Текст книги "Начало пути (СИ)"

Автор книги: Алекс Шу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

– Я знаю Леха, – громадная лапа стискивает мое предплечье, – спасибо.

– Батю хоть предупредишь?

Отец Сереги – Владимир Иванович работает вахтовым методом на Севере. Трудится золотодобытчиком на каком-то прииске. Его по нескольку месяцев не бывает дома. Зато когда приезжает, отрывается на полную катушку. Первые несколько дней веселое застолье с родственниками и друзьями, потом увозит жену на недельку на юг или «окультуриться» в Москву. Доходы ему позволяют жить «на широкую ногу», тем более, как признавался Владимир Иванович, в Сибири ему тратить деньги просто не на что.

– После операции, – басит Мальцев, – раньше все равно не успею. Да и пока дозвонюсь в контору, пока его найдут, уже много времени пройдет.

– Понятно. Поехали тогда?

Мы выходим на улицу. После спертого больничного воздуха, наполненного резкими запахами лекарств, дышится особенно свободно. Серега вставляет ключ в дверцу верного «жигуленка», и через минуту мы уже мчимся к клубу.

Гляжу на часы. Пять минут пятого. Вполне успеваю. «Копейка» притормаживает около входа в клуб. Выпрыгиваю из машины, придерживая рукой сумку со сменной одеждой. Мальцев быстро выгружает из багажника краску, хлопает меня по спине в ответ на пожелание удачи и газует, срывая машину с места.

– Чего это, он так резко? – вышедший из подъезда Потапенко недоуменно смотрит на быстро удаляющийся автомобиль.

– Мать у Сереги заболела. Он её отвез в больницу, – лаконично отвечаю Вове, – завез меня и поехал обратно.

– Тамара Федоровна? – Вова встревожено смотрит на меня, – что у неё такое?

– Перитонит. Сегодня будут делать операцию.

– Надо будет туда поехать завтра. Может лекарства какие нужны? – беспокоится Потапенко, – я же Тамару Федоровну с рождения знаю. Не чужой человек все-таки.

– Пока не лезь. Увидишь Сережу, сам с ним поговоришь обо всем, а сейчас лучше помоги занести это в клуб, – подхватываю банку с краской и ведро с кистями.

Вова забирает остальные три емкости. В клубе уже все в сборе. Вероника, Аня, Миркин, Пашка, Ваня переодеты в сменную одежду. Девушки убрали волосы под платки, парни вотрузили на головы треуголки, сделанные из старых газет. С трудом сдерживаю улыбку, уж больно забавно они выглядят в этом прикиде.

– Семенович, открыл зал и уехал. У него сейчас тренировка с самбистами, на область готовятся. Вечером заедет посмотреть как у нас дела, и клуб закрыть, – деловито сообщает Миркин.

– Понятно, – обвожу взглядом присутствующих, – вы хоть уже познакомились?

Амосов, Волков и Николаенко кивают.

– А как же, – улыбается Вова, – мировые ребята.

– Тогда давайте начнем «ремонтные работы».

Подольская деловито распределяет кисти, ведра и краску. Остаток – две банки отправляются в угол тренировочного зала.

Я и Ваня берем на себя кабинет. Вероника и Потапенко отправляются в помещение с турниками и шведской стенкой. Миркин устраивается в раздевалке. Аня и Паша деловито перетаскивают ведра с кистями в большой зал с борцовским ковром.

Работа спорится. Стены с облупившейся краской, начинают сверкать яркой белизной, радуя глаз и поднимая настроение. Периодически народ заходит в раздевалку – перевести дух и глотнуть колодезной водички и пластиковой пятилитровой канистры, которую вместе с парочкой стаканов предусмотрительно притащил хозяйственный Потапенко.

Через полчаса краска из ведерка заканчивается. Забегаю в большой зал,где Аня красит стену, и замираю, боясь шелохнуться. Открывшаяся передо мной картина потрясает своим великолепием. Подающий из окна сноп света ярким лучом пронзает темное пространство подвала, рассеивая полумрак, и окружая стройную фигуру девушки белоснежным сиянием. Потревоженные энергичными движениями руки с кистью, плавающие в воздухе пылинки устаивают хоровод, кружась вокруг подсвеченных золотистыми лучами солнца ярко-алых губ, упрямо падающей на изумрудные глаза длинной челки, аккуратного чуть вздернутого носика. В эти мгновения моя соседка по парте похожа на ангела, каким-то чудом возникшего среди простых смертных. Даже белые точечки краски на старой клетчатой рубашке, придают девушке какое-то неземное очарование.

