Текст книги "Гребцы галеры (СИ)"

Автор книги: Александр (1) Карпенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Я прикинул, каково было начальнице управляться с двадцатикубовым шприцем мало что не с нее длиной, и понял причину столь гневной встречи.

– Какая же астма в пустыне?

– Она не в пустыне живет, а в подвале, там сыро, – пояснила Рат, отстань, не цепляйся. Видишь, доктор занят.

И Люси, жмуря от удовольствия маслено блестящие глазки, припала к мензурке так, словно ее из этой самой пустыни не выпускали как минимум год.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Куда деваться несчастному фельдшеру Шуре? Водитель храпит на весь дворец, извергая облака сивушных паров. Начальница ничем не лучше. Спрашиваю вслух у пустой на две трети склянки виски:

– Последовать их примеру, что ли?

Мышка, не открывая глаз, выдохнула:

– И думать не моги. Кто-то на бригаде должен оставаться трезвым. Какая служба ни есть, а бдить надо.

И, повернувшись на бок, всхрапнула так, что достижения Патрика по этой части сильно поблекли. Нет, в самом деле, ее саму утопить в пивной бутылке можно – куда ж она всю эту жидкость дела? Мистика, да и только.

Озадаченно стерев пальцем единственную каплю, выпавшую из горлышка перевернутой посудины, где только что был "Гиннесс", я чуток поразмыслил, чем бы занять остаток вечера, покуда сон нейдет.

Правда, что ль, с одноруким потрепаться? А что, тоже занятие.

Козлиная вонь немытого тела заставляла держаться от него в некотором отдалении. Я задумчиво глядел, как запаршивевший старик с пустыми глазами психохроника приканчивает бригадное виски, и гадал: почему же генеральша с ним живет? Неужели леди Зак могла опуститься настолько, чтобы счесть себе парой подобное насекомое?

Что-то здесь неправильно. Коль ты царица Кардина, так и желать себе должна принца. Явная нелогичность поступков даже с точки зрения сумасшедшего.

Бутыль опустела, старик откинулся назад, растянувшись на куче ломаных картонных упаковок, сваленных в углу необъятной залы с пустым бассейном посредине. Над высохшим дном его, изукрашенным мозаичными наядами, блестел крупными шляпками звездных гвоздей провал высокого купола.

Слезящиеся глазки однорукого покраснели от доброй выпивки. Он хриплым голосом затянул какую-то жуткую боевую песню с постоянно повторяющимися словами:

Пусть все встанут к стене,

Лицом встанут к стене...

Момент показался мне удачным для начала беседы, и я спросил:

– Ты хорошо знал покойного генерала Зака?

Старый вояка с неожиданной для пьянчуги прытью вскочил на ноги. Тело его затряслось, в уголках губ появились пузырьки пены.

– Не смей говорить о нем в прошедшем времени, ты, шпак! Генерал жив, он приходит сюда!

Вдруг голос его изменился, превратившись из дребезжащего фальцета в густой бас, хмель, казалось, исчез, и даже сам он как бы стал выше ростом. Из беззубого рта полилась громкая речь:

– Мне все равно штрафники они или нет – таких орлов поискать еще надо я не пойду в бой с необстрелянными новобранцами – не говорите что они натворили мне это неинтересно – у меня как в иностранном легионе все грехи обнуляются на хрен мне ваши парадные части они пороха не нюхали – а эти орлы – кто со мной был в Азии шаг вперед – а на островах вот глядите – мы вместе прошли сквозь ад и победили – кто со мной в новый мир – спасибо за службу – всем пива за мой счет.

Снова набрал воздуха в грудь и продолжил:

– На кой мне эти очкарики – траханые мудрецы в поле камень на ногах бестолковые посрать без сортира не могут – я и без них разберусь что почем – в первую очередь расчистить поле для вертушек – горючки не жалеть Выжигайте это зеленое дерьмо покуда огнеметы не расплавятся – чтоб к вечеру уже грузы принимали – почему штабная палатка еще не развернута.

