Текст книги "Санктпетербургские кунсткамеры, или Семь светлых ночей 1726 года"

Автор книги: Александр Говоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

И они двинулись к вольным домам беспечной гурьбою, за ними двигались слуги, обремененные фляжками, шпагами, масками господ. Позади всех брел Максим Тузов.

– Ну и что Остерман? – теребили товарищи Антиоха. – Продолжай! Что он там еще вытворил при дворе?

Антиох отстал, пошел рядом с задумчивым Максютой.

– Вы правда не боитесь вновь идти в этот дом? Максюта шел, ничего не отвечая. Низко пролетела птица, ждала наступления ночи. А ночь так и не приходила, вместо нее в просторах бледного неба выплыл двурогий полумесяц.

7

Сэр Клэдьюс Рондо, секретарь английского посольства, ничего так не любил, как аристократический выезд. За годы службы в России ему удалось через бухарских купцов не просто купить, а буквально из-под земли выкопать чистокровных рысаков, стройных, словно спутники Аполлона.

А коляску, легкий фаэтон с колесами, огромными и прозрачными, послал ему всесильный случай. Светлейший князь Меншиков заказывал эту коляску в Версале, что недоступно даже для самых могущественных заказчиков, но для светлейшего князя все доступно.

Он готовил этот фаэтон для свадьбы старшей дочери с польским князем Сапегой, но, пока фаэтон в разобранном виде плыл в Санктпетербург, политическая конъюнктура переменилась. Колесо Фортуны вознесло светлейшего князя на такую высоту (хотя, казалось бы, выше уж и некуда!), что князь замахнулся на другого жениха. И жених тот был великий князь Петр Алексеевич, внук государыни.

Какой уж тут фаэтон! Тут подавай выездную карету с императорскими гербами. И сэру Рондо удалось попасть под счастливое настроение светлейшего князя, хотя светлейший и тут ухитрился извлечь выгоду, продав фаэтон дороже, чем он обошелся ему самому.

И теперь, казалось бы, ничто не мешало сэру Клэдьюсу Рондо запрягать в дивную коляску шестерых красавцев, да не так, как делают глупцы русские бояре – цугом, то есть гуськом. Нет, запрягать именно так, как это принято в старой доброй Англии – в три пары, и ездовой чтоб сидел отнюдь не на каждой лошади, как у русских. Чтоб лишь на переднем выносной сидел мальчик-форейтор с мелодичным рожком.

И зашуршали бы колесами по мелкому гравию, а стройные ноги рысаков перемежались бы в размеренном беге.

Однако для полного торжества ему недостает двух обстоятельств, которые иному, незнакомому с аристократической ездой, могут показаться несущественными, но он, гордый Клэдьюс Рондо, отпрыск обедневшей, но знаменитой рыцарской фамилии, не может без них себя счастливым почитать.

И первое то, что он, увы, не посол. И даже не посланник и не полномочный министр. Посол покинул Санктпетербург шесть лет тому назад, в знак протеста против принятия царем Петром императорского титула. С тех пор пустующим сим учреждением, английским посольством, управлял он, Клэдьюс Рондо, эсквайр. С тех пор он сумел понатореть в лабиринтах высокой политики и превратиться из полунищего клерка в преуспевающего дельца.

Но знает отлично сэр Клэдьюс Рондо, резидент, что стоит перемениться политической обстановке, а она теперь меняется весьма своенравно, старая Англия признает русскую монархию императрицей и пришлет в Санктпетербург посла, но это будет, конечно, не он, сэр Рондо, а какой-нибудь одряхлевший потомок герцогских фамилий, успевший надоесть при сент-джеймском дворе.

Второе же обстоятельство вообще невероятно. Оно заключается в том, что в Санктпетербурге негде и некому показывать классическую езду.

Царь Петр основывал столицу свою наподобие любимой им Голландии, Амстердама, где в коляске шестериком тоже не накатаешься – всюду каналы и каналы. То же и в Санктпетербурге – либо уже каналы прорыты, либо, что еще хуже, роются. Везде беспорядочные кучи песка да кирпича. А где не роются там лес стеной стоит. Едешь, а угрюмые мужики с лопатами шапки хоть и снимают, но глядят как волки.

