Текст книги "Гребцы галеры (СИ)"

Автор книги: Александр (1) Карпенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Старший фельдшер помечала номера бригад раззяв в блокнотике – не иначе, окажутся очередными кандидатами на "соответствующие выводы" администрации с отдельным подарком в виде снятия надбавок к зарплате.

Никем не задержанные, завернув за холмик в полумиле от здания "Скорой", мы обнаружили там еще пяток машин. Четыре из них принадлежали коллегам-психиатрам, уже начавшим на травке пикничок, пятая – Рою, разлегшемуся, широко раскинув ноги, на вершине горушки и изучающему бестолкню в мощный полевой бинокль.

Что ж, естественно. Быстрее всех сориентировались в обстановке и приняли меры к тому, чтобы уцелеть, те, кому не привыкать воевать. Рат удовлетворенно пискнула:

– Ага. Вот и приятная компания для обеда. Шура! Всю икру не бери отложи половину во что-нибудь. Коллеги радостно встретили наше появление.

– Ха, а мы тут только что обсуждали, что такой коньяк, – мадам Натали помахала фигурной бутылкой, – с котлетами, яйцами да сырыми сосисками употреблять – сплошная профанация. Теперь вопрос снят.

Ольгерт уже подбрасывал в широких ладонях моего доктора, целуя ее в крошечный носик и сетуя, что, не рассчитывая на встречу, не припас пивка.

Джонс, согнув голыми руками здоровенный шуруп, вкручивал его вместо штопора в пробку благородного напитка.

Рой, отложив бинокль, легко сбежал с холма.

– Тупорыло ищут. Если там и впрямь взрывное устройство окажется навряд ли найдут. Кого по три раза трясут, а кого – совсем не досматривали. Хоть бы номера записывали. Только нет там ничего.

– Почему так уверен?

– Серьезные люди заранее не звонят – когда жахнет, тогда и берут на себя ответственность. А уж если почему-то необходимо оповестить о взрыве заранее – то не за полдня же! Нельзя давать время на поиски – азбука террориста. Опять же – где заявление о целях акции, где требования? Чем с собаками бегать, лучше б опросили бригады – не было ли конфликтов на вызовах. Может, обиделся кто и решил чуток жизнь отравить. Не на вас ли, господа психиатры? Слышал я, у вас понятия о медицинской этике весьма любопытные.

Компания принялась дружно возражать и оскорбляться, кто-то выкрикнул:

– Что ж ты, деликатный наш, тут хоронишься, коли считаешь, что розыгрыш? Иль жмет все-таки?

Рой ответил, словно не слыша издевки в голосе, вполне серьезно:

– Ну, во-первых, один шанс из тысячи все же существует, и пренебрегать им нельзя. Тот же псих ваш, к примеру, сдуру не только что за год позвонит плакаты о взрыве поразвесит. Вы бы все-таки проверили свои автомобильчики, а? Во-вторых... Это, скажем так, мои проблемы. Не хочется мне что-то к себе в машину полицию пускать. Им там не все видеть надо, а прятать лениво.

– Тоже мне, секретный агент, – пробормотал Хосе, на всякий случай заглядывая под днище фургона своей бригады, – великие тайны скрывает...

– Невелики, да есть. – И, повернувшись ко мне. Рой выразительно подмигнул.

До меня дошло. Да у него ж взрывчатка в машине! Да, десантничек зря словами не бросается. У него, похоже, уже давно все готово к осуществлению его безумного самоубийственного плана.

Я, глядя Рою в глаза, медленно покачал головой. Тот в ответ пожал плечами – твое дело, мол, и тихо добавил:

– Тебя с ответом не торопят.

Пришлось отвернуться и сделать вид, что смакую коньяк. Неплох напиток, хоть и далеко ему до того, что довелось попробовать раз в грязной придорожной таверне на задворках этого мира. Мне вдруг остро захотелось заглянуть туда как-нибудь еще.

Нет, все-таки я очень люблю вкусно поесть. Дома, бывало, и сам к плите встать не брезговал, к удовольствию супруги и детей. Дома... Хороший стол, бутылочка доброго винца, неспешный приятный разговор... Не на мине сидючи, бренди холодной котлетой заедать!

