Текст книги "Палач. Нет милости к падшим"
Автор книги: Александр Ачлей
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)
Александр Ачлей
Сергей Норка
ПАЛАЧ
НЕТ МИЛОСТИ К ПАДШИМ
Офицерам ГРУ и ПГУ КГБ СССР посвящается эта книга.
Все события и персонажи вымышлены. Любое сходство с реальными событиями и людьми случайно.
Глава I
Артемьев
Он не любил Петербург, несмотря на то что, родившись в «северной Пальмире» в 1975 году от рождества Христова, провел там все детство и юность. Окончив военно-морское училище в июне 1998 года, он получил назначение в Питер и в конце августа собирался жениться на своей однокласснице, с которой договорился о браке где-то классе в пятом. Вырисовывались приличная карьера и счастливая семейная жизнь. Артемьев до мельчайших деталей помнил то радужное состояние, в котором пребывал накануне производства в офицеры.
Однако все, как это часто бывает, рухнуло в одночасье. Его невеста здраво рассудила, что брак с офицером морской пехоты не будет отвечать духу времени, поскольку в моду прочно вошли представители бизнеса. Все это, как кинокадры, пронеслось в мозгу Артемьева, и он даже тряхнул головой, чтобы сбросить наваждение.
Выйдя из вагона, он не спеша пошел по платформе, давая возможность встречающему «опознать объект» по фотографии. «Простите, вы представитель фирмы „Криптос“?» – послышался сзади женский голос. Он обернулся. Перед ним стояла девица лет двадцати с коротко стриженными темными волосами и внимательными карими глазами. Он молча рассматривал незнакомку, тщетно пытаясь вспомнить, где он мог ее видеть. Не дождавшись ответа, она поздоровалась и направилась к боковому выходу, увлекая его за собой: «Пойдемте, я отвезу вас на квартиру, в которой вы будете жить до конца командировки». Артемьев последовал за ней, на ходу оценивая фигуру и походку представителя заказчика. Скорее всего, секретарша. Он не знал, проинформирована ли она о цели его приезда. Это, как он понимал, выяснится в ходе поездки. По инструкции встреча должна была состояться в здании вокзала у памятника Петру. То, что девица встретила его на платформе, означало, что она знала, как он выглядит. Поэтому небольшое отклонение от инструкции не вызвало особой тревоги.
Девица вела машину уверенно, по-мужски, и за время поездки не произнесла ни слова, из чего Артемьев сделал вывод, что она имеет представление, кто он и зачем приехал в Питер.
Машина свернула с Невского, миновала Колокольную площадь, выехала на улицу Достоевского и свернула во двор одного из домов. Артемьев вышел из машины и проследовал за «представительницей принимающей стороны», которая не поинтересовалась его именем и не представилась сама, что соответствовало условиям соглашения между их фирмами.
Двери всех пяти комнат бывшей коммуналки были заперты. Девица открыла одну из них. Обстановка советских времен, претендующая на статус антиквариата. Диван, круглый стол под оранжевым абажуром, трюмо, сервант и несколько ветхих мягких стульев производства ГДР. В углу большая, до самого потолка кафельная печь. Артемьев помнил эти печи. Ведь паровое отопление в некоторые старые районы Ленинграда провели только в конце 60-х, и он еще застал вязанки дров, сложенные возле вот таких кафельных печей. Он любил сидеть перед открытой дверцей печи, стоявшей в их комнате, после того как мать ее протопит.
«Вот ключи от комнаты и от входных дверей. Заходите лучше не с Достоевской, а со двора, – прервал его воспоминания голос девушки. – Это вам на время командировки, – она протянула ему мобильный телефон, – и запишите мой номер на случай, если вам что-нибудь понадобится. Да, вот еще что, сим-карта куплена в другом городе, поэтому, когда будете звонить, набирайте код Питера».
Артемьев ввел цифры в память телефона и вопросительно посмотрел на незнакомку. «Имя придумайте сами», – ответила она на его немой вопрос.