Но он, сэр Рондо, который чтит себя старым санктпетербуржцем, отыскал себе и здесь хоть небольшое, но славное место для езды.

Когда солнце клонится к закату и смола на бортах кораблей перестает пузыриться от пекла, распахиваются створки ворот посольского двора и кони английского резидента выкатывают несравненную коляску. Промчавшись мимо публики, которая в масках и с тросточками гуляет возле Исаакия Далматского, вышколенный кучер направляет бег коней вдоль Адмиралтейства. Скорость нарастает, лошади выгибают лебединые шеи, форейтор дует в рожок, будя предвечернюю тишину.

Сэр Рондо удовлетворенно откидывается на подушки, видя, с какой завистью смотрит ему вслед какое-то боярское семейство, которое на пристани усаживается в свою фамильную лодку с гербами.

Прокатив мимо дворцов, коляска возносится на горбик моста через канавку, и сэр Рондо здесь почтительно снимает шляпу. Здесь высокие окна покоев, в которых скончался царь Петр. Бр-р! Сэр Рондо и сейчас содрогается от ужаса, вспоминая, как кричал умирающий император в ту кошмарную зиму, как слышен был в окрестных переулках его отчаянный крик.

Он был, конечно, враг того королевства, которое представлял сэр Рондо. Но это был лев, не чета всем нынешним лисицам, и даже иметь такого врага было почетно.

Сверкая спицами, фаэтон катится мимо аккуратных домиков Немецкой слободы, где чинные бюргеры с трубками в зубах спешат встать и поклониться. Вот и огромнейшее поле – Царицын луг, именуемый иногда Марсовым, поскольку там производятся экзерциции и прочие военные ристания.

По краям Царицына луга виднеются хилые домики русских слобод, а посреди высится нелепый мрачный куб, черный амбар, в коем сокрыт Голштинский глобус, одно из чудес новооснованной столицы. Глобус тот, высотой В два человеческих роста, может вращаться, показывать ход небесных светил и прочие трюки, для простодушных русских удивительные.

Подумав так, сэр Рондо улыбается и переводит взгляд I другую сторону, где у слияния Мойки и Фонтанки виден Охотничий павильон, весь в завитушках, похожий не то на пасхальный кулич с кремом, не то на шкатулочку, в которой дамы прячут свои интимные тайности.

Если вы, однако, полагаете, что сэр Рондо, и его шесть рысаков, и его респектабельный кучер, и его форейтор с рожком, и его негр на запятках, все это движется, подчиненное только идее себя показать и людей посмотреть, вы заблуждаетесь жестоко. У сверхвеликолепного выезда есть и сверхважная цель. И цель эта – Охотничий домик в самом конце аллей Итальянского сада.

8

"Э! Так вот это кто!" – воскликнул про себя сэр Рондо, различив в полутьме павильона джентльмена, который его ожидал. Это был низенький, живенький, учтивый южанин с любопытствующими черными глазками.

Уже давно сэр Рондо получил уведомление по тайным каналам, что к нему прибудет совершенно полномочный, хотя и конфиденциальный представитель короны для дачи особых указаний. А сегодня утром этот уже прибывший конфиденциальный представитель прислал к нему человека с приглашением прибыть для встречи сюда, в Охотничий павильон.

"Вот это кто!" – мысленно улыбался сэр Рондо. Уж этот-то джентльмен был хорошо известен за кулисами политики европейской.

Национальность бы его никто не определил, на всех языках он говорил с одинаковым акцентом. Знали, что у корсиканских контрабандистов он слыл под кличкой Брутти или Бруччи, а при высадке претендента на английский престол был известен как Джонни Раф. В переводе с итальянского "Бруччи" значит жженый, жареный. Везде, где только пахло жареным, объявлялся этот Джонни Раф. Нечего сказать, представителей выбирает себе корона!

После взаимных кратких приветствий осведомились о соблюдении правил конспирации. Граф Рафалович – так он отрекомендовался резиденту – сообщил, что у него паспорт цесарского двора в Вене. Слуг для предосторожности не нанимает, квартирует в Кикиных палатах, сюда пришел пешком.

