Текст книги "Введение в языковедение"

Автор книги: Александр Реформатский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 34 страниц)

ОСНОВНАЯ ЛИТЕРАТУРА К МАТЕРИАЛУ, ИЗЛОЖЕННОМУ В ГЛАВЕ III (ФОНЕТИКА)

Аванесов Р. И. и Сидоров В.Н. Очерк грамматики современного русского литературного языка. Ч. 1. М.: Учпедгиз, 1945.

Аванесов Р. И. Русское литературное произношение. 2–е изд. М.: Учпедгиз, 1954 [5–е изд., перераб. и доп. М., 1972].

Аванесов Р. И. Ударение в современном русском литературном языке. М.: Учпедгиз, 1955.

Аванесов Р. И. Фонетика современного русского литературного языка. Изд. МГУ, 1956.

Бондарко Л. В. Звуковой строй современного русского языка. М., 1977.

Бондарко Л. В. Фонетическое описание языка и фонологическое описание речи. Изд. ЛГУ, 1981.

Брок Олаф. Очерк физиологии славянской речи // Энциклопедия славянской филологии. Т. 5₂, 1910.

Зиндер Л. Р. Общая фонетика. Изд. ЛГУ, 1960 [2–е изд., перераб. и доп. М., 1979].

Матусевич М.И. Введение в общую фонетику. 3–е изд. М.: Учпедгиз, 1959.

Матусевич М.И. Современный русский язык. Фонетика. М., 1978.

Панов М. В. История русского литературного произношения. XVIII–XX вв. М.: Наука, 1990.

Панов М. В. Современный русский язык. Фонетика. М., 1979.

Реформатский А. А. Из истории отечественной фонологии. Очерк. Хрестоматия, М.: Наука, 1971.

Трубецкой Н.С. Основы фонологии / Русский пер. М., 1960.

Щерба Л. В. Избранные работы по языкознанию и фонетике. Ч. I. Изд. ЛГУ, 1958.

Русское литературное ударение и произношение. Словарь–справочник / Под ред. Р. И. Аванесова, С. И. Ожегова. М.: Гос.изд–во иностранных и национальных словарей. 1959.

Орфоэпический словарь русского языка. Произношение, ударение, грамматические формы. М., 1983.

ГЛАВА IV ГРАММАТИКА

§ 43. Что такое грамматика[ 394 ]394
  Грамматика – от греческого grammatiké techné – «письменное искусство» (от gramma – «буква»).


[Закрыть]

Как мы уже знаем, лексика, словарный состав языка сам по себе не составляет языка, а является строительным материалом для языка.

Тип языка определяет грамматика как наиболее устойчивая его часть. Так, несмотря на все исторические изменения, происшедшие в течение веков в истории английского и французского языков, оба они принадлежат по своему типу к флективным индоевропейским языкам, причем английский – к германским, а французский – к романским.

Здесь следует остановиться на двух вопросах: 1) на характере грамматической абстракции и 2) на том, как мысли (смысл) благодаря грамматике получают материальное бытие, необходимое для речевого общения.

С абстракцией мы встречались уже в лексикологии; любое слово в языке соотносится не с отдельной, индивидуальной вещью, а с целым классом вещей, что обязательно предполагает абстрагирование от отдельного и индивидуального. «В языке есть только общее», писал Ленин, комментируя Гегеля («Философские тетради»).

Действительно, «дома» в жизни бывают очень разнообразные – и деревянные, и каменные, и одноэтажные, и многоэтажные, и даже «высотные», разного цвета, различного расположения и разной формы, но слово дом одинаково пригодно для называния любого «дома». Если еще можно себе представить два совершенно одинаковых дома, то двух одинаковых людей быть не может, каждый человек чем–нибудь отличается от других, однако слово человек применимо к любому «человеку». Такова лексическая абстракция.

Не следует думать, что грамматическая абстракция – это лишь «усиленная» лексическая абстракция, что это лишь количественное изменение того же самого.

Грамматическая абстракция качественно отличается от лексической, и поэтому явления лексики конкретны по сравнению с абстрактными фактами грамматики.

В этом смысле возможна аналогия между грамматикой и геометрией: геометрия изучает не конкретные вещи, а их пространственные параметры: длину, ширину, высоту, те фигуры, которые получаются от сочетания этих данных на плоскости и в объеме, и рассматривает не сами вещи и предметы, а только образующие их схемы и каркасы, для чего следует отбросить многие признаки, свойственные предметам, и ограничиться лишь теми, которые нужны для данной схемы. Для кирпича как предмета существенными признаками являются его материальный состав, характер поверхностей, вес, цвет, а его геометрический каркас – параллелепипед – учитывает только длину, ширину и высоту, абстрагируясь от всех прочих признаков.

