Текст книги "Гребцы галеры (СИ)"

Автор книги: Александр (1) Карпенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

И уже на выезде из города мелькнул последний штрих в картине напраздновавшегося Кардина.

Между дюн, спотыкаясь, брел почерневший сгорбленный Иона, навьюченный продолговатым тюком, замотанным в драный брезент. В опущенной руке болталась заржавевшая лопата. Брел в глубь Песков – хоронить птичку, навсегда упорхнувшую от него...

Лишь оказавшись на другой стороне границы сектора, мы остановили автомобиль. Мы так торопились унести ноги, что даже не позавтракали. Теперь, в тенечке, с видом на чистый пруд, стали наверстывать упущенное.

Начальница что-то произнесла, с набитым ртом слова прозвучали невнятно.

–Что вы сказали, мэм? Простите, не расслышал,– переспросил ее пилот. Рат проглотила, запила.

– Мерзка, говорю, богинька-то. Любопытно, где этот гиенозавр между Фестивалями обретается?

– Почему мерзка, мэм? Вполне благовидная дама, только неприветлива больно. Прямо как Снежная королева какая-то. А что после праздника у горожан неприятностей много, так это ж не она виновата. А как вы думаете, госпожа доктор, этим несчастным сумасшедшим, им правда у нее лучше будет или как?

Люси открыла было рот, чтобы высказаться от души, но перехватила мой взгляд.

Я отрицательно покачал головой. Мышка кивнула и промолчала.

Доели. Ополоснулись в пруду, смыв с себя грязь и страх пустыни. До чего это здорово – прохладная вода, зелень деревьев! И солнышко ласковое – не палит, греет.

– Ну, теперь, благословясь, до базы...

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Как иногда хочется, чтобы сломалась эта чертова рация! Но прочно устроен аппарат, чтоб его! Только-только расслабишься, настроишься на роздых и-на тебе:

– Всем машинам "Скорой помощи"! Всем машинам "Скорой помощи"! Находящиеся в секторе Ди-три, особое внимание! Кто есть поблизости от Трескучего Лога, ответь Зениту!

Мы обреченно посмотрели на дорожный указатель. Под стрелкой вправо значилось: "Кленицы", под стрелкой влево – "Трескучий Лог". Возвращаться к базе следовало по правой дороге.

– Может, мы еще в Песках? – робко предположил Патрик, – Раз так орут, значит, неспроста. Что-то серьезное.

– И не надейся, – отрезала Люси.

– Это откуда такой несвоевременный гуманизм, госпожа доктор? – позволил себе поинтересоваться я.

– У тебя с совестью вообще-то как? – хмуро буркнула начальница.

– Где была совесть, там знаешь что выросло?

– У тебя? Знаю. Жадность, нахальство и полное отсутствие понятий о субординации. Верно, Патрик?

– Так точно, мэм!

– Вот видишь. Отвечай, покуда Раиса не охрипла.

– Зенит, Зениту Песчаные бродяги один-девять.

– Вернулись целыми, один-девять? Что у вас там?

– У нас поворот на Трескучий Лог.

– Отменно. Принимайте срочный вызов... Приняли. Переглянулись недоуменно. Ну, ребенок. Ну, пищевое отравление. Но не грудной же – десять лет. Что он, при смерти?

– Вас поняли. Зенит. А с чего столько шума?

– Не засоряйте эфир, один-девять. Выполняйте вызов. Трубку перехватил старший врач:

– Эй, ребята! За языками своими следите. В высший свет едете! Избави бог...

В высший свет? Как-то не предполагал, что здесь такой имеется. До сих пор устройство этого взбесившегося мира представлялось мне вполне демократичным. Насколько я успел усвоить, здесь даже централизованного правительства нет, только местные власти в каждом конкретном населенном пункте. Единственный всемирный орган – полицейское управление. Ну и, пожалуй, наша "Скорая помощь". Или я все же ошибаюсь? Глянул еще раз на записанный начальницей вызов.

Трескучий Лог. Имение (!) "Ивы". Большой дворец (!!). Жан-Поль Жувре. Контакты соединились, выключатель сработал. Жувре! Мы едем в имение полковника Жувре! Да, если кто и может претендовать здесь на главные роли, то это, безусловно, командующий оккупационными силами. А нас, стало быть, приглашают к его отпрыску.