Все, что можно, выпили и съели. Вдоволь посудачили о больных, насплетничались о коллегах и начальстве. Начал было кто-то:

– Вот, помню, там, у нас...

На него хором цыкнули:

– Не порть отдых!

Шоферам – тем проще. Старый раздолбанный автомобиль – тема для бесед неисчерпаемая. От их оживленной кучки то и дело слышится:

– Крестовина... трамблер... со старого "форда" снять... продувай не продувай...

До чего у них жизнь интересная!

Бросил куртку на траву, пристроил свернутые брезентовые носилки вместо подушки, объявляю:

– Как взорветесь – разбудите.

– Не укладывайся, Шура, не укладывайся, – затеребила меня Люси, похоже, там процесс близок к завершению.

Взял у Роя бинокль, выглянул, любуюсь.

Полиция уже, убрав оцепление, расходится по автомобилям, сопровождаемая рыком и клубами дыма, извергающимися из пасти дракончика Зинки, недовольной тем, что ей приходится сидеть прикованной цепью к ограде. Кому-то она-таки изловчилась порвать брюки, внеся в общий шум свою лепту в виде отборной брани, каковой ее долго поливал перепуганный полисмен.

Нарисовалась во дворе старший диспетчер Лизавета с огромной стопой бумажных четвертушек в когтистых лапах и, грациозно помахивая хвостом, отправилась обходить ряды машин "Скорой помощи", распределяя работу по бригадам. За ней поспешала Руфь с журналом приема вызовов, помечая, кому и во сколько они переданы.

– Ну что, пора и нам к базе?

– Обожди, покуда Лиза закончит. Сильно трудиться рвешься?

– Нашу работу за нас никто не сделает.

– Мы ж тут не всем составом. Значит, кто-то там, в куче, застрял. Вот пусть и едут. Как это? Кто не спрятался – не моя вина. Лишь бы линейным помогать не сунули.

Во всем, что касается грамотной организации несения службы, суждения моей начальницы, как всегда, логичны до идеальности.

К моменту тушения второго окурка суета вокруг базы улеглась, испаханная сотнями колес окружающая территория очистилась. Пара десятков счастливцев, на которых не хватило работы, гуськом потянулись в двери станции, а их машины – в гараж.

– Вот теперь и нам можно. По коням, ребята! Сытый, приятно захмелевший, отдохнувший, зашел я в тепло помещения. В ординаторской наше верхнее начальство улаживало последние формальности с полицейскими чинами. Диспетчеры уже раскрыли яркие томики дамских романов.

– А где ж народ?

Народ оказался в столовой. Все свободные от вызова медики навалились на еду с такой силой, что за чавканьем и звоном ложек никто не расслышал моего разговора с мышкой, неспешно расчесывающей шерстку, сидя у меня на плече:

– Скажи, Люси, я правильно помню или как: кажись, в клинику реактивных невротических расстройств входит стремление "заедать" неприятности?

– Верно. Многие от переживаний усиленно жрать начинают.

– Оно и видно. – Я кивнул в сторону едальни. – Ты только глянь, как все расстроились, что все-таки не взорвалось.

Рат звонко расхохоталась, вызвав тем материализацию подле нас медвежьей фигуры старшего доктора.

– Чему смеемся, коллеги? Скажите, вместе повеселимся.

– Да вот взрыв обсуждаем.

– Ну и каковы впечатления?

– Нет, умом-то мы, конечно, понимали, что все это – не более чем глупые шуточки, но в сердце теплилась надежда: а вдруг...

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Инверсионный след от "боинга", уносящего тебя, медленно таял в хмуром, сером небе. След пропал, а с ним пропало мое короткое счастье. С ощущением, что из меня вынули что-то, без чего нельзя быть, побрел из шумного здания аэропорта вниз по пологому пандусу – сам не зная куда.

Шел, натыкаясь на прохожих, не обращая внимания на сигналы машин и брань рассерженных водителей. Перед глазами стояло неотступно, неотвязно:

Ты, уже из-за таможенных барьеров, увидела меня в толпе провожающих. Твой взгляд – сквозь сутолоку и сумятицу огромного аэропорта, сквозь мечущихся взад-вперед людей, через головы – встретился с моим.