Николаенко что-то чувствует. Её рука с кистью останавливается. Одноклассница поворачивается ко мне. Я не успеваю стереть с лица выражение восторга. Секунду мы смотрим в глаза друг другу, затем Аня смущенно отводит глаза. Краска заливает её лицо. Сначала покрываются нежным румянцем щеки, затем начинают гореть маленькие ушки, освобожденные от упрятанной под платок копны черных волос.

– Леша, ты что-то хотел? – чуть грубовато спрашивает она, смотря в сторону.

– А? Да вот у меня краска закончилась, – с трудом отрываюсь от созерцания девушки, подхожу к банкам в углу и подхватываю одну из них.

– И кстати, где Амосов, он же вроде с тобой должен работать? – спрашиваю я.

– Отошел Паша на минутку. По очень личному делу, – уголки губ Ани раздвигаются в легкой улыбке.

– Понятно, ладо пойду я, надо стены докрасить, – смущенно бормочу и удаляюсь, держа банку подмышкой.

Усиленно орудую кистью. Рядом сосредоточенно сопит Ваня.

Перед глазами стоит стройная фигурка девушки в ореоле яркого солнечного света.

«Стоп Шелестов, не увлекайся, она же еще совсем ребенок, школьница» – судорожно бьется в сознании паническая мысль. Работаю еще быстрее и ожесточеннее, стараясь избавиться навязчивого видения, и не сразу обращаю внимание, как тишина помещения нарушается энергичным стуком тяжелых ботинок.

– Леха, – в кабинет врывается счастливый Мальцев. Меня отрывают от пола и трясут в объятьях. Белые капли, веером летят на расстеленную на полу газету, но здоровяк не обращает на них внимание.

Из комнат выбегают привлеченные шумом, перемазанные краской ребята.

– Опускай обратно, черт здоровый, я же тебя сейчас заляпаю, – бормочу смущенно, глядя в счастливые глаза Сереги.

– Лешка, я тебе теперь по гроб жизни обязан, – басит верзила, поставив меня обратно, – ты был прав на все сто. У мамы выявили перитонит. Еще бы на час позже привезли и все. Никто не мог бы помочь. А сейчас операцию уже сделали. Врач говорит, что все будет нормально. Спасибо брат, я даже не знаю, как тебя благодарить.

– Ну и слава богу, – мое лицо расплывается в улыбке, – главное, что с Тамарой Федоровной все хорошо.

Суббота 30 сентября 1978-ого года

Металлический стук колес убаюкивает. Перед окном поезда проносятся одинокие деревья, столбы электропередач, опутанные проводами, поляны, усеянные пожелтевшей пожухлой желтоватой травой. Сидящая напротив меня женщина нянчится с двухлетним ребенком. Рядом с ней бодрый старичок, деловито водрузив очки на переносицу и сощурившись, читает передовицу «Правды».

Я еду к деду. Мой дар опять проявил себя. Вчера, когда мы до блеска вымывали пол и красили стены зала, я, обессилено растянувшись на деревянной скамейке, задремал. Видения, показывающие всю масштабность будущей катастрофы, огненным всполохом ворвались в сознание, выжигая мозг. Умершие от голода пенсионеры, кровавая вакханалия на улицах Москвы 1993-его года, бездомные собаки, лижущие человеческую кровь на улицах Грозного, нищие дети с пробирающим до дрожи пронзительным голодным взглядом. События, факты и цифры опять прокручиваются в моем сознании яркими картинками, обжигая сердце ледяным холодом.

Сквозь полусон слышу обеспокоенный голос Мальцева «Леха с тобой все в порядке», ощущаю, как меня трясет крепкая рука, возвращая в реальность.

– Да Серег, все нормально, – выдыхаю я, открывая глаза. Вижу взволнованные лица ребят склонившиеся надо мною.

– Ты уверен? Ты же весь мокрый, абсолютно весь, – Потапенко щупает мою одежду.

Провожу рукой по взмокшему лбу. Подношу ладонь к глазам. Прозрачная лужица пота, разбивается на струйки. Юркие капли, бегут по предплечью и летят на пол. Футболка и штаны влажные, как будто я попал под дождь.

