Текст книги "В шутку и всерьез"

Автор книги: Александр Котов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

– Я же играю черными. Часы пустят твои, и ты просрочишь время.

Пришлось несчастному "белому" в спешке грести несколько километров. То ли физические упражнения помогли, то ли очень он разозлился, только коварный "черный" был разгромлен в несколько ходов.

Опытные шахматисты ценят время и являются точно к началу партии. Ботвинник, например, приходит в турнирное помещение за пятнадцать минут до пуска часов. Тем не менее, некоторые все еще нарушают режим, и случаи небольших опозданий, увы, не исключение в турнирах. А есть и такие, кто опять-таки из кокетства "вплывает" на сцену, когда зал уже полон зрителей и все играющие сидят на местах. Как жалеют они потом о потерянных минутах!

Нужно быть бережливым и во время партии. Как ни трудно следовать этому совету, все же необходимо научиться без излишних колебаний принимать решения в ответственный момент. Буриданов осел подох с голоду, выбирая, от какого из двух мешков испробовать первую щепотку овса. Сколько шахматистов губят отличные партии из-за того, что слишком уж долго раздумывают, какой из двух ходов сделать. Иногда лучше даже ошибиться немного, сделать "второй" по силе ход, чем терять время на мучительные сомнения.

Счастлив тот, кто без страха смотрит на часы, кто не замечает "шахматного" времени. Совершенный турнирный боец запанибрата с механизмом из двух будильников! Уметь решать шахматные проблемы быстро – один из главных показателей шахматного дарования, Быстроту шахматного мышления можно в известной мере выработать специальной тренировкой, методы которой широко описаны в специальной литературе. Следует лишь не впадать в другую крайность-легковесность. Унылое зрелище являет собой шахматист, имеющий на часах уйму времени, но получивший мат на десятом ходу.

И еще об одном, уже несколько печальном. Чем больше шахматисту лет, тем медленнее он соображает, тем больше нужно ему времени, чтобы разобраться в сложных вариантах. "Зубчатые колесики" в механизме его мозга с годами изнашиваются и работают, увы, уже не так бойко. Бронштейн предложил в блицпартиях набавлять по минуте форы за каждые десять лет разницы в возрасте, и в этом, безусловно, есть логика.

В 1956 году я был руководителем команды студентов СССР на первенстве мира в шведском городе Упсала. Иногда после партии Корчной, Таль и другие принимались анализировать возможные варианты. Шведы с удивлением наблюдали за порхающими над доской пальцами молодых шахматистов – они не успевали схватить ни одной их идеи. Но что печальнее всего, и я – единственный тогда гроссмейстер среди моих юных друзей – также не успевал разбираться в вариантах, которые они показывали. Стараясь поймать нить их рассуждений, я, словно зритель на теннисном корте, крутил головой то вправо, то влево. Мои сорок три года уже тогда сказывались. По Бронштейну, мои подопечные обязаны были давать мне в блицпартиях две минуты лишнего времени.

Что остается делать старости?

– Я всегда теперь к концу партии оставляю целый час в запасе, – как-то сказал гроссмейстер Толуш.

Это мудрость, выработанная опытом. Быстро играть в дебюте, не размышлять особенно в миттельшпиле, и… еще можно состязаться с молодежью.

Шахматы – один из тех счастливых видов спорта, где человеку удается сравнительно долго сохранять спортивную форму. Однако и здесь есть пределы. Общепринято считать, что к сорока-сорока пяти годам шахматист несколько сдает, а после пятидесяти уже заметно идет под уклон.

– А Эммануил Ласкер?! – тотчас воскликнет человек, знающий историю шахмат.

Несгибаемый немецкий гроссмейстер до пятидесяти трех лет был чемпионом мира, в пятьдесят шесть взял первый приз в крупнейшем турнире в Нью-Йорке. Мало того, в 1935 году шестидесятисемилетний старик занял третье место в Московском турнире, где участвовали сильнейшие шахматисты мира. Вот вам и возраст!