Оставшись один, он прежде всего тщательно проверил комнату на предмет аппаратуры, наличие которой можно определить визуально, и, не найдя ничего, напоминающего скрытую кинокамеру, открыл дверцу печи. Просунул руку вверх и вытащил скатанные в трубочку листы бумаги.
Просмотрев их, он удовлетворенно хмыкнул. Ориентировка была написана очень грамотно и дополнительных вопросов не вызывала. Прочитав ее несколько раз, он скомкал бумагу, сунул ее в печь и щелкнул зажигалкой. Пламя весело заплясало, и через минуту от ориентировки остался один черный пепел.
Два дня прошли в томительном ожидании. Тщательно изучив четыре места, в которых по сценарию могла пройти операция, Артемьев бездумно шатался по городу. В шесть утра третьего дня телефон зазвонил. Он поднес трубку к уху. «Вариант два», – произнес низкий мужской голос.
Артемьев не спеша принял душ, напевая «и знали все ребята на улице Марата, что я имел большой авторитет». Затем тщательно побрился, позавтракал, собрал туалетные принадлежности, сунул их в сумку, запер дверь и положил ключи за старый телефонный аппарат, стоявший на полочке в коридоре.
В восемь тридцать он подошел к одному из домов на улице Марата, возле которого стояла знакомая машина. «Здравствуйте, прекрасная незнакомка», – сказал он, усаживаясь на заднее сиденье. Не ответив на приветствие, она через плечо протянула ему два ключа, один из которых в народе называют «таблеткой», и конверт. «Поезд отходит через полтора часа. Место в СВ. У меня к вам просьба». – «Все, что хотите, если речь не о моей работе. Это через моего шефа». – «Нет, просьба личная. С вами в купе поедет мой отец. У него больное сердце. Присмотрите за ним». Он, молча, кивнул, всем видом давая понять, что за отца можно не беспокоиться.
Через несколько минут машина затормозила, Артемьев, не попрощавшись, покинул салон, прошел квартал и остановился у дома, указанного в ориентировке, с помощью «таблетки» открыл дверь подъезда и поднялся на последний жилой этаж. Постояв несколько минут возле одной из дверей, он направился к лестнице, ведущей на чердак. На двери висел огромный амбарный замок. Второй ключ заскрипел, и дверь распахнулась. Через открытое окно он вылез на крышу и ползком добрался до высокого ограждения, возле которого лежала снайперская винтовка Драгунова. Положив «орудие производства» на бордюр, он прильнул к окуляру оптического прицела и осмотрел двор. Сектор огня выбран идеально. Было ясно, что «специалист» заказчика – профессионал.
Спустя несколько минут во двор въехал джип, а за ним черный «мерседес». Из джипа вылезли трое охранников. Один открыл заднюю дверцу машины и помог выбраться наружу полному седоватому субъекту, сжимавшему в руке коричневую папку. Артемьев мгновенно поймал в прицел седую голову и нажал на спуск. Не взглянув на дело своих рук, он быстро прополз на чердак, бегом спустился по лестнице, вышел на улицу и не торопясь двинулся в сторону метро «Владимирская». Через пятнадцать минут он уже шагал по платформе Московского вокзала к своему поезду.
Глава II
Тауберг
В двухместном купе сидел пожилой интеллигентного вида человек в сером костюме. По тому, как он поздоровался, Артемьеву стало ясно, что дочь предупредила его о неслучайном попутчике.
Некоторое время они молчали, как бы не замечая друг друга, и только после того, как поезд тронулся, попутчик протянул Артемьеву руку и приятным баритоном сказал: «Ну-с, поскольку нам вдвоем предстоит провести восемь часов, давайте знакомиться. Тауберг Александр Николаевич». Его рукопожатие было крепким, рука сухой и теплой. «Артемьев Сергей Петрович», – представился Артемьев.