– Все нормально ребят, просто прикорнул, и кошмар приснился, – мой голос еще хрипловат от пережитого.

– Ничего себе кошмар, – кипятится Вова, но Мальцев сжимает его плечо своей лапой, обрывая монолог.

– Ладно, мы пока закончим прибираться, а ты переодевайся, – говорит Игорь.

Парни и Вероника и Аня выходят из раздевалки, бросая на меня обеспокоенные взгляды.

Но мне уже не до них. Последние пазлы плана складываются в стройную общую картину. Все становится на свои места. Я понимаю: у меня совсем нет времени. Ждать до каникул нельзя. Встречаться с дедом нужно немедленно.

Все остальное происходит как в тумане. Переодеваюсь, прощаюсь с ребятами и иду домой. Сообщаю родителям, что хочу съездить на выходные к деду. Отвечаю на недоуменные вопросы. Да, желаю проведать стариков. Ужасно соскучился, и вообще считайте это моей блажью. После получаса споров родители сдаются.

Вместе с папой звоним старикам. Дед и бабка тоже растеряны, и одновременно обрадованы возможностью увидеть любимого внука. Отметаю осторожные предложения дождаться каникул, сообщаю, что хочу их увидеть как можно скорее. Договариваемся, что утром мы с отцом поедем на вокзал. Отец посадит меня на подходящий поезд или электричку, а потом отзвонится деду, чтобы встретили.

И вот я сижу в купе поезда, идущего в Москву. Грохочут колеса, за окном мелькают пейзажи, а я погружаюсь в собственные мысли.

Необходимо искать контакты с Машеровым и Романовым и другими честными и порядочными людьми в руководстве СССР. Только у них есть рычаги власти, дающие шанс изменить будущее и предотвратить грядущий развал Союза, умело подготавливаемый кукловодами на Западе и предателями внутри страны.

Сам я этого сделать не смогу. Нет никаких возможностей и шансов достучаться «наверх». Меня зафиксируют и уберут еще на подходах, при малейших попытках дойти до Романова или Машерова. Их гебешная охрана не дремлет. Андропову сразу станет известно о моих попытках. А уничтожить или арестовать и выжать меня «досуха» для него не представляет никакой сложности. А как источник информации я для ЮВА бесценен. Поэтому даже не буду пробовать лезть к «небожителям» самостоятельно.

А с помощью деда – уважаемого в армейских кругах генерал-лейтенанта, можно попытаться. Тем более что он хорошо знает Петра Ивановича Ивашутина – начальника ГРУ и даже дружит с ним. И у меня имеются веские аргументы заставить Константина Николаевича поверить своему внуку. Немного волнуюсь, как он воспримет мои откровения, все-таки дед уже не молод, войну прошел. Может с инфарктом свалиться или попробовать придушить меня в запале. Те сведения, которые я собираюсь на него вывалить, не каждая здоровая психика выдержит.

Металлический грохот, сменяется пронзительным шипением. Поезд замедляет ход. Появляется длинный ряд зданий и увенчанная высоким шпилем ступенчатая башня Казанского вокзала. Подхватываю сумку, вежливо пропускаю попутчиков, и выхожу из купе. В проходе уже толкается народ с угловатыми чемоданами и набитыми вещами баулами.

Наконец, вместе с ворчливыми бабками с огромными сумками, галдящей молодежью, степенными семейными парами, колхозниками в кургузых серых пиджаках я продвигаюсь к выходу. Подаю пожилой женщине старый потертый коричневый чемодан, перевязанный лохматой серой веревкой и, спустившись на железную ступеньку, спрыгиваю на асфальт.

Оглядываю платформу. Мой взгляд скользит по потоку людей, в поисках деда.

– Лешка! – в сознание врывается знакомый до боли родной голос.

Поворачиваюсь вправо. Метрах в пяти от меня, быстро идет к вагону подтянутый мужчина лет 65-ти в темно-сером плаще, накинутом на черный костюм. Благородная седина серебрится на висках, в чуть выцветших голубых глазах сверкают веселые искорки, широкая улыбка преображает волевое и суровое лицо, превращая старого боевого офицера в деда, встречающего любимого внука.

– Деда, – горячая волна любви, нежной пеленой обволакивает душу. В пересохшем от волнения горле, набухает ком, мешающий свободно дышать.