Конечно, спортивное долголетие зависит от индивидуума – от его одаренности, физических сил, характера. Но мы имеем в виду правило, а Ласкер – исключение. В среде шахматистов резонно говорят: "Не все Ласкеры". Легендарный Эммануил обладал не только редчайшим талантом, но и недюжинным здоровьем, которое он даже не очень-то берег. Достаточно вспомнить, как много он курил во время партии и сколько пил кофе. Какое нужно было иметь сердце! Наконец Эммануил Ласкер был тонким психологом, глубоким знатоком душ человеческих и в шахматной борьбе умел использовать эти знания. Он объективно оценивал свою силу, не возносился при победах, на него не действовали неудачи. Ласкер стоически переносил поражения, а это, как увидит читатель из следующей главы, очень важное качество!

Со щитом и на щите

Замечательная тетрадь была у Миши Рикмана. Толстая, с плотным черным переплетом. Вечером от гладкого коленкора отражался электрический свет. А какая бумага! Глаз не оторвешь: листочки плотные, в мелкую клеточку – один к одному! Уголки тетради округлены, торец красного цвета. Какая тетрадь! Мне бы такую. Как я был бы счастлив! Я переписал бы в нее все партии Алехина, а где-нибудь на последних страницах поместил свои партии, да с комментариями. Был бы у меня настоящий сборник. Что мечтать, разве такую в Туле достанешь! Отец Миши – известный всему городу врач – привез ее из Москвы, а мой – столяр – даже и в Москве-то ни разу не был. Ладно, что поделаешь! И приходилось писать на тоненьких тетрадочках с бумажной обложкой. На это хватало копеек, получаемых от матери.

И вот что удивительно: Миша особенно не берег свою драгоценность. Он запросто приносил ее в школу в дни турнирных боев, даже в газетку, бывало, не догадается завернуть. После уроков, когда начинались шахматные баталии, Рикман открывал тетрадку и – какое кощунство! – простым карандашом записывал партию. А бумага такая, что на ней так и хотелось писать чернилами, да аккуратненько, каллиграфическим почерком.

Когда мы с Мишей сели друг против друга за шахматную доску, мой одноклассник написал на верху чистой страницы: "Шахматный чемпионат 12-й единой школы. 2-й тур. А. Котов-М. Рикман". Миша немало помучился с записью: турнир только начинался, тетрадь была совсем новая и не желала держаться раскрытой, Все же Рикман в конце концов справился с непослушной тетрадью, запрятав один угол ее под деревянную шахматную доску.

Мы разыграли славянскую защиту. Избранная противником система меня не удивила: мне было известно, что Миша знал этот вариант и часто его играл. Я тоже был в курсе последнего слова теории. Откуда? Признаюсь, мне удалось-таки уговорить отца выписать "Шахматный листок". На целый год – двадцать четыре номера. И в полученных журналах были уже изучены все партии, прочитаны статьи, решены все учебные примеры.

Наша партия с Рикманом первые четыре хода развивалась по известным образцам. Такое начало можно найти во всех шахматных учебниках. Однако пятый ход противника меня озадачил – Миша сыграл совсем не так, как советовали руководства. Он рискованно раскрыл свой ферзевый фланг, и движением крайней пешки я подорвал оборонительное построение черных. Мише пришлось пойти на новое ослабление позиции. Тогда, быстро разменявшись пешками, я сделал энергичный ход конем в центре. Очень хитрый выпад! Мой ферзь теперь грозил напасть на незащищенную черную ладью. А как ее защищать? Что предпримет Миша? Позиция у него уже тяжелая; если даже, он заметит и отразит мою угрозу, все равно у меня останется огромный перевес.

Но Миша почему-то был удивительно спокоен. Может быть, я чего-нибудь не вижу?" – мелькнуло сомнение, Но, как я понял позже, это было спокойствие неведения – Миша просто не заметил угрозы. Ничего не подозревая, он передвинул пешку на королевском фланге. Не в силах сдержать нетерпение, я быстро выскочил ферзем на f3 и испытующе поглядел в глаза противника. Миша испуганно заморгал-упустил в расчетах этот ход. А теперь его дело плохо! Теряется целая ладья, а значит кончается партия. С таким-то материальным перевесом я как-нибудь выиграю.