Люси, независимо от меня придя к тем же выводам, уже залезла по мягкой обивке кабины, оставляя на ней следы острых коготков, к зеркалу, укрепленному посередине лобового стекла. Поелику окна в нашем вездеходе закрашены, оно у нас служит не для обзора дороги сзади, а для наблюдения за больными в салоне.

Начальница обмотала хвост вокруг рукоятки фары-искателя и, повиснув вниз головой, стала оправлять шерстку. Патрик побледнел и выпучил глаза. В нем взыграла армейская закваска. Глядя на свою бригаду, даже я, по некотором размышлении, упер из спального ящика мышки мягкую тряпочку и навел глянец на порядком запылившиеся сапоги. Водитель шепотом повторял снова и снова:

– Машина не мыта... Не мыта машина... Наконец, решившись, произнес вслух:

– Госпожа Рат, мэм! Разрешите обратиться!

–Э?

– Разрешите остановиться для помывки автотранспорта, мэм!

– Оставь, нет времени, вдруг и правда помирает?

– Слушаюсь, мэм. Осмелюсь заметить, неловко как бы.

– Неловко будет, если мы полковничьему дитяти смерть законстатируем. А еще неуютно. Всем, а пилоту особливо. У тебя желудочный зонд как? В порядке?

– У меня, мэм? Никак нет, у меня нет, чего вы спросили.

– Да не у тебя, балда. У Шуры.

Я проверил, на месте ли мешок с брюхомойной снастью, доложил о наличии. Поглупевший от субординации Патрик недопонял:

– А почему вы сулите мне особые неприятности, мэм?

– Тьфу на тебя, за рулем кто?

– Ефрейтор 0'Доннели, мэм!

– Вот по его вине и опоздаем.

– По чьей вине?

– Виноват, мэм. А зачем нам опаздывать?

– Тьфу на тебя еще раз.

– Так точно! – И Патрик налег на руль, сворачивая на посыпанную красным гравием узкую дорогу, обозначенную при въезде большим плакатом "Частное владение".

Под плакатом красовался на полосатом столбике аккуратный ярко-синий почтовый ящик с надписью белыми готическими буквами "Имение "Ивы". Были в наличии и сами ивы. Их ровный ряд тянулся по правой стороне дороги, склоня к ней аккуратные, однообразные, словно обрезанные под гребенку, плакучие ветви.

Нас ждали. Огромные затейливо-кованые чугунные 'ворота были распахнуты настежь, охранник торчал навытяжку возле будки. При виде въезжающего на подопечную территорию нашего побитого и грязного транспорта он вытянулся еще больше и протянул руку в сторону, показывал, куда рулить.

Мне тут же вспомнились мои давние визиты в далекий психинтернат. Там один душевнобольной от безделья взялся добровольно работать привратником. Совершенно бескорыстно – просто чтобы скрасить скуку. Днем ли, ночью ли мы приезжали туда – он, обряженный в устаревшего образца армейский китель и полицейскую фуражку без кокарды, незамедлительно выскакивал к воротам, с широкой улыбкой на круглом лице распахивал их и делал вот такой же указующий жест, только не пустой рукой, а самодельным бело-красным жезлом.

Сдается мне, здешнему охранничку явно недоставало этакого жезла. Да и улыбки – она хоть чуть, да смягчила бы навязчивую мысль, что у привратника дурдома физиогномия была определенно интеллигентней.

За воротами раскинулся колоссальный регулярный парк в английском стиле – все почищено, подстрижено и ничуть не напоминает естественное. Каждая клумба и каждый кустик в своем роде произведение искусства – собой намек на первозданность тщательнейшим образом искоренен. У нас подобные творения садовой архитектуры весьма популярны, а вот в этом мире мне впервые довелось узреть этакое издевательство над живой природой. И слава богу. Всю жизнь сочувствую лужайкам, которые приневолены стричься раз в неделю.

Здесь оказалась не лужайка – огромный, идеально ухоженный газон. Кабы его заасфальтировать – весь колоссальный автопарк нашей "Скорой" безо всяких затруднений устроится на стоянку. Газон взбегал по склону холма к солидному дому с колоннадой, высокой дугообразной лестницей и темной черепичной крышей. Круглые башенки по углам придавали ему вид настоящего, замка. Или дворца.