И другим, снова тонким, голосом:

– Он здесь, наш бравый Зак. Он говорит и думает за меня, я всего лишь оболочка. Дух генерала так силен, что Даже смерть его не победила! Там, – ткнул куда-то рукой, – его жилище. Там обитель его души. Иди за мной!

Любопытство, вызванное речью сподвижника завоевателя этого мира, разыгралось донельзя, я проследовал за странным сожителем леди Зак, мысленно выставляя Диагноз: если генерал за него говорит, думает и управляет его поступками, синдром Кандинского – Клерамбо на лицо.

Комната впечатляла обилием вонючего мусора на полу и порыжевших, потрескавшихся фотографий, беспорядочно прилепленных чем-то вроде жеваного хлебного мякиша к закопченным стенам.

– Вот, – брызнул слюной однорукий, – весь славный боевой путь генерала!

Я побрел вдоль стен, разглядывая снимки, живо напомнившие своим кошмарным содержанием фотоальбом с пиратской подводной лодки из прочитанного когда-то фантастического триллера.

Молодой кадет в группе таких же завтрашних офицеров у конного монумента кому-то. Аксельбанты, белые перчатки, кортики.

Лейтенант в лихо заломленной фуражке и высоких сапогах картинно облокачивается на броню неуклюжего двухбашенного танка со смешными коротенькими орудиями, На гусеницах – ошметки чего-то совсем неаппетитного.

Щеголеватому капитану привинчивает на грудь очередной орден некто высокопоставленный. Фоном служит красиво горящая африканская деревня.

Усатый майор под раскидистым деревом курит огромную сигару. С ветвей гроздьями экзотических плодов – повешенные. Маленькие, как дети, с узкими глазами.

Солидный полковник похлопывает свернутым пополам хлыстом по кабине бульдозера, засыпающего длинный ров. Оттуда торчат воздетые в последней мольбе худые скрюченные руки.

Свежеиспеченный генерал принимает парад победителей, марширующий по аллее срубленных под корень пальм в развалинах того, что было городом.

А вот – уже здешние. Солдаты расчищают делянку вокруг лужайки, где вплотную приткнулись друг к другу несколько вертолетов. Военный конвой сопровождает колонну грузовиков, везущих плиты к строящимся домам мегаполиса. Прорубка дороги через лес. Тростник, пожираемый огнеметами. И везде – бравый Зак, лично осуществляющий руководство.

Мелькнуло знакомое лицо. Интерьер больничного морга. Наш главврач в белоснежном халате и чепчике дает пояснения Заку На секционном столе распростерто тело русалки, почти перерезанное очередью из чего-то крупнокалиберного. Пухлые губки улыбаются. Она даже не успела испугаться...

Мой странный экскурсовод тем временем, трясясь в новом припадке, продолжал, как включенная магнитофонная лента, бормотать:

– Драконов по уставу не положено значит их нет а есть неопознанный противник – если расчет закончил дело и можно еще опознать сгноить паршивых стрелков на хозработах – русалки сплошной разврат есть бром пусть им и удовлетворяют половую потребность – вся эта фауна хороша как мишени для стрельб – боитесь нападений так усильте караулы – местных макак пугаются одни ссыкуны в Африке там с русскими танками и ракетами а все равно куда им против нас – так что ихние копья чушь – винтовки раздобыли где их взяли у вас же дуболомов отобрали – стрелять и жечь на хрен – обратно хотят на пальмы – пусть учатся цивилизации белых людей уважать.

Похоже, он выдыхался, так как монотонная речь становилась все тише и тише:

– Как я вам буду строить город когда нет канала переброски – по воздуху сам вози – самолеты бьются а вертушками хрен что натаскаешь – куда я тебе "Геркулес" посажу у него крылья шире этого сраного мирка и назад пойдет долбанется – пусть эти умники свой поганый булыжник приспособят – какой да ключ конечно – не знаю что такое не могу – королевские понтонеры через Замбези под бомбежкой мосты наводили а эти что пальцем деланы – что Такер отражатель выдумал мне не выдумки нужны – шевелитесь скоты живее – наверху уже переселенцев к отправке готовят а где город должен конь не валялся...

Силы рассказчика окончательно иссякли, и он, уткнувшись в мусор посиневшей от долгой болтовни мордой, уснул.

