Текст книги "Гребцы галеры (СИ)"

Автор книги: Александр (1) Карпенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

Ну, бывает, напьется кто-то из сотрудников до такого изумления, что вместо карты вызова карту сектора возьмется заполнять или рядом с больным на носилки спать приляжет. Тут уж-не взыщи. Господь наш всеблагой в милости своей безграничной людям девять заповедей даровал, а жизнь наша паскудная – десятую: "Не попадайся". Не пойман – не вор. Не унюхан – не пьян.

Я, честно говоря, сам до таких дел не большой любитель. В молодости было, дурковал. Раз, помню, дежурство ну до того крутое выпало – что ни вызов, то война, а я еще и спиртного принял. Не так чтоб уж без меры, но уставшему организму и этого хватило.

Поначалу долго кормил на диво всей смене своей ложкой из своей миски домашним обедом приблудного котенка. Котенок пожирал гречневую кашу с мясом, почавкивая и громко мурча, а коллеги столь же громко обсуждали степень моего опьянения.

Потом упал на топчан и умер. Сослуживцы грубо вернули к жизни, сунули в зубы вызов, велели ехать. Проклиная день и час своего зачатия, сполз в автомобиль, показал полученное пилоту и отбыл.

Что-то там делал, кого-то лечил. Вернулся на базу, велел водителю сказать диспетчерам, что карточку сдам утром, и вновь скончался. Теперь уже окончательно и бесповоротно.

Очнулся поутру, высосал, плюясь, анальгину из ампулы – надо ж и карточку, наконец, писать! Заварил огромную кружку крепчайшего чая, уселся. Смотрю тупо в бумажку и ничего не помню. Ну ровным счетом, ноль. Кого смотрел? От чего лечил? Чем? Темна вода во облацех.

Все, что удалось извлечь из памяти – кто-то, провожая меня к двери, молвил: "Спасибо, доктор". Знать, помогло лечение.

Ну, написал, конечно. Выдумал что-то, просто исходя из повода к вызову. А правды по сей день так и не вспомнил. Жанр такой писанины называется: ненаучно-производственная фантастика. Для моего состояния название звучит мрачнее: алкогольный палимпсест.

Но урок пошел впрок. Более не усердствую. Не нашлось молодца побороть винца. Потребляю на службе редко и умеренно, чаще пивко на пару с мышедоктором.

А народишко – гуляет. Похоже, пьянка на базе перманентна. Снова ажитированные споры о методах лечения, снова гитара. Звенит себе бодренько:

Так вперед, за цыганской звездой кочевой,

На закат, где дрожат паруса,

И глаза глядят с бесприютной тоской

В багровеющие небеса.

Ха, ребятишки. Кто-то здесь, кажется, Киплинга не знает? Нешто помочь коллегам спиртное осилить? А ну их к бесу, не хай потребляют без меня. Волокусь в курилку, провожаемый перебором:

Хоть на край земли, хоть за край...

Тоскливо и там. Скучный седой водитель раскладывает на прожженной клеенке пасьянс из костяшек домино. Пасьянс не сходится, водитель уныло бранится и начинает заново. На продавленной кушетке две немолодые дамы, дымя, как стадо паровозов, негромко о чем-то препираются. Изначальный предмет перебранки уже забыт, и акцент сместился в личную сторону.

Нет, и тут не житье. Перебираюсь в столовую – просто так, без идеи что-то запихнуть в брюхо. Там пусто – все либо на вызове, либо спят, либо пьют. От безделья наливаю чаю, сажусь в свой угол – туда, за дальний столик. Спиной к стене. Как всегда.

Чья-то сильная рука сгребла мою кружку. Неслышно подошедший Рой, в неизменной десантной тельняшке под халатом, поднес ее к губам и с чувством отхлебнул.

– Чаек хорош, крепенький. Только зачем его холодным пить? Неграмотно, однако.

– Да вот, призадумался.

– Дом, поди, вспоминаешь?

–Есть такое дело...

Рой присел напротив меня. Я невольно залюбовался: до чего ж ловкое у парня тело. Четкие, отточенные движения – ни одного лишнего! Вроде и неспешно, вразвалочку, как бы с ленцой все делает, а получается очень быстро. Хорошо, должно быть, иметь такого напарника. Надежно.