Подъездная дорога, обрамленная застриженными до состояния зеленного кирпича низкими изгородями из жестких кустиков, вела вокруг приземистых строений замковых служб. Перед распахнутыми воротами гаража усатый шофер полировал черный лак чуть вытянутого старомодного автомобиля. Блеснула серебром крылатая фигурка на пробке угловатого радиатора.

У мраморного подножия лестницы я вытряхнулся из кабины, нырнул в салон за ящиком и пошлепал вверх. Люси устроилась на крышке, уцепившись лапками за браслет моих часов. Важный дворецкий проводил нас в сияющую гостиную, где среди зеркальных окон, огромных картин и дорогих ваз ожидала хозяйка – тощая и прямая как палка, холеная дама неопределенного возраста с узкими поджатыми губами. Она церемонно подставила мне руку, украшенную целой коллекцией перстней, явно превышающих ценой зарплату фельдшера за две жизни работы на полторы ставки. Поцеловать сухую тонкую кисть я не решился, подержал ее немного, чуть поклонился и щелкнул каблуками:

– Бригада ПБ-девятнадцать, мадам.

Хозяйка оглядела меня и, похоже, осталась не слишком недовольна увиденным.

– Отрадно, что хорошие манеры еще не канули в прошлое, – изрекла она, мой супруг...

Дама вдруг побледнела, расширившиеся глаза ее остановились.

Это наша маленькая начальница, пробежав по рукаву, обосновалась на плече, рассматривая мадам Жувре.

– Где больной? – без обиняков приступила к делу мышка.

– Эт... эт... что? В моем доме! Не потерплю! – завизжала хозяйка.

Пришлось вступиться.

– Старшая бригады, доктор Рат, – представил я напарницу

– Где... слыхано! Мой муж... я... неуважение к традициям дома...

– Может быть, все-таки займемся больным? – попыталась направить переливавшуюся всеми оттенками багрового и алого даму в нужное русло Люси.

Я, воспользовавшись тем, что хозяйка отошла к окну и, отвернувшись, судорожно глотает холодный воздух, аккуратно взял мышку и переместил ее под халат, в нагрудный карман рубахи.

– Посиди там. Похоже, на тебя здесь неадекватно реагируют.

– Вот еще! – попыталась выбраться Люси.

– Посиди, посиди. А то, пока мадам будет бушевать, мы до больного не доберемся.

Мышка, вняв моим доводам, притихла.

Супруга главнокомандующего твердым шагом подошла ко мне и с ненавистью объявила:

– О вашем неслыханном поступке, молодой человек, будет доложено вашему руководству.

Я попытался разрядить обстановку:

– Мадам, мы люди подневольные. С кем велят, с тем и работаем. (Люси, услыхав эти слова, негодующе вонзила мне коготки в кожу. Я стерпел.) Как супруга боевого офицера, тем паче военачальника, вы должны, безусловно, понимать значение дисциплинированного подчинения Приказам вышестоящих.

Аргумент подействовал. Мадам смягчилась.

– Да, да, разумеется. Я вас понимаю, молодой человек. Дисциплина очень важна. И все же... Скажите, это существо (с таким выражением лица обыкновенно произносят "дерьмо". Ах да, ей казарменными словами выражаться невместно. Не "дерьмо", a "merde") – действительно врач?

– Да, и высококвалифицированный. – Я решил подпустить немного лести. Другого к вам бы и не послали.

Полковничиха покивала:

– Да, да. Туземцы в колониях иногда попадаются довольно сообразительные. Когда муж боролся с сепаратистами на островах, в его полку было немало туземных сержантов. Одного черномазого, помнится, даже послали учиться в метрополию, в военную академию. Вернувшись в полк, он дослужился, кажется, до капитана.

Мне пришлось повысить голос, чтобы заглушить возмущенные писки Люси.

– Это, безусловно, заслуга вашего мужа. (Я вообще-то знал о существовании Жувре и его неприглядной роли в оккупации этого мира чисто случайно, из рассказов, что слышали мы в Песках.)