Как только застучали колеса, он расслабился. Еще одно рутинное мероприятие осталось позади. Поначалу при ликвидации «объектов» Артемьев испытывал страх. Только страх и ничего более. Жалости не было, хотя бы потому, что, как правило, этих людей с середины 90-х он считал своими личными врагами. Он не знал их даже в лицо, поскольку, будучи специалистом экстра-класса, никогда не действовал с близкого расстояния и всегда выходил на объект по заранее подготовленной клиентами наводке. Как сегодня. После года работы все эмоции исчезли, и он понял, что превратился в профессионала, для которого убийство незнакомых людей стало будничным, обычным делом. Он было углубился в размышления, но попутчик, приветливо улыбнувшись, достал из дорожной сумки бутылку коньяку и порезанный дольками лимон. «Надеюсь, составите компанию, Сергей Петрович», – скорее утвердительно, чем вопросительно сказал он.
Артемьев мысленно распрощался с идеей расслабиться и подремать до Москвы и так же приветливо ответил: «Придется. Не оставлять же вас наедине с бутылкой».
После первой рюмки, а точнее стакана, беседа завязалась сама собой.
– Вы, простите, гражданином какого государства являетесь, Сергей Петрович? – спросил Тауберг.
– Республика Московия, – саркастически усмехнулся Артемьев. – А вы?
После распада Российской Федерации на одиннадцать независимых государств и четыре протектората он воспринимал окружающую действительность как детскую дворовую игру. Президенты новых стран, имен которых он, убей Бог, запомнить не мог, ассоциировались у него с эстрадными артистами, а военные, которых он встречал на улицах городов разных русскоговорящих республик, с участниками маскарада. Морального ущерба исчезновение России ему не причинило, поскольку бывший российский морской пехотинец уже давным-давно не был патриотом, придя к выводу, что в России патриотом может быть только законченный идиот. Да и профессия требовала от него полного отказа от каких-либо идеалов, а историю государства Российского после 1991 года он расценивал, как нескончаемый маразм.
– Я вообще-то гражданин Российской Дальневосточной республики, но постоянно проживаю у дочери в республике Ингерманландия, – не менее саркастично улыбнулся Тауберг.
Мерно постукивали колеса, покачивался вагон, коньяк приятно грел, беседа протекала ровно. Тауберг раскрывал неслучайному попутчику тайны этого «божественного», как он выразился, напитка, позволившего Черчиллю, чей образ жизни нельзя было назвать здоровым, дотянуть до девяноста лет. Через пару часов, когда бутылка была выпита, Александр Николаевич сменил тему разговора. Рассуждая о политике, он уже не монополизировал беседу, а стремился к диалогу, демонстрируя свой интерес к мнению Артемьева.
– Я бы не сказал, что распад Российской Федерации как-то повлиял на уровень жизни населения, – сказал Артемьев, уже сто раз слышавший стенания на тему «пропала Россия». – Как жили в дерьме, так и живем. Не хуже и не лучше.
– В Московии, – живо отреагировал Тауберг. – А в других республиках?
– То же, что и было.
– Но сокращение русского населения в среднем на два миллиона в год. Это не кажется вам катастрофой?
– Меня это мало трогает. Я уже давно пришел к выводу, что вы, русские, должны постепенно исчезнуть. Терпенье Господа ведь не безгранично, а вы его уже тысячу лет испытываете.
– Простите, – удивился Тауберг, – а вы-то кто по национальности?
– А никто, – равнодушно сказал гражданин Московии, – в 96-м году я пришел к выводу, что население страны под названием Россия делится на три категории. Недоумки, мрази и помесь недоумков с мразью. Я себя ни к той, ни к другой категории не отношу. Поэтому от высокого звания русского человека я добровольно отказался.
Несмотря на то что Тауберг, судя по всему, владел собой великолепно, Артемьев заметил легкий всплеск эмоций на его до этого спокойном и доброжелательном лице. Что-то вроде смеси удивления с разочарованием. Это немного насторожило Артемьева. Человек в таком возрасте, как Тауберг, не мог не понимать, что патриотов в принципе много не бывает, а в их случае это вообще проблематично. Патриотом какой страны следует быть? Московии? Русско-Прусского протектората? Или, может быть, Южно-Сибирского Китайского протектората?