При наличии обязательной абстракции слово всегда связано с конкретностью, что и составляет лексическое значение слова, его лексическую индивидуальность. Для лексики топор и стол – разные слова с разным значением, и это лексически самое важное.

Для грамматики же, лишенной конкретности, топор и стол то же самое, так как грамматика имеет дело не с конкретными словами (нос, стол, дуб, топор, вокзал и т. п.), а с их каркасами – лексемами (см. ниже).

Действительно, у слов нос, стол, дуб, топор, вокзал, очень различных по лексическому значению, грамматика одинакова – это можно показать следующей схемой:

А что будет стоять перед этими–я, – у, – ом, – е, – ы, – ов, – ом, – ами, – ax – для грамматики несущественно.

[ 395 ]395
  Конечно, и в грамматике есть свои разряды и классы, где возникают для «того же» и различия; например, кот, брат имеют в вин. п. ед. ч. – а; муж, шалаш в род. п. мн. ч. – ей; дом, доктор в им. п. мн. ч. – а и т. п., но эти различия опять–таки не связаны с конкретным лексическим значением, что видно из примеров.


[Закрыть]

Так же и для составления предложения грамматика абстрагируется от конкретных лексических значений слов; поэтому в одинаково построенном предложении мы можем заменить, судя по заданию высказывания, одно слово другим, не меняя ничего более в данном предложении, например:

Я вижу этот большой шкаф (стол, дуб, топор, вокзал)[ 396 ]396
  При этом, конечно, могут возникнуть и нелепые сочетания, вроде обеденный шкаф (ср. стол) или схватился за вокзал (ср. шкаф), но, во–первых, эти нелепости лексического, а не грамматического порядка (грамматически нельзя для всех приведенных слов сказать: эта большая шкаф, вокзал), а во–вторых, не всегда при этом получается нелепость, если учесть переносные значения и тропы (обеденный вокзал или развесистый шкаф).


[Закрыть].

Грамматика по преимуществу выражает отношения не как конкретные отношения каких–либо конкретных слов, а как отношения лексем, т. е. отношения грамматические, лишенные всякой конкретности. Тем самым грамматическая абстракция – качественно особая абстракция, а не та, что лексическая.

Грамматически и лексемы, и их серии, и группы (организованные по тому или иному принципу) образуют те или иные модели[ 397 ]397
  Модель – от французского modele – «образец». Для языковедения термин модель (pattern) был предложен американским лингвистом Э. Сепиром в его книге «Язык» (Language, 1921, русский пер. 1934; новое изд. – 1993). Не следует смешивать это чисто лингвистическое понятие модели с тем, что описывает И. И. Ревзин в книге «Модели языка» (М., 1962); автор сам об этом предупреждает, говоря, что «модель… абсолютно не соответствует сепировскому pattern. Модель… не есть часть языка как системы, а представляет собой некоторое гипотетическое научное построение, некоторый конструкт» (с. 9). Книга И. И. Ревзина посвящена особой задаче – приложению математических методов к языкознанию.


[Закрыть] в языке.

Таковы, например, модели производных существительных с суффиксами: – ец-, – ник-, – чик-: кос–ец, жн–ец, стрел–ец, гон–ец, пис–ец;зад–ник, лес–ник, башмач–ник, печ–ник, лавоч–ник; воз–чик, ряд–чик, переплет–чик, мет–чик, лет–чик и т. п.; таковы модели имен действия на–ание, – ение: леж–ание, кат–ание, мет–ание, кид–ание, увядание; кип–ение, извин–ение, сид–ение, пот–ение, изображ–ение и т. д. По модели слов артист, шахматист, марксист образованы слова:значкист, чекист; по модели сложного слова ипподром –велодром, мотодром, аэро(плано)дром, танкодром, рюходром (Н. Тихонов); по модели слова библиотека – фонотека, игротека, фильмотека и т. д. Подобные модели являются словообразовáтельными.

