Текст книги "В шутку и всерьез"

Автор книги: Александр Котов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

В одном из туров шахматной Олимпиады 1952 года в Хельсинки команда Швеции встречалась с американцами. Исход матча был важен и для нас, поскольку мы вели ожесточенную борьбу за звание чемпионов, а команда США была конкурентом.

Вот почему я, капитан команды СССР, прямо-таки обмер, когда заметил, что одно из четырех "шведских" мест пустует. Ну, конечно, так я и знал: нет Штольца. Уже полчаса, как пущены часы, а шведа нет. Стараясь не показывать своего волнения, я то и дело поглядывал на входную дверь и, как родному, обрадовался Штольцу, когда тот появился, наконец, в огромном зале.

Увы, радость моя была преждевременна – швед еле держался на ногах. Только с чьей-то помощью он добрался до своего места и без сил плюхнулся на стул. Закрыв лицо руками, Штольц думал, какое начало партии избрать.

Прошло часа три. Все это время я не подходил к столику, за которым играли Штольц и Эванс. Зачем зря волноваться! Остальные члены шведской команды имеют хоть какие-то шансы немного задержать американцев, а тут… Оценив ход других сражений интересовавшего меня матча, я все же мельком глянул и на позицию в партии Штольц – Эванс. И лучше бы не глядел: у Штольца не хватало фигуры!

В этот момент я почувствовал на себе чей-то взгляд. Между пальцев, прикрывающих глаза, Штольц внимательно и как-то хитро смотрел на меня. Тогда я решил получше разобраться в позиции. Вывод меня несказанно обрадовал: хотя Эванс имел лишнюю фигуру, атака Штольца была неотразима! Рассчитав один вариант, затем другой, я поразился глубине проведенной Гостой комбинации. А в глазах Штольца, чуть видных между пальцами, был укор: "Что же это ты – не верил? Думал, не смогу уж и играть в таком состоянии?"

Восхищенный красотой развернувшегося боя, я уже ни на шаг не отходил от этой партии. Вот Эванс сделал вынужденный ход. Теперь решал шах ферзем с d4 на h8. На секунду меня охватил испуг: донесет ли Штольц ферзя до такого далекого поля, не уронит ли? Нет, Штольц объявил шах. Американец остановил часы и протянул руку победителю.

И тут наступил самый трудный момент для Штольца: он никак не мог поймать руку противника. Один раз направил неестественно распрямленную ладонь в сторону Эванса – мимо. Еще раз – нет. Наконец Госта схватил руку Эванса и, радостный, долго тряс ее. Совместный анализ, проведенный после окончания партии, показал: комбинация Штольца была верна во всех разветвлениях.

Когда мне доводилось встречаться со Штольцем, я с грустью замечал, что он все больше слабеет. Ничто не избавляло его от болезни. А пить уже было не на что, и мастер тактических ударов в шахматах пускался в жизни на "тактические ухищрения".

– Я прошу вас, дайте мне, пожалуйста, немного денег, – обратился Штольц к Бистрему в последний год своей жизни.

Тот отлично понимал, зачем Госте понадобились деньги, и решил не допустить нового приступа губительной страсти.

– А зачем вам деньги? – сделав невинное лицо, спросил президент шахматной федерации Стокгольма.

– Мне… мне нужно купить маме кофе, – нашел первый попавшийся предлог Штольц.

Но он забыл, что Бистрем занимается торговлей – кофе, снабжая им почти всю Скандинавию.

– Вам нужен кофе? – обрадовался Бистрем. – Отлично! Я дам вам столько кофе, сколько вы захотите. Ваша мама будет очень довольна!

Штольц растерялся. Понятно, что такой выход его совсем не устраивал. Но и здесь изобретательный ум выручил.

– Моя мама терпеть не может вашего кофе! – решительно произнес гроссмейстер, прямодушно глядя в глаза скандинавского кофейного короля.

