Текст книги "В шутку и всерьез"

Автор книги: Александр Котов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

Последнюю часть пути мы шли пешком по каменистым тропам. Маленький участок пустынного берега огорожен простым плетнем – такой часто можно встретить в русской деревне. Из каменистого грунта с трудом пробиваются кактусы и еще какие-то шиловидные растения. У самого обрыва из камней выстроен небольшой низенький домик. Это и есть жилище Пабло Неруды.

Мы знали, что хозяин в Москве. Девушка, живущая в доме, показала нам его комнаты. Все говорило здесь о большой любви Пабло Неруды к морю: тут и там картины и гравюры на морские сюжеты, модели кораблей. Да и сам дом своей архитектурой и планировкой чем-то напоминает часть корабля. На крыше вместо флюгера – профиль огромной рыбы, вырезанный из листового железа. Рядом с домом висит на столбе колокол, наверное, отбивающий склянки на манер настоящих корабельных.

Нетрудно было определить, где в этом приморском уголке любимое место хозяина. Оно на обрыве, откуда открывается широкая панорама моря. Вот стоит удобная скамеечка, на которой поэт, должно быть, не раз обдумывал будущие произведения. Невдалеке скульптура – фигура женщины. Прежде такие помещали на носу быстроходных судов. Стоит она, подверженная океанским штормовым ветрам, сильная и светлая, вся устремленная вперед.

Наши чилийские знакомые с теплотой и гордостью произносили имя своего любимца здесь, в его доме. И невольно разговор зашел о Москве, где в эти дни был Пабло Неруда, о том, что расстояния не мешают встречам истинных друзей, что искреннее, стремление народов к дружбе преодолевает все препятствия.

А перед самым отлетом из Чили мы посетили профессора Любшютца. В домике на окраине Сант-Яго нас встретили хозяин и его приветливая супруга Маргерита Джустиновна. Обед был сервирован в саду, под тенью высоких южных деревьев. Должно быть, специально к нашему приезду были приготовлены европейские кушанья, по которым мы изрядно соскучились.

– На каком языке будем вести беседу? – спросил профессор. – Мы с женой говорим по-испански или по– французски.

Я этих языков не знаю. К тому же профессору не терпелось поговорить с нами по-русски. Было решено так: мы с профессором будем объясняться по-русски, а с его женой по-английски. В "тяжелых" случаях Любшютц будет переводить английские фразы на французский.

Вскоре, однако, за столом зазвучали еще два языка: приехали секретарша профессора, урожденная эстонка, и еще двое его знакомых – чилийцы. Теперь мы уже с трудом разбирались в разноязычном течении беседы.

Профессор с интересом слушал наш рассказ о шахматных выступлениях в Южной Америке, а затем мы расспрашивали о его многосторонней деятельности. Любшютц известен не только как специалист в области медицины, но и как крупнейший знаток истории американских индейцев и активный борец за попранные права этих коренных хозяев американского континента.

– Это получилось случайно, – говорил гостеприимный хозяин. – Однажды группа молодых литераторов попросила меня написать статью о положении индейцев. Я согласился. Пришлось кое-что почитать. Я увлекся и, право, не знаю, чем теперь больше занимаюсь: медициной или этнографией. Я искренне полюбил индейский народ, – продолжал профессор. – Да и как его не любить, такой талантливый, но притесняемый! В Чили в общинах живет сто тридцать тысяч индейцев. По нынешнему закону они не имеют права продавать общинную землю. Однако нашлись демагоги из числа дельцов, которые кричат: "Дайте свободу индейцам, дайте им право свободно продавать землю!" Делается это с одной целью: завладеть единственным источником существования индейцев – землей, окончательно разорить их и выселить. Вот и приходится помогать им в правовом отношении, защищать по закону. А для этого надо хорошо знать историю народа.

Он повел нас в дом, где на втором этаже есть три комнаты, олицетворяющие три вида деятельности профессора Любшютца.