Ты бросила вещи, повернулась ко мне и долго-долго стояла, не чувствуя, как тебя дергают за рукав и говорят что-то, не замечая машущих руками родственников, в тщетных попытках привлечь к себе твое внимание. Стояла. Смотрела. Смотрела на меня – пристально, не в силах отвести взгляд. Так прощаются навсегда. Словно предчувствовала...

Доводилось ли вам видеть собаку, ползающую на коленях? Не на четвереньках, не на брюхе – на коленях? Мне не доводилось. Сегодня увидел впервые.

Крупный темно-желтый пес в черную тигровую полоску полз ко мне от ворот, цепляясь за полувытоптанную траву передними лапами и подтягивая к ним парализованную заднюю часть тела, опираясь на колени – так, как нормальная собака перемещаться не в состоянии.

За псом тянулась клейкая полоска жидких испражнений – определенно, перебит позвоночник в поясничном отделе. Вот и подтверждение диагнозу продолговатая пролысина шрама поперек хребта – аккурат в размер автоматного приклада.

Обыкновенно таких собак умерщвляют из чисто гуманных соображений: чтобы не мучить и не мучиться самим, на них глядя. Эту оставили жить. Из жалости? На потеху?

Стержневой хребет моей жизни перебила лютая доля, зашвырнув сюда. Лишенный всего, что было мне дорого, ползаю вот так же, бессмысленно цепляясь за возможность смотреть и дышать. Их у меня не отобрали. Из жалости? На потеху?

Ворота лагеря – высокие, сплошные. Мелькнул в окне будки чей-то глаз, железная створка медленно поползла в сторону Динамик громкоговорителя промычал:

– Быстрее отъезжайте за барак, если хотите остаться целы.

В подтверждение этих слов, поперек предзонника вздыбились фонтанчики земли, завизжал от камня стен рикошет.

Патрик явил чудеса скоростного вождения, прямо-таки телепортировав наш транспорт под прикрытие ободранной стены жилого корпуса.

Я выбрался из автомобиля, озираясь. К кому обращаться, было непонятно. Никто не встречает, не бежит к машине с дежурными воплями: "Скорее, скорее!" Что здесь происходит? Окинул лагерь взглядом.

В дни своей молодости я служил в войсках, охраняющих вот такие же лагеря, или, как это у нас называлось, "зоны". Заключенных, правда, не конвоировал и на вышках не стоял – просто связистом тянул свой обязательный армейский срок. Но общее представление об устройстве тюремных заведений получил.

Лагерь невелик, жилая часть даже не отделена от рабочей – длинного строения, явно фабричного вида. Странно, это не в традициях подобных учреждений. Кроме рабочего и жилого корпусов, различается бездействующая кухня, хорошо огороженная казарма охраны и небольшое строение с забранными железным листом окнами – скорее всего внутренняя тюрьма, карцер. Все это обнесено высокой кирпичной стеной со сверкающими спиралями проволоки-бритвы поверху. Ага, вот и изоляторы – проволока еще и под током. По углам – деревянные вышки.

Похоже, под лагерь приспосабливали строения, имевшие изначально другое назначение – что-то вроде монастыря, что ли? Из-за этого сектора обстрела с вышек не перекрываются, образуя "слепые" зоны. Неграмотно.

Черт возьми, да куда люди девались? Раздосадованный, я заорал на весь двор:

– Есть кто живой?!

Ответ раздался совсем недалеко от меня:

– Слышь, что орешь? Глухих нету.

Около стены, примостившись на корточках, неподвижно сидел голый по пояс бритоголовый человек звероватого вида, покуривая внушительную самокрутку из газетного листа. Я направился к нему Шибанул в нос запах дешевого табака и лука.

– Куда все запропастились?

Амбал, словно не слыша вопроса, спокойно разглядывал меня подвижными маленькими глазками. Руки, плечи, грудь и спина его были сплошь покрыты татуировкой. В причудливом переплетении змей, кинжалов, куполов, цепей и непонятных надписей выделялся мастерски исполненный красной тушью на волосатой груди орел. Когда заключенный двигался, казалось, что гордая птица взмахивает крыльями.

Наконец татуированный закончил обследование и, не отвечая на мой вопрос, поинтересовался:

– Ты кто есть? Обзовись.

– Шура.

– Психический, что ли?

– Ну, вроде как.

– Это ты Кабана повязал?