Иного вида модели являются словоизменúтельными, например модели склонения: боб–а, поп–а, кот–а, враг–а, друг–а, муж–а, кон–я, рул–я, цар–я, вихр–я, председател–я и др. падежи; или: вод–ы, трав–ы, толп–ы, мод–ы, свобод–ы; тюр–и, простын–и, зар–и, кабарг–и, бан–и, дал–и, утк–и и др. падежи. Или модели спряжения: игр–ал, ляг–ал, пих–ал, кат–ал, ах–ал и другие формы, белел, черн–ел, весел–ел, сед–ел, пот–ел, мл–ел и другие формы.

Таким образом, модели в языке бывают словообразовательные и словоизменительные.

Среди наличных грамматических моделей в данном языке данного периода следует различать модели продуктивные и непродуктивные.

Продуктúвные модели не только охватывают очень большое количество лексического материала, но и служат образцом для любых новообразований (образование различных частей речи от заимствованных, искусственных и вообще новых слов), а также способны языковые факты, функционирующие по непродуктивным моделям, переводить под свой образец.

Например, в истории русского языка продуктивная модель 2–го склонения (типа стол, конь) «перетянула» из 3–го склонения такие слова, как лось, гость, гвоздь, голубь и т. п. (которые до того склонялись как слово путь, оставшееся единственным в непродуктивном склонении).

В современном русском языке в группу глаголов первого продуктивного класса (играть – играют и т. д.) вовлекаются глаголы Других глагольных классов (типа мазать – мажут, показать – покажут), либо возникают параллельные формы, например: полоскать – полощут и полоскают, брызгать – брызжут и брызгают, махать – машут и махают и т. д., а у детей даже: скакают, плакают, мазают (вместо: скачут, плачут, мажут). Еще 100 лет тому назад можно было образовать от глагола икать только форму ичут, а в XX в. все уже употребляли форму икают, а ведь это то же, что детское плакают! В случае с формой икают можно воочию убедиться, что значит победа продуктивной модели над непродуктивной.

Аналогичное явление можно наблюдать в немецком языке, где непродуктивные «сильные глаголы», связанные с внутренней флексией, в просторечии и в детской речи можно встретить в виде «слабых глаголов» без внутренней флексии (вместо springen – sprang, singen – sang, finden – fand: springte, singte, findte и под.).

Непродуктивные же модели исчерпываются считанными лексическими примерами (например, глаголы типа печь – пекут, течь – текут, жечь – жгут, беречь – берегут и т. д., или типа лезть – лезут, нести – несут, вести – ведут и почти утраченное грясти при грядут; или единичное по склонению слово путь, или слова мать и дочь, имеющие в косвенных падежах основу на–ер: матери, дочери и т. п.) и не могут служить образцом для новообразований.

Не следует смешивать частоту употребительности тех или иных грамматических форм с грамматической продуктивностью и непродуктивностью. Так, в русском языке такие глаголы, как быть, дать, давать, лить, пить, брать, жечь, печь, течь, беречь, стеречь, вести, красть, цвести, плести, молоть, колоть, полоть, пороть, (по)-боротъ (всего 5 глаголов на–оть!), тереть, (за)переть, (у)мереть и некоторые другие, обладают большой частотностью употребления, однако все они относятся к непродуктивным моделям, а терминологические глаголы на–ировать (ангажировать, аранжировать, ассенизировать, манкировать, пунктировать, пуантилироватъ и т. д.) все относятся к продуктивной модели, но по частотности употребления стоят очень низко.

Решение второго вопроса – о способности грамматики материализовать человеческие мысли – связано с положением грамматики в структуре языка.

Фонетика и лексика занимают в структуре языка периферийное положение: лексика относится к смысловой периферии, фонетика – к материальной.

Грамматика в этом смысле занимает центральное положение. Если лексика непосредственно называет действительность, а фонетика непосредственно воспринимается органом чувств (ухом), то грамматика всегда является опосредствованной.

Связь грамматики с действительностью осуществляется только через лексику, так как грамматика, как таковая, лишена всякой конкретности.

Соотношение с восприятием осуществляется для грамматики через фонетику, грамматику, как таковую, непосредственно воспринимать нельзя, – она сама по себе нематериальна, но вне фонетической материальности немыслима, так как то, что не выражено так или иначе фонетически, отсутствует и в самой грамматике. Так, в русском языке различие рода у существительных бывает только в единственном числе: этот большой пруд, эта большая река, это большое озеро, но во множественном различия в роде нет: эти большие пруды (реки, озера); следовательно, существительные, не имеющие единственного числа (ворота, ножницы, штаны и т. п.), рода не имеют. Таким образом, каждое грамматическое явление всегда имеет две стороны: внутреннюю, грамматическое значение, то, что выражено, и внешнюю, грамматический способ выражения, то, чéм выражено. Рассмотрение любого грамматического явления в этих двух аспектах обязательно.

