Маргелов, увидев на солдате рваные сапоги, и, подозвав к себе начальника тыла то ли полка, то ли дивизии, приказал офицеру снять его хромовики и отдать солдату, а самому надеть солдатские рваные керзовики.
Запомнилась мне и еще одна история, где я сам был участником событьий.
Случилось это тоже в последний день учений. За двое или трое суток до того дня нас выбросили с самолетов далеко от Пскова и мы «с боями» шли до самого города. Последний привал был километра за два или три от наших казарм и надо ли говорить, как мы мечтали о скором отдыхе.
Во время этого короткого привала появилась, вдруг, на дороге машина самого командующего, который недолго о чем-то поговорил с офицерами полка и уехал. А через некоторое время нам дают его приказ преодолеть оставшиеся километры бегом. И вот мы, и так-то еле бредущие, бежим к воротам военного городка, под руки волоча совсем ослабевших. А у ворот городка встречает нас сам генерал Маргелов, рядом с которым полковой оркестр бодро наяривает «Польку-бабочку». Слов нет, было очень тяжко, но все соответствовало известому суворовскому завету, о котором мы знали с детства: «Тяжело в ученьи – легко в бою».
Генерал Маргелов вообще много заботился о физической подготовке парашютистов-десантников. Помимо прыжков у нас были занятия на тренажерах, кроссы, марш-броски, борьба самбо.
Боевое самбо генерал внедрял в своих войсках особенно настойчиво. Приемы борьбы по его приказу мы отрабатывали с подъема до отбоя в любую свободную минуту. Было даже приказано каждому солдату и сержанту носить за голенищем деревянный нож, подобный боевому десантному, позже замененный на резиновый из-за нескольких случаев ранений, и отрабатывать эти самые приемы ежедневно, включая и выходные дни.
Помню, как в очередной свой приезд генерал Маргелов пришел к нам в полковую школу. Курсантов собрали в спортзале, чтобы показать командующему наше умение владеть приемами боевого самбо.
Начальник школы подполковник Крячек отобрал десять самых крепких ребят, в число которых попал и я.
Во время показа приемов мы так отчаянно « работали», что генерал встал со стула и сам остановил схватку. Он подошел и поблагодарил нас. Что, помню, удивило и обрадовало: личную благодарность командующего воздушно-десантными войсками мог получить не каждый.
К тому же генерал Маргелов заговорил с нами. Из той беседы помню его слова о том, что десантник должен уметь делать все, но, главное, хорошо ориентироваться в воздухе. А для этого, говорил генерал, надо здесь на земле уметь, например, крутить на турнике большие обороты «солнце».
Он тут же предложил нам заняться тренировками и, обращаясь к командиру полка полковнику Головко, приказал: каждому, кто исполнит на турнике эти самые обороты, предоставить десять суток отпуска. И добавил для всех нас, присутствующих в спортзале: «А если кого командиры не отпустят, то обращайтесь прямо ко мне».
Что тут началось!...На другой же день во всех полках дивизии солдаты и сержанты ринулись на спортивные площадки и в залы крутить на гимнастических турниках обороты «солнце» /руки разрешалось привязывать ремнями к перекладине/. Все свободное время мы занимались только этим.
А через месяц или два, выполняя приказ командующего, специальные комиссии из офицеров и старшин принимали у нас экзамен.
Генерал Маргелов сдержал свое слово: всем нам, кто прокрутился на турнике хотя бы два раза, был предоставлен десятидневный отпуск, в приказе о котором так и говорилось: «за исполнение крутых /больших / оборотов «солнце».
А еще из той давней беседы с нами генерала Маргелова я помню его воспоминание о недавней войне и что он в те годы какое-то время командовал полком балтийских моряков. Говорил нам еще, что в будущем у воздушных десантников – «крылатой пехоты» – будет другая форма. У нас же была в то время обычная пехотная форма одежды. Отличались мы от других только во время парашютных прыжков и учений.
Думаю, что тельняшки у нынешних парашютистов-десатников появились по воле генерала Маргелова и именно потому, что он во время войны командовал полком морской пехоты.