Когда приближался пятидесятилетний юбилей Штольца, шведские шахматисты решили отметить эту дату и хоть как-нибудь порадовать коллегу. По подписке собрали довольно значительную сумму денег. Но что с ней делать? Отдать Штольцу – значит еще больше губить его. Думали, думали и надумали: "Купим-ка ему новый костюм". А куда девать оставшиеся кроны? Стали искать им применение.

– Господа, да ведь Госта очень страдает от зубной боли. Отдадим эти деньги дантисту. Пусть он полечит зубы Штольцу, а если нужно, сделает и протезы.

На том и порешили. Утром в день юбилея друзья пришли домой к Штольцу, торжественно поздравили его и вручили подарки: новенький костюм и оплаченный счет дантиста.

Юбиляр сердечно поблагодарил друзей, с интересом осмотрел костюм. На секунду задумался. И вдруг с грустной улыбкой сказал:

– Что касается костюма, то это вы верно придумали – мой изрядно поизносился. А вот с зубами – это зря: они мне не нужны, я ведь последнее время только пью.

Меня могут спросить: "Зачем это вы рассказываете истории, которые "благовоспитанные" авторы обходят молчанием?" Скорбь о безвременной утрате крупного шахматного таланта вызывает эту откровенность. "Гене уна сумус" – "Мы одна семья". Так пусть же те несчастья, которые происходят в этой семье, послужат уроком для молодых шахматистов, дабы они решительно пресекали пороки, истребляющие силы, нервы, мешающие достигать тех вершин в творчестве, на которые им позволяет притязать отпущенное природой дарование.

Кен-гу-ру

И надо же было случиться такому несчастью, притом в самый неподходящий момент! Подумать только: изъездил все континенты мира, где ни побывал за семнадцать лет странствий по свету, в какие переплеты ни попадал – и ни разу не болел! А тут, когда совсем один в чужой стране, на краю земли, за пятнадцать тысяч километров от родного дома, неожиданно нагрянула серьезная болезнь. И не с кем даже посоветоваться. Советское посольство находится в Канберре – в трехстах километрах от Сиднея. А по законам, установленным для наших дипломатов в Австралии, сотрудник посольства может выехать из Канберры только по специальному разрешению властей.

Началось с пустяка – заболела вена на ноге. Сперва я не обращал на боль внимания, но с каждым днем она усиливалась. Я продолжал играть в турнире, а с ногой все хуже и хуже. Скоро стало невозможно ходить. Пришлось ехать в госпиталь. Осмотревший ногу молодой хирург был решителен: оставить больного здесь! Организаторы заволновались: а как же с турниром? Гроссмейстер пролетел половину земного шара, семь австралийцев освобождены от работы, чтобы сразиться с ним, и все идет насмарку!

Пригласили главного хирурга. По австралийской классификации медиков главный хирург носит звание Мистера. Мистер Холлинс, стройный, спортивного вида человек лет тридцати, любит шутку, но по некоторым его замечаниям я понял, что здесь не до смеха. Все же организаторы вместе со мной уговорили Мистера, и он разрешил закончить турнир.

– Днем лежать, делать легкие массажи, – был его приказ, – может быть, пройдет!

Радостные, помчались мы из госпиталя продолжать шахматные битвы.

И вот сиднейский турнир закончен. А ноге стало совсем плохо. Сразу же после заключительного тура мы поехали к Холлинсу. Теперь и он был неумолим.

– Завтра в госпиталь! – приказал Мистер и, когда я попробовал было протестовать, выразительно махнул рукой, как бы выбрасывая что-то в окно. – Шутить нельзя – воспаление вены. Если не ляжете в госпиталь – ноу Котов!

Что скажешь на такое заявление?! На сей раз мы покидали госпиталь менее веселыми. По иронии судьбы вечером состоялся банкет в честь моего приезда и победы в турнире. Шахматисты и гости расположились в уютном доме и прилегающем к нему садике одного из сиднейских любителей шахмат. Прибыли на праздник из Канберры посол СССР в Австралии В. И. Логинов и секретарь посольства. Это был, пожалуй, самый необычный банкет за все время существования столь приятного способа отмечать торжественные события.