Хозяйка собралась что-то сказать, но я постарался опередить ее:

– С огромным интересом выслушаю, мадам, все, что вы пожелаете мне рассказать. Прикоснуться к деяниям такого знаменитого человека – что может быть восхитительней! Но позволю себе вернуться к текущим делам. Мы здесь в первую очередь для того, чтобы оказать вам посильную помощь, сударыня. – И я вновь склонил голову и щелкнул каблуками, искренне надеясь, что мадам не слышит доносящееся у меня из-за пазухи:

– Дипломат хренов!

Полковничиха, опираясь на мою руку, поданную ей с наводящей на меня самого тоску галантностью, указывала дорогу, громко сетуя на упадок нравов, царящий ныне в колониях. Я согласно кивал и поддакивал, получая после каждого кивка чувствительный щипок от скрытой под халатом начальницы. У меня сложилось отчетливое впечатление, что от дамы исходил могучий аромат Франции. Причем не столько духов, сколько доброго бренди.

По широкой мраморной лестнице, устланной красной ковровой дорожкой, закрепленной позолоченными перекладинами, мы взошли наверх. Коридор, ведущий в обе стороны от лестницы, поражал шириной и обилием затейливых украшений. Понятно, из-за чего вдову генерала Зака из дома выгнали!

– Вот, – указала хозяйка, – спальня Жана.

Просторная бело-золотая комната с высокими стрельчатыми окнами была стерильно чиста. В ней царил безобразный тоскливый порядок, могущий привести любого в глубокое уныние.

Сразу вспомнились вечно разбросанные игрушки и книги моих троих детей, одежда, оказывающаяся в самых невероятных местах, регулярно теряющиеся тапочки, отчего на ногах у кого-нибудь постоянно оказывались папины, вспомнилось, как наш кот с упоением точил когти о чей-то забытый посреди комнаты портфель. Может быть, у нас дома и бывало грязновато, но уж скучно-то точно никогда не было. Я мысленно пожалел несчастного мальчонку, вынужденного жить в такой безликой обстановке.

Из вороха одеял на широкой кровати выглядывала живая симпатичная мордашка. Малый мне понравился с первого взгляда. Его ясные глазки весело перебегали с грозной фигуры матушки на меня и обратно, конопатый носик смешно морщился. На больного Жан абсолютно не походил. На умирающего и подавно.

Я внимательно посмотрел на хозяйку. Лицо ее выражало неподдельную тревогу за здоровье отпрыска.

– Будьте добры, мадам, объясните, что, собственно, случилось.

– Ах, это ужасно. Наш старший сын, Антуан, – дипломат, служит в посольстве метрополии где-то там, в северных колониях. Очень способный мальчик, подает большие надежды. Так вот, он прислал ко дню рождения Жана большую банку стерляжьей икры – целый галлон.

– И что же?

– Сегодня за завтраком мы ее открыли и попробовали. Жан сначала не хотел кушать икру, а потом ему понравилось. Через пару часов я послала прислугу сделать еще бутербродов. Она прибежала вся перепуганная и доложила, что банка пуста.

–Ну и?

– Жан признался, что все съел.

– Весь галлон?

–Да.

– Тяжелый случай... – протянул я задумчиво.

В дни моей юности у меня на родине осетровая икра хоть и являлась большой редкостью, но была относительно дешева, так что пробовать ее доводилось. Это позже она появилась на каждом прилавке, но уже по таким ценам, что мои собственные дети знают только, как выглядит ее упаковка.

Поэтому представление о предмете беседы я имел. Икра – штука очень сытная. Пары-тройки солидных бутербродов совершенно достаточно для хорошего завтрака. Если какой-нибудь гипотетический чудак достаточно богат, чтобы ложкой лопать этот ценный продукт, то, сожрав без хлеба пинтовую емкость его, он не захочет ничего, кроме чая, как минимум двое суток. Но галлон! Непредставимо. В парня физически не могло вместиться и четверти. Здесь явно что-то не так.

Украдкой заглянул себе за пазуху. Люси озадаченно терла у себя за ухом передней лапкой с недоуменным выражением мордочки.

– Извините, мадам. Вынужден попросить вас временно удалиться. Мне необходимо осмотреть больного.

– Да, да, разумеется. Я подожду в гостиной. Пожалуйста, доложите мне сразу же результаты осмотра. Я так переживаю, так переживаю... Пожалуй, приму успокоительного. Как ваше мнение?