– Здесь я занимаюсь медициной, – объясняет профессор, показывая среднюю комнату, стены которой уставлены шкафами с медицинскими книгами на всех языках мира. – А здесь я уже социолог, – говорит он в комнате, где висит портрет Энгельса и на полках стоят работы Маркса, Ленина, Плеханова. – А вот это мой любимый уголок, – улыбается профессор, вводя нас в третью комнату. – Здесь у меня собрано все по истории и праву индейцев Южной и Северной Америки.

Он показал нам древние фолианты, немного поврежденные временем, но еще прочные.

– Вот это "Свод законов для Америки", выпущенный в 1681 году при Карле Втором, – говорит профессор, доставая с полки толстый, изрядно обветшавший том. – А вот тоже книга "Законов", но она еще старше – середины шестнадцатого века. Все это нужно для доказательства прав индейцев.

Его добродушное, открытое лицо оживляется, из-за роговых очков смотрят умные серые глаза. Пышная белая шевелюра и такого же цвета узкая бородка резко контрастируют с темными, густыми, почти без проседи бровями.

– Смотрите, – продолжает он с иронической улыбкой, – вот книга для индейцев, выпущенная их белыми "покровителями". Это евангелие, изданное на языке одного из индейских племен. Забавно, что издатели отпечатали тысячу экземпляров, не умудрившись подсчитать, что всего-то в живых от этого племени осталось пятьсот человек!

В домашнем музее профессора Любшютца мы увидели луки, стрелы, бусы, ожерелья. Были здесь и всевозможные тонко изготовленные предметы бытовой утвари индейцев,

– Это из Перу, это из Колумбии, а вот это подарок из Венесуэлы!.. – поясняет хозяин.

Эта фраза неожиданно меняет русло беседы.

– Как раз из тех стран, куда нас не пустили, – замечает Керес.

– Как эти политиканы мешают успешной работе! – сокрушается профессор. – Вот, например, интересная история. Несколько лет назад мы ездили с экспедицией на Огненную Землю изучать быт индейцев. В числе участников экспедиции была одна чилийка. Вернувшись, она запросила визу на въезд в США. Ей отказали. Мотив: "Вы ездили с "красным" профессором". Меня ведь там считают "красным", – улыбается Александр Аронович. – Еще бы, был в Советском Союзе, борюсь за права индейцев! Хорошо, что мне не нужно ехать в Нью-Йорк – не дадут визы, ни за что не дадут!

Несколько минут профессор увлеченно рассказывает о своей поездке в Советский Союз, говорит о статьях, написанных им специально для советских журналов.

Пора прощаться: за нами уже приехала машина. Хозяева просят передать приветы московским и ленинградским друзьям.

Мы уже за воротами дома, но тут неожиданное происшествие вносит сумятицу. Неосторожно открыв калитку, мы выпустили на улицу любимца хозяев – рыжего пса Сэмми, который немедленно устремился вдоль улицы, задрав коротенький хвостик.

– Это ужасно, ужасно! – волнуется профессор.

– Мы успокаиваем его: не зря все-таки мы оба имеем звание заслуженного мастера спорта. Через две минуты Сэмми пойман и отнесен к своему приятелю Рубио, удивительно похожему на него псу той же породы. Спокойствие в доме восстановлено.

…И вот опять после короткого, трехдневного визита в Уругвай мы с Кересом на пути домой пересекаем Атлантический океан. Прыжок из Бразилии в Африку длинен, вечер и ночь в самолете тоскливы. Чтобы как то развеселить пассажиров, стюардессы раздают подарки, затевают игры.

Одна из них прошла по рядам кресел, неся в руках большой хрустальный бокал, наполненный обыкновенными спичками.

– Сколько спичек в бокале? – спрашивала она на разных языках каждого пассажира и записывала ответ на бумаге. Когда подошла моя очередь, я примерно прикинул количество спичек и сказал:

– Сорок шесть.

Минут через пять стюардесса вновь появилась около наших кресел и протянула Кересу превосходный будильник.

– Это вам приз, – сообщила девушка. – Вы угадали!

– Вот везунчик! – невольно воскликнул я. – Какое число ты назвал?

