Текст книги "Тайна соборной горы (СИ)"

Автор книги: Александр Грязев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Александр Грязев

ТАЙНА СОБОРНОЙ ГОРЫ

(исторические этюды)

От  автора

Размышляя о русской истории и её месте в сегодняшней нашей жизни, как не вспомнить слова  Александра Сергеевича Пушкина: «Ни за что на свете не хотел бы переменить Отечество, или иметь другую историю, кроме истории наших предков, какой нам Бог её дал».

Эти слова великого поэта звучат заветом для всех поколений  русских людей, в том числе и для тех, кто в прошедшем двадцатом веке на многие десятилетия был отлучен от родной истории. Только с недавнего времени мы стали поворачиваться к ней лицом и возвращение в нашу жизнь сочинений Н.М.Карамзина, С.М.Соловьева, В.О.Ключевского тому подтверждение. Надо думать и верить, что это только начало, ибо отечественная история  богата многими именами писателей, историков, мыслителей, как богата она интереснейшими событиями и неизвестными пока  еще фактами. Поведать людям об этом – вот задача и долг любого писателя-историка.

 Время же нам только кажется долгим, на самом деле оно удивительно сжато, если посмотреть на него с другой стороны. Ежели, к примеру, моего предка, которого тысячу лет назад крестили на Руси, считать первым, то по прямой линии от отца к сыну я буду всего лишь тридцать девятым, а мой сын сороковым в этом ряду. Все мы от того тысячелетнего предка до нас нынешних могли бы уместиться в одной комнате…

 Человеческую жизнь можно сравнить с кольцом, и тогда она –  звено в бесконечной жизненной цепи. Вот об этом, о людях прошлого и их судьбах, а через них и о судьбе Отечества и пишутся исторические рассказы и повести, в основу которых почти всегда ставится нравственный поступок человека.

Но есть ещё жанр документального исторического рассказа. Обычно это короткие этюды, миниатюры, зарисовки или  «архивные записки», в основе которых лежит документ или воспоминание о прошлом. Ведь и коротким рассказом поведать можно о многом.

Думаю, что каждый человек в своей жизни соприкасается  с архивными материалами. Это может происходить в музее, государственном архиве, или в своем личном, домашнем, где хранятся старые письма, фотографии, грамоты, справки и прочие семейные реликвии. Если же у человека нет личного архива, то с ним всегда архив его памяти.  И документ и память смогут перенести нас в  то время, в котором  жили и творили наши предки. Любой архивный документ в первую очередь является свидетелем прошлого, а известно, что без знания прошлого невозможно творить настоящее и думать о будущем, любить ту землю, на которой ты родился и живешь, где будут жить твои дети и внуки. История России – часть нашей духовной культуры, без которой немыслима жизнь народа во все века, а в нынешнее время подъема самосознания русского человека она особенно необходима.

Изучение истории наших предков и передача исторических знаний другим людям – достойное дело всякого  истинного сына Отечества.

Слово и слава предков

«В лето 7163-го. Октября в 18 день на память святого апостола и евангелиста Луки поставили единодневный храм во имя всемилостивого Спаса Смоленского на Вологде, на старой площади, а начали рубить против 18-го числа октября в нощи в 6-м часу, а клали светочи и, зажигав скалы на батогах, светили светло, а срубили за два часа до дни, а сомшили в два часа, а святить начали в 5-м часу дня, а осветили в последнем часу дни»…

Так записал вологодский летописец о событии, случившемся в его родном городе осенью 1655 года. О  событии, какого не было на Вологде ни до, ни после сего лета.

За год до этого пришла на Русь моровая язва. Опустела Москва: одни люди вымерли, другие разбежались по деревням. Но вымирали и деревни, и целые города. О размерах трагедии можно судить по докладам царю о числе живых

и умерших в российских городах. Вот небольшой отрывок из этого списка:

«…в Туле умерло 1808, осталось 760 мужского пола; в Переяславле Рязанском умерло 2583 человека, осталось 434».