– Насколько твердо положение правительства в Санктпетербурге? принялся он ставить вопросы. – Долго ли продержится лифляндская портомоя? Правда ли, как уверяют шведы, русские готовы Санктпетербург забросить, уйти назад в свою Московию?

"Эк ты горяч! – подумал сэр Рондо. – У тебя приемы, как у записного фехтофальщика или карточного шулера, – поразить, заинтриговать, подчинить..."

Чернокожий слуга сэра Рондо сервировал стол для кофе. Граф Рафалович с важностью принял у него чашечку с дымящимся напитком.

– У нас в Санктпетербурге, – сказал сэр Рондо, специально подчеркивая это "у нас", – амстердамские или гамбургские газеты получаются на сороковой день. Пишешь здесь одному государю, а он уж, оказывается, умер, и вместо него другой... Скажите, любезный граф, правда ли, наметилось сближение заклятых врагов – сент-джеймского и версальского дворов? Я понял это по поведению французского посла, который теперь только и твердит, что у Лондона и Парижа общий враг...

Однако эмоциональный Рафалович, по-видимому, не привык, чтобы в разговоре инициативой владел кто-то, а не он. Кивнул в сторону чернокожего камердинера.

– Насколько надежен этот третий наш, с позволения сказать, собеседник? Я, знаете ли, в Ганновере троих черномазых перевешал за шпионаж.

Сэр Рондо поставил чашечку на стол. Этого не хватало! Джонни Раф вмешивается в его домашнее хозяйство! Он приказал слуге выйти.

Рафалович тотчас принялся за дело.

Лорд-регент наслышан из наших и иных сообщений, что в России положение вступило, как бы это точнее выразиться... в весьма критическую фазу! Податей будто бы собрать не могут, армию в поле будто бы вывести не решаются. Подметные письма будто бы, мятежи... Особенно нас интересует особа светлейшего князя.

Глазки графа как буравчики впивались в лицо сэра Рондо.

Тот даже поежился, поправил огонек свечи.

– Этот Меншиков чувствует свою непрочность, так ли это? – продолжал Рафалович. – Сам стать царем не смеет, рабское прошлое тянет. Кого же он предпочтет себе в покровители, на случай смерти Екатерины? Внука государыни великого князя Петра Алексеевича? Или одну из дочерей Петра? Положение его очень рискованное, ведь великий князь – сын царевича Алексея, которого казнил царь не без участия Меншикова. Так я говорю?

Но отвечать сэру Рондо не дал, схватил его за плечо. Тень длинноносого лица графа металась по стене, как профиль некоей хищной птицы.

– А допустить на престол одну из дочерей Петра ему еще опаснее, возвысил он голос. – За их спиною новое дворянство, так называемые "потешные", у них есть тоже много причин быть недовольными светлейшим.

"Что он меня все поучает? – раздраженно думал сэр Рондо. – Лекцию, что ли, читает в своих Кикиных палатах?"

– Меншиков сейчас в Курляндии... – заметил он. – Вы должны знать, что...

Но Рафалович опять не дал ему вставить слово.

– Меншиков надеется занять курляндский престол! – вскричал он, делая такой жест, будто отмахивался от нечистой силы. – Не бывать этому, не бывать! Там живая герцогиня, племянница царя Петра, Анна Иоанновна. По-русски, я слышал, ее зовут "ду-ре-ха". Но как рассчитывает ее спихнуть без нашей помощи?

– Теперь есть личность более сильная, чем Меншиков, – сказал сэр Рондо.

Рафалович тут же прервал словоизвержение и приставил ладонь к уху, чтобы лучше слышать:

– Кто это? Говорите.

– Девиер. санктпетербургский генерал-полицеймейстер.

– Кто он? Откуда? Почему в ваших сообщениях о нем не было ничего?

Но сэру Рондо до смерти претила бесцеремонность и крикливость графа. "Наши лондонские одры окончательно выжили из ума, – думал он с досадой. Для столь серьезной миссии прислали этакого лошака?" И он вместо ответа задал вопрос сам:

– А скажите, любезный граф, зачем вам надо было придумывать историю с этим философским камнем?

Рафалович ничуть не удивился этому вопросу и ничуть не обиделся. Он перестал метаться по павильону и уселся напротив.