– М-да-а, – протянул Александр Николаевич после некоторой паузы. – В общем-то, логика в вашей позиции есть. Ну а, скажем, если бы Россия получила некий исторический шанс на возрождение. Сложилась бы ситуация, в которой русский народ вновь мог стать единым народом целостного государства. Великим народом. Ваша позиция изменилась бы?
– Вряд ли. Во-первых, шанс дается историей раз в столетие. Не чаще. Русские его потеряли в девяностые годы, когда легли под кучку аферистов. Во-вторых, я не поверю, что недоумок может поумнеть, а мразь стать порядочным человеком. Это из области фантастики, а я, знаете ли, любитель исторических романов.
В глазах собеседника появился интерес.
– И какие же вы романы предпочитаете?
– Разные.
– В том числе и русские?
– Ну, разумеется.
Артемьеву уже начал надоедать разговор на банальные темы и, когда он вспомнил, что впереди еще пять часов пути, захотелось выть.
– Скажите, Сергей Петрович, – продолжал допытываться Тауберг, – а какие у вас отношения с Богом? Вы верующий?
Артемьев кивнул.
– Православный?
– Нет.
– Католик?
– Нет. Я не принадлежу к какой-либо конфессии.
– Почему?
– Во-первых, на территории бывшей России нет настоящих церквей. Есть некие коммерческие организации, осуществляющие, как бы это точнее выразиться, оптовые и розничные продажи религиозных церемоний. Во-вторых, скажите, кем были апостолы? Православными? Католиками? Или, может быть, протестантами?
– Они были просто христианами, – сказал Тауберг, с интересом ожидая развития концепции собеседника.
– Верно. А позвольте спросить, кем была основана христианская религия? – Артемьев с некоторой издевкой посмотрел в глаза оппоненту.
– Христом, – автоматически сказал оппонент.
– Христос был Богом?
Тауберг кивнул.
– Так какое же право смертные имеют на разделение того единого, что создал Бог? Большой грех. Христианским конфессиям, существующим на данной территории, до Бога так же далеко, как до Сатурна. На морды их посмотрите. Какая там христианская кротость. Менторы, полагающие, что паства им обязана только за то, что они соизволили появиться на свет.
Артемьев не стал посвящать незнакомого человека в то, что его отношение к православной русской церкви сложилось еще в конце 90-х, когда его приятель работал в одной из торговых структур РПЦ и беспошлинно торговал спиртными напитками и табачными изделиями. Кроме того, будучи по своей психологии одиночкой, он не мог заставить себя стать членом какой-либо общины.
Разговор прекратился, и после долгого молчания Артемьев из вежливости поинтересовался: «Ну а вы, Александр Николаевич, какой доктрины придерживаетесь? Судя по всему, вы не такой аполитичный субъект, как я».
«Я патриот, – с деланно сокрушенным видом сказал Тауберг. – Происхождение, знаете ли, обязывает». Беседа возобновилась.