«Подразумеваемой» грамматики не существует так же, как не существует и ничего не выражающих «грамматических способов».

То, что действительно есть в грамматике данного языка, так или иначе выражено и доступно для восприятия собеседника через свое фонетическое оформление.

Вот почему благодаря грамматике лексика через фонетику получает возможность облечь человеческие мысли в материально доступную для восприятия данность.

В дальнейшем мы будем различать: 1) грамматические значения, 2) грамматические способы их выражения и 3) возникающую в результате взаимодействия грамматических способов и грамматических значений грамматическую форму как единство данного грамматического значения и данного грамматического способа.

Для понимания грамматических единиц, грамматической формы важным является линейность речи и системность языка[ 398 ]398
  Эти понятия часто называют: синтагматические отношения и парадигматические отношения. Парадигматические отношения являются прямым следствием системности языка, синтагматические же отношения связаны с линейностью речи, но в связи с тем пониманием синтагмы, которое будет изложено в § 59, синтагматика тоже парадигматична, а не только линейна. Поэтому в дальнейшем мы будем говорить о линейных и парадигматических отношениях.


[Закрыть].

Линейность речи состоит в том, что языковое высказывание осуществляется во времени, когда один элемент последовательно следует за другим; с этой точки зрения всякое высказывание – лента или цепь, распадающаяся на звенья, следующие одно за другим во времени.

Линейно предложение, распадающееся на слова (лексемы); линейна лексема, распадающаяся на морфемы; линейна морфема, распадающаяся на фонемы; линейность фонемы уже равна нулю, так как элементы фонемы не могут быть произведены один за другим во времени, они должны осуществляться одновременно, фонема – уже скорее точка как элемент линии высших единиц. Благодаря линейности речи важно для грамматики не только количество и качество звеньев данной цепи, но и их порядок; перестановка отдельных звеньев может быть таким же выразительным грамматическим способом, как и прибавление или убавление какого–нибудь звена (см. ниже, § 52, «Способ порядка слов»); отсюда же и выразительные возможности нуля или отсутствия какого–либо звена цепи (фонемы, морфемы, лексемы), что, впрочем, связано уже и с другим обязательным качеством языка – системностью.

Системность языка, как мы уже выяснили выше (см. гл. I), состоит не в простой внешней организации языковых материалов, а в том, что все однородные элементы структуры языка взаимосвязаны и получают свою значимость лишь как противопоставленные части целого.

Для грамматики это качество особо важно; так, можно говорить о категории рода или падежа лишь в том случае, если есть хотя бы два противопоставленных рода или падежа[ 399 ]399
  Например, в английском местоимении he – «он» (субъектный падеж) и him – «его» (объектный падеж).


[Закрыть] в данном языке; если же такого противопоставления нет, а существует лишь одна форма (как для рода в английском или в тюркских языках или для падежа во французском), то данной категории вообще в этом языке нет.

Тем самым данная единица языка (морфема, лексема) всегда выводится из совокупности разных форм данной единицы как их единство; например, для русских слов забрать, заберу, забирать, забор общий корень должен быть представлен как бр-, бер-, бар-, бор-, для слов выжать, выжму, выжимать – как ж-, жм-, жим–и т. п.[ 400 ]400
  Здесь имеется в виду не исторический корень с его видоизменениями: жа-, жьм-, жим-, а синхронно взятый корень современного языка, где благодаря переразложению [а] стало не элементом корня, а тематической гласной, ср. пис–а–ть и ж–а–ть, как зр–е–ть (зрю), ср. гляд–е–ть и т. п.


[Закрыть]

Лексема[ 401 ]401
  Лексема – от греческого lexis – «слово».


[Закрыть]брат должна представлять единство всех форм изменения данного слова: брат, брата, брату, братом, брате, братья, братьев, братьям, братьями, братьях (с основой брат- – братj-). Отсюда следует и определение лексемы: слово в совокупности всех его словоизменительных форм[ 402 ]402
  Расширение определения этого термина характеристикой «и во всей совокупности своих значений» не относится к грамматике – это область лексикологии, где предпочтительнее говорить о слове, а не о лексеме.


[Закрыть].

Грамматическое значение и его типы выясняются из сопоставления их с вещественным и лексическим значением.