Не миновала беда и Вологды. Ровно через год после Москвы чума пришла и сюда. Болезнь косила людей сотнями. Опустели лавки посадских людей на Торгу и Ленивой площади, на гостином дворе и у городских ворот. Заколачивались зараженные и вымершие дома на городских улицах Соловецкой и Покровской, Рождественской и Пятницкой, в стрелецкой слободе и за рекой  Вологдой на Мироносицком берегу у судовых пристаней. Живые не успевали погребать умерших. Целых семь недель собирала свою черную дань моровая язва в Вологде.

Мы не знаем и гадать не будем, кому первому из вологжан пришла в тот горький час мысль воздвигнуть миром в один день храм во спасение от морового поветрия, но ее подхватили все, оставшиеся в живых горожане и назначили день построения церкви – 18 октября.

Накануне к вечеру на старую Сенную площадь стал собираться народ со всего города и подгородных деревень. Каждый хотел принять посильное участие в деле. Подвозили бревна и доски, тесали и рубили дерева. С наступлением полной темноты сотни горожан зажгли "светочи" – берестяные и смоляные факелы. Стало светло, как днем, и при этом свете плотники рубили храм всю ночь, завершив его за два часа до восхода солнца.

Утром новорубленую церковь украсили иконами и церковной утварью из других городских храмов, а с полудня тогдашний архиепископ вологодский и великопермский Маркел начал творить службу по освящению храма, закончив её к вечеру. Тем и завершилось сооружение в Вологде Спасообыденной церкви, одной из немногих на Руси ей подобных. "И оттого дни мор на Вологде перестал быть"… – записал летописец.

Но вологжане дело на этом не закончили. В честь сего великого творения изограф Сумароков по их просьбе написал так же за один день икону Спаса Всемилостивого в новый храм. А горожане составили "обетный приговор", в котором обязались сами и наказывали потомкам своим хранить как святыню Спасо-обыденный храм и обеспечивать его жизнь "из мирского ларца, своими мирскими деньгами". В этом поклялись и "обещались все вологжане посадские люди есмя по своему мирскому обещанию, ныне да и впредь детям и внучатам нашим и кто будет по нас на Вологде посадские люди по вся годы"…

Приговор отнесли в Софийский собор с наказом хранить и помнить вечно. Нельзя не помянуть имена тех, кто писал завещание. Вот несколько из сотен подписавшихся: Третьяк Желвунцов, Первой Катромец, Дружина Михайлов, Замятня Евдокимов, Евсевей Носков, Третьяк Яковлев, Иван Вага, Ждан Михайлов, Томило Пушник, Акила Карпов, Семен Стоумов, Якимко Городчиков.

Сыновья и внуки тех вологжан свято хранили и соблюдали наказ предков заботиться о благосостоянии храма. Так, когда через сорок лет деревянную и слишком маленькую, да к тому же приходящую в ветхость церковь, решили заменить на каменную, то старое здание не разрушили. Во все долгое время  стройки она находилась внутри воздвигаемого каменного храма и в ней постоянно отправлялась служба.

И через сто, и через двести лет в Вологде 18 октября был днем воспоминания об избавлении города от чумы.

…"Благодарные потомки, – пишет в 1868 году один из вологжан, – не оставляют творить память страшного посещения и славного избавления предков. С тех пор каждодневно на сем месте в настоящий день совершается церковное творчество… Честь и слава благочестию потомков, свято сохраняющих память"… Так делали благодарные потомки еще в начале века нынешнего.

А неблагодарные потомки, поправ память предков, в 20-е годы в обезображенном ими же храме открыли "дом искусств". В 300-летнюю годовщину городской святыни там работал кинотеатр.