Мужчины в черных костюмах и дамы в вечерних туалетах медленно гуляли по огромной веранде, иногда спускаясь в садик, чтобы получить прямо с вертелов кусок жареной курицы или сочного говяжьего филе. Всякий раз на лицах гостей появлялась полурастерянная, полусмущенная улыбка, когда они видели маленький столик на краю веранды. За ним, высоко задрав левую ногу на спинку подставленного кресла, сидел подавленный, опечаленный виновник торжества. Лишний глоток виски и приятное австралийское вино не выбили из моей головы назойливую, тревожную мысль: завтра утром в госпиталь…

Главная сестра госпиталя, спрятав испытующие глазки под огромным крахмальным капюшоном, начала мою анкету вопросом не очень приятным:

– Кто самый близкий вам человек в Сиднее?

Не трудно понять, на какой случай надобны эти сведения. Посмотрев на привезшего меня секретаря шахматной федерации Австралии Локвуда, я произнес:

– Запишите: "Билл Локвуд".

Сиднейские шахматисты с моей легкой руки долго потом звали этого симпатичного человека "кузен Билл".

Затем сестра дала мне подписать три документа. Первый: дирекция госпиталя не отвечает за ценности, имеющиеся в моих карманах; второй: я предоставляю врачам право производить над собой все те операции, какие они сочтут нужным делать; и третий: я обязуюсь оплатить все расходы по проживанию в госпитале и лечению. Тут же мне вручили расценку всех лабораторных операций. Рентген – три фунта, анализ крови – два, мочи – фунт. В тот момент мне было не до денег, но позже, когда я стал выздоравливать, я с испугом перечитал внушительные цифры больничного прейскуранта. Поистине нелегко болеть в стране, где платишь за каждый шаг!

И вот я в кровати, в отдельной комнате, специально оборудованной в память о каком-то покойном капитане. Удобно, светло, чисто. Через пятнадцать минут окончательно устанавливается диагноз – инфекционное воспаление вены левой ноги. И тут же начинается лечение. Кстати, за все время пребывания в госпитале я не видел ни истории болезни, написанной врачами, ни вообще каких-либо бумажек. Все распоряжения сестрам давались устно и выполнялись пунктуально и аккуратно.

Лечили меня способом оригинальным. Проткнув вену руки полой иглой, врач соединил ее трубочкой со стеклянным сосудом, подвешенным высоко над кроватью. Оттуда жидкость капля 'за каплей попадала в мою кровеносную систему. Два раза в сутки врач прикреплял новую банку. Всего через меня прошло за пять дней около десяти литров жидкости. Я не понимал тогда, почему банку меняет обязательно врач, почему сестра каждые полчаса проверяет интенсивность движения жидкости. Только потом, в Москве, мне объяснили причину такой скрупулезности: нельзя допускать воздух в кровеносную систему человека – уже несколько попавших в кровь кубиков воздуха несут неизбежную смерть.

Так началась моя госпитальная жизнь вдали от Родины, в кругу совершенно чужих людей. Я успокаивал себя, как мог, шутил с сестрами и нянями, говоря им, что я теперь напоминаю сосуд из детской задачи по арифметике: "В одно отверстие вливается, в другое выливается…" Кстати, объясняться с нянями было не так– то просто. Как все смертные, я был обучен английскому языку "салонного типа", а няни и сестры задают часто вопросы, не предусмотренные никакими учебниками. Выручали жесты.

К вечеру жизнь в госпитале замирает, врачи и сестры – кроме дежурных – уходят домой, и на душе становится тоскливо. Я вспоминал дом, Москву, и настроение еще больше ухудшалось. В окне в предвечерней дымке виднелся Сидней. Вот знаменитый мост– гигант, даже в Соединенных Штатах редко увидишь такое сооружение. Сиднейцы гордятся своим мостом: "Вы уже видели мост? Вот посмотрите, какой у нас мост!" Он действительно великолепен. Транспорт идет в несколько рядов. На самом верху величественной фермы по параболической балке весь год передвигается тележка. Это маляры: пока они успевают окрасить ферму до конца, обильные дожди смывают краску там, где была начата работа. И тележка движется обратно!