– Сорок один, – ответил Пауль.

– Почему так?

– Потому что мне как раз сорок один год.

Пауль уже привык к слову "везунчик", которым я его когда-то окрестил. Порой оно приобретает иронически-печальный оттенок. С искренним сожалением встречал я всегда неудачи друга в турнирах претендентов, где вечные "только вторые" места никак не дают Кересу добраться до желанного шахматного трона.

Но, очевидно, в компенсацию за эти неудачи судьба решила баловать Кореса нескончаемой вереницей забавных удач. Диву даешься, как точно он может угадать "счастливый" номер в лотерее или счет предстоящего футбольного поединка. Однажды в Англии мы заключили круговое пари: каждый предсказывал свой счет матча двух футбольных команд и оставлял в качестве вступительного взноса шиллинг. Собранные деньги перекочевали к Кересу. В Сант-Яго по воскресеньям проводилась денежная лотерея.

– Пауль, выберите мне несколько билетов, – попросил Кереса Вальтер Адер. Тот назвал номера.

Как сообщил потом Адер, в воскресенье утром он раскрыл газету и… чуть не упал со стула. Его номер выиграл несколько миллионов песо! Правда, при повторной проверке выяснилось, что счастливый номер несколько отличается от выбранного Кересом, но все равно чилиец получил изрядную сумму. При расставании он попросил Кереса назвать целую серию номеров на ближайший год.

Во время одного из сборов под Москвой мы поехали с Паулем кататься на лодке. Встретили на воде мастера Владимира Алаторцева, удившего рыбу спиннингом.

– Как дела, Володя? – спросил коллегу Пауль.

– Тут ничего нет, – уверенно заявил Алаторцев.

– Ты просто не умеешь удить, – возразил Керес.

Это было неосторожное замечание, так как Алаторцев слывет докой по части рыбной ловли. О пойманных им щуках даже писали в "Вечерней Москве".

После шутливой пикировки Керес выпросил-таки у Алаторцева спиннинг. По тому, как он держал рыболовный инструмент, было видно, что он никогда в жизни к нему не притрагивался. Как-то нелепо размахнувшись длинной удочкой, он ударил леской по воде и… вытащил небольшую рыбку, проткнув ей крючком… бок! От неожиданности Алаторцев чуть не свалился в воду. Везенье на этом не кончилось. Когда мы отдали рыбу в столовую санатория, там ее спутали с какой-то другой и к ужину Кересу принесли огромного поджаренного окуня.

Общепризнанный шахматный виртуоз Пауль Керес не получает пока "поддержки" фортуны в "самых важных" шахматных делах. Но я твердо верю, будет еще не раз торжествовать Эстония, прославляя успехи своего любимца!

"Генс Уна Сумус"

Шел 1947 год. Победив в матче команду Великобритании, наш шахматный ансамбль погрузился в Лондоне на пароход "Сестрорецк". Судно миновало устье Темзы, и вот уже в слабом тумане исчезли берега Англии. Мы остались одни в открытом море. Более недели предстояло нам плыть до берегов родного Ленинграда.

В то время еще не затянулись раны второй мировой войны, от ее последствий страдали люди в нашей стране и в Англии. Вот почему нас так удивил прямо-таки царский стол, предложенный в ресторане "Сестрорецка".

– На борту полный порядок! – по-морски коротко комментировал это событие гроссмейстер Александр Толуш. – Харч и квартира отменные!

Увы, эта характеристика была несколько преждевременна. "Квартира" наша на ближайшую неделю оказалась далеко не комфортабельной. И кто это придумал в октябре броситься в плавание по бурным водам Северного моря?! В первый же вечер началась сильнейшая качка – "Сестрорецк" был явно мал для гигантских волн. Корабль бросало из стороны в сторону, и в такт качке метались по палубе титулованные шахматисты.