Я кивнул. Было когда-то такое дело. В глазках сидящего родилось подобие интереса, он привстал.

– Здоров ты ножичком баловать, слышал. Ладно. Я – Волдырь.

– Кто нас вызвал?

–Ну я.

– А что произошло?

– Да этот Кузя чокнутый своих наколбасил целую гору. Теперь сидит там, как сыч на толчке, и шмаляет по ком ни допадя.

– Что за Кузя? Каких своих?

– Пошли, сам зирнешь. Только сильно не высовывайся, коли у тебя не две головы, конечно.

Одна, увы. Я с осторожностью выдвинул ее из-за оштукатуренного угла барака.

По двору валяются разорванные тела охраны – человек шесть, если не больше. Часовые на трех вышках тоже расстреляны – двое распластались на земле, один повис на ограждении площадки. Не похоже, чтобы кто-то мог уцелеть – по ним молотили пулями долго и с чувством.

Четвертая вышка подает признаки жизни – ствол пулемета с навернутым на него длинным конусом пламегасителя ходит из стороны в сторону, пытаясь нащупать малейшее шевеление во дворе.

– Вон там он и засел, Кузя полоумный.

– Ну и зачем ты меня вызвал? Здесь работа для военной полиции.

– Мне – и легавым стучать? – оскорбился татуированный. – Западло! Да и чокнулся он, сто пудов. Все орал, что не может глядеть, как пеньки мучатся.

– Кто?

– Да пеньки, – терпеливо объяснял Волдырь, – ну эти, из цеха. Их паук до того заморочил, что точно, как пеньки стали. Побазарить не с кем.

–Паук?

– Да ты откуда свалился, в натуре? – изумился собеседник. – Идем, покажу.

Длинный зал производственного корпуса заполняли стоявшие в четыре ряда высоченные стойки, выкрашенные в серый цвет. Наверху стоек крепились странной формы контейнеры, от них тянулись вниз блестящие яркие нити, концы которых болтались над наклонно стоящими на полу шестигранными рамами.

Перед каждой рамой – простой табурет с сидящим на нем заключенным. Лица людей отрешенно-отсутствующие, глаза пусты. Руки всех синхронно, как по команде, взлетают вверх, хватают нить, рывком сдергивают и крепят сложным узлом на раме. Завязав узел, снова вздымаются, продолжая раз за разом бесконечное размеренное движение.

А ведь правда, по команде! Из скрытого где-то динамика несется нечто вроде монотонной мелодии без слов. Руки работающих с точностью балерины совершают сложные эволюции в такт ей.

– Вон он, паук-то. – Волдырь показал вверх. Пение издавал, оказывается, вовсе не динамик. Над дальними воротами цеха, невесть как держась на стене, растопырилось многоногое чудище – не то гигантский краб, не то и впрямь паук ярко-золотого цвета. Шевеля членистыми лапами и помаргивая многочисленными красными глазками, монстр широко разевал беззубый клюв, откуда раздавались заворожившие арестантов звуки.

– Он их и дурит, чтоб плели лучше свою тряхомуть.

– Что здесь производят? – не мог понять я существо процесса.

– Там где-то у вояк штука торчит. Зеркало звать. Через нее сюда попадают. А это к нему запчасти. Сорок девять кусков – отражатель. Крякнет Зеркальце у фуражек – раз-два, и новое воткнут. Их тут до драной Феклы уже напасли, на два века вперед хватит.

– А ты таким замороченным стать не боишься?

–Что бояться? Мне-то уколов не делали. Должен кто-то порядок у пеньков держать. Фуражки ни в рабочую, ни в жилку носу не кажут – ссуть. Меня и оставили.

– А это не западло? – полюбопытствовал я, памятуя кое-что из тюремных порядков по слышанным некогда разговорам бойцов батальона охраны. – Вроде выходит, с легавыми сотрудничаешь?

– А! – махнул рукой Волдырь. – Зато пеньки сдохнут сегодня, а я завтра.

Безупречная логика, что говорить.

Я отправился в автомобиль передавать сообщение военной полиции. Начальница, мирно жующая, сидя на папке с бумагами, прищурилась на меня:

– Что, своими силами попытаться взять не желаешь?