Рой положил на столик загорелые руки, сцепил пальцы замок. Изучающе вгляделся в мое лицо. Долго глядел, пристально. Наконец произнес:

– Скучаешь сильно?

– Глупый вопрос.

– Я слышал, у тебя трое детей там остались?

Интересно, где это он слышал? Впрочем, чему удивляться, "Скорая помощь" – та же деревня. Все всё про всех знают. А чего не знают – сами домыслят. Не успел даме галантно чайку налить, как народ уже приписал ей получение алиментов на прижитого от тебя ребенка. Кивнул в ответ.

– Хотел бы их снова увидеть?

– Вопрос еще глупей. Ты что, надо мной нарочно издеваешься?

– Обожди, земляк, не бушуй. Тебе про такие вещи – Ключ и Зеркало слышать приходилось?

–Угу.

– Что именно?

Я замялся, прикидывая, стоит ли быть откровенным. Говорить на столь скользкую тему в порядке пустого трепа – искать неприятностей на свою задницу Скорых и несомненных.

Неизвестно, не военная ли, часом, тайна те отчетики из разбившегося самолета. Шлепнут вояки за разглашение, и кончится моя жизнь раньше, чем планировалось.

Но Рой производил на меня впечатление человека, на которого можно безоглядно положиться. Столь могучее обаяние спокойной, уверенной силы исходило от него, что я ему доверился.

Изложение моих представлений о предмете заняло с полчаса.

– Немало знаешь... Интересно, откуда? Не хочешь, не отвечай, это твои проблемы. Так я начну сначала: к детям вернуться хочешь?

– Ну, допустим. А что мое желание меняет?

– Есть способ.

Я не спешил загораться надеждой, опасливо поинтересовавшись:

– А почему с этим ко мне? Что, больше обратиться не к кому?

– Нравишься ты мне. Убедительная мотивация?

– Не девица я, чтобы нравиться. Говори толком.

– Я не с бухты-барахты, поверь. Давно уж к тебе приглядываюсь. Ну, так что, подписываешься?

В едальню ввалилась толпа подвыпивших ребят и девчат, с шумом взялась исследовать холодильники на предмет закуски.

Рой поднялся со стула также неспешно-ловко-быстро, как делал все, показал на них глазами:

– Все, братан. Молчим. Разговора не было. Я тебя еще найду, тогда продолжим.

Пожал мне руку выше локтя и пропал в гулкой пустоте коридора. Я поднял со стола свою посудину, подлил в остывший напиток кипятку и перебрался за столик к молодежи – послушать баек.

Хмурое утро разродилось вручением нам очередного подарка жизни.

– Это ссылка, – подняла Рат глаза от бланка командировочного предписания, – но ссылка почетная.

– Гм?

– А я всегда говорила тебе: язык не распускай.

–Да я вроде...

– Молчь. Песенки твои двусмысленные, шепотки с Роем на кухне... Рой изгой, отверженный. Он бывший десантник, профессиональный убийца, его все боятся. Но это не значит, что кто-нибудь испугается мелкого фельдшеришку Шуру. А вот за что я должна с тобой вместе страдать?

– Должно, за то, что плохо воспитала.

–Да уж...

– А что это за место такое – Кардин? И почему на целую неделю командировка? Что там делать?

– Кардин – брошенный город в Песках. Там есть вода, потому в его руинах собралась тьма всякого сброда чуть не со всей пустыни. Беглые преступники, бродяги, цыгане...

– Тут разве цыгане водятся? Никогда не видел!

– Цыгане везде водятся... Плюс ко всему нашей клиентуры там пропасть. В пустыне рехнуться несложно, тем паче в мертвом городе. Та еще обстановочка... По профилю из Кардина не госпитализируют, там и так, считай, филиал. А едем мы с тобой на ежегодный праздник богини Великой Пустыни, у нас его обыкновенно Фестивалем Безумцев зовут. Ну, что большие народные сборища для "Скорой" хуже стихийного бедствия – не тебе объяснять, работы будет выше крыши.

– Ты вроде сказала, ссылка почетная?

– Ну да. Живы будем – с пустыми руками не приедем. В Песках народ еще не отвык докторам подарками кланяться. Если будем...