Кому еще не надоели шахматы, затеяли бесконечный блицтурнир. Можно вообразить, какая это была игра! Когда вы объявляли мат противнику, обнаруживалось, что он уехал от вас вместе со стулом к самой стенке кают-компании. Особенно куражился шторм над преферансистами: в непосредственной близости от стола из четырех партнеров часто оставался лишь один. К вечеру мы начали терпеть урон – улеглись в длительную лежку гроссмейстеры Левенфиш и Болеславский. На ужин явились только трое. Перенесший ленинградскую голодовку Толуш считал для себя оскорбительным пропускать прием пищи из-за каких-то "жалких" волн. Вместе с Игорем Бондаревским и автором этих строк он вовремя появлялся к завтраку, обеду и ужину.

Если бы наши злоключения кончились на морской болезни! Перед сном в кают-компании появился капитан. Побеседовав с нами о шахматах, о жизни, моряк вдруг сказал безразличным голосом:

– Я хочу дать вам один совет, товарищи: ложитесь на койки ногами к обшивке корабля.

Десять пар глаз уставились на него в удивлении.

– Почему? – спросил, наконец, кто-то.

Несколько секунд капитан медлил с ответом.

– Ну, если мы… не дай бог… нарвемся на мину, – выжал он из себя, – пусть уж лучше страдают ноги, чем голова.

Не скажу, чтобы мы приободрились. Хотя, строго рассуждая, моряк был прав: шахматистам головы нужнее, чем ноги, но… нельзя ли сохранить и то и другое?

Капитан разъяснил ситуацию:

– Во время войны в Северное и Балтийское моря было выпущено около миллиона мин разной конструкции и мощности. Триста пятьдесят тысяч из них выловлено, остальные еще плавают. Днем мы идем точно по расчищенной "дороге", а ночью возможны ошибки. Того и гляди напорешься. Тут один "датчанин" подорвался – никого не спасли.

Приятное сообщение! В перспективе была веселенькая ночевка! Все забыли про качку и морскую болезнь. Пошутили – тоже мне шутки! – посудачили и… опять за преферанс. Единодушно решили: если уж подрываться, так с козырным тузом в руках!

Но бог нас миловал, и мы целехонькими добрались до берегов Швеции.

После огромного, шумного Лондона Стокгольм показался нам маленьким и уютным. Его красота зачаровывала. Можно часами любоваться бесчисленными фиордами, скалистыми берегами, следить за юркими лодками, катерами, снующими по осенней серо-зеленой воде. Мы вспомнили, что Лев Толстой назвал Стокгольм северной Венецией, и убедились в меткости этого сравнения.

Путешественник, впервые попавший в Швецию, невольно восхитится спортивной закалкой северного народа. Еще бы, грудной ребенок спит в колясочке, покрытый всего лишь тонким одеяльцем! Мокрые хлопья снега падают ему на лицо, а мать не обращает на это внимания! Морозным утром дети резвятся на улицах в одних рубашках. Без преувеличения – половина шведской молодежи ходит всю зиму без головных уборов, а некоторые даже без пальто.

Как часто помогает шведам привычка к суровым условиям климата! В 1961 году в Москву на матч-реванш Таль – Ботвинник приехал президент шахматной федерации Стокгольма Джон Бистрем. Папа Джон, как мы его ласково называем, восторгался Москвой и в несколько дней силился обегать чуть ли не весь город. Может быть, потому он и простудился.

Сразу из Театра эстрады я привез Бистрема в отель "Метрополь". Лицо его горело, и без градусника было видно, что температура высокая. Вызвав "Скорую помощь", я уложил мистера Бистрема в кровать и стал дожидаться врачей.

Через десять минут в номер вошли четверо молодых людей в белых халатах с носилками и какими-то чемоданами – видимо, медицинскими аппаратами. Шведский гость глядел на них из-под одеяла перепуганными глазами.

– Это что… все врачи? – спросил он меня по-английски.

Я понял причину его испуга: на Западе лечение платное, и он уже видел предъявленный ему назавтра гигантский счет за вызов целого медицинского отряда.