Некоторое время мой партнер растерянно смотрел то на доску, то исподлобья на меня. Бросал он недовольные взгляды и на школьных товарищей – тоже участников турнира, собравшихся вокруг нашей доски. Еще бы, такое редкое происшествие-потеря ладьи уже на девятом ходу. Школьники по-детски откровенно переглядывались между собой. Приговор их был единодушен: все, Мише конец!

И тут случилось неожиданное. Гримаса гнева вдруг перекосила лицо моего противника. Одним махом Миша смел с доски все фигуры. Затем схватил тетрадь и на глазах у всех начал рвать ее. Такую замечательную тетрадь! Миша был безжалостен. Трещал клеенчатый переплет, отрываясь от сброшюрованных листков, на пол падали изодранные, смятые куски гладкой белой бумаги. Через несколько секунд от драгоценного сокровища остались жалкие обрывки. Меня покинула радость победы, исчез и испуг от неожиданной гневной вспышки противника. Безмолвный, оторопевший, я неподвижно смотрел на остатки бессмысленного, варварского разрушения.

Так впервые в жизни я увидел бурную реакцию на проигрыш шахматной партии. Конечно, в этом поступке было еще много детского, непосредственного, но уже из этого эпизода читатель поймет, какое сильное впечатление иногда производит на человека поражение.

История знает случаи самых невероятных реакций на проигрыш партии. Передают, что Реннауд Монтабан ударом шахматной доски по голове убил на месте обыгравшего его партнера – племянника Карла Великого. Сын Вильгельма Завоевателя Генрих, находясь при дворе французского короля, сел играть в шахматы с наследным принцем Людовиком и выиграл у него все партии. Это до того обозлило принца, что он схватил шахматную доску, бросил ее в Генриха и обозвал сыном бастарда. В ответ последовал страшный удар доской же, ранивший Людовика до крови. Дальнейшее развитие столкновения предупредили придворные.

Граф де Стайр, когда он получал мат, был способен запустить в своего противника первым попавшимся под руку предметом. Поэтому его постоянный партнер – адъютант графа полковник Стюарт перед тем, как объявить мат, стремительно убегал в самый дальний угол комнаты и уже оттуда провозглашал: "Шах и мат, сир!"

… Проигрыш партии, поражение в турнире… Как незначительно на вид это событие – подумаешь, мат получил! Но какой глубокий след оставляет эта неудача на психике шахматиста, на его спортивной форме. Обида, досада, отчаяние буквально раздирают душу побежденного.

Шахматные партии гибнут, как люди. Одни долго мучаются, терзаясь неизлечимыми недугами: чаще всего это те, судьба которых определяется уже после неудачно разыгранного дебюта. Невероятные усилия прилагает гроссмейстер, чтобы спасти безнадежно больную позицию. Пять часов, а порой и дольше длится борьба между жизнью и смертью. Какие только методы лечения не применяются! Тут и терапия – медленная упорная защита слабых пунктов; и хирургия – жертвы, цель которых изменить ход событий. Применяется даже психоневропатия – особые тактические трюки и фантастические выдумки. Иногда удается спасти больную, в других случаях предпринимаемые методы оказываются безуспешными. Все зависит от серьезности болезни и от интенсивности лечения.

Проигрыш такой партии приносит шахматисту сравнительно меньше переживаний. Если уже после первых ходов ты свыкаешься с тем, что твоя позиция плохая, то невольно миришься и с мыслью о возможном поражении. Оно тебе, конечно, неприятно, но зато не является неожиданностью.

А есть партии поистине трагические. Целых пять часов ты по капле копишь трудно достающиеся позиционные выгоды, методично переигрываешь противника. Вот ты сломил его волю, заставил дрогнуть и уже преследуешь по всему шахматному фронту. Как отлично ты ведешь наступление! Какие интересные комбинации изобретаешь! Твой мозг полон феерических выдумок, твоя стратегия глубока, тактические удары точны. Цель все ближе и ближе, скоро, совсем скоро неприятель капитулирует.