– А! – махнул я рукой в сторону расстрелянной охраны. – Они сдохли сегодня, а я хочу завтра.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Какой это там Сашка считал, потому что ему будет легче, что он уже простился? Как бы не так! Может, и сошло бы. Но этот взгляд! Через все барьеры, через толпу – насквозь, через всё – прямо мне в глаза. Перестало существовать окружающее, исчезли люди, пропал аэропорт, осталась ты.

Ты не умеешь прощаться? А что же ты делала?..

...Верный привычке провожать автобус или электричку, покуда они не скроются из виду, глядел и как растворяется в дождливой хмари самолет.

Ну, вот и все. Теперь уже на самом деле, окончательно все.

Люси, аки Юлий Цезарь, вершила четыре дела одновременно – носилась с авторучкой влево-вправо по капоту, отписывая очередную карту вызова, грызла холодный картофель-фри, обильно посыпая мелкими крошками кабину, слушала меня и пыталась разобраться с пилотом, куда нам все-таки поворачивать.

– Загородное шоссе, дом два. Паскер Донно Роберт Мария, – обратилась ко мне мышка, так и не договорившись с Патриком. – Жутко знакомая фамилия. Это не тот эксплозивный психопат, что постоянно вены режет? Шурик, не помнишь? Мы с тобой вроде у него были.

Я внутренне усмехнулся знаменательному совпадению этих координат с адресом широко известного дурдома у себя на родине.

– Мне трудно тебе сказать что-нибудь путное. По такому адресу можно найти несколько сот больных, но у меня дома. А психопат не психопат и как его кличут – это не ко мне.

– Через почему?

– Пять лет санитарского стажа сказываются. Мышление навек санитарское осталось.

– Таки и что ты имеешь этим сказать?

– Я. Имею. Сказать. Первое. Не нужно пить пиво с Райзманом по полночи. У тебя уже акцент специфический. А бригаде притом всего бутылку принесла.

Второе. Про образ мышления. Врач – он что запоминает? Адрес, фамилию, диагноз. А санитар – морду и чем провинился. Вот и все, что я имел этим сказать и, доступным тебе языком выражаясь, ничего более чем. Э?

– Шура, если ты такой умный, то почему ты не богатый?

– Все мое богатство дома осталось.

– Ты про что?

– Да уж не про деньги.

Люси осеклась, так и не отпустив следующую злопакостную реплику, вертевшуюся у нее на языке. Шкурка на мордочке мышки передернулась в нервном тике, и она поспешила сменить тему разговора на достаточно нейтральную:

– Все-таки дикий грязнослов твой Волдырь.

– От вас, госпожа Рат, прямо-таки странны подобные речи, – вмешался Патрик, – при вашей-то специальности. Тут иной раз такое услышишь, чего и пьяный-то матрос не вымолвит. Да вы и сами, между нами говоря, иногда себе как позволите – позволите! Уши трубкой заворачиваются, осмелюсь заметить, мэм!

– Ну, я все-таки в письменной форме не сквернословлю, – заоправдывалась наша маленькая доктор. Я не вполне понял, что она хотела высказать.

– А что, можно не по своей воле выражаться, да еще письменно? Это что ж, тебя на заборах гадости писать заставляют? Как это? Приказные голоса слышишь, а, начальница?

– Да слышала как-то, – согласилась та, – от нашего главврача. Вот кто установочки дает!

– Да, – подтвердил я, – указивки одна другой хлеще. Ежели все выполнять некритично – точно к коллегам на лечение приплывешь. Но при чем тут ругань?

– Так ты не знаешь? А, это, наверное, до тебя было. Наши карточки, сам знаешь, особо-то не читают, потому как в нашей работе никто ни черта не смыслит.

– Включая нас самих.

– А я ни на что и не претендую, кажется. Хрена ли тут смыслить – грузи да вези.

– Кто-то кого-то грязнословом обзывал...

– Мне объясняли, что хрен – растение, используемое как приправа. Не пробовала, но человеку верить можно.

– Я тебе потом растолкую насчет хрена, а ты пока про что начала, доскажи.

– А, ну да. Так вот, нашей шефине очередная блажь на ум припала. Взяла карточки психиатров за последний месяц и прочитала их все. Не знаю, что уж там она вычитала, но крыша у ней окончательно протекла, видать. Вот на очередной пяти... десятиминутке взяла слово и заявляет: "У нас врачи психбригад то и дело пишут о нецензурных ругательствах в их адрес. Я попрошу в дальнейшем указывать, какие именно слова произносили пациенты, во избежание недопонимания. С не выполняющих этого обещаю отдельный спрос".