– Э, мадам, конечно. Примите, – согласился я, выпроваживая ее за порог. Как только дверь закрылась, моя крошечная начальница тут же пулей вылетела из кармана, в мгновение ока взобравшись на плечо. Прошептала мне на ухо:

– Ну, Шура, погоди. Я покажу тебе упадок нравов у туземцев! А теперь быстро говори – ты знаешь, что он ел? Можно этим отравиться?

Я кратко проинформировал мышку о своих умозаключениях. Мальчонка тем временем выбрался из-под груды одеял и, свесив ноги, уселся на кровати, с интересом разглядывая Люси. По всему было видно, что никакой икры он и не нюхал.

Начальница сразу взяла быка за рога:

– Слушай, Жан-Поль, зачем ты понапрасну тревожишь мать? Объясни, пожалуйста, что ты сделал с этой икрой?

– Я ее съел. А ты кто?

– Я доктор, Люси Рат. А ты маленький лгунишка. Посмотри на свой живот. Галлон чего бы то ни было там поместить просто негде.

– У меня это... хороший метаболизм, во! А ты точно не сказочный эльф или гном?

– Увы, должна тебя разочаровать, нет. Всего лишь врач "Скорой помощи". Ты любишь сказки?

– Очень люблю, но мне их никто не рассказывает с тех пор, как мама уволила Питера.

– А кто такой Питер?

– Питер был моим лакеем. Он много интересных историй рассказывал и книжки с картинками приносил. А мама его выгнала, потому что он это... оказывал на меня дурное влияние, во!

– А играть ты любишь?

– Ой, очень. Только мне не с кем. Мама не позволяет общаться с детьми прислуги.

– У тебя что же, совсем нет друзей?

Мальчик грустно покачал головой:

– Мама говорит, что мы обязаны это... учитывать свое общественное положение, во! И поэтому наказывает тех детей, которые со мной разговаривают.

Я в душе посочувствовал несчастному пареньку. Ну что это за жизнь такая для десятилетнего пацана! Небось даже по деревьям лазить запрещают, заботясь о репутации семьи!

– А собака у тебя есть?

– Н-нет... – произнес мальчуган неуверенно, причем взгляд его вильнул в сторону.

– Как-то ты странно сказал, – не упустила из виду его поведение мышка, – так все-таки есть или нет?

– Ну, вообще-то... Ты маме не скажешь?

Люси помотала головой.

– Правда не скажешь?

– Обещаю.

– Я привел тут щеночка. Только это секрет!

– Где ж ты его спрятал?

– Он под задним крыльцом живет.

– Скажи, Жан, твой щеночек икру любит?

– Нет, он даже пробовать не стал. – Парень вдруг покраснел и зажал рот ладошкой, поняв, что проговорился.

– Не переживай, мама ничего не узнает. Шура! Быстренько к заднему крыльцу

Я трусцой поскакал к вездеходу.

Патрик, следуя моим указаниям, обогнул дворец и остановился у лестницы, ведущей в пристроенный к задней стене флигель. Я выпрыгнул из кабины и осторожно заглянул под металлическую балку, поддерживающую каменные ступени.

Собачка – очаровательный крупный щенок, черный с белой грудкой и такими же чулочками на лапках, мирно дрых, лежа на боку. Около его головы стояла гигантская хрустальная салатница с серебряной крышкой. Я выволок ее из-под крыльца, приподнял тяжелое чеканное полушарие. Икра была целехонька. Вся, кроме небольшой порции, нетронуто сохнущей там же, под крыльцом, на красивом блюдечке.

Перенеся увесистую посудину в салон вездехода и умостив ее рядом с носилками, я велел Патрику вернуться к парадному подъезду

Люси в комнате мальчика, сидя на спинке кровати, негромким голосом рассказывала:

– ...Анеле вышла замуж за Ксана. Они жили вместе долго и счастливо и умерли в один день. – Увидев меня, она вопросительно подняла голову.

– Там. Весь галлон.

– Оставил на месте?

– Конечно нет. – Подумав, сформулировал:– Надо ж анализ произвести.