Патрик к известию о поездке на Фестиваль отнесся спокойно, пожав плечами:

– Высплюсь хоть. Мне-то работать, поди, не придется. На безумцев я с вами и без того насмотрелся досыта, не в диво. А и то – люди все-таки. Не русалки с вампирами да лешими.

– Какими еще лешими? Леших не было вроде.

– А кто, по-вашему, дорогу на Тринадцатую подстанцию прячет? Договорились с лешаком, ясное дело. Шура, вы разве забыли? Вы же первый про него сказали.

Я хмыкнул, припомнив, что помянул лесного хозяина просто так, для фигуры речи. Но вслух сомнений выказывать не стал – кто его знает, может, и прав наш пилот. Я уже ничему не удивлюсь.

У входа в гараж нас поджидал Рой. Он задержал меня:

– На Фестиваль, слышал, вас послали?

– На его.

– Тогда возьми, – протянул сверток.

Развернув его, я обнаружил поношенную армейскую камуфляжную куртку, похожую на ту, какую любил таскать дома вместо ветровки в летнюю пору.

– Это еще зачем?

– По Кардину лучше так ходи. Среди жителей много вашим братом психиатром обиженных. Для них белый халат – что тряпка для быка. В машине не тронут, а в городе можно нарваться на неприятности. Зато дезертир никого не удивит – их там пруд пруди.

Поблагодарив, я попрощался, хлопнув по широкой жесткой ладони. Рой, кивнув, напомнил:

– Вернешься – потолкуем.

К старой караванной тропе, еле заметной средь высоченных дюн, сходилась вилка двух дорог. Патрик едва успел затормозить, чтобы не врезаться в огромный красивый автомобиль, несущийся по другой бетонке к тому же исчерченному непонятными знаками красному валуну, что и мы. Валун обозначал начало пути в глубь Песков. У его подножия пара отвратительных голошеих птиц рвала какую-то мерзкого вида добычу.

Остановились бампер к бамперу. Полыхнул светоотражающей краской на белом капоте крест. Шестиконечный. Снова и снова кривая дорожка приводит меня к медикам с Потерянной подстанции. Говорят, дурная примета. Но я-то уже не раз встречал их бригады – и ничего. Или чего? Знать бы.

Из фургона выгрузились трое ладных парней в голубой форме, водитель остался за рулем. Я выбрался навстречу коллегам, не без некоторого любопытства. Вообще-то, как мне уже пришлось убедиться, без веских причин Тринадцатая своих машин не посылает. Это наши диспетчеры любой чих принимают и регистрируют.

Чужаки начали разговор первыми:

– Что, в пустыню наладились, друзья?

– Вроде того.

– На праздничек богини?

– Ну да.

Вздох облегчения.

– Наконец-то собрались. Ваши совсем обнаглели, два года бригад на Фестиваль не отправляли. Хоть в этот раз догадались. Добро, мы в Песках не нужны. Иштван, звони, что мы свободны.

Один из парней вынул из кармана компактную супермодную рацию. Вдруг Люси, долго и напряженно всматривавшаяся в лица чужой бригады, удивленно пискнула, словно не веря сама себе:

– Сеппо?

Плотный зеленокожий малый с небольшими залысинами возле острых ушей, шагнув вперед, кивнул:

– Я все ждал, когда же догадаешься. Здравствуй, Люси.

– Но ты ведь умер!

– Все в этом мире относительно.

– Нет, ну ты же точно покойник, – не унималась моя начальница, – и очевидцы есть.

– Не помнишь: "Врет, как очевидец"?

– Да как тогда...

– Слушай, Рат, – потерял терпение парень, – ты думаешь, ты жива, что ли?

– Во всяком случае, по моим ощущениям, это так, – вскинула носик мышка, – а что, есть другие мнения?

– Есть. У тех, кто знал тебя там, раньше. Все вы, ребята, не менее мертвы, чем я. – Медик засунул шестипалые руки в карманы. – Патрик твой вместе со своим броневиком взлетел на воздух в Ольстере – ребята из Ирландской Революционной постарались. Им плевать, что за рулем О'Доннели – машина-то Королевских войск. Сама ты сгорела вместе с бригадой "Скорой" при пожаре на газораспределительной станции в Дирборне. Меньше надо было людской медициной увлекаться. А что касается вас... – Взгляд перешел на меня. – Как ваша, простите, фамилия?