Но ещё большую неблагодарность совершили нынешние вологжане. В 1972 году они снесли собор с лица земли. Очевидцы помнят, как не хотел погибать храм и долго не поддавался рукам разрушителей. Тогда они с танками и динамитом пошли на него в атаку. И храм был разрушен до основания. За что? Почему? Ради чего? Нет ответа на эти вопросы. Ибо место, где стоял храм, залили асфальтом и разбили цветочную клумбу. Разрушить и ничего не создать! Вспомним историю: так поступали только варвары. Но разве память народную можно разрушить или стереть с лица земли?

Человеческая жизнь или жизнь целого народа пишется сразу на чистовик и в ней ничего нельзя переписать заново, нельзя возвратиться назад. Каждый прошедший миг жизни сразу же падает в Лету, ту самую легендарную реку забвения, которая, по словам поэта, "уносит все дела людей". Так ли? Так да не так.

Ибо дело, претворенное в Слово, в звуки музыки или картину живописца, в камень храма или бронзу ваятеля, живет века и даже тысячелетия. Самым долговечным и крепким, как ни странно, остается Слово. Можно уничтожить храмы, картины, памятники, дома, забыть музыку – что всё уже и было в истории человечества. Но нельзя уничтожить Слово. Можно даже сжечь книгу, в которой оно напечатано, но Слово останется, ибо это память рода и всего народа, к которому принадлежит человек.

Пусть неблагодарные потомки танками и динамитом снесли храм Спаса Обыденного, но они память народную не уничтожили. Она осталась в Слове тех, кто писал послание своим потомкам, говоря с ними через века. Так что дело созидателей и имена их остались в памяти, а значит, и в жизни человеческой. Имена же разрушителей храма действительно канули в Лету и вполне достойны забвения.

В будущем, когда состоится суд над разрушителями старой Вологды, он вынесет частное определение в адрес остальных вологжан. За молчание. За то, что замкнув уста, взирали на творимое святотатство и тем помогали разрушать созданное веками. За соучастие.

Ведь рядом с храмом Спасообыденным стояли некогда еще два собора, которые тоже снесены с лица земли, а под Вологдой, незадолго до взрывов и танковой атаки на бывшей Сенной площади, уничтожена была церковь святых Кирика и Улиты, где летом  1917 года венчался великий русский лирик Сергей Есенин. Из ее кирпичей построили свинарник.

И всё это творилось на глазах ныне живущих поколений! На глазах "молчаливого большинства".

Разрушители старой Вологды (архитекторы, проектанты, городовые чиновники) творят своё чёрное дело и сейчас, когда пишутся эти строки. Они сносят деревянные дома и на их месте ставят каменные "монстры". При этом они даже вторгаются в заповедные, охраняемые Законом кварталы старого города, то есть преступают этот Закон.

Разрушители старой деревянной Вологды, выступая против её не-многочисленных защитников, спекулируют на тяжелых условиях проживания  в деревянных домах по части удобств. И жителей, дескать, надо переселять в благоустроенные квартиры.

Но кто же против переселения жителей деревянных домов в новые квартиры?! Только почему же при этом надо ломать сам дом? И почему условием переселения из деревянного дома становится только его снос? Почему на месте деревянных домов в центре города вырастают пятиэтажные солдатские казармы? Разве мало для них места на окраинах?

Есть ведь другой вариант, который предлагают защитники старой Вологды: всех жителей деревянных домов переселить в благоустроенные квартиры. Дома же, оставленные ими, возобновить, благоустроить и вновь заселить теми, кто этого желает. Всякий другой путь ведёт только к разрушению. Но зачем же идти варварским путем?

Не лучше ли вспомнить слова великого Пушкина: "Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно; не уважать оной есть постыдное малодушие".

Старая деревянная Вологда – слава наших предков.

Доколе же мы будем малодушны и молчаливы?

Ермак – вологжанин?

Кто из нас не знает о Ермаке?