– Произведем. Ну что, Жан-Поль. Мы тебя, конечно, не выдадим. Но в целях конспирации придется тебе сегодняшний день провести в кровати. Не возражаешь?

– Вообще-то в постели скучно. Но сегодня у меня урок французского, а это еще скучнее. Уж лучше полежу.

– Вот и договорились. Шура, доставь меня в автомобиль.

Я отнес Рат (а заодно и медицинский ящик) в машину. Начальница воззрилась на посудину:

– Продемонстрируй-ка деликатес.

Я отвалил крышку Мышка опасливо понюхала икру

– Рыбой пахнет... Ну да, конечно, она же из рыбы и происходит. Слушай, ты уверен, что это съедобно?

– Еще как уверен! – Я уже отыскал под сиденьем свою старую алюминиевую ложку, верой и правдой служившую мне еще в том мире, где живут рыбы, производящие черную икру, и который полковничья жена упорно именует "метрополией". Прочно ухватив инструмент за сальный черенок с выбитыми буквами "ЛПНД", зачерпнул изрядную горку и произвел органолептический анализ. Проще говоря, попробовал. Отведал, так сказать. Понравилось. Зачерпнул еще.

Люси аккуратно подцепила лапкой пару икринок, положила в рот и осторожно пожевала. Подумала. Прокомментировала:

– Солоновато...

И, устроившись на краю салатницы, стала употреблять продукт в пишу с прямо-таки неприличной скоростью.

Патрик вывалился из кабины, подошел к открытой двери салона, обозрел анализируемый образец.

– Это и есть та самая знаменитая стерляжья икра?

– Ага, – я передал ему ложку, – приобщись.

Водителя не пришлось долго уговаривать. Люси на секундочку оторвалась от важного дела.

– Шура, – промычала она с набитым ртом, – поди успокой хозяйку.

Я подумал, что полведра икры коллегам все равной вдвоем не одолеть, и с чистой совестью отправился в гостиную.

Мадам Жувре поджидала меня, нетерпеливо бродя из угла в угол. Свои расстроенные нервы она, похоже, приводила в порядок весьма старательно – запах бренди слышался уже от дверей.

– Что, что с моим мальчиком? – бросилась она ко мне. – Он будет жить?

– Уверяю вас, сударыня, его жизнь вне опасности. Все необходимые лечебные мероприятия проведены. Все, что ему сейчас необходимо, – несколько часов покоя. С завтрашнего дня можно будет возвращаться к обычному распорядку

– А диета?

– Никакой специальной диеты соблюдать не требуется.

– Ах, у меня нет слов, чтобы выразить вам свою признательность. Я так переживала, так переживала! – И, отойдя в дальний угол гостиной, она повозилась около столика. Звякнуло стекло. По возвращении глаза ее были чуть увлажнены, от переживаний, верно. Коньячный дух усилился. – Скажите, милейший, а никаких вредных последствий не будет? Ведь мальчик находится в таком ранимом возрасте!

Мне клюнула в голову мысль, показавшаяся на первый взгляд недурной,

– Мадам, кстати, о возрасте. Современная медицинская наука утверждает, что юношам в такой период исключительно полезно общение с домашними животными. Как бы вы отнеслись к идее завести собаку?

– Фи, эти животные! От них столько шума и грязи, и притом еще портится мебель! Впрочем, мужчины об этом не заботятся, они по-другому устроены. Мой муж тоже обожает этих ужасных собак. Когда мы отправились с нашими войсками в... (она назвала одну азиатскую страну), у нас там была целая псарня борзых и легавых. Ему нравилось ходить охотиться на... тапиров, кажется? Или буйволов? Не помню. Охота – такое противное мужское занятие! Эти егеря всегда грязные, небритые, и от них пахнет даже не джином – представляете, водкой!

– Это действительно ужасно, мадам.

– Ах, вы неискренни со мной! Все мужчины обожают лошадей, войну и прочие отвратительные грязные развлечения. Признайтесь, ведь вы тоже любите охотиться? Ну признайтесь же!

– Огорчу вас, мадам, совсем не люблю, – "признался" я абсолютно честно, – но разве вы не считаете, что пример такого героя, как ваш муж, благотворен для его младшего чада?

– О да, да, конечно!