Я с некоторой робостью представился. Зеленокожий обернулся к освободившемуся Иштвану:

– Проверь по компьютеру.

Тот ненадолго скрылся в кабине, а появившись вновь, прошептал что-то врачу на ухо.

– С вами чуть сложнее. Пропали безвестно вместе с водителем на перегоне от областной психбольницы до базы. Но, так как пропадать там, в принципе, негде, я полагаю, вы уже тоже скорее всего официально признаны умершим. По сроку пора бы.

– Сэр! – позвал нашего собеседника из кабины водитель. – Вы задерживаетесь! Новый вызов уже четыре минуты как на экране.

– Салют, коллеги, – поднял ладонь Сеппо, – не унывайте. Удачи там, в Песках.

И шикарный фургон канул за близким горизонтом.

– Это что же, то проклятое Зеркало, или как его, что нас сюда заволокло, оно, выходит, у нас не только будущее, но и прошлое отобрало? разводил руками Патрик.

– Попала собака в колесо... – мрачно бормотнула Люси.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Издали Кардин выглядел, как пошлая декорация к фильму о чудесах Востока. Ступеньки неровно обломанных городских стен, обгрызенные минареты, дырявые купола, дворцы без крыш. И везде – песок, песок, песок... Под каждой стеной – наносы, на мощенных изъеденным камнем площадях и улицах – кучи. Ветер перемещает его вдоль дорог, а когда стихает – оставляет после себя застывшие серо-желтые волны.

Патрик остановил автомобиль на небольшой площади, бывшей когда-то рыночной. До сих пор еще сохранились Полуразрушенные торговые ряды. Я приоткрыл дверцу, подпер ее носком сапога, дабы не захлопывалась, закурил.

К машине начало стекаться местное население. Жители песчаного города, вылезая невесть из каких щелей, все прибывали и прибывали, окружая нас. Темные лица, иссеченные песком и обожженные солнцем, выгоревшие лохмотья. Никто не произнес ни единого слова – лишь стояли и смотрели на чудо, прибывшее из внешнего мира.

По спине прошелся неприятный холодок. Ситуация очень напоминала ту, в которую я однажды попал много лет назад. Тогда мне довелось забирать в дурдом бабушку, отправленную туда доведенными до ручки соседями по подъезду

Эта милая старушка приютила у себя около сорока кошек, да еще подкармливала приходящих. Я помогал ей собираться, а отовсюду – со шкафов, со стульев, из-под кровати, с подоконника – за мной следили десятки круглых внимательных глаз. Жутко. Постоянное чувство, что, только я повернусь спиной, все эти кошки немедля бросятся на меня и раздерут на части острыми когтями, защищая хозяйку.

Тогда обошлось. А вот сейчас ощущения были очень сходными. Протянул назад руку, нащупывая за сиденьем ремень автомата. Моя ладонь натолкнулась на ладонь Патрика. Как ни странно, это почему-то помогло мне обрести душевное равновесие. Я даже улыбнулся своим страхам.

Ну и что, подумаешь, собрались. Развлечений у людей мало, вот и пришли поглазеть. Когда, бывало, приезжал в психинтернат, там тоже народ сбегался, как на представление. Живут в изоляции, каждое новое лицо в диковину, и все дела.

Однако ж клиентуры тут в достатке... Большая часть лиц отмечена в той или иной степени печатью безумия. Как это говорила начальница? Из Кардина по профилю не . госпитализируют? Воистину – филиал...

От толпы отделилась, направившись к нам, иссохшая от солнца и шизофрении женщина, обряженная в неописуемые лохмотья, из-под которых проглядывало немытое тело. На морщинистой черепашьей шее красовалось бриллиантовое колье стоимостью, похоже, в полстанции "Скорой" с персоналом вместе, спутанные белые волосы удерживала золотая сетка.

Женщина воздела руки к небу, потом вытянула скрюченные пальцы с изъязвленными грибком ногтями, обращаясь с чем-то вроде приветствия. Слова, впрочем, звучали абсолютно непонятно. Откуда-то из-под ее руки выскользнул крошечный сморщенный человечек, залопотал:

– Королева Песков приветствует вас, господа лекари, и приглашает быть ее гостями.