Василий Филиппович Маргелов был истинно русским боевым генералом. Говорили, что Звезду Героя он получил за то, что одним своим батальоном пленил целую немецкую дивизию, явившись в ее штаб и предъявив ультиматум.
Как и во всякой легенде все было так и не так… В книге «Генерал армии Маргелов» ее автор и сын генерала Герой России Александр Васильевич Маргелов пишет, что звание Героя Советского Союза Василию Филипповичу было присвоено в марте 1944 года «за форсирование Днепра и освобождение города Херсона», когда полковник Маргелов командовал 49-й гвардейской стрелковой дивизией.
Что же касается пленения Маргеловым немецкой дивизии, то это тоже истинная правда. Только на самом деле ему сдалась не одна дивизия, а целых три! Да каких! Это были элитные соединения немецко-фашистской армии, входившие в танковый корпус «СС»: «Великая Германия», «Мертвая голова» и 1-я полицейская дивизия «СС».
А дело было так …
49-я гвардейская стрелковая дивизия завершила свой боевой путь в Австрии. Там 8-го мая 1945 года и застала Маргелова весть о капитуляции Германии. Война для него закончилась.И вдруг 11-го мая командир дивизии получает приказ пленить или уничтожить танковый корпус «СС», находящийся на границе с Чехословакией, так как эсэсовцы задумали сдаться американцам.
Генерал Маргелов сел в свой «виллис» и в сопровождении нескольких офицеров и переводчика поехал в расположение вражеского корпуса. Прибыв к штабу противника, он приказал сопровождавшему его командиру артиллерийской батареи 76-ти миллиметровых пушек: «– Установить орудия прямой наводкой на штаб полка и через десять минут, если я не выйду, открыть огонь по штабу». А находившимся тут же эсэсовцам приказал провести его к их командирам, которым и предъявил ультиматум о безоговорочной капитуляции с сохранением жизни и наград. Эсэсовские комдивы вынуждены были согласиться на капитуляцию, оговорив, что «сдаются только такому храброму и боевому генералу, которого они знали еще по боя под Сталинградом». Эта ночь, по словам Маргелова « была последней в этой проклятой войне».
Утром следующего дня генерал Маргелов принимал капитуляцию эсэсовских дивизий. Как пишет в своей книге об отце его сын Александр Васильевич, «всего было взято…более 32 тысяч военнопленных, в том числе: 2 генерала «СС», 806 офицеров, 31.258 солдат и унтер-офицеров. Трофеи: автомобилей грузовых – 5.874 шт., легковых – 493 шт., танков и САУ – 77шт., минометов 6-ти ствольных – 46 шт., пушек – 120 шт., 16 паравозов, 397 вагонов, большое количество стрелкового оружия».
После же процедуры капитуляции генерал Маргелов, как истинно русский человек и воин, для которого поверженный противник достоин жалости, «отметил» с немецкими генералами это событие, а заодно и окончание войны за походным столом. Те напились до полусмерти и уснули под столом. Может быть именно поэтому генерал Маргелов и не получил обещанную ему вторую Звезду Героя.
Но главное в том, что мы теперь знаем: последнюю точку в Великой Отечественной войне 12 мая 1945 года поставил «бескровным пленением» танкового корпуса «СС» русский полководец генерал Василий Маргелов.
Так что, перефразируя слова известного со школьных лет лермонтовского стиха, генерал Маргелов был «слуга Отечеству, отец солдатам». Именно при воспоминании о нём возникают перед глазами образы Суворова, Кутузова, Багратиона, Скобелева и других русских полководцев.
Таким я его и запомнил, а больше, естественно, никогда не встречал. Но знал, что он продолжал ещё долго служить в нашей Армии.
Летом 1986 года в Вологду на праздник 25-летия Вологодской писательской организации приезжал маршал авиации И.И.Пстыго. Мне приходилось с ним общаться, и в одном из разговоров я спросил Ивана Ивановича о генерале Маргелове. Маршал ответил мне, что знает его хорошо, так как вместе с ним служит то ли в Главной военной инспекции Министерства обороны, то ли в военных советниках.
Эх, если бы такие генералы, как Маргелов, да были в нынешнее время! Не страдала бы наша Русь-матушка. А сейчас, кажется, что за неё и постоять некому. Дай-то Бог, если я ошибаюсь.