И вдруг – о боже! – секундное затмение рассудка одно неосторожное движение руки, передвинувшей не ту фигуру, и… полная гибель всего, на что затрачены невероятные усилия, чему отданы бесконечные часы подготовки. Один миг – и вместо содержательной жизни – обидная, неожиданная шахматная смерть.

Ты останавливаешь часы, жмешь руку противнику слушаешь аплодисменты зала (которые, если быть справедливым, должны бы предназначаться тебе) и… улыбаешься. Да, да, улыбаешься, хотя тебе хочется бежать со сцены, не видеть эти ненавистные фигурки, так жестоко с тобой поступившие, не слышать ревущего зала. Что делать! "Смейся, паяц!.. Должен ты играть". Ты ведь гроссмейстер!

Неприятны эти аплодисменты, когда они достаются не тебе!

Сколько мастеров прибегают к хитрости и откладывают партию в безнадежной позиции, лишь бы не слышать восторгов публики.

С полчаса в соседней со сценой комнате ты вместе с партнером анализируешь партию, затем прощаешься и уходишь, стараясь незаметно ускользнуть из турнирного помещения. Скорее на улицу, туда, где не будет ни сочувствующих болельщиков, ни торжествующих сторонников победителя. Наконец ты пробрался сквозь толпу любителей у входа и скорехонько улепетываешь прочь, подальше от места, где потерпел позорное фиаско.

Ты настолько подавлен приключившимся, что даже не замечаешь свое совершенно необычное состояние. Если рядом идет жена, уже переживавшая твои поражения, она пытается отвлечь тебя от горьких дум чем-нибудь совсем посторонним.

– Ты видел Сергея Петровича?

– А?

– Он приходил сегодня на турнир, – радостно сообщает она и описывает, в каком наряде была жена Сергея Петровича и что говорила о супругах Колкиних. Ты безмолвствуешь. Но жена не оставит попыток растормошить тебя.

– Есть хочешь? – спросит заботливая спутница жизни.

Ты обернешься к ней и, вперивши в ее лицо непонимающий взор, протянешь:

– Что?

– Хочешь кушать? – повторяется вопрос.

– Нет, – поспешишь ответить ты и опять углубишься в свой мир. Ты шагаешь, что-то говоришь, но в голове по-прежнему сплетаются в загадочных комбинациях ферзи, кони, пешки…

А когда ты идешь один! В редкие минуты просветления ты реально представляешь себе, сколь странно твое состояние после проигрыша, затем вновь впадаешь в транс. У тебя такое чувство, будто тебя только что сильно избили или непоправимое горе обрушилось на твои плечи. Впрочем, разве проигрыш для шахматиста не сильнейшее горе?

Механически двигаешься по темным вечерним улицам, а мысли твои далеко-далеко. Что-нибудь вдруг отвлечет тебя от шахматных дум, но и тогда ты реагируешь на все сквозь призму своего несчастья. Ты смотришь на обнявшиеся парочки, слышишь смех людей, вышедших из кино или театра, и думаешь: "Счастливцы – радуются, веселятся… И никаких шахмат. Чего же ты так мучаешься? Брось к чертям эту муку, отдай все время специальности. Разве хуже будет?!" И тут же ловишь себя на том, что это уже много раз бывало раньше: и отчаяние, и злость, и решение бросить играть в турнирах. И ты твердо знаешь, что скоро забудешь огорчения и снова станешь жадно рваться к шахматному бою.

Но в тот вечер твое состояние ужасно. Какими только мерами ты себя не успокаиваешь, к какому самообману не прибегаешь! "Проигрыш шахматной партии – это в конце концов не вопрос жизни и смерти", – вспоминаются утешительные слева Нимцовича. "Хорошо советовать,– усмехаешься ты в следующий момент,– а вот когда сам проигрываешь!" Приходят на память жалобы коллег – футболистов на то, как подавлена бывает после поражения целая футбольная команда, вспоминаешь рассказы известного вратаря Алексея Хомича о тяжелых минутах после пропущенного гола.