С присущей молодым врачам повышенной деловитостью, но профессионально ловко медики осмотрели больного, затем спросили, кто мы такие. Я объяснил. Мигом "скорые помощники" забыли про пациента и, как любопытные дети, засыпали меня вопросами. Кто выиграет: Таль или Ботвинник? А правда ли, что следующий матч придется играть с Фишером? – Не понимая, о чем идет речь, папа Джон глядел на наши лица, стараясь определить, не его ли болезнь явилась причиной столь жаркого диспута.

Вернувшись к больному, врачи единодушно вынесли свой приговор:

– Нужно везти в госпиталь! Подозрение на воспаление легких.

Я перевел это Бистрему,

– Нет, нет! – замахал швед голой рукой. – Мне завтра нужно ехать домой. В воскресенье свадьба сына!

После долгих споров было решено оставить гостя в "Метрополе", но принять самые строгие меры. Прописав лекарства, врачи уехали, хотя на лицах моих новых знакомых было написано сожаление. Покидать человека, который может дать все справки о волнующем шахматном матче! Ребята несколько успокоились, снабдив меня своими телефонами.

– Постараюсь как можно реже пользоваться подвернувшимся знакомством, – "невежливо" попрощался я.

На следующее утро я ехал в "Метрополь" не без волнения. Как-то чувствует себя Бистрем? Все-таки воспаление легких, а ему уже шестьдесят! Каково же было мое удивление, когда я встретил Бистрема у входа в отель. Швед как ни в чем не бывало разгуливал по тротуару.

– Что вы делаете? – ужаснулся я. – Да еще так легко одеты!

– Ха-ха-ха! – забасил Бистрем. – Я закаленный. Я же вам говорил, что я шведский медведь!

В Швеции очень любят все виды спорта. Портреты знаменитых чемпионов красуются на газетных полосах, в витринах магазинов, на фотовыставках. В любом конце страны можно увидеть характерный снимок капитана хоккейной команды "Тре Крунур" Свена Юханнсона. Любой швед горячо переживает судьбу выдающегося боксера-тяжеловеса Ингмара Юханненсена. Говорят, что вот так же был когда-то популярен Гедеон Штальберг…

Удивительно быстро мы свыклись со Швецией. Даже своеобразная еда и привычки этого народа вскоре не казались нам странными. С аппетитом поедали мы сладкую селедку и сладкий хлеб; любимой нашей закуской во время прогулок на морозном воздухе стали "хот доги" – горячие сосиски, смазанные сладкой горчицей. Только вот общаться было трудновато. Многие слова шведского языка напоминают английские или немецкие, но в то же время имеют свое особое и очень трудное произношение.

Вы заходите с друзьями в кафе выпить стакан молока.

– Гив ми, плиз, э гласе оф милк, – просите вы официантку. Та безучастно смотрит вам в глаза, а когда вы повторяете просьбу, начинает вдруг втягивать в себя воздух, издавая своеобразное шведское отрицание: "И-и!" – словно на нее напала икота.

Тогда ваш приятель, "знаток" языка немецкого, спешит вам на помощь:

– Гибен зи, битте, мильх, – отчетливо выговаривает он.

То же молчание в ответ. В ход пускаются бесконечные вариации: мильк, мелк, молоко, млеко. Никакого результата!

К счастью, кто-то догадывается просто показать пальцем на стакан с белой жидкостью, стоящий на соседнем столе. Губы услужливой официантки растягиваются в улыбке.

– Аха! – восклицает она так, как Архимед воскликнул "Эврика!", и учит правильному шведскому произношению: – Мьёльк!

С 1947 года Стокгольм стал местом пребывания руководства международной шахматной федерации – ФИДЕ. Здесь живет ее президент Фольке Рогард и помещается секретариат. Может быть, именно это способствовало росту активности шахматной жизни в стране. В различных городах Швеции в последние годь; проходили встречи шахматных руководителей, здесь же устраивались важнейшие турниры. Достаточно сказать, что из шести проведенных с 1948 года межзональных турниров четыре игрались в Швеции.

Гостеприимный Стокгольм иногда служит своеобразной запасной "посадочной площадкой" при спортивных "авариях". Когда-то господин Рогард любил повторять на конгрессах, что шахматы далеки от политики, что он и слышать не хочет об участии ео всенародном движении за мир.