Прошло больше сорока лет с тех трудных и счастливых дней моей срочной службы в наших воздушно-десантных войсках, но я и сейчас, вспоминая о них, с гордостью говорю: «Я служил при Маргелове».
«НЕ БОЛЬШЕ ЧЕМ ЗНАКОМ»
…Перечитывая недавно стихи Николая Рубцова, удивительное я сделал для себя открытие: чем дальше мы уходим от времени, в котором жил поэт, тем ближе нам его поэзия, да и он сам…
С Николаем Михайловичем Рубцовым, говоря его же стихотворной строчкой , я был «не больше чем знаком». Но две встречи с ним, которые подарила мне судьба, остались в памяти, хотя с тех майских дней 1969-го года прошло уже более тридцати лет.
Той весной я приехал в Москву на очередную сессию в историко-архивный институт, где учился заочно и в один из дней случайно встретил череповецких ребят – Эмиля Смирнова и Мишу Ганичева, с которыми был немного знаком по городскому литературному объединению. Оказалось, что они тоже приехали на заочную сессию в Литературный институт. Прощаясь, ребята пригласили меня навестить их в институтском общежитии.
И вот, выбрав один из дней между экзаменами, я приехал к ним на улицу Добролюбова. Помню, что весь день мы провели в разговорах, а ближе к вечеру пошли в соседнюю столовую попить пивка.
В столовском зале Эмиль с Мишей сразу увидели знакомую компанию своих ребят-студентов, сидевших за столиком у самого окна, о чем-то спорящих и тоже пьющих пиво.
– Там Коля Рубцов,– сказал Миша.– Пойдем к ним.
Мы подошли к ребятам и прервали на время их громкий разговор. Миша Ганичев представил меня Рубцову как земляка из Череповца и мы познакомились. Николай подвинулся и пригласил присесть рядом. Слева от него сидел, как мне запомнилось, поэт Володя Липатов и по всему было видно, единомышленник Рубцова.
Напротив их пили пиво два или три студента-заочника и, как оказалось, противники Никола в сегодняшнем литературном споре, который тотчас же возобновился. Мне запомнился и почему-то не по имени, а по фамилии только один из них – Шевченко. Он яростнее всех, как мне показалось, нападал на Рубцова из-за каких-то стихов.
Книги Николая Рубцова у меня дома были, стихи его я читал, но наизусть, естественно, не знал ни одного и поэтому все время думал, что Николай может спросить меня о своих стихах, но он лишь вяло отбивался от слов и суждений споривших с ним однокашников. Горячился только его товарищ Володя Липатов, а потом и Миша Ганичев с Эмилем стали помогать ему в этом споре.
Рубцов же больше молчал, наклонив голову, и выглядел каким-то совершенно беззащитным человеком. Мне стало даже его жаль и я, впервые оказавшись в кругу поэтов, чувствовал себя из-за этого как-то неуютно. В то время я был далек от поэзии, судить о стихах не мог, но видел, что Рубцов был прав в этой словесной перепалке.
Но как пиво в наших кружках, закончился скоро и разговор. Мы вышли из столовой и на улице попрощались с Николаем…
Ночевал я в общежитии Литинститута. В тот вечер, помнится, было еще много разговоров и мы легли спать поздно ночью. Утром же пошли в ту самую столовую завтракать.
Вчерашняя компания поэтов, но без Рубцова, уже сидела там за одним из столов в глубине зала. Они все так же шумно спорили, как и вчера. Но мы подходить к ним не стали, а выбрали столик недалеко от дверей.
Миша Ганичев первым увидел входившего в столовую Рубцова и громко сказал нам :
– А вот и Коля пришел!
Я обернулся. Николай Рубцов стоял в дверях и оглядывал зал. Заметно, что он был не такой грустный как вчера и одет по-другому: выглаженный темный костюм, белая рубашка и темный узкий галстук. Так одеваются только по торжественным дням.
Николай подошел к нашему столу и поздоровался с каждым из нас. Мы, конечно же, пригласили его за стол, но Коля отрицательно замотал головой и, наклонившись к нам, сказал:
– Нет, земляки, извините, не могу. Вон, видите, там за столом сидят вчерашние ребята?