На все мои предложения уронить в организм толику спиртного зеленовато-бледный Патрик лишь охал, морщился и аккуратно мотал всклокоченной рыжей головой, стараясь не взболтнуть скопившуюся в ней муть.

Идеально свежая и бодрая, в противоположность ему, начальница, ухмыляясь, напомнила:

– Ты не забыл, что скоро завтрак?

Водитель выскочил из комнаты со всей мыслимой скоростью. Когда он вернулся, легкая прозелень на его физиономии прочно сменилась устойчивым травянистым окрасом. Твердо глядя на Рат кроличье-розовыми очами, Патрик прохрипел:

– Пусть лучше казнят.

Возмущению Люси не было предела:

– Нет, вы посмотрите на это позорище! Мало того, что он заставил ворочаться в гробах кости своих ирландских дедов и прадедов гнуснейшим отсутствием всякой толерантности к очищенным напиткам, так еще и хочет оставить бригаду среди пустыни на произвол судьбы! Кто, по-твоему, за руль должен садиться? Уж не я ли? Уйди с глаз моих, срамотень веснушчатая!

Дождавшись, покуда мышедоктор вдосталь наизгаляется над бедолагой-водителем, я предложил ей совместную прогулку по городу. Начальница проявила к такой идее живейший интерес, не упустив, однако, случая окончательно добить Патрика:

– Только не раньше, чем покушаем.

Тот молча осел на пол, обхватив руками похмельную головушку.

Выйдя на улицу, к вездеходу, дабы покурить на свежем воздухе и привесить к лобовому стеклу объявление, возвещающее желающим получить медпомощь, что до обеда они ее не дождутся, я обнаружил болтающуюся на зеркале заднего вида связку тушек непонятных зверьков, телом и мордой напоминающих мини-бобров, а строением задних лап – тушканчиков. Ага, вчерашний пациент сдержал обещание.

Я гордо вернулся в апартаменты и предъявил песчаных зайцев бригаде:.

– Патрик, с тебя причитается. Я тебя, считай, от смерти спас. Сейчас мы их зажарим, сами перекусим и хозяев угостим. Так что до ужина ты проживешь.

Пилот трясущимися руками взялся снимать шкурки, бормоча, что вечерней трапезы ему все равно не пережить.

Люси величественно восседала на моем плече, обозревая пыльные достопримечательности Кардина. Похоже было, однако, что на сегодняшний день главной достопримечательностью является она сама.

Жители пустыни изумлялись, громко перешептывались, обсуждая нашу странную пару. В особенный восторг приходили дети – их тут было немало, чумазых, оборванных и черных, как негры, – галдя, визжа, они показывали на нас пальцами.

Рат делала вид, что происходящее ее не касается, с королевской надменностью взирая сверху вниз на всю эту суету. Вдосталь налюбовавшись на останки некогда великолепных строений, подивившись на колодец, для извлечения бадьи с водой из которого желающему напиться нужно было залезть в некое подобие беличьего колеса и побегать там, и обойдя рыночную площадь (мышка понадкусывала половину фруктов, ничего не купив), мы наконец дошли до улочки, где находился магазин, ради посещения коего я и затевал прогулку.

Хозяин встрепенулся было, услышав скрип входной двери, но тут же опустился обратно на стул, узнав вчерашнего бесприбыльного посетителя. Похоже, отсутствие покупателей было для его лавочки естественным состоянием.

Мне подумалось, что, располагайся сие заведение где-нибудь на широком проспекте мегаполиса, пришлось бы отбиваться от желающих, а тут... Впрочем, мало ли какие у него могут быть резоны для того, чтобы торчать в пустыне? Жизнь – она всякая.

Люси чуть в обморок не упала. Она бегала, пачкая пушистые лапки, по пыльным витринам, требовала отнести ее то туда, то сюда и изъяснялась исключительно одними восклицательными знаками, поминутно повторяя:

– У нас такого нет!

В конце концов мышка намертво прилипла к стеклу, под которым были разложены те самые штучки, что так приглянулись мне вчера. Одну, крошечную кружевную розетку, с невесть как держащимися на ней вовсе уж микроскопическими, серебряными, искуснейше сделанными цветочками, она разглядывала особенно долго. Наконец, оторвавшись, красноречиво посмотрела на меня.