Сопровождаемые несколькими приплясывающими оборванцами, мы проследовали в путаный лабиринт отделанных обвалившимся мрамором комнат. Когда-то это был на самом деле роскошный дворец, вполне возможно, и королевский.

– Вот ваши апартаменты, – показал "переводчик" на относительно чистый зал с мозаичными полами, – и не забудьте, что королева ждет вас к ужину.

В соседнем зале однорукий калека с львиным лицом прокаженного готовил в мятом котле, подвешенном над разложенным прямо на драгоценных плитах пола костром, какое-то жуткое зловонное варево, помешивая его длинной серебряной ложкой.

– Я есть не буду, – прошептал мне на ухо Патрик.

– А куда ты денешься? – ответила ему Люси. – Ты уверен, что отказ не будет воспринят как оскорбление царственной особы? Может, здесь за это смертная казнь полагается.

Пилота передернуло:

– Мне этого в себя не запихать, мэм. Вдруг, если стошнит, они тоже обидятся?

– Ничего, – успокоила его Рат, – не стошнит. Возьми дежурный пузырь виски там, где кислород стоит, и вылакай сколько требуется для того, чтобы подавить рвотный рефлекс.

– Я столько не выпью, мэм. Отключусь раньше.

– Ну и хорошо. Ужинать не придется.

Водитель понуро побрел в автомобиль за спиртным.

На деле все оказалось не так уж и страшно. Варево, хоть пахло помойкой в жаркий день, на вкус напоминало отнюдь не содержимое мусорного контейнера, а всего лишь добротно наперченную похлебку из дохлых тараканов. Прихватив не допитую уже храпящим в глубоком опьянении водителем бутылку виски, я, накинув подаренную Роем куртку, вышел на улицу.

Меня всегда привлекало военное обмундирование своей носкостью и практичностью. Удобное повседневное облачение, хоть и непрезентабельно выглядящее. Часто, когда мы оказывались вместе, на мне обретался такой же вот армейский, со множеством карманов, наряд.

Многие свидания у нас начинались очень рано, когда большая часть приличных людей благополучно смотрит сны, обняв подушку.

Взять с собой что-нибудь теплое ты забываешь почти всегда. Я снимаю свою камуфляжную одежку и накрываю ею зябнущие плечи. Она тебе удивительно к лицу – грубая ткань выгодно оттеняет тонкую кожу, и я вновь и вновь тепло улыбаюсь,, любуясь тобой и испытывая прилив несказанной нежности.

Женщинам вообще нравится накинуть на плечи мужской пиджак или куртку Для них это символ защищенности и крепких объятий. Приглашение обнять...

Дождь застиг нас внезапно. Укрытия нет. Косо бьет резкими струями, не позволяя спрятаться под кроной дерева. Сбрасываю с плеч неизменную пятнистую куртку и, укутав в нее, прижимаю тебя к посеревшему от старости забору, закрывая от ливня своим телом.

Мне почти удалось тебя спрятать – только голова открыта потокам воды. Намокнув, прическа потеряла форму, и ты окончательно утратила всякое сходство с неприступной госпожой доктором. Просто деревенская девчонка, гулявшая с парнем и не успевшая добежать до дому.

Тесные объятья волнуют, и я целую тебя снова и снова, раз за разом все горячей и настойчивей. В близких глазах – легкий испуг от такого натиска, но губы раскрываются навстречу – покоряясь, увлекая, поглощая... Ты отвечаешь мне сегодня как-то непривычно, непохоже. Под дождем у поцелуев совсем другой вкус.

Что, разве дождь уже закончился? Когда это? А я и не заметил...

Ага, вот, похоже, и первый пациент. В окна вездехода ищуще заглядывает худощавый, дочерна прокаленный мужичонка в очень похожей на мою куртке, только вконец выгоревшей на солнце. Через плечо небрежно повешен стволом вниз видавший виды промысловый карабин.

– Что хотел, родной?

– Да вот, медицину ищу.

– А что тебе до нее?

– Клешню бы перевязать, тряпки кончились.

– Ну, пошли. – Я полез ключом в замочную скважину автомобильной дверцы. Мужик восхитился:

– Ты даешь! От замаскировался, в жисть не удумаешь, что доктор. Я решил, опять из Легиона солдатик драпанул.