– Мои предки, бароны фон Тауберг, пришли в Россию еще при матушке Екатерине из Саксонии, где до этого верно служили курфюрстам. Участвовали практически во всех войнах, начиная с Отечественной 12-го года. И в Великой Отечественной тоже. Так что я, как говорится, патриот наследственный. Но, несмотря на это, не могу не принять ваших обвинений в адрес русского народа. Знаете, в конце прошлого века, когда закладывались основы распада государства Российского, я ловил себя на том, что не испытываю негативных чувств к тем, кто приложил к этому руку, – к Ельцину и его своре. Нет, к ним я даже испытывал что-то вроде уважения. Реализовывали свои цели довольно грамотно. Обули быдло, что называется, по полной схеме. А вот к народу, к людям, у меня была серьезная антипатия. Особенно, как и у вас, в 1996-м, когда они в своем антикоммунистическом угаре дали возможность удержать власть проходимцам, в сравнении с которыми такие одиозные личности, как Сомоса или Маркос, могут претендовать на статус английских джентльменов. М-да… Другими словами, «Правители в России всегда были хорошими. Им с народом не везло». Не помню, кто это сказал, но фраза не лишена смысла. И знаете, в чем секрет? В том, что мы, русские, в отличие от других народов, не имеем морали. Даже в нацистской Германии была мораль. Ее можно назвать человеконенавистнической, людоедской, какой угодно. Но она была. И после падения нацизма довольно быстро трансформировалась в человеческую. У нас же мораль была коммунистической. Большевики вдалбливали ее в головы насильственными методами. Кстати, мораль была неплоха. Но вбить ее не удалось. Поэтому сначала деградировала советская элита, затем распалось общество, точнее, новая историческая общность – советский народ, а затем и государство. После распада СССР мораль мы не приобрели. Ее нам заменили политические убеждения, во имя которых мы и поддерживали тех или иных аморальных личностей. А затем, когда быдло поняло, что его обули, оно сконцентрировалось на добывании зеленых бумажек.
– Значит, вы полагаете, – насмешливо сказал Артемьев, – что распад государства произошел из-за отсутствия морали? Что-то не очень верится.
– Нет, – живо отреагировал Тауберг. – Этому есть еще масса причин. Во-первых, сама сущность посткоммунистического режима. Какие бы обвинения ни выдвигались в адрес большевиков, справедливые и не очень, но одно отрицать нельзя. Это был режим созидательный, создававший как материальные, так и духовные ценности. Он пал, когда к его руководству пришли люди, чьи интеллект и мораль не соответствовали сложности созидательных задач; когда они настолько достали население своей идеологической работой, что массы просто устали слушать по радио двадцать четыре часа политический бред, не имевший ничего общего с действительностью. Ельцинский режим не был созидательным. Он рушил все на своем пути, а затем из разрушительного трансформировался в паразитический. Ничего не разрушал и ничего не создавал. Просто качал нефть и газ, паразитировал сам и заставлял паразитировать население, не давая ему развивать малый бизнес. Поэтому распад России был неминуем. И тем не менее я считаю, что ситуация для воссоединения русскоговорящих стран благоприятна. Сложности будут только с протекторатами.
– А Кавказский халифат?
– Здесь все сложно. Скорее всего, от Кавказа придется отказаться. Он потерян навсегда.
Так, неторопливо беседуя, попутчики не заметили, как поезд подошел к Ленинградскому вокзалу. Тауберг, как и Артемьев, ехал налегке. При нем был только небольшой кейс. Незадолго до прибытия он ходил в туалет, и Артемьева нисколько не удивил тот факт, что кейс он захватил с собой. Они вышли на перрон и направились к вокзалу. Артемьев достал свой мобильник с московским номером, вставил батарейку и вдруг почувствовал, что попутчик сжал его руку. Он повернулся и увидел мертвенно бледное лицо Тауберга. Тот хватал воздух ртом, как рыба, выброшенная на сушу, и медленно оседал на асфальт. «Сердце?» – спросил Артемьев, склоняясь над стариком. Тот кивнул головой и, как показалось Сергею, собрав последние силы, протянул ему кейс. «Умоляю, – просипел он. – Мост Дьявола. Три кра… красные розы… Каждую… среду. Двадцать три часа. Передайте… Be…» Его глаза остекленели и голова с глухим стуком ударилась об асфальт. К ним уже бежали люди. Через несколько минут образовалась небольшая толпа. «Отмучился дедок», – с каким-то удовлетворением произнес верзила в замшевой куртке. Подошел милиционер. По его лицу было видно, насколько он недоволен тем, что инцидент произошел на его участке. Артемьев взял кейс Тауберга и, выбравшись из толпы, прошел в здание вокзала, намереваясь позвонить дочери покойного. Он уже начал набирать номер, когда на экране высветился вызов. Номер вызывающего был засекречен. Артемьев поднес трубку к уху. «Да!» – «Слушай внимательно, – раздался голос Глобенко. – Трубку немедленно отключи и выбрось. Домой не ходи. На работу тоже. Встречаемся там, где встречались перед твоим отъездом. В двадцать два ноль-ноль». Затем раздались гудки.