Поистине страшный удар – поражение!

…"Уже пора домой, – решаешь ты, вдруг заметив, что зашел в своем бессмысленном шатании на другой конец города. – Завтра новая партия. Продуешь – совсем испортишь турнирное положение… А чего ты стонешь, что страшного произошло? Вася отложил партию в плохой позиции; если он проиграет, тогда только Ефим будет на очко впереди. Ничего, еще поборемся!" И некоторое время ты считаешь очки, прикидываешь возможную расстановку лидеров в турнире. "Эх, если б не проигрыш, стоял бы, как бог!"

Потом ты начинаешь быстро шагать настоящим военным шагом. Тебе вспомнился совет врача-психиатра: "После проигрыша вы обязаны снять с себя гнет депрессии. Попробуйте перед сном пройти солдатским шагом, под счет "раз, два, три" километров десять. Увлекшись, вы забудете о случившемся, в физическое утомление полезно". И ты шагаешь по ночному городу, вытягивая носки, как на параде, пока не почувствуешь смертельную усталость.

Дома тебя ждут близкие. Они уже слышали о твоем поражении от знакомых или по радио. Да и нужна ли им информация, разве не научились они по твоему лицу сразу определять, как ты сегодня сыграл? Ты садишься за стол, никто тебя ни о чем не расспрашивает. Они по опыту знают: так тебе легче переживать неудачу. К тому же в эти тяжелые минуты возможны и неожиданные эксцессы.

Гроссмейстер Владимир Симагин как-то рассказывал коллегам о тех печальных днях, когда он приносил домой нежеланный нолик.

– Я сажусь за стол, – говорил, улыбаясь, гроссмейстер. – Мне подают ужин. Нехотя ковыряя вилкой пищу, я исподлобья наблюдаю за домашними. Вот сейчас кто-то из них неосторожно ударит чашкой о блюдца или поскребет ножом по тарелке. Тогда на голову нарушителя тишины обрушится весь мой гнев, гнев на судьбу, на победившего противника, на самого себя. Кто-то будет этим несчастным? Но близкие хитры: они сидят тихо. Ни одного слова, ни единого неловкого движения. И мой заряд пропадает даром!

Поужинав, спать, скорее спать! Нужно хорошенько отдохнуть, завтра очень важная партия. А как заснешь, если из головы не выходит воспоминание о твоих жалких последних ходах! Как издевались над тобой неприятельские фигуры! Они терзали тебя, были полноправными хозяевами в твоем лагере. И ты ворочаешься в кровати, не помогают тогда ни патентованные средства, ни методы борьбы с бессонницей, давно уже тобой изученные и испробованные.

Но вот, наконец, забылся. Сколько времени ты спал, неизвестно. Вдруг ты вскакиваешь среди ночи как ужаленный! "Конь h6, ведь я же легко выигрывал этим ходом!" Мозг и во сне подсказал верное продолжение, тщательно перед этим проанализировав все возможности. Конь h6, как просто! И было бы очко. Дурак, что ты наделал! Все спешка, подумал бы еще минуту – и, конечно, заметил бы этот ход. До рассвета казнишь себя, стараешься уже за противника найти наилучшую защиту. И лежишь с открытыми глазами…

Ох, этот "шахматный" мозг, как часто и неожиданно он будоражит гроссмейстера! Закончив партию с Фурманом из чемпионата СССР 1963 года вничью, Ратмир Холмов спокойно лег спать. Утром он проснулся в волнении: ночью его мозг отыскал семиходовый путь к победе!

Назавтра после бессонной ночи ты вновь на сцене огромного турнирного зала. Какая нужна воля, чтобы заставить уставшую голову работать с обычной точностью! А ведь тебе предстоит схватка с уверенным противником. Вчера он победил, полон сил и надежд на новые успехи. А ты… Велика разница между состоянием шахматиста, одержавшего даже рядовую победу, и потерпевшего поражение!