– У меня уж, извините, такая манера, – спокойно сказал он. – Намутить воды, всех сбить с толку... Да и дипломы академические, признаюсь вам как коллеге, у меня не очень-то... А ведь я ехал под личиной завербованного академика, вы не можете не знать.

Сэр Рондо не переставал удивляться – теперь перед ним сидел совершенно другой человек, без малейшей экзальтации, дельный, рассудительный. Нет, пожалуй, его суждение насчет лондонских одров и их выбора было скоро-поспешным... Надо быть осторожным!

– Признаюсь вам также, – продолжал Рафалович, принимая с поклоном новую чашечку кофе. – Любитель просто я. Знаете, это так привлекательно оккультные знания, кабалистика... Верите ли вы, сэр, в трансцендентность?

Сэр Рондо еле удержал в себе тяжкий вздох.

– Какие же вы все-таки, граф, привезли мне инструкции?

– Во-первых, попытаться подкупить светлейшего князя. Говорят, он очень податлив.

Резидент ничего не отвечал, барабаня пальцами по ручке кресла. Меншиков таков – у всех берет, но никому ничего не делает. И английская корона ему уже платила...

– Тогда устранить, убрать, что угодно! – хрипел Рафалович в самое ухо сэра Рондо. – Есть ли у вас при дворе на кого можно положиться?

Граф снова вскочил, замахал кружевами, и тень его от волнующейся свечи теперь напоминала летящего дракона.

– Я привез подробные разработки... Вы должны знать, что Англия и Франция теперь действительно союзники. У нас общий враг – Россия, которая мешает нам на всех дорогах мира. С нами Голландия, Дания, Швеция, Ганновер...

У Рафаловича не хватило пальцев, чтобы перечислить всех врагов России.

– Представьте, сэр, в один прекрасный день в Европе вспыхивает конфликт. Скажем, Дания захватывает Голштинию, вотчину зятя теперешней русской царицы. Соединенный флот всех европейских держав – всем эти выскочки русские смертельно надоели – входит в Финский залив и высаживает десант – где бы вы думали? Прямо в Санктпетербурге!

Он в экстазе порхал посреди павильона, словно некий волосатый Кушадон, а затем набросился на сидящего в задумчивости резидента:

– А здесь у вас в Санктпетербурге – ай, вай, вай!

Флот не может собрать экипажей, гвардия не в состоянии выйти из казарм... Ну как? Блестящий ли план? – Он пальцами снял нагар со свечи и закончил: – Альзо! Так!

Сэр Рондо сидел, уставясь в пустую чашечку. План-то блестящий, но уж больно напоминает высадку претендента в 1718 году, когда впервые стал известен Джонни Раф. В каком теперь парижском кабаке доживает тот незадачливый претендент?

Рафалович бросился в кресло и снова превратился в делового чиновника.

– Вы не подумайте, однако, дорогой сэр, что все будет так, э-э, фигурально. Это я только для общей картины, от полноты чувств, так сказать. Я привез с собой подробнейшую диспозицию, кому что делать и как делать...

Внезапно снаружи донеслись истошные крики. Предчувствуя недоброе, сэр Рондо подбежал к окну. За цветными стеклышками павильона нельзя было разобрать ничего. Он кинулся вон, за ним Рафалович.

Мальчик-форейтор, размазывая слезы, доложил, что некий принц Гендриков, царицын родственник, подкрался из-за кустов с приятелями. Они вытолкнули кучера и помчались кататься на лошадях милорда.

Сэр Рондо в отчаянии потерял всю свою английскую степенность. Уж он-то знает этих временщиков, вечно пьяных, с вечно дикими забавами! Прощайте теперь, длинноногие кони, прощай, версальский фаэтон!

Он побежал по аллее, где еще слышалось отдаленное ржание и пьяный хохот. За ним трусил кучер, похожий на обезумевшего Лира, за кучером чернокожий слуга с кофейником, за ними мальчик-форейтор.

Рафалович остался, похохатывая и весело потирая ручки. Он уже собирался отбыть втихомолку, как вдруг насторожился. Словно кот, охотящийся па мышей, кинулся в ближний куст и вытащил оттуда человека.

Это был брыкающийся и готовый зареветь карлик Нулишка.