– Мы только шахматисты. Пожалуйста, никакой политики! – рекомендовал он делегатам.

Между тем печальные события, происходившие в мире, должны были бы показать ему, что силы реакции нередко вмешиваются и в шахматные соревнования. В 1953 году команда СССР была уже на пути в Нью-Йорк, но вернулась на Родину, узнав, что власти США запретили гроссмейстерам отдыхать на даче нашего представительства – в Гленкове.

В 1957 году в городе Далласе, через шесть лет отличившемся" тем, что здесь убили президента Джона Кеннеди, был организован международный турнир. Пригласили участвовать в нем Давида Бронштейна, но в последний момент отказали в визе.

На все это президент ФИДЕ "не обращал внимания" до тех пор, пока не произошел довольно мрачный казус. Решением конгресса было намечено межзональный турнир 1961 года провести в Голландии. Однако непредвиденное вмешательство поломало все планы. За несколько месяцев до этого события в маленьком голландском городке Бергендале должен был состояться международный турнир. В числе других ждали и гроссмейстера Вольфганга Ульмана, Веря в обычные нормы международного гостеприимства, Ульман поехал в Голландию и… не был пропущен через границу. Власти НАТО не разрешили въехать в страну гражданину Германской Демократической Республики. Ульман был вынужден вернуться, но этот беспрецедентный случай вызвал взрыв негодования в шахматном мире.

"Как же проводить межзональный турнир?" – такой вопрос неожиданно встал перед руководством ФИДЕ. Ульман вышел победителем специального отборочного состязания в одной из европейских зон, и уж теперь-то его нельзя отослать обратно! Много месяцев Фольке Рогард вместе с голландским шахматным героем Максом Эйве обивали пороги правительственных учреждений. Все было напрасно! Твердоголовые военные заправилы из НАТО твердили одно и то же: "Не пущать!"

Срочно приняли меры, и турнир победителей зон перенесли в Стокгольм. Перед началом состязания Рогард извинился за недостатки – турнир организован в спешке. С тех пор президент реже говорит о том, что шахматы стоят в стороне от политики!

"Гене уна сумус" ("Мы одна семья") – эта латинская фраза написана на гербе международной шахматной федерации. О справедливости этих слов говорит прежде всего многолетняя прочная дружба шахматистов Советского Союза и Швеции. Почти сорок лет мы ездим в гости друг к другу. Началось это общение еще в 1926 году, когда команда Ленинграда, в составе которой был юный Михаил Ботвинник, посетила Стокгольм. С тех пор десятки советских гроссмейстеров и мастеров побывали в Швеции, а ее шахматные корифеи всегда находили радушный прием у нас.

Какие только формы творческого и спортивного общения мы не испытывали! Играли вместе и в индивидуальных и в командных турнирах; обменивались судьями, проводили совместные совещания и конгрессы. Каждая новая советская шахматная книга немедленно летит в Стокгольм, а в ответ приходят шведские издания. У любителей заочных сражений не прекращается обоюдный поток писем и телеграмм; целые команды соревнуются с невидимым противником.

Настоящий шахматный праздник устраивают шведы, когда к ним наведывается какой-нибудь именитый шахматист: проводятся бесконечные сеансы одновременной игры, партии по радио и телевидению. Кстати, делают это стокгольмцы отлично. Партия между Ботвинником и Лундином, например, снималась на кинопленку, затем демонстрировалась по кусочкам несколько недель. Я никогда не забуду Михаила Таля, "подготовленного" для съемок во время его телепартии со Штальбергом в 1961 году. По правилам шведского телевидения все выступающие должны предварительно гримироваться желтым гримом. Желтый Таль, "подготовленный для подачи в эфир", был очень забавен. Могу себе представить, как выглядел в тот момент я сам!