Константин Николаевич снова жив, бодр и подтянут. А ведь в октябре 1991-ого года, я провожал его в последний путь, долго смотря в серое, похожее на маску оплывшее лицо и не мог поверить, что его уже нет. И что я больше никогда не увижу его теплые внимательные глаза, и не услышу энергичное «Здравствуй внук».

Утыкаюсь в лацканы его пиджака, пряча повлажневшие глаза. Обнимаю родного человека, жадно вдыхая знакомые еле заметные нотки сандала и бергамота «Шипра».

– Леша ты чего? – дед растроган и одновременно удивлен моей реакцией. Обычно я веду себя намного сдержаннее. Но тут не удержался. Да и кто бы из нормальных людей остался на моем месте равнодушным?

– Ничего, деда, ничего. Не обращай внимания, – бормочу я, продолжая сжимать его в объятьях.

– Внук с тобой точно все нормально? – дед пристально и вместе с тем чуточку обескуражено смотрит на меня.

– Да, – вздыхаю и отстраняюсь от Константина Николаевича.

– Тогда поехали, – командует дед, – Алина Евгеньевна уже заждалась.

– Так мне и сказала, – ухмыляется он, – отдала приказ доставить к ней внука немедленно. Она там уже блины печет, отбивные жарит, салатики режет. Мария ей помогает. Так что уедешь ты от килограмма на два потяжелевшим. Твоя бабушка не успокоится, пока все не съешь.

Мои губы невольно расползаются в ответной улыбке. Да бабуля у меня такая. Вечно ей кажется, что я оголодал на родительских харчах, и худой как узник Бухенвальда.

Подтягиваю сумку на плече и шагаю за дедом. Генерал-лейтенант, несмотря на возраст, бодр и энергичен. Мне приходится ускорять шаг, чтобы успевать за его быстрой пружинистой походкой.

– Как там папка? – интересуется дед.

– Служит, – вздыхаю я, – постоянно, то по командировкам, то в части пропадает. Недавно у него, правда, неприятности были.

– Какие неприятности? – улыбка пропадает с лица генерала. Он прихватывает меня за локоть и тормозит, разворачивая к себе. Жесткий, пронизывающий насквозь взгляд буравит меня. Мне даже на секунду становится не по себе.

– Да родители мне ничего докладывают. Но я краем уха слышал, что анонимку на него написали. Как на антисоветчика, критикующего власть и товарища Брежнева.

Стальное выражение исчезает из глаз деда. На секунду в них мелькает растерянность.

– Сашка?! Антисоветчик? Ерунда какая-то… – медленно произносит генерал. Он шокирован.

– Деда, ты не беспокойся. Все уже вроде разъяснилось. Отца полностью оправдали. И даже автора анонимки вроде нашли, – начинаю частить я, не дай бог, старик разволнуется, еще сердце прихватит, – сейчас у него все в порядке.

– Слава богу, – дед вытирает ладонью вспотевший лоб, – но все равно, почему же Сашка мне ничего не сказал? Вот паршивец. Ну ничего, приедем, я ему позвоню, пистон вставлю.

– А может не надо? – тихонько прошу деда, – а то потом пистон мне вставят. За то, что тебе рассказал.

– Не переживай, – ухмыляется Константин Николаевич, – я с твоим папкой воспитательную беседу проведу. Ишь чего удумал, секреты у него от отца родного. Быстро ему мозги на место верну.

Мы выходим на площадь, и направляемся к знакомой Волге «ГАЗ-24», сверкающей черной лакированной краской.

Крепкий и коренастый старшина делает попытку выйти из машины, но дед тормозит его предупреждающим движением ладони. Он садится рядом с водителем, а я с комфортом устраиваюсь на широком заднем сиденье машины.

– Привет Виктор, – протягиваю руку старшине.

Водитель широко улыбается.

– Здравствуй Алексей, – мою ладонь обхватывает здоровенная мозолистая лапа.

Виктор возит деда уже добрый десяток лет, и давно уже стал почти членом генеральской семьи. Он был моим первым учителем рукопашного боя, всегда терпеливо выслушивал мой детский лепет, давал советы, учил подтягиваться на турнике, а когда к генералу приезжали на дачу однополчане-ветераны, забирал меня с собой на рыбалку.

– Давай к нам домой, – командует дед. Старшина кивает, поворачивает ключ в замке зажигания. Машина оживает, мелко трясется, заводясь, и медленно трогается с места.