Я охотно полез за кошельком. Владелец, узрев непривычную картину кто-то достает деньги, – рысьим скоком оказался возле нас, недоверчиво глядя на мои руки.

Начальница пискнула:

– Уважаемый! Мне требуются тонкая ленточка и зеркало.

Ворох разноцветной ткани тут же образовался на прилавке, а вот со вторым предметом вышла некоторая заминка. Покуда хозяин разыскивал требуемое, Рат ловко продела в розетку кремовую шелковую полосочку, подкоротила концы острыми зубками, и...

Все же женщина – она везде женщина. Даже если выглядит не вполне привычно. Кружевная финтифлюшка превратилась в очаровательнейшую шляпку, -удивительным образом оказавшуюся моей крошечной спутнице весьма... как бы это сказать? Нет, все-таки к лицу!

Мало того, другая ленточка, пошире, в тон первой, сделалась пышным бантом, кокетливо повязанным чуть выше кончика хвоста. Странным образом мышка не выглядела забавной или тем паче нелепой в этом необычном прикиде. Просто дама принарядилась.

Внимательно оглядев себя в зеркале, она что-то там подвинула, поправила. Похоже, осталась вполне довольна увиденным. Пробежалась по моему рукаву обратно на плечо, с гордым видом перекинула хвост вперед – выставив бант на всеобщее обозрение – и, нежно ткнувшись мне в щеку прохладным носиком, ласково прошептала в ухо:

– Шурик, славный мой... Спасибо тебе, ты самый замечательный парень в этом мире. Слов нет, до чего приятно...

Я растаял. Как же это здорово – доставить кому-то хоть минутную радость!

Звереем мы и грубеем, становимся прожженными циниками, не видя ничего, кроме крови, боли и грязи человеческих душ. Начинаем относиться к больным, как токарь к болванке: здесь расточить, тут просверлить, там – резьбу нарезать. Даже на смерть реагируем похабными шуточками. Дичаем.

И до чего ж неожиданно сладко оказывается вспомнить, что ты тоже еще человек. Вспомнить, что бывает на свете что-то помимо бесконечной круговерти дорог, осмотров и госпитализаций. Вспомнить, что душа может согреться чужой радостью. Просто вспомнить...

Как я ждал твоего возвращения из отпуска, любимая, как ждал! Не жил весь этот долгий месяц, не считал прошедших в разлуке дней – лишь ощущал на сердце безмерный груз тех, что оставались до встречи. Не видел солнца, не видел неба, не замечал, что ем и пью – мне все застила невозможность увидеть тебя, прикоснуться к тебе, услышать твой голос

Я с ужасом думал о том, что это всего лишь крошечный ничтожный клочок времени, каких-то тридцать дней. Что же будет, когда на мою жалкую, истрепанную, слабую мышцу, что сокращается там, в груди, обрушится непереносимая тяжесть недель, месяцев, лет?..

Чем ближе становился день встречи, тем тревожнее делалось на душе. Я вконец измучил себя идиотским вопросом: а что будет, если, дождавшись, услышу: "Тебе все показалось. Ничего не было. Забудь". Что будет, если?

Остро пахло приближающейся осенью. Ухало, сжимаясь в тревоге, сердце. Я метался взад-вперед по пригородной платформе, не находя себе места.

Вот и возник на ее краю такой до боли желанный силуэт. Ты изменилась: похудела, загорела, почему-то теперь кажешься строже.

Гляжу робко, не решаясь спросить, боясь услышать. Даже обнять страшусь.

– Как же я ждал тебя, ежишка, как я ждал...

В груди успело прозвучать три тяжелых удара. Долгих, как весь этот месяц.

– Я не домой торопилась, я спешила к тебе...

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Монотонный звук сливающейся в сплошной гул речи слышался из "мемориальной" каморки, мимо которой лежал наш путь в бригадное пристанище. Люси приподняла левое ухо.

– Что он там, песчаной богине молится?

– Ой, я же тебе не говорил! Пойдем послушаем – занятно.