Наши мастера "излазили" всю Швецию. Когда в 1963 году я забрался в далекий уголок на севере страны, я был горд, полагая, что сюда еще не ступала нога советского шахматиста. Каково же было мое разочарование, когда я узнал, что здесь – в городах Шелефтью, Умеа и других – давно уже побывал обычно малоподвижный гроссмейстер, любящий уютное, теплое местечко у огня, Исаак Болеславский.

В память врезались многие красивые шведские города. Как забыть живописный курорт Норчопинг! Здесь, в городе, славящемся знаменитым спичечным производством, мы вместе с Вячеславом Рагозиным играли в турнире и встречали 1960 год. Кстати, празднество было своеобразным. Гости собрались и сели за стол в восемь часов вечера. Трапеза длилась до полуночи. Мы воспользовались этим и уже в десять часов выпили за взаимное счастье в новом году. В Москве была как раз полночь. Потом вторая встреча – уже в двенадцать часов по местному времени. А дальше пошло шумное веселье. Танцы, песни, игры. Вот один из аттракционов. Под потолком плавают десятки разноцветных воздушных шаров. Задача – подпрыгнуть и шарик раздавить. Раз плюнуть для Валерия Брумеля, но все мои попытки опередить рослых шведов были обречены на неудачу. На мою голову падала лишь сморщенная резина.

В Швеции советский шахматист меньше чувствует себя иностранцем, чем в других странах.

– Здравствуйте, господин Котов! – говорит мне высокий человек в спортивной курточке и типично шведской шапке из шкуры моржа. Я недоумеваю: откуда он меня знает? Ведь я только сегодня приехал в Стокгольм.

– Помните, пять лет назад вы были в Норчопинге и давали сеанс. – Швед подходит ближе, очевидно, для того, чтобы я получше его рассмотрел. Тут же следуют новые подробности: – Ну как же, у нас была такая интересная партия! Я неправильно пожертвовал вам коня.

Я спешу выразить восторг:

– Ах, да, отлично помню!

Мы расстаемся лишь после моего обещания еще раз приехать в Норчопинг и дать возможность реванша словоохотливому любителю.

В 1962 году секретарь исполкома Московского Совета А. Пегов был почетным гостем мэра Стокгольма господина Ф.Андерсона. Когда я вошел в зал, где должен был состояться прием шахматистов по случаю закрытия межзонального турнира, глава города приветствовал меня как знакомого.

– Ого, как ты здесь популярен! – удивленно воскликнул Пегов и забросал меня вопросами о только что закончившемся состязании.

Тысячи людей смотрели партии, которые играли на телецентре Ботвинник, Керес, Таль, Флор. А сколько любителей побывало на турнирах, где всеобщее внимание привлекали партии Петросяна, Корчного, Геллера, Штейна! Шведы любят шахматы и знают лидеров этого увлекательного искусства. Вот почему советский консул в Швеции имел основания дать один шутливый совет своему помощнику, недавно приехавшему в страну. В 1960 году, закончив выступления в Стокгольме, я уезжал в Гетеборг, где мне предстояло пробыть несколько дней. Когда я зашел в консульство, чтобы сделать отметку в паспорте, молодой работник решил проявить обо мне заботу.

– Если что-нибудь с вами случится, товарищ Котов, – наставительно инструктировал он меня, – немедленно звоните нам в Стокгольм.

Я утвердительно закивал головой.

– А я хочу посоветовать совсем другое, – улыбнулся консул, обращаясь к помощнику. – Если с вами что-нибудь случится в Стокгольме, звоните Котову в Гетеборг. Он вам оттуда поможет.

В Швеции ежегодно проводятся самые разнообразные шахматные соревнования. Но вот что интересно: большинство участников этих турниров – люди в возрасте от тридцати до шестидесяти лет. Почти совсем нет молодежи. Почему? Может быть, это связано с общей проблемой "молодых людей", всерьез волнующей сейчас передовые умы Швеции.