– Так и было задумано...

Перевязывая длинную рваную рану, тянущуюся вдоль всей руки, я полюбопытствовал:

– Кто это тебя?

– Глорзик приласкал. Маленький такой глорзик, симпатичный...

– Что делили?

– С ним поделишь... Он тебя самого враз так на куски поделит – не поймешь потом, что там попервах и было-то. К закату в песок не успел закопаться, вот и весь дележ. Хорошо хоть, патрон с разрывной в стволе был. Ты где остановился, у генеральши?

– Да нет, у этой... королевы, что ли.

– Это одно и то же. Ясно. Поноса нет еще?

– С чего?

– С ихней стряпни. Ты в виски соли сыпани, помогает. А я вам завтра постараюсь песчаных зайцев настрелять, чтоб не весь день в сортире сидели.

– А почему генеральша?

– Так она генеральша и есть. Леди Зак, вдова покойного генерала Зака, бьющего главы всех оккупационных сил этого вшивого мирка, мать его с перевертом. Привыкла, что ей все вокруг подчиняются, вот и возомнила себя королевой. А тутошние психи со всей душой к ней в подданные поназаписывались.

– Отчего ж она здесь оказалась?

–Дак покойный муженек ее, как узнал, что отсюда выхода нет, пулю в лоб себе с досады зафитилил. Честь офицера, понимаешь, и другая такая дрянь... А леди из ее домика поперли, там теперь полковник Жувре обитает. Тоже тот еще фрукт... Ну, она бродила-бродила да сюда и прибилась. Тут всех принимают.

Ты, если интересуешься, налей стаканчик ее однорукому сожителю. Тот ординарцем у Зака был, а до кучи и писарем. Ему генерал свои мемуары диктовал. Он тебе порасскажет... Ладно, недосуг мне. Завтра, стал-быть, зайчиков подкину.

И собеседник исчез, оставив на брезенте носилок несколько тяжелых золотых монет странной угловатой формы.

Почин есть...

Убедившись в том, что других желающих получить медицинскую помощь в поле моего зрения не попадет, я, оставив виски нетронутым, все-таки пошел прогуляться по городу.

Вблизи Кардин еще больше напоминал декорацию – декорацию, впрочем, заброшенную. Будто ушла съемочная группа, а на то место, где днем бурлили восточные страсти, приперся укрыться от ветра и раздавить бутылочку местный сброд.

В тени старых дворцов и храмов с зияющими проемами дверей и провалившимися крышами, близ дыр в подвалы, откуда тянуло мочой и дохлятиной, сидели кучками оборванные мужчины с синюшно-прожильчатыми харями хронических алкоголиков и неопрятные, растрепанные женщины, давно уже утратившие все признаки своего пола, кроме остатков одежды. Те и другие испитыми голосами одинаково грязно бранились и спорили, чья очередь отхлебывать из бутыли. Пили они что-то мутно-коричневое, похожее на свернувшуюся в холоде крепкую чайную заварку.

Тут же валялись в пыли спящие, рядом с одной из компаний я приметил определенно – и не сегодня – умершего. Тело уже вздулось и пахло соответственно, но это, похоже, никого не смущало.

Местами – почему-то преимущественно на перекрестках – сборища совершенно другого вида. Чисто побритые, большей частью коротко стриженные жилистые мужчины с бегающими по сторонам цепкими глазами, одетые в свободные рубахи, под которыми угадывались углы тяжелого металла, сидели на корточках небольшими группами, что-то активно обсуждая. Что именно, слышно не было говорили в этих компаниях негромко, но жестикулировали весьма оживленно.

При мне в одной из таких групп вспыхнула ссора, двое вскочили на ноги, отпрыгнули от собеседников, запустив правую руку под рубахи. Их уняли, озираясь, усадили обратно, сунули в зубы по самокрутке. Поплыл серый дымок местной "травки", остро пахнущий зеленым тмином.

Дорогу преградила движущаяся навстречу толпа пестро наряженных, поющих и танцующих на ходу людей со специфическими физиономиями, каких полно в том заведении, где я по долгу службы частый гость. Похоже, происходило нечто вроде религиозной церемонии, судя по выкрикам "хвала" и "славься".