Ну, про "отдельный спрос" мы знаем. Это не намного легче "соответствующих выводов". Я, правда, врать не буду, ничего такого не писала. Все равно эта придурь у шефини долго не продержится.

Мы с Патриком согласно кивнули, причем тот вставил:

– Ага. У нас в армии тоже присказка была: "Получив команду, не спеши выполнять. Не исключено, что следующая будет: "Отставить".

– Во-во, – продолжила мышка, – так примерно я и рассудила. А Ольгерт Полли, простая душа, понаписал за пару недель, да и сдал в диспетчерскую, когда вдругорядь на базу прибыл.

Начальственное повеление к тому времени не то уже отменено оказалось, не то о нем просто забыли.

Пал Юрьич, знать, на Полли зуб имел. Будить его и спрашивать, что это за чертовня, он не стал, хотя мог бы. Переписал бы Ольгерт карточки, да и вся недолга. Нет, старший приволок их на минутку и стал принародно художественно зачитывать. У Ольгерта, видать, духу не хватило писать прямо то, что клиентура буровила, так что звучало это следующим манером:

– "Больной громко и неоднократно предлагает бригаде "Скорой" отправиться на мужской половой орган, потом переместиться в женский. Утверждает, что имел ранее половые сношения с родственниками врача, а ныне желает их иметь с членами бригады, далее надеется находиться в интимной близости с персоналом психиатрической больницы".

Народ – стонет и верещит. Юрьич читает дальше:

– "Больной именует фельдшера "Скорой" штопаным презервативом, а врача собакой женского пола, имевшей половые сношения. Утверждает, что будет вести с членами бригады гомосексуальную половую жизнь, при этом они предполагаются пассивными партнерами".

Все легли вповалку и лапками подергивают. Третья карточка:

– "На все слова и действия бригады "Скорой" больной реагирует либо упоминанием проститутки, либо энергичным пожеланием родителям членов бригады иметь половые сношения. В момент фиксации на носилках предположил, что сможет заниматься с водителем оральным сексом".

Смеяться уже никто не мог – только поикивали судорожно. Главврач даже нотацию прочитать не смогла – от слез весь макияж растекся. На том затея и кончилась.

– Знаешь, Люсинда, я вообще убежден, что человек, который избыточно вежлив, либо лицемер, либо у него камень за пазухой.

– Интересная теория. Обоснуй, пожалуйста. Только не обзывайся, будь-любезен. Меня не так зовут.

–Добро. Ты у нас не Люсинда, извини. Ты у нас Люссь.

– Сейчас укушу

– Еще раз извини. Ты у нас Люси Великолепная.

– Вот так-то лучше. Теперь излагай.

– Что тут особо излагать. Вот тебе хороший пример. Наш дурдом терапевт консультировала. Все из себя невесть что изображала – не иначе, графиню. Уж такая утонченная особа – дальше ехать некуда. – Я смачно сплюнул в окошко. Ну, вот раз бегут санитарки из палаты и орут на весь коридор: "Там больной на шестой койке обосрался!"

Мадам сморщила носик и пошла нравоучать: "Девочки, что вы себе позволяете, какое бескультурье, как вы можете, мы же медработники, для этого есть соответствующая терминология: "испражнение", "дефекация"... – Я еще раз плюнул. – Заходит в ту самую палату, видит: горы грязных простынь, на полу огромная куча, и даже стены перепачканы. Почему так вышло – это отдельная песня, расскажу как-нить другим разом. Ну вот, увидала наша графиня все это, глазки закатила и охает: "Господи, ну и говнища же!"

Начальница, отхохотавшись, попросила продолжать:

– Про лицемерие ты обосновал. Принято., Теперь валяй про камень.

– Валяю, сударыня. Рассказка нумер два. У нас заведение спецпрофильное было, суицидальное. Как ихние отравлюшки с царапушками подживут, мы пациентов по районным заведениям отправляли. Столичная перевозка с клиентурой не церемонится – мало что не на пинках гоняет, а если кто слово скажет – получит в рыло.