Разберем элементарный пример: форму столикам. Следующая схема поможет нашему анализу:

1) Противопоставление части [стол'-] и части [-ик–ам] основано на различии самостоятельного (№ 1) и несамостоятельного (№ 2) в отношении значения[ 403 ]403
  Речь идет именно о самостоятельности значения, а не употребления, так как [стол'-] отдельно не употребляется; ср. корень слова земля [з'эмл'-], где это еще яснее.


[Закрыть]; действительно, № 1 может значить и без помощи элемента № 2, который, наоборот, без элемента № 1 значить не может; № 1 – это вещéственное значéние, № 2 – грамматúческое.

2) Противопоставление части [стол'-ик-] и части [-ам] основано на различии конкретного (№ 3) и абстрактного (№ 4) значения; действительно, составные части элемента [стол'-ик] в разной степени обладают признаками конкретности: [стол'-] в большей степени, [-ик] в гораздо меньшей; элемент же [-ам] абсолютно никакой конкретности не содержит, так как показывает чистое отношение; № 3 – это лексúческое значéние, а № 4 – реляциóнное[ 404 ]404
  Реляционный – от латинского relatio – «отношение».


[Закрыть] значéние.

3) Элемент [-ик-] (№ 5), входящий в обоих указанных противопоставлениях в разные части: первый раз совместно с [-ам], второй раз совместно с [стол'-] действительно «двуприроден»: с одной стороны, как и [-ам] (№ 4), он несамостоятелен, а может значить и даже употребляться только при наличии № 1, с другой же стороны, он принципиально отличен от [-ам] (№ 4) наличием конкретности, что сближает его с [стол'-] (№ 1); № 5 – это деривациóнное[ 405 ]405
  Деривационный – от латинского derivatio – «отведение».


[Закрыть] значение.

Итак:

№ 1 – вещественное значение, соответствующее отдельному самостоятельному понятию.

№ 5 – деривационное, соответствующее значение признаков, не мыслимых самостоятельно, а сопровождающих вещественное значение корня, ограничивающих и уточняющих его. Понятию «стол» может соответствовать любой стол: и большой, и маленький; к «стол» присоединяется [-ик], и понятие сужает свой объем; столик – это только «маленький стол».

№ 4 – реляционное значение, выражающее только отношение лексемы столик к другим членам предложения: И столикам пусть найдется место (но: Столиками я доволен).

№ 2 – грамматическое значение, которое охватывает № 4 – реляционное и № 5 – деривационное. Изменения № 4, реляционного значения, охватываются словоизменением; изменения № 5, деривационного значения, охватываются словообразованием; и то, и другое – формообразование: словоизменительное и словообразовательное (см. ниже)[ 406 ]406
  Иное объяснение формообразования, словообразования и словоизменения см. у В. В. Виноградова в статье «О формах слова» (Известия АН СССР. Т. 3. Вып. 1, 1944).


[Закрыть].

№ 3 – лексическое значение, которое охватывает и № 1, вещественное значение, и № 5, деривационное значение. При отсутствии элемента, содержащего № 5, деривационное значение, № 1, вещественное значение, остается носителем лексического значения; так бывает во всех непроизводных словах (дом, стол, пень, ум, земля, вода, окно, море и т. п.). В этих случаях фактически лексическое и вещественное значения совпадают. При наличии № 5, элемента, содержащего деривационное значение, совпадения нет, что показывает, что в первом случае это только кажущееся совпадение, так как вещественное значение абстрагировано от части речи, тогда как лексическое значение обязательно включает в себя признак части речи; ср. 1) [труд-], 2) [трудн-], 3) [трудов-], 4) [трудност'-], 5) [труди-]. Эти основы имеют одно и то же вещественное значение и разные лексические, причем № 1 и № 4 связаны со значением существительного, № 2 и № 3 – прилагательного и № 5 – глагола[ 407 ]407
  Отнесение основы к той или иной части речи бывает более или менее определенным в разных типах языков. Так, в индоевропейских языках и, в частности, в русском такие основы, как [труд-], ясны по своей принадлежности существительному; но основы [трудн-], [трудов-] могут быть и подлинными основами прилагательных трудн–ый и трудов–ой, но могут быть и элементами новой основы существительных: трудн–ость, трудов–ик и т. п.


[Закрыть].

Лексическое значение – не просто механическая сумма № 1 и № 5, вещественного и деривационного значений, а единство, имеющее свое особое качество. По преимуществу носителями этого качества являются основы (см. ниже), и это уже представляет собой охват лексики грамматикой; другой охват – это выражение реляционных значений, что осуществляется разными грамматическими способами.