– Черт побери!– – закричал граф, встряхивая его за шиворот. – Ежели я тебе даю поручения, это не значит, что ты должен за мной шпионить!

9

– Мати пречестная, заступница! А его все нет! Алена, как говорится, глаза проглядела на дворик перед нартовской мазанкой. Там вовсю сиял огнями вольный дом, обитель короля Фарабуша. Слышался звон посуды, речь на незнакомых языках, музыка, чужая для русского уха. Наигрывал клавесин, Алене нравились его резкие звуки, чем-то похожие на весеннюю капель.

Подкатывали кареты, а по ближнему Адмиралтейскому каналу подплывали лодки, высаживая гостей. Гости были в венецианских масках с клювами и напоминали страшных птиц из какого-то бредового сна. Смотреть на них было ужасно, но она превозмогала себя, потому что Максим Петрович сказал, уходя в тот адский вертеп:

– Жди, я вернусь.

Однако прошло уж много часов, она успела и посуду перемыть, и постирать, и хозяина угомонить, который не вовремя проснулся. А Максима Петровича все нет, даже голоса его не слышно, и тень его там в окнах не мелькает.

Вот в игорном Раю разгорелась ссора.

– Пардон, мсье, верните карту. У вас должна идти шестерка, а вы кладете девятку бубен.

– Доннерветтер! – ревел простуженный бас. – Ты что в моих картах ночуешь?

Затем следовала брань на осьмнадцати языках, грохот опрокидываемой мебели, душераздирающий визг:

– Держите меня, я проткну этого мерзавца!

А Алена все смотрит, все ждет, облокотись на жесткий подоконник.

Там в подъезде с двумя вычурными фонарями прохаживается Весельчак. Иногда он открывает стекло фонаря, поправляет плошку и на спине его блестит золотой лев с хищными лапами и в короне. Когда же он поворачивается лицом, виден его узенький лоб и треуголочка, надвинутая на уши.

Сверху выволакивают скандалиста. Весельчак принимает его в свои гайдуцкие объятия, и тот покорно затихает. Весельчак ставит его на ноги.

– Стаканчик! – молит на прощание изгоняемый. И Весельчак собственноручно подносит ему посошок, благодарит за посещение, потом удаляет с крыльца мощным движением ладони.

И невмоготу Алене больше ждать – это хуже смерти! Она решительно пересекла двор и встала рядом с могучим гайдуком.

– Ого! – сказал радостно Весельчак, поигрывая булавой. – Это ты?

– Как видишь, я. Слушай, Весельчак...

– Давай поцелуемся для начала!

– Как-нибудь в другой раз, – отстранилась девушка. – Лучше ты пустил бы меня внутрь, смерть как поглядеть хочется.

– Тс-с! – со страхом поднял палец Весельчак. – У нас женщинам воспрещено... Только наша синьора да ее горничная. Но та черна, как дьяволица.

– Весельчак, голубчик! – стала подлизываться Алена. – Я тебе что-нибудь подарю. Хочешь вот, шнурочек витой? Будешь на нем крестик носить.

– На что мне твой шнурочек? Повеситься на нем разве, га-га-га! Давай лучше поцелуемся.

И поскольку Алена пыталась за его спиной проникнуть в дверь, он загородил вход мажордомским жезлом.

– Весельчак, миленький... А как тебя, кстати, зовут?

– Весельчак зовут, как еще.

– Нет, как тебя звали при крещении?

– Что ты, господь с тобой! Иваном я наречен.

– Ванечка, ну пропусти! Мне очень надо! Но гайдук только крутил своею маленькой головкой. В это время в Раю случился перерыв, гости спустились подышать свежим воздухом, обсуждали перипетии карточных баталий.

– У меня оставались тройка и валет! – объяснил высокий преображенец, из-под маски которого торчали черные усы. – А он все подваливает и подваливает.

Алена узнала его. Это был князь Кантемир, и его братец, томный и похожий на цыганку, был тут же. Они частенько привозили домой ее подвыпившего барина.

А вот и сам Евмолп Холявин. Снял носатую маску и курит модную коротенькую трубку. Похохатывает, сплевывает, цыкает зубом и вообще являет собой пример самой изысканной публики Санктпетербурга. Алена проворно спряталась за широкую спину гайдука, который спешил выколачивать и снова набивать трубки господам, получая за это грошики и полушки.