В чемпионате СССР 1940 года – моем первом выступлении в качестве гроссмейстера – я проиграл первые пять партий. Это был форменный нокаут, и я искренне удивился, когда после такой серии сумел выиграть одну партию. Художник нарисовал меня сидящим в палатке и жарящим на вертепе пять нанизанных на палку "баранок". Неприятно было смотреть на эту карикатуру! А вот в Сальчобадене в 1952 году межзональную битву я начал, набрав девять с половиной очков из десяти первых встреч!

Есть три типа шахматных бойцов. Одни расстраиваются после поражений настолько, что затем безудержно катят вниз, проигрывая партию за партией.

– Мне бы только дождаться его поражения, – говорил Мигуэль Найдорф о своем конкуренте в турнире – талантливом венгерском гроссмейстере Ласло Сабо. – После первого полученного нуля Сабо играет в два раза слабее, чем тогда, когда в его турнирной графе одни единицы.

Есть шахматисты, которые играют после проигрыша так, будто ничего не случилось. Поражение на них не действует, их спортивная форма остается неизменной. Таковыми были Эммануил Ласкер, Милан Видмар, таков Михаил Ботвинник.

Наконец,. существует еще более редкий тип бойцов. Этих поражение только мобилизует. Блестящим представителем подобного типа шахматистов был великий русский чемпион Александр Алехин.

Сказанное не следует понимать буквально. Нет шахматистов, которых не расстраивал бы записанный в турнирную табличку нолик. Но одних он надолго расклеивает, у других же незамедлительно вызывает творческий подъем. Не трудно понять, что последние являются самыми совершенными бойцами, способными на высшие спортивные достижения.

Конечно, каждый переживает неудачу в зависимости от своего характера. Шахматист должен учиться верно реагировать на поражения. Прежде всего нужно уметь успокоить себя, не считать проигрыш "вопросом жизни и смерти". Следует также объективно оценивать свою силу и в то же время уважать противника. Правильно относиться к неприятелю – важнейшее качество. Оно поможет реже оказываться "на щите" и легче переносить неудачи. Многие талантливые мастера "погибали" в ответственных состязаниях из-за того, что недооценивали слабых, по их мнению, противников. И здесь примером для молодежи может быть Ботвинник. Посмотрите, с каким напряжением он ведет любую шахматную партию. Пять часов не поднимается он со стула, независимо от того, гроссмейстер перед ним или перворазрядник.

Но есть разительные примеры совсем другого отношения к противнику. В одном американском турнире молодой мастер Шервин "осмелился" долгое время конкурировать с "самим" Самуилом Решевским. Тур шел за туром, а Шервин ни на йоту не отставал от прославленного гроссмейстера. Наконец наступил день, когда имеющим одинаковое количество очков лидерам предстояло встретиться между собой.

– Это что же, вы собираетесь стать в турнире выше меня? – спросил Решевский, садясь за доску. Шервин пожал плечами. – Придется мне вас сегодня остановить!– пригрозил гроссмейстер.

Шервин посмотрел на него с удивлением.

– А если случится наоборот? – спросил он Решевского.

– О, этого не произойдет в ближайшую тысячу лет! – отпарировал самоуверенный чемпион.

Партию выиграл Шервин. Принимая поздравления противника, молодой мастер не удержался и воскликнул:

– Сэмми, как быстро летит время!

Или вот характерные реплики самоуверенного любителя, играющего с партнером серию партий. Проиграв первую, раздосадованный шахматист замечает:

– Я сделал грубую ошибку. Моя позиция была выигрышной.

Расставляя фигуры после второго поражения, он философствует:

– Не могу же я выигрывать все партии.

– А вы не так плохо играете! – оценивает он силу противника, выигравшего третью партию подряд.

Получив мат в четвертой, он признается:

– Я вас недооценивал.

Будучи разбитым в пятый раз, снисходит:

– Пожалуй, вы играете в мою силу!