Грамматический способ– это материальное выражение грамматических значений, как реляционных, так и деривационных. В конечном счете все грамматические различия морфем, показывающие изменения падежей, чисел, лиц, времен и т. п., выражаются фонематическими различиями, т. е. различием составляющих морфемы фонем (замена одной фонемы другой, присоединение фонемы, удаление фонемы, перестановка фонем; причем отсутствие фонемы в одной форме по соотношению с наличием фонемы в другой форме – такое же выразительное средство); кроме того, в предложении к этому присоединяются интонационные изменения, расстановка пауз, градация ударений, а также возможность перестановки более крупных звеньев речевой цепи (лексем, их групп); в роли грамматического способа выступают также особые служебные слова, нужные как для выражения отношений между членами предложений, так и между предложениями. Таким образом, грамматические значения выражаются не непосредственно фонемами (или тем более звуками речи), а известными техническими комбинациями из фонетического материала, являющимися грамматическими способами. Это можно пояснить следующим примером: на первый взгляд может показаться, что в примере руки – руки различие именительного падежа множественного числа и родительного падежа единственного числа опирается на то, что в первом случае (руки) [у] долгое и сильное, а [и] короткое и слабое, а во втором случае (руки) – наоборот: [и] долгое и сильное, а [у] короткое и слабое; но на самом деле эти явления вторичные, вследствие того что в одной форме ударение на основе (руки), а в другой (руки) на окончании (ср. села – село, воды – вода, где уже иные звуковые различия, а явление то же самое); значит, грамматический способ здесь – передвижение ударения, остальные звуковые изменения грамматики не касаются: это следствие данных позиций[ 408 ]408
  См. подробнее: Курилович Е.Р. Система русского ударения // Очерки по лингвистике. М., 1962. С. 436 и сл.


[Закрыть].

Грамматических способов, используемых в языках, ограниченное количество, это: аффиксация разного типа, внутренняя флексия, повторы, сложения, служебные слова, порядок слов, ударение, интонация и супплетивизм. Грамматика любого языка может выражаться только этими способами. Одни языки (как русский, английский) используют все возможные грамматические способы, другие (как китайский, французский) – только некоторые; конечно, никакого отношения к оценке языка, как и все грамматическое, этот вопрос не имеет (обзор грамматических способов см. ниже).

Одним из самых трудных вопросов теоретической грамматики является вопрос о грамматических категориях.

Долгое время языковеды грамматическую систему новых языков облекали в схемы, выработанные античными грамматистами для категорий греческого и латинского языков, например учение «Об осьмих частех слова» (т. е. частях речи) в средневековой русской грамматической традиции; позднее пытались механически перенести логические категории в грамматику; в разное время делались попытки вывести особые «понятийные» категории, которые были бы не логическими, а языковыми, но общими для всех языков. Неудачи всех этих попыток коренились в том, что «категории» прилагались к языку извне, а не выводились из материи и формы данных языков.

Грамматические категории – это, прежде всего, совокупности элементов языка (слов, их значимых частей, их сочетаний), образующие грамматические общности. Что же объединяет эти общности в языке? Мы думаем, что это – грамматические значения, а не грамматические способы или формы (есть и такое мнение у грамматистов).

Например, в русском языке есть категория несовершенного и совершенного вида в глаголе. Это грамматическое противопоставление может выражаться разными способами:

или в английском, где противопоставление единственного и множественного числа может быть выражено также разными способами:

Пестрота способов различения данных категорий не мешает единству каждой из них. В этом сказывается изоморфизм[ 409 ]409
  Изоморфизм – греческое isos – «равный» и morphe – «вид, форма» – «изо… в сложных словах означает равенство или подобие по форме или назначению» (Словарь иностранных слов. М., 1955. С. 258).


[Закрыть] грамматических способов, т. е. то, что разные способы могут выступать в одной и той же грамматической функции.

Таким образом, грамматическая категория– это совокупность элементов языка (слов, значимых частей слов и сочетаний слов), объединенная грамматическим значением при обязательном наличии выражающего его грамматического способа (выражение тех же значений посредством сопровождающих знаменательных слов, как, например, наречия при глаголе, – грамматических категорий не образуют). Ниже мы рассмотрим этот вопрос подробнее в связи с вопросом о частях речи[ 410 ]410
  См. ниже, § 58.


[Закрыть].

Наиболее трудный вопрос грамматики – это вопрос о грамматической форме.