Не желая оказаться участником шествия, я нырнул в гостеприимно открытую дверь, близ которой красовалась косо прибитая фанерная табличка с надписью "Ломбард". Стрелка на табличке аккурат к двери и указывала.

Внутри было сумрачно и прохладно, воздух пропитывали запахи лежалого тряпья, плесени (это нужно уметь – развести плесень в пустыне!) и средства от моли. Зарешеченные окна не мыли, сдается, с того дня, как в них вставили стекла. На длинных, громоздящихся до потолка стеллажах навалены кучи самого разного барахла, в которое я не слишком-то вглядывался.

Из-за обитой жестью стойки вынырнул пузатый кривоногий человечек ростом мне по плечо и странной подпрыгивающей походкой засеменил, встречая.

– Добро пожаловать, – приветствие прозвучало неожиданно низким голосом, не вяжущимся с обликом держателя сего заведения, – всегда хорошим гостям рады. Оружие продать или купить? Если купить, то у меня есть кое-какие совершенно уникальные штучки.

– С чего вы взяли, что я интересуюсь оружием? – несколько опешил я.

– Ну, что не тащите заложить за рюмашку последнюю циновку, по лицу видать. Я своих клиентов с порога различаю – положение обязывает. Сколько лет тут сижу, в людях уж как-нибудь научился разбираться.

– И что же такого во мне разобрать ухитрились? Поведайте, а то меня тоже разбирает. Любопытство.

– Извольте. Человек недалекий мог бы принять вас за дезертира из Легиона, каких у нас полно. Но! Нашивочки-то спороть изволили, да следы остались.

На застиранной ткани армейской куртки Роя действительно выделялись темные пятна от споротых знаков различия. Хозяин ломбарда принялся читать их, указывая поочередно пальцем.

– Вот, пожалуйста, – палец коснулся плеч, – мастер-сержант. Далее смотрим, – он указал на правый нарукавный карман, – крылышки парашютно-десантной бригады. Здесь, – указал на такой же карман слева, – была голова хищника. Не пойму, волка или леопарда, но группа первого удара, и разведывательно-диверсионный батальон – друг друга стоят. Крутые парни! Ну и награды, – похлопал по прямоугольной отметине на груди, – величина планки впечатляет. Такой человек мог дезертировать? Да не смешите меня.

Значит, что? Либо они партию привезли нашим на продажу, либо, напротив, ищут каналы для переброски местным в другие сектора. Достойный бизнес! Вы знаете, – он доверительно понизил голос и, привстав на цыпочки, потянулся к моему уху, – мне Борух... в общем, один знакомый, недавно прислал десяток настоящих М-16! Абсолютно новые, в заводской смазке. Не угодно посмотреть?

– Уверяю, я не по этой части, – сделал я попытку охладить пыл толстячка, усмехаясь внутренне: вон куда добрались проданные нами когда-то Райзману винтовочки! Интересно, насколько выросла их цена по сравнению с полученной нашей бригадой?

Хозяин посерьезнел:

– Так какое же у вас ко мне дело?

– Да нет никакого дела. Просто вот гуляю, осматриваюсь.

– Ясно... Разведка, значит. Что, у военных новые интересы в Кардине появились? Что-то мне такое внимание не по душе. Спасибо, я учту полученную информацию. – И засеменил обратно за стойку.

Пытаться убедить его в чем-либо показалось мне бессмысленным, поэтому я, видя в окно, что процессии сумасшедших давно уж след простыл, направился к выходу. Хозяин догнал меня, сунул в мой карман бутылку чего-то и, распахивая учтиво створки, зашептал:

– Не думайте, я, в случае чего, отблагодарю, – характерный жест пальцами, – если сочтете возможным поделиться какими-либо сведениями, милости просим. В долгу не останусь.

Вышел на улицу, с удовольствием вдохнул вечернюю пыль города, показавшуюся после затхлого ломбарда с его душным владельцем свежим морским бризом. Вытащил из кармана презент, глянул.

Ого! Пиво, да не простое – пиво из нашего мира! "Гиннесс". Вот начальнице-то радости будет! Внимательно рассмотрел этикетку – до окончания срока годности еще далеко. Любопытно, откуда оно тут?