Глава III
Глоб
После увольнения с флота Артемьев работал в нескольких мелких фирмешках, занимавшихся торговлей водкой и продовольствием, а также посредничеством. И зарплата в целом устраивала бывшего морпеха, но проблема была в том, что эти фирмешки не существовали больше шести-семи месяцев. К тому времени, когда произошла встреча, определившая его судьбу на много лет, его трудовая книжка была испещрена названиями структур, в которых он трудился, как правило, на должности заместителя генерального директора. Как-то, оставшись в очередной раз без работы, он бездумно шатался по Невскому. Кто-то сзади хлопнул его по плечу. Артемьев обернулся и оказался в объятиях офицера морской пехоты. Это был его однокурсник Вовка Любимов, с которым они дружили в училище с первого по пятый курс. Вовка, в отличие от Артемьева, получил назначение на Северный флот и уехал в Мурманск. С тех пор они не виделись. После первых восклицаний друзья зашли в кафе и заказали бутылку водки. Час пролетел незаметно, и когда все темы для беседы, казалось, были исчерпаны, Артемьев спросил: «Ну, а наших встречаешь?» – «Редко, – ответил Любимов. – Разбросало, кого куда. Но знаю, что ребята в основном переквалифицировались, кто в коммерсанты, кто в работяги, кто в водилы. Есть даже киллеры». Это почему-то больше всего заинтересовало Артемьева. «Кто?», – с интересом спросил он. «Встретишь, сам определишь». – «Каким образом?» – «По глазам. Глаза мертвые».
Спустя несколько месяцев, проводив до вагона мать, уезжавшую к сестре в Новгород, Артемьев заметил высокого человека, сошедшего с московского поезда. Человек направлялся к метро. Его внешность показалась знакомой, и Артемьев последовал за ним, на ходу пытаясь вспомнить, где мог его видеть. В вагоне метро он намеренно встал напротив приезжего и, когда тот, увидев его, кивнул и, подойдя, протянул руку, Артемьев его узнал. Это же Миша Глобенко по кличке Глоб. Тот самый Мишка, только сильно постаревший и изменившийся до неузнаваемости. Он был двумя курсами старше Артемьева, и познакомились они в карауле. Артемьев был тогда первокурсником, только что принявшим присягу, и Глоб, заступивший в наряд помощником начальника караула, снисходительно обучал салаг службе Родине. Они стали не то чтобы друзьями, но хорошими приятелями. Стреляли друг у друга деньги до получки, трепались в перерывах между занятиями в курилке. Глоб, окончив училище с красным дипломом, уехал на Черноморский флот. Первое время они даже переписывались. Глоб рассказывал о службе и живо интересовался делами в училище. Затем обмен письмами становился все реже и, наконец, прекратился вовсе.
«Сколько лет, сколько зим», – улыбаясь, произнес Глоб. Артемьеву бросилось в глаза, что старый приятель улыбался одними губами. Взгляд оставался каким-то мертвым, пустым. «Живешь в Питере?» Артемьев кивнул: «А ты?» – «Я теперь москвич» – «В отпуск приехал?» – «Нет, в командировку. На три дня» – «Где остановиться собираешься?» – «Гостиница „Россия“». Глаза оставались все такими же мертвыми. Что стало с жизнерадостным Глобом, душой казармы, поэтом-юмористом, человеком, который не мог и минуты прожить, не схохмив или не отмочив какую-нибудь шутку? Артемьеву казалось, что появись сейчас в вагоне зелененький инопланетянин, взгляд Глоба останется таким же пустым. «Слушай, а зачем тебе гостиница? Поехали ко мне. Живу один. Квартира двухкомнатная» – «А территориально где?» – «Недалеко. На проспекте Гагарина. Поехали. Посидим. Поматеримся, как большие мужики. Старое вспомним». Глоб пожал плечами, а затем кивнул: «Поехали».