– Мало я бреда наслушалась?

–Да то не бред...

По мере приближения к комнатушке стали различаться отдельные слова:

– Ты кто есть такой почему по уставу не докладываешь – Еггерт как звание – ученый наплевать какого черта надо – что нельзя останавливать булыжник – с какого дуба ты падал – что тектонические изменения – ты меня за кого держишь – думаешь Зака заумным словом напугать держи шире – я про изменения сам сказать могу – на островах как три бомбы в вулкан хренакнули – пол-острова выгорело с партизанами вместе и вся тебе тектоника.

Перекосившаяся дверь с еле удерживаемыми ржавой кнопкой обрывками патриотического плаката, не будучи в состоянии закрыться полностью, явила нашим очам неприглядное зрелище: посреди помещения, без порток, со спущенными до колен грязными голубыми кальсонами, стоял однорукий. Закатив пьяные бельма и расплескивая вонючую неаппетитного вида выпивку из зажатого в руке хрустального кубка, словно заведенный, бубнил:

– Особое мнение да подавись ты своим мнением – все не в ногу один ты как там тебя в ногу – умней всех что ли – охота тебе ты и вези свой отчет доказывай в метрополии что хочешь мне только мозги не засирай – за свой счет самолетом вали хоть пердячим газом – кто пожалеет я пожалею – не мой ты подчиненный грохнул бы к такой матери – гляди богатый стал личный самолет заказывать я и то на служебном летаю.

Перед старым пропойцей, упав на колени, стиснула на груди руки леди Зак. Глядя на своего мерзкого любовника снизу вверх невидяще-обожающими глазами, твердила:

– Конрад! О, Конрад! Мой генерал! Муж мой! А тот все не унимался:

– Жувре молодец что прибыл – тот Еггерт нам всем в карман гадить хочет – не трожь ему вишь булыжник – чтоб самолет до места не добрался – гляди сам как это твои проблемы – экипаж хороший а ты мало хороших парней на островах положил – уже сделано молодец – сам рулевую тягу пилил – а пилоты за твой счет – деньги отдать – нет это ты правильно кому охота назад в дерьмо – пусть летит Еггерт долбаный – точно классно мы в Азии захотим и тут не хуже будет.

Заметив нас, королева Песков вскочила. Отпрянув в сторону, она сбила с ног вояку и, едва не сбив заодно нас, выскочила из комнаты, шаркая спадающими опорками И звеня драгоценными подвесками колье.

Не пытаясь натянуть подштанники, однорукий на четвереньках подполз к луже пролитого спиртного и, понюхав, с сожалениием взялся слизывать мутно-коричневую жидкость с заплеванного пола, урча и давясь. Грязная волосатая задница его жирно тряслась. Мы с Люси дружно сплюнули.

Пожевав холодного мяса жареного зайчика, я, освобождая дупло зуба от застрявших там остатков ужина, обратился к доктору:

– Знаешь, начальница, а мне и раньше иногда в голову приходило, что вот такие больные не могут сами выдумать того, что якобы за них говорят. Уж больно часто мнение "голосов" полярно противоположно их собственным идеям. Не зря ж некоторые воспринимают галлюцинации и бред как расширение сознания. Вот, пожалуйста. Что мы наблюдали? Мабуть, и за других кто вещает?

Люси фыркнула презрительно:

– Шура, еще немного, и я решу, на тебя глядючи. Что Пал Юрьич был прав.

– Насчет чего?

– Насчет того, что болезнь – она заразная. Фаню Зайковску помнишь?

Трудно было не помнить столь колоритный персонаж. Фаня, демонстрирующая синдром Клерамбо, одним голосом строила от лица космических пришельцев планы захвата, другим – заверяла, что она патриотка и положит свой живот на защиту человечества от инопланетной нечисти.

–Ну

– Гну. За нее-то кто толковал? Двести восьмая, что ли?

Я чуть не подавился, заржав. Злоключения двести восьмой линейной бригады стали притчей во языцех. Даже не столько самой бригады, сколько ее горемычного транспортного средства.