Много песен, преданий и легенд сложил наш народ о своем сыне, с именем которого связано начало освоения Сибири. Но та легенда, встреченная мною в "Вологодских губернских ведомостях" за 1898 год была для меня неожиданна: в статье известного в прошлом историка г. Тотьмы В. Т. Попова на основе народных преданий сделано предположение, что Ермак Тимофеевич был выходцем из Тотемского уезда Вологодской губернии.

Известно, что биографическими данными о Ермаке историческая наука располагает малыми, да и те во многом противоречивы. Одни историки считают, что Ермак был донским казаком. Другие же утверждают, что он был уральцем и называют его Василием Тимофеевичем Алениным. А в доказательство тому приводят сибирское сказание, в котором говорится о деде Ермака Афанасии Григорьевиче Аленине – посадском человеке города Суздаля и о его детях Родионе и Тимофее, которые ушли на реку Чусовую. Один из детей Тимофея – Василий стал впоследствии атаманом вольных людей на землях Строгановых и был "прозван" Ермаком.

В Тотемском уезде Вологодской губернии существовало когда-то, а может существует и сейчас, свое предание о Ермаке Тимофеевиче.

В. Т. Попов рассказывает о том, что "сохраняется среди населения Вожбальского сельского общества, находящегося в тридцати верстах от уездного города Тотьмы, такое предание: отец Ермака Тимофей жил в их местности на починке Тимошкино, который от его имени и получил свое название, а Ермак жил в деревне Слободе в 2,5 верстах от починка (деревня Слобода до сего времени имеет добавочное название Тимошкинской). В деревне Пахтусове, того же общества, есть предание, что Ермак жил некоторое время около их деревни на починке, который по его имени до сего времени называется Ермаково. Ермак и отец его любили петь песни и, по выражению крестьян, "часто спевались". Оба они, занимаясь разбоем, ушли в дальную сторону"…

На своем месте жительства в деревне Слободе они оставили "трех крестьян с семьями, потомки которых и живут в этой деревне, имеющей уже ныне более 120-ти душ обоего пола. Все домохозяева деревни Слободы Тимошкинской действительно потомки переселившихся семей".

В. Т. Попов сообщает рассказы и о других исторических фактах, касающихся легендарной личности Ермака. Так, еще в 1864 году хранилась у дьякона Иасафа Тихомирова, того же сельского общества, "старинная рукопись о Ермаке". Следы ее утеряны.

Как же попал Ермак Тимофеевич к известным уже в то время промышленникам Соли Вычегодской Строгановым и был нанят ими для защиты их сибирских владений от набегов татарских отрядов хана Кучума?

Дело в том, что под Тотьмой издавна существуют соляные варницы, среди которых были варницы, принадлежавшие в XVI веке тоже Строгановым – родственникам сольвычегодских. Поэтому "весьма возможно, что они, зная лично Ермака, его отвагу и удаль, посоветовали ему отправиться когда-либо в Сольвычегодск  к  знаменитым родственникам".

В то самое время, когда были сделаны все эти записи о Ермаке, т.е. в самом конце прошлого века, в Тотьме, в доме потомков знаменитого тотьмича И. А. Кускова, хранился "весьма древний на холсте писанный масляными красками портрет с надписью сбоку: "Ермак Тимофеевич". Портрет, по преданию, принадлежал проживавшему долгое время в Сибири и Америке предку Кусковых И. А. Кускову, умершему в Тотьме тому 75 лет, именно в 1823 году. Ермак изображен на портрете в среднем возрасте, с небольшими усами и бородой, с копьем в руке, не в виде вооруженного русского воина XVI века, а в шляпе с перьями и в одежде вроде кафтана. Один из священников г. Тотьмы Александр Миролюбов удостоверяет, что точно такой же, как у Кусковых, портрет Ермака

с надписью он видел назад тому около сорока лет в г. Вологде, в доме священника Сперанцева".