Все, кроме одной бригады. Была такая. Вежливые до крайности. Все "добрый день", "проходите, пожалуйста", "извините, мы вас немного побеспокоим", – не нам, заметь, дуракам! В машину провожают чуть ли не с поклонами...

Вот сидел я раз у окошка, чаи гонял. Приезжают эти вежливые кого-то с отделения забирать. Не помню кого и куда, да оно и не важно. Сдал больного, отдал документы, запер дверь на контрольку, возвращаюсь к окошку за своей недопитой чашкой.

Зрю: выводят миленка на улицу Машина развернута задом к приемнику, водитель наготове стоит. Увидал, что клиента тащат, тотчас задний люк распахнул. Как довели родимого до фургона, пилот тут же резко бьет его под дых. Тот сгибается пополам, и фельдшера поддают ему с двух сторон разом под зад с такой силой, что клиент летит головой вперед в салон и рушится на носилки. Люк захлопнулся, и усвистали. Вот и вся тебе вежливость.

– Шура, я тебя умоляю – помилосердствуй! Я ж не могу больше! Ну вот, смотри, что из-за тебя с карточкой сделала.

Патрик, утираясь огромным клетчатым платком, напомнил:

– Господа доктора! Нельзя все-таки торчать тут вечно, как Буриданский ишак. Куда поворачивать-то к этому Загородному шоссе, будь оно неладно – влево или вправо?

– А ты монетку кинь. Орел – туда, решка – сюда, – присоветовал я.

– Не орел-решка. Правильно говорить: аверс и реверс, – менторским голосом заметила мышка. Помолчав немного, спросила:

– Братцы, не заставляйте несчастную усталую даму ломать голову над вашими загадками. Про ишаков я знаю, а вот где это такой Буриданск и чем он знаменит?

Патрик раскрыл ладонь, взглянул на пойманную монетку и повернул направо.

Живу какой-то опустошенный. Вроде все так, как быть должно, но постоянно чего-то не хватает. Вроде все незачем, ни к чему. И чего это мне не хватало, а? А может, кого?

Ничего нет в голове уж который день – только наваждение: ты, бросив все, стоишь и глядишь на меня. Бесконечно. Снова и снова.

Как же плохо без тебя! Не могу увидеть тебя, услышать твой голос, заглянуть в твои глаза. Как мне все это помогало жить, сколько времени наполняло мое существование смыслом!

Что мне теперь осталось? Твой прощальный взгляд. Все мне застит эта картинка, я не в силах от нее избавиться.

Ежишка, ты правда когда-нибудь вернешься? Ну, хоть ненадолго? Я увижу тебя, да? Пожалуйста...

Память мою начальницу не подвела. Неаккуратный домище, слепленный из необожженного кирпича, я признал сразу. Второе столь же уродливое строение отыскать трудненько. Рассовав по карманам пару бинтов и доктора, я направился прямиком на задний двор, припомнив, что парадная дверь здесь по неясным причинам заколочена изнутри. Патрик дернулся из кабины вслед за нами, но я махнул ему рукой:

– Сиди. Справимся.

Пьян, естественно. Развалился на стуле, демонстративно откинув в сторону левую руку с исполосованным бритвенным лезвием запястьем. Кровищей пол вокруг обгадил. Удовлетворенно наблюдает, как скатываются новые капли. Неповрежденной рукой с зажатой в пальцах окровавленной "мойкой" тычет в сторону жены:

– Это все она, сучка...

Люси обращается к женщине, на бледном усталом лице которой читается неприкрытое отвращение к субъекту, с которым она вынуждена жить. (Меня всегда одолевает любопытство: а почему вот такие дамы не разводятся с осточертевшим им супругом? Загадка.)

– Что сегодня?

– Опохмелиться вдосыт не дала. Кричит, жить через твою подлость не буду. Заберете?

– Заберем... – поворачивается Люси к пациенту. – Ну и зачем тебе оно нужно?

– А чтоб было! – огрызается Донно Роберт в ответ, нагло ухмыляясь.

– Будет, будет. Дурдома полгода тебе будет, – сулит Рат. – Шура, перевяжи царапушки.

– Сам перевяжет. Была охота об него мараться, – швыряю клиенту на колени бинт. – Ну-ка, замотай, быстро!