За ужином разговор не получился. Несмотря на то что Артемьев изо всех сил пытался погрузить гостя в воспоминания, Глоб думал о чем-то своем, рассеянно отвечая на вопросы, в основном междометиями. О себе сказал только, что работает в консалтинговой фирме. Когда разошлись по комнатам, Артемьев не удержался и заглянул в сумку киллера (он был в этом почти уверен) в надежде найти пистолет с глушителем. Его ждало разочарование. Там лежали смена белья, туалетные принадлежности да старый бинокль. «Неужели ошибся?» – промелькнуло в голове. Тогда он слабо представлял себе специфику работы ликвидатора и не знал, что профессионалы экстра-класса, которым был и его приятель по училищу, выполняющие крупные заказы, не носят при себе оружия. Они прибывают на заранее подготовленное кем-то место и оставляют орудие производства там же. И в момент устранения находятся не ближе чем в трехстах метрах от объекта.
Глоб провел в Питере ровно три дня. В ночь перед отъездом он напрямик спросил: «Судя по всему, ты понял, чем я занимаюсь. Чего ты хочешь?» – «Хочу заниматься тем же», – ответил Артемьев. В то время он не рассматривал это занятие как источник заработка, просто стремился выплеснуть на кого-нибудь ненависть к окружающему миру, накопившуюся за несколько лет мытарств в новых условиях. У него и тогда уже не было каких-либо политических убеждений, но в неудавшейся жизни он винил новых хозяев страны.
Впервые в мертвых глазах товарища мелькнуло что-то живое. Глоб задумчиво посмотрел на него, потом уставился в пол и несколько минут молчал, словно взвешивал все за и против.
– Ну что ж. Давай поговорим. Ты стрелять не разучился?
– Три раза в неделю тренируюсь в тире. Да ты же помнишь, я уже на третьем курсе был кандидатом в мастера.
– Помню. Помню даже, что был чемпионом Балтийского флота. Но этого мало. Ты уверен, что сможешь убить человека?
– Без сомнений. Вы, как правило, убиваете тех, кто это заслужил. Охотно присоединюсь к вам.
– Мы не мстители. Это бизнес. Если у тебя имеются личные мотивы, лучше вступи в компартию. Сможешь ли ты отбросить все личное и смотреть на это исключительно как на работу?
– Думаю, да.
– Хорошо, – усмехнулся киллер. – Завтра посмотрим. А сейчас ложись спать. Подъем в семь.
Артемьев не знал, что Глоб уже доложил своему шефу о том, что имеется кандидат на замещение вакантной должности в фирме, и получил разрешение на его проверку. На следующее утро, позавтракав, они отправились на Васильевский остров. Зашли в один из домов на одиннадцатой линии и поднялись на чердак, который Глоб отпер своим ключом. Там он надел хирургические перчатки и вынул из-под досок, набросанных на полу, винтовку Драгунова с оптическим прицелом и глушителем. Из сумки достал бинокль, еще одну пару перчаток и кивнул на винтовку: «Бери и займи позицию». Артемьев надел перчатки, установил оружие на кирпиче, который, видимо, заранее положили на крыше возле единственного окошка, и прильнул к окуляру. Во дворе не было ни души. Справа от него слышалось дыхание Глоба, смотревшего в бинокль.
Через несколько минут во двор въехала иномарка, из которой вышли трое и направились к массивной железной двери дома напротив. «Готов?» – спросил Глоб. «Усегда готов», – ответил начинающий сотрудник консалтинговой фирмы «Криптос». «Тот, что идет первым. В сером костюме. Давай. В голову». Поймав цель, Артемьев плавно нажал на спуск. Субъект в сером костюме рухнул на землю. «Уходим», – Глоб поднялся с колен, быстрым движением сунул орудие убийства под доски и направился к выходу.