Где-то невдалеке прелестный пляж. Все хотел искупаться – не удалось. А что я вообще успел увидеть в Австралии? Сколько времени потерял из-за больной ноги! Хотя нет, кое-что я повидал. И в сгущающейся темноте больничной палаты я начинаю вспоминать свой путь на далекий континент, первые недели пребывания в Австралии.

ТУ-104 перенес меня к исходу дня из Москвы в Ташкент, затем на рассвете мы перемахнули через Гималайский хребет. Красотища какая! Бурые и кипенно – белые снежные горы, запутанные лабиринты скал и ущелий. Тут не только снежный человек может появиться, сам черт померещится! Потом жаркий Дели, Рангун и к вечеру уже Джакарта. По стенам здания аэропорта бегают ящерицы. Сперва удивляешься, но тебе объясняют – это признак хорошего дома. Пресмыкающиеся уничтожают комаров, мошкару. Ящерицы есть и в советском посольстве в Индонезии. Значит, тоже хороший дом.

В аэропорту меня встретил президент шахматной федерации Индонезии профессор Харахап.

– Я уже договорился с вашим посольством: на обратном пути вы на две недели задержитесь в Индонезии,– сообщил профессор.

Позже выяснилось, что, будучи большим любителем шахмат, он желаемое выдал за действительное: никто ему таких обещаний не давал.

Ночная Джакарта загадочна и красива. Велосипедные рикши с колясками, расписанными яркими красками; тысячи фонариков около групп людей, ужинающих прямо на улице. Это не каприз: в домах слишком жарко.

Одну ночь провожу в превосходной гостинице "Индонезия". Гостиница – чудо, последнее слово техники. Двери раскрываются автоматически, едва подходишь к ним на расстояние один-два метра, в лифте не надо трудиться, нажимая кнопку: фотореле включает механизм, стоит лишь приблизить палец к цифре нужного этажа. Максимальный сервис в комнатах. Открываешь дверь шкафа – внутри тотчас загорается лампочка; принесли к портье для тебя письмо – на телефонном аппарате в твоей комнате вспыхивает сигнальный красный свет. Нечего и говорить об установках кондиционированного воздуха: в индонезийской жаре это необходимость.

– Посмотри, как там мой стадион, – попросил меня московский друг, руководивший когда-то отделочными работами на строительстве стадиона в Джакарте.

Это сооружение, которым нельзя не любоваться. Смелая конструкция, совершенная отделка. Молодцы наши строители!

Ночью я вновь лечу – уже на английском самолете. А наутро Австралия – цель моего далекого путешествия. Начинается жизнь на удивительном континенте.

Одна из легенд утверждает, что Австралия – это гигантский метеорит, упавший из глубин вселенной в воды земного океана. Порой начинаешь верить этому – столь своеобразен австралийский материк. Центральная часть страны – настоящая пустыня. Я дважды пересекал Австралию: это были полеты через бескрайние и, казалось, необетованные области. Здесь лишь изредка можно встретить маленькие поселки рудокопов да деревни аборигенов. Эти истинные хозяева Австралии недалеко ушли от своего первобытного образа жизни... Они боятся белого человека, ибо он сделал их жизнь еще более трудной.

Интенсивная жизнь существует только по краям огромного острова. Тут находятся все крупные города Австралии.

Мои выступления с сеансами одновременной игры начались в поселке меднорудных шахт Монт-Айзе; там я очень страдал от укусов комаров. Почему эта гадость так распространена? И здесь комары не менее противны, чем под Москвой!

На следующий день я встречался с шахматистами жемчужины побережья – Брисбейна, а оттуда вылетел в самый большой город страны – Сидней. В аэропорту меня встретила делегация шахматистов во главе с вице-президентом ФИДЕ, многолетним чемпионом Австралии Георгом Кошницким. Этот умный, энергичный человек сразу же стал моим гидом, шофером и, что всего приятнее, настоящим, преданным другом.