Мы закивали головами.
– Так вот, – продолжил Рубцов и резко при этом махнул рукой. – Я сейчас пойду туда и покажу им, что такое настоящий русский поэт!
И Коля решительно направился к шумному столу поэтов.
Больше я его никогда не видел… Только на фотографиях. На одной из них он снят вместе со всеми своими однокурсниками в день окончания Литературного института. Николай Рубцов стоит вторым справа в том самом торжественном костюме. Эта фотография и напомнила мне мою встречу с ним в теплые майские дни шестьдесят девятого года теперь уже прошлого века.
г. Вологда, январь 2002 г.
СЛАВА ТЕБЕ, РУСЬ!
Дон-река несет свои воды в Азовское море, Днепр в Черное, Волга питает Каспий, а Западная Двина течет в Балтику. Но все эти реки берут начало на российской земле, в самом сердце Руси. Все они питаются от ее светлых родников.
* * *
Не надо кричать о любви к России и ко всему русскому. Во всяком таком крике есть что-то фальшивое, ряженое. Русь, Россию надо просто любить. Как любят родную мать, но никогда громко не говорят об этом.
* * *
Есть, существует и действует украинский национальный театр, есть грузинский, узбекский, удмуртский, кумыкский, эстонский и многие другие. А куда делся наш русский национальный театр? Есть ли сейчас в России современная русская национальная опера, балет, драматургия, телевидение? Существует ли вообще сейчас русское национальное искусство?
* * *
Каких только драм и трагедий не пришлось перенести России за долгие века своей истории. Тем более удивительна одна черта русского характера: смеяться над самим собой при любых жизненных обстоятельствах и в любой темноте видеть свет впереди, как усталый путник в ночной тьме видит свет в окошке и идет на этот огонек.
* * *
Как часто бывает коротка человеческая память. Даже на былые трагедии с высоты прожитых лет люди глядят без особого волнения. Конечно, это касается поколений, идущих за теми, кто пережил, например, войну, голод, разруху.
Не случится ли так через много лет с воспоминаниями о последней Отечественной войне, и она не будет восприниматься с болью, как не воспринимается сейчас Отечественная война 1812 года со всеми ее трагедиями и ужасами, которые сопровождают всякую войну, а подлец и преступник Наполеон, виновный в бессмысленной гибели сотен тысяч людей разных народов, возносится до высот чуть ли не великой личности?
* * *
Случайно раскрыл музыкальный энциклопедический словарь издания пятьдесят девятого года на слове "гимн" и сделал для себя открытие.
Государственный Гимн – торжественная песнь Советского Союза – впервые прозвучал первого января сорок четвертого года. Тогда же в сороковые годы были созданы гимны всех союзных республик: Армении, Азербайджана, Белоруссии, Грузии, Казахстана, Киргизии, Латвии, Молдавии, Таджикистана, Литвы, Туркмении, Узбекистана, Украины, Эстонии.
Не было в этом перечне только российского гимна.
Как же такое могло случиться? Кто лишил Россию ее торжественной песни?
* * *
Никогда не скудела талантами земля Русская. Почитайте "Слово Даниила Заточника", написанное им своему князю Ярославу восемьсот лет назад. Оно написано настоящим писателем.
Как образна его речь! Сколько в ней пословиц, поговорок, мыслей! Сколько народной мудрости! Что ни строчка, то золотинка, что ни страница, то россыпь слов и выражений древнерусской речи!
Но более всего поразительна современность "Слова". Да, так написать мог только большой русский писатель. Он им и был – Даниил Заточник, этот "разумом обилен", широко и глубоко образованный человек. Знавший, как и поле вспахать, и как полки уставить на поле битвы, хорошо знакомый с литературой своего времени и книгами древних авторов.
Даниил Заточник, как писал о нем В. Белинский, был "…из тех личностей, которые, на беду себе, слишком умны, слишком даровиты, слишком много знают
и, не умея прятать от людей свое превосходство, оскорбляют самолюбивую посредственность; …словом, одна из тех личностей, которых люди сперва хвалят
и холят, потом сживают ее со свету и наконец, уморивши, снова начинают хвалить". Разве не современно?