И, наконец, последнее, что, по мнению автора, представляет интерес, – вера местных жителей в то, что Ермак их земляк.

"Так, например, – пишет В. Т. Попов, – я имел случай говорить об этом в нынешнем году с одним престарелым неграмотным крестьянином Вожбальского общества, и на вопрос мой, в какое время жил у них Ермак, старик ответил: при царе Грозном, а на другой вопрос: что же Ермак сделал особенное, я получил ответ, что Ермак завоевал Сибирь…"

Такая вот легенда. Согласимся, что в ней нет ничего неправдоподобного: ведь Вологодская земля славна многими именами землепроходцев, которые вскоре после Ермака от берегов Сухоны и Северной Двины прошли через всю Сибирь

до Тихого океана и американского берега.

Среди этих "колумбов русских" устюжанин Семен Дежнев, открывший пролив между Азией и Америкой.

Его земляк Ерофей Хабаров первым в Ленском крае на берегах Киренги занимался хлебопашеством и добычей соли в устье Куты, а потом первым же открыл путь на Амур и составил описание Амурского края.

Владимир Атласов, из того же Великого Устюга, первым описал Камчатку.

От него узнали русские люди о неведомых ранее Аляске, Курильских островах

и Японии.

Первым открыл Алеутские острова устюжанин Михаил Неводчиков, а устю-жанин же Василий Шилов те острова описал.

Тотьмич Иван Кусков основал в Калифорнии на тихоокеанском берегу русское поселение форт Росс.

А Василий Поярков, Федот Попов, Михайло Стадухин, Василий Гусельников по прозвищу Скорая Запись… Да разве всех перечислишь?

Так не вологжанин  ли и Ермак Тимофеевич?.. А что?

Очень даже может быть!

Строптивые кадниковцы

Владетельница престола российского императрица Екатерина Вторая, для лучшего управления своими подданными решила провести большую реформу.

Для сего великого дела под ее руководством был разработан и ею утвержден законодательный акт – "Учреждение для управления губерний Всероссийской империи".

Указ императрицы был длинен: первые двадцать восемь глав его она утвердила 7 ноября 1775 года, а последние три главы – четвертого января 1780 года. Но в то же время указ был и короток: многим российским селам и посадам приказано быть городами.

В том же 1780 году января 25 дня дан был Сенату именной ее величества указ "Об учреждении Вологодской губернии и о переименовании некоторых селений городами".

Сим указом учреждалось обширное Вологодское наместничество из трех провинций или областей: Вологодской, Великоустюгской и Архангельской. Приказывалось "все сии области составить из следующих городов и их уездами,

а именно: к Вологодской принадлежать будут 5 городов: Вологда, Тотьма, Вельск, Грязовец и Кадников… Вследствие чего все те селения, в коих городам быть назначено, переименовать городами и все города учредить…"

Одним из новых городов под Вологдой учреждался Кадников. В ту пору стояли на том месте, как говорят исторические источники, две деревеньки: Борисово и Кадниково. Борисово сгорело, а деревне Кадниково и надлежало по высочайшему указу императрицы стать городом.

Как и положено в таких случаях, направлен был из губернской Вологды в новый город свой городничий, построена тюрьма и присутственные места для чиновного люда. Даже свой воинский гарнизон образовался из двадцати трех солдат с гарнизонным начальником.

Тем же указом утверждался и герб города, на котором изображена была "Кадка, наполненная смолою, в серебряном поле, означающая имя сего города;

а наполнена смолою для того, что жители сего города и всего уезда оною производят знатный торг".

Словом, все было в городе Кадникове. Не было только самого главного: городских жителей.

А случилось вот что.

Крестьяне деревни Кадниково и близлежащих деревень давно знали по слухам, что на их месте жительства учреждается город: не зря строили в деревне присутственные места и острожную избу. Знали, с тревогой ждали этого события и боялись.

Как исконные земледельцы, они хотели жить по своей воле и боялись, что их оторвут от земли и заставят заниматься непривычными для них городскими делами.