Подобное самолюбование тонко высмеивал московский мастер Вениамин Блюменфельд. С присущим ему юмором и завидной самокритичностью он писал:

"Моя скромность общеизвестна. Вы можете спросить об этом у гроссмейстера А. Нимцовича, которому я предложил ферзя вперед, после того как проиграл ему пять партий подряд на равных".

Если ты верно оцениваешь силу противника, так же как и собственную, то перенесешь без особых мучений поражение. Если же считаешь соперника ничтожеством, тогда, конечно, проигрыш ему покажется унизительным и обидным.

Лучшие шахматисты мира точно знают уровень своего мастерства. Мало кто из них полагает, что играет сильнее, чем Александр Алехин, Михаил Ботвинник, Тигран Петросян. Но были и есть шахматисты, которые усердно занимаются самовосхвалением. Чаще всего такие необъективные игроки в турнирах выглядят весьма убого.

История заботливо передает из поколения в поколение все случаи нескромных высказываний и поступков. Эти примеры весьма поучительны.

Кто, по-твоему, самый сильный шахматист в мире? – спросил однажды Мак-Доннель – один из сильнейших мастеров прошлого века – своего английского коллегу Берда.

Большинство, не колеблясь, называет Морфи, – ответил Берд. – Некоторые указывают на Стейница, на Цукерторта или Блекберна. Но, на мой взгляд, есть еще один мастер, который стоит на том же уровне, что и Морфи, Стейниц, Цукерторт. Это англичанин Боден. – Подумав еще несколько секунд, Берд добавил: – Но знаешь ли, если бы Боден сыграл матч со мной, он не выиграл бы ни одной партии!

Англичанину нипочем было, что Боден ни разу не становился призером ни в одном международном турнире и любителям не была известна ни одна сыгранная им партия.

Немецкий шахматный теоретик и победитель многих международных турниров Зигберт Тарраш тоже страдал отсутствием скромности.

У меня с вами может быть только один разговор из трех слов, – заявил Тарраш чемпиону миру Эммануилу Ласкеру, когда в 1908 году шла речь об условиях их матча за мировую шахматную корону.

– Вот как! – воскликнул Ласкер. – Какой же?

– Шах и мат! – отрезал самоуверенный Тарраш.

Неизвестно сколько шахов объявил Тарраш Ласкеру, но вот матов – ничтожное количество. Зато спокойный и выдержанный Ласкер постоянно выигрывал у своего соотечественника, заставляя его горько сожалеть о неосторожно оказанных словах.

И в наши дни встречаются случаи явно ошибочной оценки собственной силы. У кого, например, возникнет сомнение в превосходстве советского гроссмейстера Михаила Таля над американцем Палом Бенко?! Пожалуй, ни у одного шахматиста в мире, кроме… самого Бенко.

На турнире претендентов в 1959 году Бенко проиграл Талю три партии. Перед началом четвертой встречи с лидирующим в турнире Талем Бенко начал вдруг жаловаться коллегам и судьям:

– Я не могу играть с Талем!

– Почему?

– Он гипнотизирует меня.

Подобные заявления не новы в истории шахмат. Точно так же когда-то говорил уже известный нам Тарраш, утверждавший, что Эммануил Ласкер спасает многие безнадежные позиции при помощи гипноза. Шахматисты лишь посмеивались над подобной чепухой…

Бенко демонстративно явился на четвертую партию с Талем в черных очках. Нашел-таки защиту против гипноза! Всегда умеющий отыскать шутливый выход из любого положения, Таль вскоре тоже нацепил черные очки. Пять часов сидели они друг против Друга, оба в черных очках, словно марсиане или электросварщики. В конце концов Бенко просмотрел очень сильный ход Таля и вновь проиграл. Теперь американец объяснил свое поражение тем, что в темных очках он… просто ничего не видел!

Нужно уважительно относиться ко всякому противнику, даже если он не известен тебе.

– Любого встречного я считаю мастером до тех пор, пока он не докажет мне обратного! – шутит москвич Василий Панов.