– А как наши слуги? – осведомился старший Кантемир.

– Не извольте беспокоиться, – заверил Весельчак.

Они внизу. Им пиво подано и соленые галеты.

Вышел банкомет Цыцурин, оправляя модное жабо. Рядом с князьями почел стоять неудобным, отошел в угол, где обнаружил Алену.

– Ого, девочка! – удивился он. – Что за глазки, что за щечки! Э, Весельчак, амуры тут крутишь? Не знаешь, что ли, запрета? А ну-ка, гони ее отсюда в три шеи!

Но тут на верхнем этаже раздался колокольчик, призывавший к игре, и Цыцурин спешно удалился.

– Что, дождалась? – спросил сумрачно Весельчак.

Алена испуганно притихла.

Выбежал музыкант Кика, вихляя ручками-ножками. Завидев Алену, затараторил по-итальянски. Взял ее за подбородок, прикосновение его показалось ей противным, будто это лапа паука.

Она оттолкнула его так, что с криком: "Ке квеста донна!" (то есть "Что за женщина!") – он врезался в Холявина, а тот отправил его в куст крапивы.

10

Лошади цугом подвезли казенную карету с гербами, и на крыльце все стихло – разговоры, смех, итальянская протестующая речь.

С запяток соскочили офицеры, откинули подножку, распахнули дверь. Вышел сухощавый старик в партикулярном сюртуке и венецианской полумаске. За ним два полковника при трехцветных перевязях и при шпагах.

– Батюшки! – вздохнул Весельчак. – Да это же князь Репнин, главнокомандующий гвардией! Разгон учинять игрокам!

– А почему он сам в маске – спросила Алена.

– И точно, – удивился Весельчак. – И не в мундире! Курившие на крыльце тоже узнали генерал-фельдмаршала, бросили трубки, подтянулись.

Репнин стремительно взошел на крыльцо, сказал, подавляя одышку:

– Преображенские мундиры и здесь играют в открытую. Будто нет законов покойного государя, нет воинских уставов, да и вообще нет ни чести, ни совести.

– А почему бы, ваше высокопревосходительство, – дерзко вставил Евмолп Холявин, – российскому офицеру в свободное от службы время и не поразвлечься? Разве от этого пострадает его воинская честь?

– Эх, – ответил князь Репнин, – молодой человек! Меня самого сюда беда моя привела... Я бы тебе рассказал, как, будучи разжалован государем, я три раза в штыковую рядовым ходил и заслужил прощение собственной кровью. Мы-то думали о пользе отечества, а от вас только и слышишь – развлечься да развлечься. Э, тебе этого не понять!

– Почему не понять? – продолжал дерзить Холявин, хотя Кантемиры вовсю щипали его за локти. – Разве мы виноваты, что по молодости в боях не бывали? Сегодня в картишки, а завтра, может быть, и в поход пойдем!

– Видел я ваши походы! – махнул рукой князь Репнин. – Как при кончине государя нашего Петра Алексеевича вы, преображенцы. Сенат окружили и заставили возвести на престол царицу, в обход законнейшего наследника, внука государева!

И поскольку адъютанты также щипали его за локти, он к ним обернулся.

– Я правду говорю! Я и при дворе говорю то же самое!

Он овладел собой и, отвернувшись от преображенцев, приказал вызвать хозяйку.

– Синьора в отъезде, – залепетал обомлевший Весельчак. – Не угодно ли домоправителя?

Спешно вышел Цыцурин. Все, кто был в вертограде, высунулись в окошки.

Генерал-фельдмаршал громко потребовал, чтобы ему тотчас представили его внука, который долг и честь свою забыл за карточным столом. Преображенцы заулыбались и стали подталкивать друг друга.

Цыцурин доложил, что вольные дома и карточные игрища дозволены указом ее императорского величества...

– Знаю! – перебил генерал-фельдмаршал, – Что же касается их сиятельства, молодого князя Николая Репнина, Цыцурин их знать не знает, потому что все высокопоставленные особы -и это отнюдь законом не запрещено–бывают здесь инкогнито и в масках.