Поэтому когда городничий Кехлер собрал через старост всех жителей на мирской сход и зачитал указ императрицы, толпа кадниковских крестьян ответила ему долгим молчанием. А когда городничий объявил, что в городе надлежит быть магистрату, а в него надо выбирать бургомистров и ратманов, то мужики и вовсе духом упали. Городничий сам немец и слова какие-то немецкие говорит, совсем непривычные для русского деревенского слуха.

Но стоило Кехлеру предложить собравшимся заходить в казенный дом и записываться в городских жителей, то мужики в толпе вдруг зароптали.

Из толпы послышались крики:

– Не надо нам ничего!

– Хотим жить по старине!

– На земле хотим жить!

– Как деды и прадеды!

– Мещанами быть не хотим!

Как ни увещевал собравшихся городничий, а кадниковцы не желали становиться горожанами и записываться в мещанство. Народ с городской площади стал расходиться и вскоре на высоком крыльце дома присутственных мест остался один городничий Кехлер с немногими чиновниками.

Это был явный непорядок. А поскольку тем же законом о губерниях в отдельной статье "О городничем…" ему предписывалось "отправлять должность свою с непоколебимою верностью к службе императорского величества,

с доброхотством и человеколюбием, с осторожною кротостью, без ослабления во всех делах и с непрестанным бдением, дабы установленный порядок всеми и каждым в городе сохранен  был в целости", то на другой день в наместничес-

кое правление полетел рапорт, в котором городничий подробно рассказал о случившемся в его городе неповиновении кадниковцев.

В свою очередь и крестьяне свой мирской приговор в совестный суд подали,

а тот рапортовал в Вологду, «что по неимению в городе Кадникове купечества, совестного суда судье, равно же и мещанам к выбору и баллотированию приступить не можно; что же касается до записи вновь определенного мещанства в купечество, то по неимению в Кадникове и в прочих селениях капитальных и прожиточных людей, в купечество к записке охочих не оказалось; сверх же того, если у них повелено будет отрешить хлебопашество, то и мещанской должности по недостатку их имущества нести они будут не в состоянии…»

Дело о неповиновении кадниковцев указу императрицы тянулось долго и разбиралось на специальном заседании Вологодского наместнического правления 10 июня 1781 года.

Решением правления прежние указы подтверждались и предписывались к непременному исполнению. Тем же решением в город Кадников направлен был председатель губернского магистрата князь Урусов с тем, чтобы он "по прибытии в Кадников, собрав всех записывающихся в купечество и мещанство обывателей обще с тамошним городничим вразумил их, что учреждение магистрата есть такое благо, которым ее императорское величество соизволяет утвердить на всегдашнюю их пользу, что сообразуясь сему высочайшему соизволению предписанное число членов во присутствии его выбрали немедленно… Если же паче чаяния (чего, однако-ж, правление никак не ожидает) и за сим окажутся они неисполненными, то объявить им, что за столь дерзновенный их поступок, не соответствующий монаршему соизволению, приведены они будут к повиновению строгостью закона".

12 июня 1781 года князь Урусов был уже в Кадникове и сразу же приступил к исполнению порученного ему дела, где уговорами и посулами, а где и "задерживанием под стражею". В своем докладе наместническому правлению князь сообщал, что "крестьяне Кадникова и приписанных к нему с. Среднего погоста, Борисовского, Заречья, Фаломеева, Исаковского, Чурилова, Лысьей Горы, Даниловского…, раскаясь в прежнем своем ослушании пришли в повиновение и объявили свое желание быть в кадниковском мещанстве".

Прошли выборы и в городской магистрат, бургомистрами которого стали Иван Григорьев и Иван Иванов, а ратманами бывшие судьи совестного суда Иван Сидоров, Иван Иванов да Сергей Борисов и Яков Егоров.