Что происходит даже с самым скромным шахматистом, когда он забывает это правило, читатель увидит из следующей истории.

Однажды московский мастер Сергей Белавенец играл с кем-то партию блиц в шахматном павильоне Парка культуры и отдыха имени Горького. Сидевший рядом юноша сделал замечание по поводу какого-то хода. Может, Белавенец проигрывал в тот момент, может, замечание было несколько резким, только Сергей не на шутку осерчал и предложил обидчику матч на ладью вперед.

Встреча состоялась, и счет определился быстро. Белавенец не выиграл ни одной партии. Тогда юноша решил наказать слишком уже возомнившего о себе шахматиста и, в свою очередь, предложил ему в качестве форы коня. И второй матч кончился всухую, но уже в пользу Белавенца.

– А вы неплохо играете! – воскликнул юноша.– Какой у вас разряд?

– У меня? Я – мастер, – ответил уже успокоившийся к тому времени Белавенец. – А вы?

– Я тоже мастер, – сказал юноша. – Я из Ленинграда. Моя фамилия Савицкий, может быть, вы обо мне слышали?

Дело кончилось примирением. Два видных шахматиста того времени, по воле обстоятельств не встречавшихся ранее, сыграли еще один матч, но уже на равных.

Особо хочется остановиться на таком распространенном явлении. Бывает, что один сильный шахматист буквально не переносит кого-либо из своих коллег. Я говорю не о личной неприязни, а об особенностях шахматного стиля. Александр Алехин, например, побеждая всех своих современников, совершенно не мог играть против явно уступавшего ему в силе венгерского мастера Лайоша Асталоша. Каждый раз в партиях против Асталоша чемпион мира попадал в критические позиции, и лишь изредка ему удавалось избежать поражения.

Еще один пример из моей собственной практики. Имея сравнительно хороший счет со всеми сильнейшими шахматистами мира, я поразительным образом пасовал перед одним противником – Исааком Болеславским. Минский гроссмейстер за многие годы наших встреч проиграл мне всего одну партию – на турнире в Пярну в 1947 году. Зато выиграл около десяти. Даже в тех соревнованиях, где Исаак выступал неудачно, меня он неизменно побеждал. Так, на турнире претендентов в Цюрихе в 1953 году Болеславский выиграл только четыре партии из двадцати восьми, в том числе две у меня. Интересно, что минчанин, будучи очень миролюбивым шахматистом, часто совсем не играл против меня обязательно на выигрыш. Сколько раз в наших партиях создавались явно ничейные позиции, но я забывал предложить ничью… и дальше все шло по установившейся традиции.

Однако "угнетенный противник" может внезапно начать "мстить" за долгое надругательство над собой. И счет иногда опять становится внушительным, но уже в пользу "раскрепостившегося". Вот почему нужно быть крайне осторожным с теми, кого вы до сих пор легко побеждали.

Эммануил Ласкер сказал накануне встречи с Рихардом Рети в Московском международном турнире 1925 года:

– Я должен идти готовиться, завтра у меня опаснейший противник.

Его собеседник удивился:

– Что вы говорите, доктор? Ведь завтра вы играете с Рети, он не выиграл у вас ни одной партии!

– Тем более он опасен для меня в каждой последующей встрече, – заключил шахматный философ.

Никогда не следует объяснять собственное поражение "объективными" причинами. Основная, чаще всего встречающаяся причина проигрыша – плохая игра. Но некоторые никак не могут устоять перед соблазном приписать поражение чему угодно, только не этому.

В одном из командных первенств в Риге я выиграл партию у молодого мастера. Ход событий был логичен: мастер ошибся в дебюте, мне удалось эту ошибку использовать. Один играл в этой партии лучше другого, что в этом неестественного?

Но мой молодой партнер думал иначе. Остановив часы и расписавшись на бланке, он сообщил мне трагическим голосом:

– Знаете, я сегодня совсем не мог играть. Погулял вчера по взморью, поймал сильный насморк.