Двое желтоглазых великанов в "прошлой жизни" (иногда думаю: а уместны ли здесь кавычки?) являлись чем-то вроде спасательной команды с космического корабля из другой Галактики, прибывшего изучать Землю. Их заволокло в этот проклятый мир, когда они опустились на поверхность планеты, чтобы оказать помощь экипажу разведывательного катера – летающей тарелочки, гробанувшейся где-то в Аризоне. По иронии судьбы, пилот аппарата вылез из него первым, и тут же ребят накрыло. Так что попали к нам на станцию со своим транспортом, но без водителя.

Общие принципы управления диковинной посудиной оказались несложны, и вскоре не один из наших водил мог уже управляться с ней не хуже, чем с чем-нибудь привычным, четырехколесным, благополучно вылетая на вызова, пугая старушек, нервируя военных и радуя диспетчерскую сокращением количества задержек прибытия к больным. Все шло просто замечательно – до первой поломки.

Единственный, кто что-то соображал в устройстве тарелочки, остался на Земле. Темнокожие ребята лишь разводили руками – не знаем, не понимаем, не могём. Наша шоферня попыталась покопаться в мудреной инопланетной механике, после чего аппарат перестал подавать всякие признаки жизни.

Несколько месяцев диковинная конструкция занимала место в гараже, обрастая толстым слоем пыли, покуда кто-то не написал пальцем на лобовой обшивке: "Поставьте меня на постамент". Верхнее начальство, узрев это, повелело устранить безобразие, и летающую тарелочку, зацепив за бронетранспортер, выволокли на задний двор, оттащив в самый дальний угол.

После того как скоропомощные умельцы, срезав петли люка, сняли с неземного транспорта все, могущее найти применение в хозяйстве, опустевший корпус, планомерно заполняясь содержимым помойных ведер, превратился в мусорный контейнер. Так и стоит с тех пор, удивляя новичков фантастическим дизайном. Пока еще доверху не наполнился.

В преддверии праздника народ стекался в Кардин со всей пустыни. Каждый оказавшийся рядом песчаный сектор приносил все новых гостей, шумно вливающихся в пестрые толпы местного сброда. Работы прибавилось – то вспыхнет поножовщина и образуются резаные, то проберет понос покушавшего липких сластей с уличного лотка, то забьется в истерике ограбленная повечеру дама, не понимая, что дешево отделалась. Словом, рутинная, обыденная, большей частью непрофильная работа.

Правда, отчасти скрашивал скуку нелюбимых занятий систематический рост нашего благосостояния. Как местные традиции на все прочее население распространить? Почти каждый, с кем мы возились, оставлял что-нибудь бригаде: либо деньги и харчи, либо какую-нибудь диковинку, найденную в мертвых городах. Так, Люси теперь щеголяла, перепоясавшись замысловатого плетения старинной цепочкой, и пила из изящной серебряной с чернью чарочки, а на рычаге переключения передач вездехода красовался резной костяной набалдашник.

Патрик каждый раз, залезая почему-либо в кабину, испускал исполненный подлинного гуманизма вздох:

– Эх, мне б на рычаги раздатки да переднего моста тоже такие! Вот бы тому перцу еще разок бутылкой по репе дали!

Получение мзды стало для нас уже столь привычным, что Рат выражала удивление, когда клиент отделывался одной словесной благодарностью:

– Тоже мне, крупная купюра – "большое спасибо"!

И столь же привычным становился ежевечерний сеанс воспоминаний покойного генерала, льющихся из слюнявых уст пережившего его ординарца:

– Это называется штурмовое подразделение – если на учениях так обделались как собираетесь новые миры штурмовать – недоделки одна ящерица троих бойцов сожрала – ну и что больше танка – да я тебе сам голову откушу все равно ей не соображаешь – как будто гранатометов нет – что с дохлой фауной делать куда ее столько настреляли – да хоть сожри – конечно разрешаю – пусть додики заумные несъедобных изучают и так сытые.

...Где сутки простояло когда всего двадцать три часа – подумаешь на стройку перегнали все равно мало – как удержать – да ты хоть задницей ключ подпирай но чтоб стоял – отражатель треснул новый сунь – нет – наготовить сколько надо – откуда рабочих взять почему меня спрашиваешь – налови быдла какого да местных кто недоволен – пусть работают – не станут ловить без приказа считай есть приказ.