– Тогда вам будет нетрудно смириться с незначительными неудобствами, причиняемыми собакой. Многих из них, кстати, можно легко избежать, всего лишь запретив ей заходить, в дом. Полагаю, и супруг ваш будет доволен.

– Ну что ж, молодой человек, пожалуй, вы меня убедили. Но где в этой ужасной стране взять породистую собаку? Я не уверена, что удастся выписать хорошего пса из метрополии – вдруг его в дороге подменят?

– Не осмеливаюсь навязывать вам свое непросвещенное мнение, сударыня, но мне кажется, что порода не обязательна. Конечно, определенные преимущества хорошей крови очевидны, но, с другой стороны, потребуется уход, дрессировка... Кстати, я заметил близ вашего заднего крыльца очень милого щенка.

– Бродячий? Он же, наверное, с блохами!

– Ну что вы, сударыня. Чудесный, чистенький щеночек. Не желаете взглянуть?

Та задумалась ненадолго и, с хмельной улыбкой, махнула рукой:

– А, пошли.

Я, предусмотрительно первым сунувшись под крыльцо, незаметно перевернул ногой тарелочку с окончательно ссохшимися остатками редкостной икры.

– Что ж, по крайней мере, он симпатичный, – вынесла вердикт мадам Жувре и громко икнула, – пусть его. Кажется, он мне может понравиться. – Икнула еще раз. – Подайте руку, будьте любезны, я неважно себя чувствую. Должно быть, переволновалась. – Покачнувшись, она вцепилась в рукав моего халата. – Молодой человек, не могли бы вы проводить меня в спальню? Что-то голова закружилась.

Было удивительно, что она вообще еще держится на ногах, учитывая общее количество принятого ею успокоительного.

По пути обратно хозяйку окончательно разобрало. Глаза мадам оказались на мокром месте. Слезы, катившиеся по щекам достойной дамы, неаристократично вытирались рукавом платья, несмотря на то что из-за корсажа выглядывал угол кружевного платка.

– Простите. Нелегко уже много лет быть лишенной поддержки людей своего круга. Ведь мне здесь так одиноко! Когда муж впал в немилость из-за дуэли с одним высокопоставленным лицом, я была готова к тому, что нам уже никогда не вернуться в метрополию, но не думала, что попаду в такую глушь! Совершенно нет светской жизни! Никакого сравнения со столичными приемами, балами, раутами... На островах в Индийском океане и то было веселей. Я серьезно подумываю, не перебраться ли нам с сыном в Париж. Теперь карьера мужа не ограничивает меня в передвижении...

Я не стал объяснять, что переезд отсюда в Париж или куда бы то ни было еще в высшей степени проблематичен. Похоже, мадам не вполне отчетливо видела действительность сквозь пары того напитка, что скрашивал ей скуку.

Лишь покивал головой, побормотав что-то, приличествующее случаю.

В спальне полковничья супруга тяжело опустилась на. край кровати, уже не скрываясь, налила себе солидную порцию бренди и проглотила одним махом, даже не покривившись. Мало что не силой усадила меня рядом с собой и, положив горячую ладонь мне на колено, проникновенным шепотом начала жаловаться на тоску провинциальной жизни.

Видя, к чему клонится дело, я поспешил откланяться. Хозяйка, не сделав попытки удержать меня, тяжело откинулась на подушки. Когда я прикрывал дверь, она вовсю уже храпела.

Бригада отдыхала. Люси, погладив шарообразный животик, полюбопытствовала:

– Что-то ты призадержался. Не иначе, хозяйку соблазнял, а?

– Скорее уж она меня.

– Ну и как? Есть успехи?

Я отрицательно покачал головой.

– Надо было икры больше есть. Способствует, говорят.

–Чему?

– Потенции, мой друг, потенции.

– Боюсь, для указанной тобой цели наших запасов икры недостаточно.

– Ну да, – съязвила мышка, – что тебе пожилая леди! Ты у нас по русалкам ходок. Ладно уж, горе. Иди заправься. Я тебе ложку почистила. – И начальница протянула мне означенный инструмент.