Уже первые минуты встречи в Сиднее были трогательны. Это единодушно отметила и пресса, хотя, конечно, не обошлось без репортерских накладок,– над которыми мы вместе с австралийскими шахматистами весело посмеялись. Одна газета именовала меня чемпионом мира, тогда как другая низвела на ступень мастера.

Дни мои заполнили турнирные бои, беседы с новыми друзьями, вылазки в достопримечательные места Сиднея, Георг Кошницкий показал мне много любопытного. Нередко меня "отнимали" у него другие любители, имеющие автомобили, и я путешествовал вместе с ними.

В 1948 году на межзональном турнире в Стокгольме австралийский мастер Лайош Штейнер говорил мне:

– Приезжайте в Сидней, я вам подарю медвежонка коала.

Это была шутка, так как удивительное животное – только австралийский житель и не может быть вывезено за пределы Австралии: немедленно погибает. Коала, без сомнения, самое очаровательное существо из всех живущих на земле. Слово "коала" значит "непьющий". Медвежонок ростом сантиметров в тридцать-сорок обитает на деревьях, почти круглые сутки дремлет, закрыв глаза, и жует листья. Австралийцы утверждают, что листья любимого дерева медвежонка содержат в своем соку алкоголь, так что коала вечно "на взводе". Пушистая мягкая шерсть серого цвета, огромный черный пятачок носа сразу же вызывают улыбку у того, кто впервые видит коала.

Этот медвежонок и кенгуру – символы Австралии. Их изображения можно увидеть на стенах домов, на платках женщин, на эмблемах авиакомпаний. Статуэтки кенгуру и коала продаются как сувениры…

Во дворах многих домов на окраине Сиднея кенгуру бегают, словно козы в русской деревне. На воле кенгуру нередко бывают причиной автомобильных аварий: выбегая на свет фар, крупное животное зачастую попадает под колеса. Газеты писали, что где-то смирное животное взбунтовалось и убило человека, но, видимо, было за что, поскольку разозлить кенгуру не так-то просто.

Да, какой только экзотической "живности" нет в Австралии: дикая собака динго, страус эму, утконос! На деревьях, запорошенных ярчайшими цветами, сидят "настоящие" попугаи, которых мы привыкли видеть лишь в зоопарках и клетках.

Лежа в больничной постели, я вспоминал величественные эвкалиптовые леса в окрестностях Сиднея. В полудреме громады деревьев с их светлыми, гладкими, словно отполированными стволами виделись настолько явственно, что мне вдруг померещился мерцающий меж ними огонек, и я долго не мог понять, откуда он взялся. С трудом очнувшись, я сообразил, что это медицинская сестра с потайным фонариком в руках проверяет надежность циркуляции лечебной жидкости в моей кровеносной системе.

Вскоре я вновь задремал. Вдруг "странные" восклицания достигли моего слуха.

– Ну что, пойдем, что ль? – спрашивал один женский голос.

– Нет, сначала уберем, – отвечал другой.

Что такое, уж не галлюцинация ли начинается? Однако новая русская фраза, прозвучавшая в коридоре, убедила меня, что я в здравом уме. Впрочем, всполошился я больше от неожиданности. Мне было известно, что в Австралии живет шестьдесят тысяч русских, в разные времена и по разным причинам оторвавшихся от родной земли. Встречая впоследствии своих соотечественников, я многое узнал об их жизни на чужбине.

В целом переселенцам в Австралии живется несколько лучше, чем в других странах: здесь легче найти пусть грязную, но работу. И все-таки даже самые процветающие люди тянутся к Родине.

– Одна мысль утешает, – сказал мне в минуту откровенности человек, благодаря своей высокой технической квалификации ставший зажиточным. – Как-нибудь соберу все это барахлишко – да в Россию!

Другой рассказывал:

– Жена мне часто говорит: "Вот живем мы с тобой здесь не худо. А нет во мне былого веселья! Где мой раскатистый смех, где веселые шутки друзей?"

Но есть и другие люди в Австралии. С ними не хочется связывать даже слово "русский". Однажды в Мельбурне на турнир пришел маленький человек лет пятидесяти.