В этот день Артемьев не вернулся домой, поскольку вместе с новым коллегой отбыл в Москву. Глоб заранее взял билеты на дневной поезд и вручил ему еще один билет на поезд, отошедший за двадцать минут до операции. «На всякий случай, – сказал он, – это твое алиби».
В Москве прямо с вокзала они поехали в фирму. Офис компании, в которой предстояло работать бывшему морпеху, находился в двухэтажном особнячке в одном из переулков между Остоженкой и Пречистенкой. Глоб оставил Сергея в приемной, а сам прошел в кабинет шефа, предварительно попросив темноволосую секретаршу: «Аллочка, угости молодого человека кофе». «Интересно, – подумал Артемьев, принимая чашку из рук женщины. – Она знает, чем занимается фирма? И чем здесь занимается она?» По ответам Аллы на звонки он понял, что помимо всего прочего фирма имеет довольно разветвленный бизнес в сфере торговли. Минут через двадцать телефон зазвонил в очередной раз. Алла сняла трубку и пригласила Артемьева пройти в кабинет.
За рабочим столом сидел солидный полный мужчина лет шестидесяти, одетый в безукоризненный костюм-тройку. Глоб в кресле возле журнального столика рассеянно листал журнал. Директор вышел из-за стола, протянул Артемьеву руку и представился: «Курзанов Виталий Николаевич». Жестом пригласил сесть и вернулся в свое кресло.
– Итак, Сергей Петрович, – начал он, приветливо глядя в лицо новому сотруднику, – вы, насколько я понял, твердо решили работать у нас.
Артемьев кивнул.
– Как вы понимаете, такая работа, кстати, очень хорошо оплачиваемая, требует некоторых обязательств с обеих сторон. Со своей стороны мы обязуемся регулярно, без задержек, что в наше время весьма важно, выплачивать вам ежемесячное жалование в размере пятнадцати тысяч долларов, предоставить жилье и автомобиль. За каждое выполненное задание вы будете получать отдельный гонорар. Обязуемся также ни при каких условиях вас не сдавать. Все ваши проблемы станут нашими проблемами, и мы будем их решать. Словом, сегодня вы становитесь членом нашей маленькой семьи.
– Скажите, – не удержался от саркастического вопроса Артемьев, – а при вступлении в вашу маленькую семью нужно целовать перстень?
Курзанов добродушно рассмеялся.
– Вы начитались глупых детективов, голубчик. Даже на Сицилии, по-моему, уже отказались от этого бессмысленного ритуала. Во всяком случае, нам достаточно честного слова. Итак, каких обязательств мы ждем от вас. Во-первых, полной конфиденциальности. Во-вторых, как в армии, безусловного подчинения приказам, которые вы будете получать от меня лично. В-третьих, никакой работы на стороне. В случае нарушения обязательств наказание будет суровым. Так что, вы согласны?
– Разумеется. Я и не предполагал ничего другого.
– Прекрасно. Михаил Тимофеевич отвезет вас на квартиру, где вы будете жить. Она принадлежит нашей фирме, но в дальнейшем, когда вы заработаете достаточную сумму, сможете ее выкупить.
После окончания беседы, а точнее сказать, собеседования Глоб отвез нового сотрудника фирмы «Криптос» на квартиру. Неделю он приходил сюда, в дом постройки 70-х годов возле метро «Динамо», ровно в десять утра и разъяснял Артемьеву все тонкости новой работы. Затем Артемьев съездил в Питер, забрал все необходимые вещи, созвонился с матерью, которая все еще была в Новгороде, и вернулся в тогда еще столицу Российской Федерации.
Первый заказ он получил через месяц. Во Владивостоке он ликвидировал объект, который по сообщениям из газет, был одним из главарей рыбной мафии. Затем устранил высокопоставленного чиновника администрации губернатора одной из областей. Затем еще и еще. Банкиры, коммерсанты, чиновники и политики. Он мотался по территории Российской Федерации, иногда месяцами отсутствуя в Москве. Два раза выполнял за границей заказы иностранных партнеров. С Глобом виделся редко, поскольку тот также разъезжал по разным городам и странам.