Слово форма – многозначно. В «Толковом словаре русского языка» под редакцией Д. Н. Ушакова к этому слову приводится 12 значений[ 411 ]411
  См.: Толковый словарь русского языка; Под ред. Д. Н. Ушакова. Т. 4, 1940. С. 1100. [Новое изд. – 1995].


[Закрыть], из которых 9 никакого отношения к данному вопросу не имеют, а 3 могут к нему относиться. Восьмое значение прямо касается интересующего нас вопроса: «Способ внешнего выражения грамматических категорий, взаимоотношений слов в речи и взаимоотношений предложений». Такое определение относится к грамматическому способу, а не к грамматической форме. Из всех остальных определений, казалось бы, можно было привлечь второе значение – техническое, но, как известно, такая форма, как литейная, не обладает единством со своим содержимым, может оставаться и без содержимого, а после отливки не имеет больше отношения к отлитому; здесь понятие «форма» противопоставляется понятию «содержимое», а не «содержание».

Другое значение – шестое, философское, где понятие «форма» противопоставлено понятию «содержание»; так, национальная культура – содержание, а национальный язык – ее форма; однако и это не отвечает форме в языке, так как с этой, философской, точки зрения весь язык – форма по отношению к мышлению и культуре.

Форма в языке, и в частности в грамматике, – особое понятие, требующее особого определения.

А. А. Потебня (1835–1891), осознавая, что внешнее, техническое понимание формы в языке непродуктивно, пришел к выводу, что «грамматическая форма… есть значение, а не звук»[ 412 ]412
  Потебня А. А. Из записок по русской грамматике. М.: Учпедгиз, 1958. Т. 1–2. С. 61.


[Закрыть], но это никак не разъясняло нужного понятия. Некоторые другие соображения Потебни о форме мы приведем ниже.

Ближе подошел к решению вопроса Ф. Ф. Фортунатов (1848– 1914), который дал такое определение: «Формой отдельных слов в собственном значении этого термина называется… способность отдельных слов выделять из себя для сознания говорящих формальную и оснóвную принадлежность слова. Формальной принадлежностью слова является при этом та принадлежность звуковой стороны слова, которая видоизменяет значение другой, оснóвной принадлежности этого слова, как существующей в другом слове или в других словах с другой формальной принадлежностью…»[ 413 ]413
  Фортунатов Ф.Ф. Сравнительное языковедение, общий курс 1901– 1902 гг. // Избранные труды. М.: Учпедгиз, 1956. Т. 1. С. 137.


[Закрыть]

Исходя из этого определения, Ф. Ф. Фортунатов выводил формы словоизменения и словообразования:

«Формы отдельных полных слов, обозначающие различия в отношениях данных предметов мысли к другим предметам мысли в предложениях, называются формами словоизменения… Другие формы отдельных полных слов, не формы словоизменения, называются формами словообразования»[ 414 ]414
  Там же. С. 155.


[Закрыть].

Другое подразделение – на синтаксические и несинтаксические формы. Синтаксические формы – это формы, зависящие от синтаксических отношений членов предложения по согласованию или управлению; например, в русском языке формы падежа у существительных (вижу дом, любуюсь домом), формы рода, числа и падежа у прилагательных (большой дом, большую собаку, большое окно), формы лица и числа у глаголов (я купаюсь, собака купается, собаки купаются); несинтаксические формы – это формы, не зависящие от отношений членов предложения; например, в русском языке форма рода и числа у существительных (зал, зала, зало; стол – столы), форма вида, наклонения и времени у глаголов (я беру, я возьму, я взял бы, возьми), форма степеней сравнения у прилагательных (умный, умнее, умнейший).

Некоторые языковеды считают, что все синтаксические формы словоизменительные, а все несинтаксические – словообразовательные. Но последнее неверно. В результате словообразования возникает новое слово (белый, белить, побелка, беленький, беловатый, белизна и т. п.), однако в стол – столы, умный – умнее, взять – возьму – взял нового слова не получается; это формы несинтаксические, но словоизменительные.

Если прямолинейно проводить указанное выше определение формы у Ф. Ф. Фортунатова, то одни слова в языке окажутся «с формой», «оформленные» (те, которые выделяют основную и формальную принадлежность: топор–ом, добр–ому, бег–ут), другие же – «без формы», «бесформенные» (там, вчера, хлоп, брысь, кенгуру), что встает в противоречие с общим положением о том, что язык в целом – форма и все в языке оформлено.