– Здравствуйте, господин Котов, – поздоровался он, поймав меня во время прогулки между столиками.

– Здравствуйте!

– Я тоже из Тулы. Слыхал, вы туляк?

– Да.

Разговорились, вспомнили тульские улицы, парк…

– А где после Тулы проживали? – спросил я.

– В Харькове. Кончил там институт, работал химиком.

– И давно из Советского Союза?

Белесые глаза собеседника как-то сразу беспокойно забегали.

– С сорок… сорок четвертого.

Все ясно – убежал во время войны, когда фашисты побросали своих холуев на произвол судьбы.

Я молча отошел, но теперь уже непросто было отвязаться от этого типа.

– И как вам нравится в Австралии? – задал он стандартный вопрос.

– Скучаю. Уже три недели, как из дома.

– А нам весело! – заторопился бывший туляк, убежавший из Харькова. – Каждый вечер собираемся вместе, организуем концерты. Отличное общество! – Он явно бодрился. Но внезапно физиономия его стала кислой, и он выпалил совсем уж странное, не вяжущееся с предыдущим: – Знаете, честно: если бы была возможность, пешком бы пошел в Москву!

Я пристально посмотрел на бывшего туляка. Что это: признание или хитрость?

– Только при одном условии, – добавил он после паузы.

– При каком? – автоматически спросил я.

– Если бы власть у вас переменилась.

– У, милый! – засмеялся я в лицо изменнику. – Долго тебе придется ждать!

На второй день моего пребывания в госпитале в палату вошел огромный лысоватый детина. Его скрюченные волосатые пальцы впились в ручку пылесоса.

–                    Здравствуйте, – прорычал он басом.– Меня зовут Лорис Петрович.

И пошли воспоминания. Эмигранты, встретив человека, приехавшего из СССР, как правило, спешат рассказать свою историю. Одни хотят оправдаться, найти сочувствие, другие ждут помощи, совета.

Лорис Петрович принадлежал к иному сорту беглецов и от меня ничего не ждал. Оперировал он пылесосом всего минут десять, но затем еще несколько раз заходил ко мне, а в середине дня даже принес обед, заменив официантку.

– Сможете определить, сколько мне лет? – спросил здоровяк и тут же с гордостью объявил: – Семьдесят шесть! Неплохо? Но я говорю, что шестьдесят. Иначе сразу уволят: стариков после шестидесяти пяти не держат на работе.

Я уже знал, что Лорис Петрович – "полунемец, полулатыш, полушвед, полурусский", как он представился, – до революции служил офицером в Петербурге.

Теперь же он принялся рисовать сцены буйств и веселых похождений молодых лет. И вдруг похвастался:

– А знаете, кем я был во время гражданской войны? Правой рукой атамана Семенова. Заведовал его механизированными частями!

И этот ярый враг советской власти рассказал далее как белая армия воевала с разутыми, голодными красноармейцами. Перечислил самые ожесточенные бои, отступления, марши. Живые картины гражданской войны! Невольно я заслушался его рассказами и даже перебил вопросом:

– А скажите, почему все-таки вы не смогли задушить Советскую Россию? Как по-вашему?

Собеседник помрачнел.

– Что можно сделать с народом?! – захрипел он. – Нельзя победить народ! У него сколько хочешь резервов, а к нам не шел никто! Техника, вооружение – что от них толку, когда воевать некому!

Когда я выписывался из госпиталя, я встретил у выхода Лориса Петровича. Он выносил огромный металлический бак, наполненный окровавленными бинтами, гнойными тампонами.

– Передайте привет России! – гаркнул он мне вдогонку.– Да, да, не Советскому Союзу, а России!

И, схватив волосатыми рыжими руками тяжелый бак, легко взвалил его себе на плечи. Нужно было спешить загрузить санитарными отходами подошедший автомобиль. Не великий удел достался на старости лет этому душителю молодой Советской республики.