...Бодро строят – блин со всего света отбросов набежало что не строить – а мне дом до сих пор не отделали – тебе по чину столько хапать не положено нет ну сколько переселенцев прет завтра больше твоей столицы нагородят – тот Еггерт со своим мнением чтоб его на том свете – нет я такого поноса еще не слышал и что трезвые – хоть бы соврали скоты мол заблудились – наглость безмерная втрое пробег приписать – ясно горючку загнали и не делятся – что значит город не нашли что от подштанников пуговица – куда он мог деться – к утру в воровстве не признаются расстрелять на хрен – пошлют недоразвитых колонну сопровождать – кирпич хоть не сперли – а ты за дисциплиной смотри не то сам поплатишься.

...Медицины развели как нерезаных– девать некуда плюнь в халат угодишь – черта их к цивилизации приучать таблетками плеткой надо – макакам ни к чему лечились кошачьей мочой да козьим дерьмом и дальше давай – против я не против вон город как на дрожжах мало ли холера какая – сам триппером болел как без врачей – нет ну скотство же макак задаром а Фанчик запил сто монет давай – это что цивилизация...

Так вот, из малосвязных речей вечно пьяного идиота-калеки вырисовывалась постепенно перед нами история болезни этого мира. Неприглядна картинка, однако...

– Яичницу жарить можно. – Патрик плюнул на морду вездехода. Слюна зашипела, испаряясь. – Куда бы его перегнать? Тень черта с два сыщешь.

– Ха, насчет яичницы. Какая это зараза в салоне коробку яиц позабыла? Они за ночь, поди, уже протухли.

– Ой! Виноват, мэм. Это я. Может, они ничего еще?

– Без меня. Сам пробуй, – фыркнула начальница.

– Одну минутку, мэм.

Патрик ахнул яйцом по бортику внешнего зеркала заднего вида и, разломив скорлупу пополам, выпустил содержимое на капот. Округу залил невыносимый смрад.

– Что ты делаешь, идиот! – заверещала Люси.

– Ну, извините, пожалуйста, – начал оправдываться пилот, – я все-таки не мог их просто выбросить. До ужаса не хочется опять голодным ложиться. Этих фруктов ешь не ешь, все без толку. Никакой тебе сытости.

Мышка чуть успокоилась.

– Во-первых, никто не мешает тебе присоединиться к хозяйскому ужину, глянула на перекосившуюся физиономию сына Ирландии, – не кривись, не кривись. Шурик же с него не умирает.

–а...я...

– А во-вторых, кто жарит яичницу без масла? Как ты, чудо конопатое, эту дрянь теперь с капота соскребешь?

Водитель, осознав, что натворил, замычал от досады. Вдумчивое исследование безобразного пятна все-таки вселило в него некие надежды.

– Может, ее бензинчиком? Как ваше мнение, мэм?

– Может, лучше прежде, чем делать что-то, своей рыжей башкою...

Я, подперев мраморную стену, лениво смотрел со стороны на их перепалку. Мысли мои блуждали где-то очень далеко...

Странными и сладкими были эти последние недели, наполненные тобой, дивно-мучительными, прекрасно-жуткими. Я старался использовать всякую возможность, чтобы увидеться с ней, найти любую причину. Не мог найти придумывал сам.

Глядел на тебя с такой жадностью, словно выпить хотел, вобрать в себя взглядом, пытаясь запомнить каждое движение, каждую родинку, каждый завиток волос.

– Зачем?

–Я коллекционирую фантики. Расправляю, разглаживаю, аккуратно прячу Когда-нибудь взгрустнется – достану коллекцию, стану их разглядывать и вспоминать вкус конфет.

И вчера, и сегодня, и всякий раз был для меня расставанием. Обнимал знал, что больше не обниму никогда. Целовал – чувствовал, что это последний поцелуй. Уходил – навсегда.

Да так оно и могло оказаться. Ты сама не ведала заранее, когда придется сказать: "Сашка, завтра я уезжаю". Знала лишь, что скоро. Очень скоро. Вот-вот.