Победой кадниковцев в этом деле можно считать оставление за ними общинной пахотной земли и выгонов.

Но все же не все кадниковцы поддались на уговоры губернского и местного начальства. Так, в селе Степановском записался в мещане один лишь староста. "Прочие с. Степановского и д. Тенкова, – пишет в своем рапорте князь Урусов, – по многим моим увещеваниям и задерживанием под стражею от прежнего своего ослушания не отвратились, а явились и ныне ослушными с тем объявлением, что они недовольны и к выбору судей не приступают и в мещанах быть не соглашаются".

Убежище  Москвы

В первой половине сентября 1812 года в Вологду пришло известие о вступлении французских войск в Москву. К этому времени город был уже заполнен тысячами беженцев из разных губерний России.

Будущий декабрист Дмитрий Завалишин в своих воспоминаниях так писал

о пребывании в Вологде в 1812 году (ему было тогда около десяти лет):

"Вологду мы нашли набитую уже битком приезжими, удалившимися из губерний, ближайших к Москве и Петербургу… Живо помню и до сих пор глубоко поражавшие меня сцены у церкви Спаса Обыденного… Помню очень хорошо, что всегда не только сама церковь, но и вся площадь перед нею бывали сплошь набиты народом и там, при совершении ежедневного молебствия об избавлении от врагов, вид коленопреклоненного, оглашающего площадь рыданиями народа производил на меня потрясающее, никогда не изгладимое впечатление.

Общее отчаяние после взятия Москвы было тем сильнее, что никому уже не доверяли: везде видели несомненные доказательства измены, приводя даже слова, будто бы сказанные самим Бонапартом, что у русских стены (народ) крепки, да столбы (вожди) слабы…"

Из московских знаменитостей в Вологде пережидали военную грозу поэты князь П. А. Вяземский, Ю. А. Нелединский-Мелецкий, профессор Московского университета Христиан Шлецер и знаменитый врач Рихтер.

П. А. Вяземский вел из Вологды обширную переписку, и по ней мы можем сейчас представить себе жизнь Вологды того времени.

К. Н. Батюшков писал Вяземскому в свой родной город из Нижнего Новгорода, куда привез из Москвы свою тетушку Екатерину Федоровну Муравьеву: "Я обрадовался твоему письму, как самому тебе. От Карамзиных узнал, что ты поехал в Вологду… Познакомься с моим зятем и полюби его: он добрый человек и меня любит, как брата".

Речь здесь идет о Павле Алексеевиче Шипилове, который был женат на сестре Батюшкова Елизавете Николаевне.

"Мы скоро познакомились и сблизились с ним и сестрами Батюшкова", – вспоминал потом Вяземский, который так объяснял свой приезд в Вологду: "Выбор мой пал на этот город потому, что в Вологду ехал наш знакомый знаменитый московский врач и акушер Рихтер. Жена моя была беременна первым своим ребенком и вскоре должна была родить. В ожидании родов ее Рихтер просиживал у нас целые часы и в комнате перед спальней ее писал известное свое сочинение о медицине в России ("История медицины в России")".

О том, что первый сын П. А. Вяземского родился в Вологде, мы узнаем из письма к нему известного русского историка и писателя Н. М. Карамзина от

16 октября 1812 года:

"Любезнейший князь и княгиня! От глубины сердца радуюсь и поздравляю вас с рождением любезного сына… Вот новый источник сладчайших удовольствий здешней жизни. Рождение вашего Андрюшки останется навсегда памятным… Дай бог, чтобы родильница и рожденный были совершенно здоровы и чтобы Вологда впоследствии времени не напоминала вам ничего, кроме приятного!.."

В те годы жили в Вологде и свои знаменитости. Так архиепископом Вологодским был в то время известный писатель, автор "Словаря русских писателей", философ и историк, друг Державина Евгений Болховитинов. Это ему посвятил Гаврила Романович свое знаменитое стихотворение "Евгению. Жизнь звонская".