"Мы одна семья", – написано на гербе международной шахматной федерации. В справедливости этих слов я убедился в тяжелые дни пребывания в госпитале. Сиднейские шахматисты относились ко мне с изумительным вниманием и предупредительностью. Ежедневно меня посещало до десяти человек. Они приносили с собой фрукты, сладости, книги. Частенько палата превращалась в комнату встречи многочисленных весельчаков, один из которых по какому-то недоразумению привязан к столбу со стеклянной банкой наверху.

Хотя я мог оперировать лишь одной рукой, это не мешало проводить в палате настоящие шахматные бои. Руководитель юных шахматистов Сиднея мастер Флатов приводил в день по нескольку человек своих питомцев. Как было не дать им импровизированный сеанс одновременной игры!

Однажды вечером зашел ко мне лечащий врач – Мистер Холлинс.

– У меня к вам просьба, гроссмейстер. Не могли бы вы сыграть со мной в шахматы?

– С восторгом! – обрадовался я. – Когда еще можно дать мат спасающему твою жизнь доктору?!

– А вы не будете возражать, если сюда зайдет мой приятель? – попросил хозяин хирургического отделения.

– Ради бога!

И вот баталии начались. Шахматное мастерство моих попечителей было таково, что исход сражений определился довольно быстро. Поблагодарив за полученные маты, доктора раскланялись.

– Ну, как вы сыграли с Мистером? – спросила меня сестра, вошедшая в палату сразу после того, как удалились врачи.

– Доктор Холлинс выиграл, – тоскливо сказал я. Сестра недоуменно поглядела на меня, затем сочла своей обязанностью успокоить больного.

– Что ж, понятно, – покачала она головой. – Вы уже какой день лежите, практики нет.

– Наутро весь госпиталь поздравлял доктора Холлинса с победой. Проходя мимо моей палаты, он открыл дверь и погрозил мне пальцем.

Точно в срок, назначенный Холлинсом в начале лечения, я был "отвязан" от столба. На пятый день я уже разгуливал по госпиталю, на шестой… уплатил изрядную сумму австралийских фунтов.

У подъезда меня ждал любезный господин Блашке – бывший секретарь шахматной федерации Австралии. В своем юрком, маленьком автомобиле этот общительный человек, которому далеко за семьдесят, много раз возил меня по Сиднею.

– Ну, что будем делать? – спросил господин Блашке.

– Жить! – ответил я.

На следующий день я был уже в Мельбурне. Здесь, как и в Сиднее, не живет ни один советский человек. Но в беседах с людьми можно услышать самое высокое мнение о нашем балете, о пианистах и скрипачах, демонстрировавших в этом городе свое искусство. Еще живо воспоминание и о блестящих выступлениях спортсменов из СССР на Олимпиаде в 1956 году. Мне рас сказывали, какую бурю ликования вызывали достижения наших бегунов, метателей, тяжелоатлетов, гимнастов.

– А для нас это вообще был торжественный праздник. Мы ведь тоже чувствуем себя русскими, хотя и живем вдали от Родины, – говорили мельбурнские жители русского происхождения.

В Мельбурне мне посчастливилось побывать на интереснейшем зрелище. Когда я хотел 5 ноября уехать в Аделаиду, мельбурнцы запротестовали.

– Как это можно – уезжать в день знаменитых мельбурнских скачек!

Мельбурнские скачки в конце каждого года – большое национальное торжество. Этот день считается нерабочим. Закрываются даже магазины. Наблюдать ход борьбы в главном заезде съезжаются любители конных состязаний со всего света. Конечно, влечет их не столько красота бегов, сколько игра в тотализаторе и у букмекеров. Задолго до скачек газеты объявили, что в этот день будет выиграно и проиграно около одного миллиона австралийских фунтов.

Не менее усердно, чем лошадей, готовили ко дню бегов… модниц. Магазины накануне состязаний были переполнены. В поте лица трудились портные и создательницы дамских шляп.

– Обязательно обратите внимание на дамские шляпы, – советовали мне. – Нигде ничего подобного вы не увидите!