Чтобы убедиться в том, какой губительный процесс идет в этой стране среди молодежи, не нужно делать больших социальных анализов или наблюдений. Пройдите поздно вечером по центральной улице Стокгольма Кунгсгатану, и через полчаса вы в испуге побежите назад в отель. Есть чего испугаться! Мимо вас около самого тротуара проносятся автомобили причудливого вида. Иногда это просто наспех собранные, дребезжащие на ходу развалины. Переполнены эти опасные движущиеся кареты подвыпившими парнями и сомнительного вида девицами лет пятнадцати – семнадцати. Из окон летят отчаянные тарзаньи крики. Разошедшиеся мальцы пристают к женщинам, хватают их за руки, тянут в машины. Когда у пивных баров они встречают своих знакомых, воздух сотрясается невероятными воплями всеобщего восторга.

Это стокгольмские стиляги, или, как их называют в Швеции, раггары. Объединившись в небольшие группки, они свято блюдут клановость своих полудиких общин. Тот, кто видел американскую кинокартину "Вест – сайд стори", знает, как это происходит. Законы групп бесчеловечны. Не дай бог, если девушка какого-то клана пройдется с "чужим" парнем. Ее ждет грубая и жестокая расправа. Шведские газеты с возмущением писали о страшном случае истязания, которому подвергли озверевшие защитники прав собственности одну нарушительницу первобытных законов. Узнав, что "их" девушка гуляет с парнем из враждебной группы, молодчики подвесили ее голую к стволу дерева и под дикий вой полчаса "промывали" из брандспойта.

Однажды на банкете, посвященном закрытию международного турнира, я произнес следующие казавшиеся мне удачными слова:

– Мы будем долго и крепко дружить: я – москвич с улицы Горького и Гедеон Штальберг с Кунгсгатана.

К моему удивлению, шведский гроссмейстер прыснул и под общий смех присутствующих шведов поспешно сказал по-русски:

– Нет, нет, я не с Кунгсгатана!

Позже я узнал, что в Швеции был выпущен фильм, показывающий разгул банд раггаров на Кунгсгатане. С тех пор выражение "парень с Кунгсгатана" приобрело нарицательный смысл.

Бесчинства раггаров стали беспокоить правительство и даже короля. Пришлось подумать о радикальных мерах. Однажды было дано указание провести строгий технический осмотр всех автомобилей города. Многие машины раггаров были ликвидированы. Но и это не навело порядка на улицах вечернего Стокгольма. Теперь с наступлением темноты по городу парами разъезжают полицейские на гигантских лошадях. Или ходят пешком по двое, но уже вооруженные до зубов – пистолет, сабля, резиновая дубинка. А уж дубинкой-то полицейские Стокгольма орудуют умело!

В последний день игры на межзональном турнире, проходившем в пригороде Стокгольма Сальчобадене, в зал пробрался пьяный хулиган. Бегая от столика к столику, он повалил шахматные часы, смешал фигуры на досках. Администраторы послали за полицейским. Не спеша, вразвалку приблизился страж порядка к нарушителю. Затем вдруг каким-то неуловимо коротким движением опустил на его спину резиновую дубинку. Это был ловкий удар: не успев и пикнуть, хулиган обмяк и свалился на пол. Дубинка ничего не повредила – она легла от плеча к плечу в строго "изученном" направлении. Дебошир был унесен из зала.

Шведские шахматисты пользуются в СССР не меньшей известностью, чем наши в Швеции. Гедеон Штальберг, Госта Штольц, Эрик Лундин, Шандор Нильсон, Бенгт Хорберг – эти и другие имена непрерывно встречаются на страницах теоретических учебников и периодических шахматных журналов.

Еще в начале тридцатых годов советские шахматисты следили за успехами одаренного шведского гроссмейстера Госты Штольца. Его выдающийся талант заметно обогатил шахматное искусство. Штольц обладал прекрасными человеческими качествами. Его доброжелательность, незлобивость в сочетании с особым, лишь ему присущим чувством такта вызывали к Госте любовь и уважение у всех, кто его знал. К великому несчастью, в судьбе этого замечательного шахматиста роковую роль сыграл неизлечимый недуг. По каким-то личным причинам Штольц в последние годы жизни много пил. Но даже в состоянии крайней опущенности он сумел сохранить трогательную теплоту по отношению к людям.