Тут Евмолп Холявин опять вмешался не в свое дело:

– Его Сонька взяла с собою кататься на острова.

– Какая Сонька? спросил князь, а среди публики пошло движение и смешок.

– Какая, какая... Евмолп нарочито трепал своей маской по ладони, чтобы показать, что он не боится и лицо показывать. Обыкновенная Сонька!

Они возвращаются! – закричал из верхнего окна музыкант Кика. – Они с пристани идут!

Взметнулся ветер, шелестя листвою, и все увидели в желтой мгле начинающегося утра идущую по аллее вереницу. Впереди шла дама в кружевной полумаске, ее вел об руку стройный офицер. Оба смеялись, и все им было нипочем. Следом двигалась молодежь, все веселые и возбужденные прогулкой.

Завидев их, Весельчак приосанился и, стукнув булавой об пол, возгласил как протодьякон:

– Их сиятельство маркиза Лена-Зофия Кастелла-франка да Сервейра!

Гости на крыльце задвигались в поклонах, зашаркали. Неподвижным оставался только старый Репнин и его адъютанты. Генерал-фельдмаршал позвал драматически:

– Николенька, внук мой, подойди ко мне! Офицер, шедший с дамой, повернулся, в недоумении смотря на генерал-фельдмаршала под маской. А тот в ярости топнул:

– Оставь эту особу!

Маркиза поспешила разрядить кризисную ситуацию.

– Прощайте, мой верный чичисбей! – Она протянула молодому князю руку, обнаженную до плеча. – Сегодня пора расстаться, но завтра – -милости просим!

– Николенька! – с болью выкрикнул старый князь и пошатнулся, полковники спешили его поддержать.

А маркиза, шурша необъятными юбками, поднялась по ступеням, каждого одаряя улыбкой из-за кружевной маски. Она направлялась прямо к генерал-фельдмаршалу так решительно, что адъютанты забеспокоились снова, но старик их отстранил. Подойдя близко, она вдруг улыбнулась ему милой, извинительной улыбкой и проследовала мимо. Достался ее взгляд и Алене, притаившейся за Весельчаком. Будто две черные птицы трепетали в клетках из ресниц. "Вот это да!" – подумала Алена.

Старый князь подхватил внука и отбыл в карете. Маркиза прошла в дом, слышны были ее распоряжения по хозяйству. Вновь бряцал клавесин, заря разливалась по розовеющему небу. "А Максим Петрович, где же Максим Петрович?" – изнывала Алена на опустевшем крыльце.

– Ванечка, – молила она Весельчака. – Ну, Ванечка же...

И когда она пыталась хитростью проскочить в дверь, гайдук взял ее в охапку и отнес в домик Нартова, через двор.

– Сиди, дурочка! – сказал он, запуская ее в горницу. – Как бы не было хуже!

Алена в отчаянии повалилась на лежак. От старого ковра пахло пылью неведомых стран, за стеной похрапывал хозяин. Голова распухала, все тело охватывала дремота.

Она проснулась, когда солнце заливало горницу светом. Нестерпимо сиял золотой обрез киота. Алена кинулась к окну – вертоград был безлюден, в полуденной жаре бродили по двору сонные куры.

Максим Петрович так и сгинул.

И, предчувствуя недоброе, Алена заломила руки, закричала в голос, не стыдясь ни хозяина, ни икон.

Глава третья

ГОЛЕНЬКИЙ – ОХ, А ЗА ГОЛЕНЬКИМ – БОГ!

1

Всесильный бог полиции обитает на поросших крапивой берегах речки Мьи, сиречь Мойки, возле мостика, выкрашенного ядовито-зеленой краской, который оттого прозывается Зеленым.

Каждое утро, когда солнце еще сокрыто в туманной мгле, генерал-полицеймейстер Антон Мануйлович Девиер в легкой одноколке пересекает Зеленый мост и останавливается у вычурного фасада полицейского дома.