Умному совету грех не последовать.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Я как раз был занят засовыванием в самый дальний угол холодильника – от чужих глаз – остатков экзотического харча, переложенного целости ради в непрезентабельную мутную банку с непривлекательной этикеткой консервированной армейской каши из перловки, не менее редкостной в этом мире, чем подлинное содержимое посудины, когда Рой возник подле меня – настолько бесшумно, что я с трудом удержался, чтоб не отпрыгнуть в сторону, испугавшись. Заметив непроизвольное сокращение моих мускулов, бывший мастер-сержант поставил кружку на край стола и, почесав грудь под тельняшкой, приподнял в улыбке вислые, усы.

– Реакция есть, ничего. Успел оценить степень опасности прежде, чем начать оборону. Молодцом.

Я разломил пополам бутерброд с икрой, протянул половину Рою. Тот кивнул, засунул его в рот целиком и сжевал, никак не оценив деликатес. Прихлебнул свой кофе, мотнул коротко стриженной седой головой в сторону курилки.

– Поговорить надо, – повернулся и, не оглядываясь, двинулся туда.

Я переместился в пропахшую табаком пустую комнатенку вслед за ним.

Присев за колченогий столик, Рой без лишних предисловий, окунув в горячий напиток палец, принялся рисовать на замызганной клеенке схему

– Смотри. Это – Зеркало. Здесь, здесь и здесь – посты охраны. Вот бункер управления. Тут, с востока, – казармы отдыхающей смены караула, позади них... – Он чертил мокрым пальцем все новые и новые обозначения.

– Машину можно поставить с этой стороны, так ее за кустами не видно. Зеркало будет ярдах в четырехстах – один хороший бросок. Я иду первым и беру на себя охрану. Как поднимется шум – перемещаешься к Зеркалу и су-. ешь взрывпакеты под все четыре опоры. Задержка детонатора рассчитана на минуту сорок секунд – достаточно, чтобы все сделать и отбежать в сторону. Отражатель слетит, Ключ завертится, и – вали домой.

– А велика ли охрана?

–Двенадцать бойцов дежурной смены. Если подадут сигнал, то отсюда, Рой постучал пальцем по медленно высыхающему квадратику, – прибудут еще двадцать четыре: отдыхающие и подвахтенные. Плюс начальник караула и разводящие – еще четверо. Ну, из офицерской казармы, может, кто-нибудь, но вряд ли далеко бежать, не успеют. Чтоб заложить взрывчатку, много времени не нужно.

– Ты что, один собираешься воевать с дюжиной, а то и больше солдат?

– Подумаешь! Бывало и хуже. Пяток минут продержусь, а дольше и не требуется.

– Но это верная смерть!

Рой философски пожал плечами:

– Не все ж мне да мне. Должны и меня когда-то.

– Тебе все равно?

– Что зря беспокоиться? Мы со смертью друзья старые. Я ей немало душ скормил, вот только моей она что-то – заждалась.

– Добро. Зеркало взорвалось, дорога открылась. Тебя уже убили, вокруг вся армия собралась. Ты как это, всерьез думаешь, что до меня не доберутся? Что я смогу остаться цел? Сомневаюсь.

– Значит, не судьба. Зато потом кому надо – все уйдут. Стеречь больше будет нечего, солдатня, когда появится возможность, сама на две трети разбежится – они ж к Ключу ближе всех. И пожалуйста: дважды в день по сорок минут ворота домой – настежь.

– Ага. Только я из могилы этого не увижу.

– На остальных тебе что, плевать? Сколько людей заперто тут, как в клетке, не по своей воле! Да и не только людей – вон хоть взять доктора твоего.

– Ну, знаешь, мне моя шкура...

В курилку заглянула, пыхтя, недовольная Рая:

– Мальчики, вы оглохли? Обкричались вас.

– Не слышали мы ничего, – отозвался Рой, – может, опять селектор дурит?

– Сказки не рассказывай. На, держи лучше, – диспетчер сунула ему в руку вызов, – а ты, Шура, дуй в машину живее. Рат давно уже пищит – где, мол, мой фельдшер.

Вопреки заверениям Раи, мышка ждала меня абсолютно спокойно, не спеша крася коготки коричневым лаком из микроскопического флакончика.

– Ну вот, а я бежал зачем-то. Сказали, доктор от нетерпения икру мечет.

– А что, ты весь улов уже в одиночку сожрал и теперь хочешь, чтобы я дефицит пополнила?