По этому поводу интересные мысли были у А. А. Потебни, который, цитируя положение Гумбольдта: «данная форма имеет для меня смысл по месту, которое она занимает в склонении или спряжении»[ 415 ]415
  Потебня А. А. Из записок по русской грамматике. Т. 1–2. М.: Учпедгиз. 1958. С. 44.


[Закрыть], указывал: «распознавание формы» может пользоваться «знанием места, которое занимает слово в целом, будет ли это целой речью или схемой форм»[ 416 ]416
  Там же. С. 66.


[Закрыть].

Собственно говоря, и у Фортунатова вопрос о форме не ограничивается рассечением линейности речи на звенья, а именно способность выделять основную и формальную принадлежность слово получает по соотношению с другими членами парадигмы, т. е. «схемы форм» по Потебне. Столик потому разлагается на [стол' + ик + нуль], что в других словах есть, с одной стороны, повторение той же «формальной принадлежности» [ик + нуль] в соединении с другими «основными принадлежностями»: носик, ротик, садик и т. п., а с другой – есть повторение той же «основной принадлежности» [стол (')] в сочетании с другими «формальными принадлежностями»: столовая, столоваться, настольный. Это соотношение можно выразить следующей схемой, где прописные буквы обозначают «основные принадлежности», а строчные – «формальные принадлежности»:

[ 417 ]417
  См.: Поржезинский В. К. Введение в языковедение, 1915. С. 141.


[Закрыть]

Все это вытекает из системности языка, где все факты одного качества (падежи, числа, лица, времена и т. п.) связаны в одно целое и каждый факт получает свою значимость по «месту в целом», как говорит Потебня. Ряды форм, в которые входит данное явление, будем называть парадúгмами, а те свойства формы, которые возникают благодаря соотносительности членов парадигмы, – парадигматúческой фóрмой. Отсюда несколько следствий.

Во–первых, понятие отрицательной формы или нулевых показателей формы, обоснованное в трудах Ф. Ф. Фортунатова[ 418 ]418
  См.: Фортунатов Ф.Ф. Сравнительное языковедение // Избранные труды. Т. 1, 1956. С. 138.


[Закрыть], И. А. Бодуэна де Куртенэ и Ф. де Соссюра; так, в русском языке признаком мужского рода единственного числа для глаголов прошедшего времени и кратких прилагательных и причастий будет отсутствие окончания на фоне его присутствия в формах женского и среднего рода (ходил – ходил–а, ходил–о; хорош – хорош–а, хорош–о; убит – убит–а, убит–о).

Нулевые показатели в грамматике имеют такое же значение и такую же выразительную силу, как и положительные показатели (прибавление аффиксов, чередование фонем и т. п.). Нулевые показатели, т. е. отсутствие положительного показателя в соотношении системы форм с его присутствием в других формах опирается на системность языка и парадигматичность форм, образующих ту или иную частную систему. Могут быть нулевые аффиксы (см. только что приведенные примеры: ходил, хорош, убит), могут быть и значимые нули при чередованиях фонем (порывать – порвать), могут быть и нулевые служебные слова, например связки (я был здесь, я буду здесь, но: я – здесь; он был награжден, но: он – награжден и т. п.).

Во–вторых, и «бесформенные слова», т. е. не распадающиеся на «основную» и «формальную» части, обладают формой благодаря «знанию места» в целом, «будет ли это целой речью или схемой форм» (Потебня). Возьмем несклоняемое «бесформенное» слово кенгуру; это слово не распадается на «основную» и «формальную» части[ 419 ]419
  Дети по–своему «исправляют» это неудобство по пропорции: вижу собаку: вижу кенгуру = это собака: это кенгура (т. е. линейно разлагают: кенгур–а, кенгур–ы, кенгур–у и кенгур–енок).


[Закрыть], но, сопоставляя такие целые, как: Серый волк лежал на песке – Серый кенгуру лежал на песке; Я вижу волка – Я вижу кенгуру и т. п., мы заключаем, что кенгуру – существительное, выступающее в роли подлежащего и дополнения в тех же сочетаниях в предложении, что и волк, т. е. слово кенгуру в русском языке имеет форму существительного, хотя и не склоняется по падежам. В предложении: Кенгуру – раз антраша! – все три слова «бесформенны» с точки зрения линейной формы, но парадигматически они все оформлены, и мы грамматически это предложение понимаем так же, как предложение: Олень сделал прыжок. В этом опять же сказывается грамматический изоморфизм.