Губернским прокуратором служил тогда в Вологде известный поэт и переводчик, издававший в свое время в Петербурге журнал "Любитель словесности" Николай Федорович Остолопов. Он был также дружен с Державиным, которому посвятил еще в 1803 году написанную и изданную в Петербурге повесть "Евгения или нынешнее воспитание".

В интересных беседах с ними часто и проводил время Вяземский. Вспоминая их, Петр Андреевич рассказывал, как однажды он прочитал Остолопову письмо своего друга А. И. Тургенева, в котором было какое-то "счастливое и пророческое выражение". Вологодский поэт сразу же написал свое стихотворение, закончив его так:

"Нам зарево Москвы

Осветит путь к Парижу".

«Таким образом, – писал Вяземский, – в нашем вологодском захолустье выведен был ясно и непогрешительно вопрос, который в то время мог казаться еще весьма сомнительным и в глазах отважнейших полководцев и в глазах дальновидных политиков. Недаром говорят, что поэт есть вещий. Мог ли Наполеон вообразить, что он имел в Остолопове своего злого вещего и что отречение, подписанное им в Фонтенбло в 1814 году было еще в 1812 году дело уже предрешенное губернским прокурором в Вологде».

Осенью 1812 года в Вологду начали прибывать и пленные французы. "В прогулках моих по Вологде, – вспоминает Вяземский, – встречал я часто пленных французов в самом жалком и бедственном виде. Зима была жестокая, а одежда и обувь их были совершенно летние. Сострадая к их положению, я открыл подписку для сбора некоторой суммы денег на покупку им тулупов, теплых рукавиц, валенок и проч. Я очень был рад тому, что русские штыки, русские пушки и русские морозы истребляют на русской земле вооруженных французов. Но, следуя русской пословице, так хорошо выражающей русское чувство: "лежачего не бьют", я не видел патриотической потребности и обязанности добивать и домаривать обезоруженных французов, находившихся в плену под крепким караулом. Несчастным была оказана посильная помощь. Вследствие того и познакомился я с некоторыми французскими офицерами, приходившими ко мне с выражением своей признательности".

Об этом же пишет и вологодский историк Фортунатов: "В Вологду в то время приходила почта раз в неделю. С лихорадочным нетерпением ожидали все получения газет и вестей из Петербурга. Покойный отец мой рассказывал, что каждый почтовый день стояла куча народа около лавки купца Коровникова, получавшего газеты. В числе слушателей были и пленные французы, коченевшие от русского мороза. Отцу моему, возвращавшемуся из гимназии мимо этой лавки, не раз приходилось переводить для французов газетные известия о бегстве Наполеона из России".

Но Вологда в 1812 году была не только убежищем для людей. Сюда тогда же, как сообщает тот же Ф. Фортунатов, "привезена была из Москвы святыня: патриаршая, соборная, Троицко-Лаврская и некоторых других монастырей ризницы с патриаршей библиотекой, делами московской консистории и синодальной конторы".

Все эти московские ценности были помещены в одной из церквей Спасо-Прилуцкого монастыря и хранились там "в течение с лишком двух месяцев, с 3 октября до 12 декабря".

Об этом еще в 60-х годах прошлого века напоминали некоторые детали. Так, однажды, во время ремонта келий, где жили "лица, доставившие в Прилуцкий монастырь Московскую святыню", были найдены стихи, написанные карандашом на оконном косяке. Их автор – угрешский игумен Павел писал:

В то время, в грозную для церкви ту годину

Как новый Юлиан в надменности своей,

Безбожною рукой коснулся алтарей,

(Разбойник, взяв царя подложную личину).

Как сорван крест Христов с Ивановской главы,

Как града жители от буйств врага страдали,

(Их крыло рубище – тирана вечный стыд)

В то время в сих стенах спокойно пребывали

Игумен и архимандрит.