Не прост толстячок, ох не прост. Он мне за две минуты рассказал о Рое, глядя на пятна от нашивок, больше, чем я узнал за все время службы на "Скорой". Вот кому в разведке работать! Прирожденный шпион. Если и коммерсант такой же не иначе, давно уже миллиардер.

В другом конце улицы обнаружилось заведение совсем иного сорта крошечный магазинчик, торгующий всякими абсолютно ненужными вещами: какими-то статуэтками, резными финтифлюшками, шкатулочками, пейзажиками. Я бродил от одной пыльной витрины к другой совершенно очарованный. Вот где подарки выбирать! Всю жизнь придерживаюсь мнения, что если не знаешь с абсолютной точностью, в чем именно человек, для которого ты придумываешь подарок, нуждается, то следует дарить что-нибудь очень симпатичное и совершенно бессмысленное, не имеющее никакого практического приложения.

Может быть, я не прав, но всегда все примеряю на себя. На нашу свадьбу надарили целую гору полезных в хозяйстве вещей – и что же? Посуда разбилась, одежда износилась – словом, за более чем полтора десятка лет семейной жизни, от них не осталось и следа.

А пустяковая мягкая игрушка пережила все эти годы, сидя на полочке под потолком, и превратилась в символ нашего дома и хранительницу очага. Мы даже порой апеллировали к ней во время семейных споров.

Сидит ли еще там, наверху, возле окна, этот одновременно грустноватый и лукавый красно-белый плюшевый зверь? Или жена, отчаявшись ждать, спрятала его, чтобы не рвал сердце?

Особенно приглянулись мне совершенно восхитительные маленькие штучки, сделанные из крошечных искусственных цветочков, кружев, ракушек и всяких милых непоняток. Будь я дома, несомненно, тут же изрядно бы облегчил свой кошелек, имея в виду двух своих любимых женщин да еще двух дочерей. А здесь – кому оно? Впрочем, одна дама на бригаде у нас есть, но вот как она отнесется к подобному подарку?

Поразмышляв на эту тему некоторое время, я постановил для себя: непременно затащить сюда начальницу. Раскланявшись с владельцем заведения крошечным старичком с испачканными чем-то глубоко-черным пальцами – и с сожалением оторвавшись от созерцания его сокровищ, намылился шлепать обратно к месту нашей дислокации. Выражение ожидания на лице хозяина сменилось глубокой покорностью судьбе, рассохшаяся дверь скрипнула, я вновь оказался в пыльной жаре вечернего Кардина.

Рат ожидала моего возвращения, нетерпеливо приплясывая на порожке открытой кабины. Возмущенный писк долетел до меня еще ярдов за сто:

– Где ты шляешься? Кто должен за тебя работать?! Я тут уже кучу народа обслужила, а мой фельдшер по кабакам шляется!

– Обижаешь, начальница, ни по каким злачным местам я не шлялся. Просто прогулялся чуток.

– Врешь, поди?

– Ни боже мой.

– Все равно свин. Совсем о докторе не думаешь. Вконец обессовестел.

– Опять вот зря ругаешься. Я о тебе всегда помню. Гляди! – И, торжественно достав из кармана, Поставил на капот благоприобретенное пиво.

Люси чуть удар не хватил. Она снова и снова читала этикетку, явно пытаясь удостовериться, что это не сон. Наконец вымолвила:

– Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда. Не томи, открывай!

Я сковырнул крышечку Мышка, держась за горлышко передними лапками и смешно болтая в воздухе задними, осторожно просунула внутрь бутылки маленький носик, стараясь достать им поднявшуюся вверх пену. Вынула мордочку, спрыгнула на сиденье. Весь вид ее выражал совершеннейшее и абсолютнейшее блаженство.

– Шурик, милый... Угодил! Нечего сказать, просто донельзя!

И, перейдя на более строгий тон, спохватилась:

– Где моя мензурка?

Требуемое было незамедлительно поставлено рядом, и Люси приступила к извлечению из посудины темного стекла бездны наслаждения.

– А какие это толпы народа ты здесь исцеляла? – поинтересовался я, видя, что гроза миновала.

– Да есть о чем говорить, – махнула лапкой мой мышедоктор, – всего-то и была одна астматичка. Эуфиллин в вену, и всех делов.