Каждый раз, выбираясь из коляски, он не может не вспомнить одну и ту же сцену, как с покойным государем в такой же вот коляске они вдвоем подъезжают к этому дому. А мостик, как назло, оказался разломанным. И гневный Петр Алексеевич принялся хлестать вожжами сидящего рядом генерал-полицеймейстера, выбил его из коляски и довершил расправу тростью. А полицейские с трепетом смотрели, как царь за их же недосмотр наказывает их начальника. Затем Петр отбросил палку, взобрался в экипаж и говорит Девиеру: "Садись же, чего стоишь? Едем к тебе домой завтракать!"

Улыбнувшись воспоминаниям, Девиер взошел на крыльцо. Он сам этот полицейский дом строил, сам проверял точность кладки, добротность раствора. Зато в городе и говорят теперь: "Все дома разваливаются, один полицейский дом стоит".

Прежде чем войти в двери, услужливо распахнутые перед ним, Девиер обернулся на Большую Невскую переспективу, которая стрелой протянулась за Фонтанку. По обочине, поросшей одуванчиками, брели вереницами какие-то люди в рваных сермягах, разглядывали мрачно архитектурные красоты, позванивали кандалами.

– Каторжников ведут, – установил Девиер и вошел в чинную тишину полицейского присутствия. В тишине сей, если прислушаться, слышны голоса из-под спуда – кто-то канючит хлебушка, кто-то упражняется в богохульствах.

– Рыкунов! – крикнул помощника генерал-полицеймейстер, садясь за присутственный стол. Но вместо Рыкунова явился дежурный сотский с опухшей физиономией.

– Изволили захворать давеча их высокоблагородие, – доложил он, прежестокая болезнь пароксизмус! Нонеча же они, господин майор Рыкунов, едва изволив поправиться, выехали из квартиры к Нарвской заставе, готовить дорогу к возвращению ея императорского величества в свой стольный град Санктпетерзбург! – пристукнул он каблуком.

– Давеча-нонеча! – проворчал Девиер. – Знаю я вашу прежестокую болезнь пароксизмус. Отвечай, каторжников что? Переводят со строительства проспекта? Кто разрешил?

– Ночью прибыл фельдъегерь от царицы, привез повеление, чтобы везде, где есть каторжные люди, подневольных сих людей слали бы предостаточно на завершение новых пала г для Кунсткамеры; что на Васильевском на острову, ибо сие для науки весьма потребно!

– Для науки! проворчал Девиер. – Кикины палаты там кое-кому спать не дают, уж больно хорошо помещение для дворца!

Он положил ладонь на стол, давая понять, что разговор окончен. Дежурный вышел, придерживаясь за притолоку.

Генерал-полицеймейстер отлично понимает, что для новых принцев нужны новые дворцы. И не только для принцев – для новых князей, графов, баронов. Сам может вскоре графом заделаться Российской империи. Патент ему давно заготовлен, да застрял где-то в лабиринтах канцелярий, или просто государыня медлит с подписью. Всего-то она опасается, всюду она временит самодержица!

Но, заботясь о принцах, надо и о пользе государственной думать. Сказать, почему царь покойный Девиера заметил и ввысь над прочими поднял? Потому что для него, Девиера, важнее всего государственный интерес. Петр Алексеевич, бывало, уезжая куда-нибудь из Санктнетербурга, семью, детей поручал именно Девиеру, не кому-нибудь.

Взять крепость во имя Петра и Павла, там ни один бастион не достроен, в Адмиралтействе из семи доков пущены только четыре. При дворе отлично известно, какую паутину ткут послы некоторых держав, а за кромкой ближнего моря маячат паруса иностранных эскадр – то ли высматривают чего-то, то ли чего-то ждут...

Многие ли теперь думают о пользе государственной? Тот же светлейший князь Александр Данилович, как был торгашом-хапугой, так им и остался, при всех чинах и имениях. Кстати, он свойственник ближайший Девиера генерал-полицеймейстер женат на его сестрице. Но Девиер относится к нему трезво – он, светлейший князь, ныне, после кончины царя, действительно первый столп империи, главная опора– Но он же и первый себялюбец: лишь только удалось вопреки боярству на престол посадить вдову, Екатерину Алексеевну, он, Меншиков, отправился в казначейство и там себе в карман нагло положил сто тысяч рублей. Да не медью какой-нибудь, чистейшим золотом! Скажите на милость, с кого теперь остальным-то пример брать?