5 ноября, взяв такси, мы отправились на скачки. На свои машины мельбурнцы махнули рукой – их в этот день некуда поставить у ипподрома. Доставка зрителей велась интенсивно всеми средствами, включая вертолет. Пока разыгрывались побочные заезды, я фотоаппаратом "хватал" на пленку наиболее чудные одежды. А шляпы! Что за причудливые сооружения были на головах некоторых австралиек. То диаметром больше метра – настоящий аэродром, то высотой с каланчу!

Побить "рекорд" не так-то просто на этом празднике элегантности. Из Ирландии на ипподром прибыла известная чета – король и королева жемчуга. На их одеждах в тот день было по семи тысяч жемчужин!

Главный заезд кончился сенсационно: первым пришел скакун, на которого мало кто ставил. Уже через час на ипподроме продавалась газета: на первой странице хозяйка целует победителя в губы. И есть за что: лошадь принесла приз в двадцать пять тысяч фунтов!

А у дам уже не было сил следить за нарядами: измученные жарой, ажиотажем и четырехчасовым стоянием – мест сидячих очень мало на ипподроме, модницы падали в обморок прямо на траву, отбрасывая в сторону с таким трудом придуманные шляпы...

В маленькой живописной Аделаиде, куда я попал после Мельбурна, живет Георг Кошницкий. Его семья поголовно шахматная. Жена – Эвелин Кошницкая шефствует над юношеской шахматной организацией, два сына тоже азартные шахматисты. В Аделаиде я рискнул повторить эксперимент, проделанный на острове Кипре, – прочел лекцию на английском языке. Аделаидцы записали выступление на пленку с тем, чтобы передать советы по изучению шахматной теории любителям других городов.

В Аделаиде я отмечал сорок шестую годовщину Великого Октября. Местное общество дружбы с Советским Союзом устроило прием в честь национального дня СССР, как называют 7 ноября в Австралии. Я был единственным представителем своей страны на этом празднестве и страшно разволновался, когда отвечал на многочисленные приветствия добросердечных людей.

Кончился срок моего пребывания в Австралии. Теперь нужно было поторапливаться, чтобы перехватить самолет, курсирующий по трассе Джакарта – Москва. И вот я на небольшом самолете австралийской фирмы "Квантас" с характерной фигуркой кенгуру, нарисованной на гербе авиакомпании. Длительный полет через пустынную область страны. Я смотрел из окна на каменистый ландшафт и прощался с Австралией…

Когда двести лет назад белые моряки впервые сошли на землю Австралии и показали на убегающее незнакомое животное, темнокожие хозяева острова ответили:

– Кен-гу-ру! – что означает "Не понимаю".

За шесть недель пребывания в Австралии я многое понял, многим восхищался. Но и сейчас, в момент прощания с чудесной страной, многое мне оставалось непонятным.

Не понял я: почему нужно тратить столько денег на вооружение страны? Откроешь газету в Сиднее или Мельбурне и видишь фотографию сверхмощного бомбардировщика и броский заголовок: "Этот самолет правительство Австралии покупает у американцев".

Не понял я: почему аборигены – истинные хозяева страны – так жалки и забиты? Единственное совершенное для них "благодеяние" – библия, переведенная на язык аборигенов.

Не понял я: почему так мало кинокартин австралийского производства? Американские ковбойские боевики, "фильмы ужасов" – пожалуйста! А австралийских произведений, показывающих жизнь большого, талантливого народа, не сыщешь днем с огнем.

Не понял я: зачем нужно выпускать огромными тиражами дешевую макулатуру, каковой являются, например, книжки Брауна "Боди" и "Тзе скарлет флэшь". Это ухудшенные издания Пинкертонов и Картеров. Не верю, чтобы эти книги так уж интересовали людей культурной Австралии!

Впрочем, каждый живет по-своему, мы ходим в гости друг к другу не для того, чтобы учить соседа.

Австралийцы хотят дружбы с моим народом, и это самое важное. А что касается шахматистов, то мы поистине одна семья. И я с нетерпением жду каждой весточки с далекого, "павшего с неба" континента. Я знаю, в этой весточке будут выражены чувства настоящих друзей, которым, как и мне, дорого шахматное искусство.