– Тебе надо, ты и бинтуй! – продолжает изгаляться психопат.

Подхожу ближе, ударом пятки выбиваю у него из-под задницы стул, поднимаю за шкирку из лужицы натекшей на линолеум крови, куда он плюхнулся задом.

– Плохо понимаем?

Тот, не переставая злобно шипеть, обматывает кое-как запястье. Завязать кончики я все же помог.

– Вперед!

– Сейчас, штаны только переодену.

– Обойдешься, – толкаю с силой к двери, – счастливо, мадам. Отдохните от своего сокровища.

Иду не спеша к автомобилю. Показушник плетется следом, что-то бормоча. Отпирая салон, различаю слова:

– Ну, обожди, гаденыш, попадешься ты мне!

Мой локоть воткнулся родимцу точно в солнечное сплетение. Охнув, клиент сложился пополам и тут же схлопотал по шее сцепленными вместе ладонями. Подождав, покуда он перестанет дергаться, я потянул его за сальную гриву, вынуждая встать, и точным пинком направил в, распахнутую дверь автомобиля.

– Еще раз пасть свою вонючую раскроешь – не обижайся, что тебя не предупреждали.

Подействовало. На подобных типов всегда замечательно действует – они только перед домашними выпендриваться хороши.

Люси из кабины качает головой укоризненно:

– Только поговорили, и нате вам... Звереешь, Шура?

Недоумевая, гляжу на доктора. Она кивает утвердительно:

– Звереешь...

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

А картинка – стоит. А сердце – болит. А домой – хоть не иди. Стыдно изводить домашних своим непонятным им состоянием. Они беспокоятся, я молчу. Мне им сказать нечего. Угнетает. Они-то ни при чем!

Я здорово тобою искалечен,

Но я дышу. Я жив еще пока.

И постоянно, неотступно каждый вечер

Сжимает сердце лютая тоска.

Я прячу боль. Я вынужден скрываться. Я не хочу быть кем-то уличен. С тобой невыносимо расставаться, Ну почему ты не могла остаться? Похоже, я надолго обречен

Метаться в угол из угла тревожно И каждый день молить тебя: "Вернись!", Прекрасно зная – это невозможно. Должно быть, я живу. Но вряд ли это жизнь.

Не написал – выплакал...

Шума я старался по возможности не производить. Более не для того, чтобы меня не заметили в темноте, а чтоб самому суметь услышать возможное перемещение крадущегося клиента. Рат, кое-что различавшая в кромешном мраке (ее глаза куда как лучше моих на это пригодны), шепотком подсказывала, как обойти препятствия. Без этих указаний я давным-давно бы расшиб себе лоб о какой-нибудь косяк в путаном лабиринте комнат.

Чужое присутствие почувствовалось сразу. Не звук, не дыхание, а просто: кто-то есть. Отреагировала секундой позже и мышка, пискнув:

– Клиент на диване, прямо. У твоего плеча справа – выключатель. Попробуй – может, он пробки все же не вывернул. Только зажмурься сперва ослепнешь.

– Плевать. – Я хлопнул ладонью по стене. Огромная хрустальная люстра брызнула белым светом. Перед глазами поплыли яркие круги. Когда зрение восстановилось, на бархатном диване напротив сидел человек, подозрительно меня разглядывающий.

– Я "Скорую" не вызывал! – взвизгнул он истерично.

– Ага, – согласился я, – к тебе вызвали. Собирайся в темпе.

– Не буду!

– Будешь.

– Куда?

–А то не знаешь...

Пациент порывисто вскочил на красный бархат, срывая с ковра допотопный винчестер. Задергал рукоять, пытаясь загнать патрон в патронник. Я, не вынимая рук из карманов, тоскливо взирал на его телодвижения. Люси на плече завывала, топала и рвала мое ухо.

Сладив с ружьем, больной повернулся в нашу сторону, водя стволом вверх-вниз.

– Зря ты это затеваешь... – вздохнул я.

Клиент взглянул мне в глаза, открыл рот, чтобы что-то крикнуть, и тихо закрыл его. Не знаю уж, что он прочитал в моем взоре, но руки его понуро опустились, расслабли, обмякли, безвольно выпустили из пальцев приклад. Винчестер грохнулся на цветастое шерстяное покрытие пола.