И – улыбалась. И – говорила мне: "Не думай об этом". А на дне глаз стояла та же боль: это – всё. Другого раза может не быть. И прижимала меня к себе так, что оставались на плечах следы от ногтей, шепча: "Я люблю тебя, Сашка", – страшась не успеть сказать это еще.

И какими же огромными казались эти глаза в тот вечер, когда я глядел в них действительно в последний раз! Ты не плакала – я заметил бы слезы даже в сумраке. Во всяком случае, не плакала при мне.

– Не приходи провожать меня завтра...

– Я не могу не прийти. Иначе – зачем все? Опустив руки, молчим, глядя друг на друга.

– Только не говори: "Прощай". Я не умею прощаться.

– Не буду. Постарайся быть счастливой. Снова молчание.

– Иди.

– Не могу.

– Иди. Завтра я уйду первой.

Может быть, ни один поступок в моей жизни не требовал от меня таких усилий, как это простое движение – повернуться к тебе спиной...

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Блестящие автоматные гильзы сплошным потоком сыпались на мостовую и растекались между камней семячной шелухой. Разрывающиеся простыни длинных очередей эхом отскакивали от древних стен. Прямо на перекрестке вовсю трудился под ноль стриженный парень в синей плотной рубахе навыпуск, поливая огнем поочередно проулок то слева, то справа.

Оттуда, плотно прижавшись к стенам за углами, с двух сторон огрызались гулкими щелчками пистолетной пальбы похожие на автоматчика, как близнецы, ребятишки – один в такой же рубашке, другой – в армейском камуфляже без погон.

– Давай-ка уберемся под крышу, – дернула меня за ухо Люси, – не ровен час, отрикошетит.

– Обожди. Глядишь, работа образуется. Любопытно, с чего это они?

– Не образуется. Люди при серьезном занятии, не то что ты, обалдуй. Покуда хоть одна из сторон стрелять может, то и будет. А что почем – не наша забота. И не дай бог узнать – не то, глядишь, нашей станет. Ты хоть с трех шагов по корове не промахнуться способен?

– Сомневаюсь, – ответил я честно.

– Так не создавай себе проблем, чтоб не выяснять, каков ты стрелок. Пошли лучше. Старикан, поди, уже достаточно набрался. Скоро вечерний сеанс начнется. Все больше проку, чем тут торчать.

Пригнувшись, я проскочил и открытое пространство, отделяющее от дверей дворца.

– Тот придурок с особым мнением прав был выходит – что теперь усираться нам не в убыток – тебе целый мир не кормушка что ль – макаки обнаглели – я ихнюю породу досконально знаю – дом спали скот сожри жену трахни а идолов его обдристанных не трожь – на то тут и стоим – что перемещаются чего не угадаешь вертушка ми силы перебрасывай а зону Зеркала чтоб удержал не то и что взяли просрем.

...Как не можете шевелить куда надо за что вам деньги дают шваль ученая – кто с ума сошел Такер сошел сами придурки – глянь машина какая кого хочешь по заказу оттуда сюда – хошь врача хошь повара знай кнопку жми – к примеру солдат – набрали нажали – а чем не солдат – волосатый а рост а мышцы это вы все задохлики – клыки всем велю такие вырастить макакам глотки рвать – рога хорошо в рукопашной подспорье – не говорит не хрен солдату разговаривать – приказы не обсуждают приказы выполняют – эх хорош воин служи иди.

...Такер на два голоса разговаривает – да пусть хоть хором поет лишь бы булыжником управлял – спорит с кем с Еггертом – и кто прав Еггерт – ну точно спятил заприте в дурку – а вы что стоите бегом работать – нас метрополия завтра на хрен пошлет в нас деньги вложили отдачи шиш – не можете кирпич поганый повернуть на кой вы вообще...

Ненадолго сегодня его хватило... Не сумев подавить в себе атавистический инстинкт зеваки, я все-таки дошел до окна, выходящего на перекресток.

Люси оказалась права. Работы не наблюдалось. Лишь груда стреляных гильз да темное пятно на брусчатке напоминали о случившемся. Серьезные ребятишки...