– Дед, насколько я помню, по дороге имеется гастроном и цветочный магазин. Тормознем там? Я быстро.

– Не терпится папкины деньги потратить? Хочешь бабку цветами и сладким порадовать? – ухмыляется Константин Николаевич, – Это правильно. Женщин нужно баловать комплиментами и маленькими подарками, тогда они расцветают. Ради такого дела остановимся, но только одна нога там, а другая здесь.

– Договорились, – клятвенно прижимаю руку к груди, – я мигом.

1 октября 1978-ого года. Воскресенье

Мы с дедом сидим в лесу, на поваленных бревнах. Осеннее солнце лениво пробивается сквозь нависшие гроздьями серые тучи, холодный ветерок вздымает стайки желтых листьев и затихает, обессилено швыряя их на землю. Деревья угрожающе встопорщились черными голыми ветками.

Вчерашнее застолье удалось на славу. Дома у деда я был расцелован и затискан обрадованной бабушкой, а потом усажен за стол, заставленный разнообразными блюдами в гостиной. Домашние пирожки с мясом, блины с творогом, большая салатница с оливье, нарезанные на тонкие ломти помидоры и огурцы, дымящаяся гора картошки пюре с водруженным на середину громадным куском плавящегося сливочного масла, растекающимся аппетитным желтым озером. Присутствовали нарезка из колбаски, сыра, ветчины и других деликатесов, отбивные с поджаристой темно-золотистой корочкой, ярко-красные ломтики семги и множество других продуктов и блюд. Глаза просто разбегались от яств и деликатесов, расставленных на столе.

Бдительная бабуля следила, чтобы моя тарелка не пустела, заботливо подкладывая новые порции любимому внуку. Из стола с набитым как барабан животом, оставив нетронутым большой ломоть шоколадного торта, я буквально выполз только девятом часу вечера.

Тереблю подобранной веточкой темно-серые угольки давно потухшего костра, не решаясь начать разговор. За пазухой у меня лежит тетрадка, которую вчера, когда все улеглись спать, скрупулезно заполнял фактами и цифрами.

Уже куплены билеты на поезд, и через шесть часов поеду обратно к родителям. Разговаривать дома у Константина Николаевича, я не хотел. Дед живет в большой белой высотке на Котельнической набережной, увенчанной длинным шпилем с пятиконечной звездой, и ставшей символом величественной архитектуры сталинского времени. Из окон его громадной пятикомнатной квартиры открываются потрясающие виды на Москву-реку и Кремль. Весь подъезд и пространство между этажами украшены лепниной и барельефами. Ходили слухи, что строили этот шедевр архитектуры заключенные, а первыми жильцами этого роскошного дома были руководители НКВД. И даже сейчас здесь проживают высокопоставленные работники органов, важные армейские чины и сливки «партийной номенклатуры». Естественно, общаться в подобном здании о важных вопросах, тем более учитывая ранг деда, было неправильно. Может, перестраховываюсь излишне, но береженого бог бережет.

Пришлось просить Константина Николаевича проехаться со мной в Матвеевский лес, чтобы подышать свежим воздухом и пообщаться. За что ценю деда, так это за умение быстро принимать необходимые решения. На недоуменный вопрос, а почему нельзя поговорить в квартире, мне достаточно было посмотреть на него умоляющими глазами и признаться, что «очень надо». Бабуля немного обиделась, и начала ворчать «что это за секреты такие», а дед, отделавшись коротким «раз надо, пошли», сразу же встал и начал собираться. В воскресенье у Виктора был выходной. Генералу пришлось вызывать такси, и через час мы уже гуляли среди лип, берез, вязов и сосен с упоением вдыхая прохладный лесной воздух.

– Так о чем ты со мной хотел пообщаться? – Константин Николаевич, прищурившись, с интересом смотрит на меня.

– Дед, ты только не волнуйся, ладно? Тема очень серьезная, – обеспокоенно смотрю на него.

– Когда ты так говоришь, я уже волноваться начинаю, – ворчит генерал-лейтенант, – давай излагай, не томи душу.

В мозгу мелькает яркая искорка, предваряя очередное «озарение», накатывающее ослепительным взрывом. События из жизни деда всплывают в сознании, выстраиваясь стройными рядами фактов. Теперь я «вижу» Константина Николаевича насквозь, и даже знаю о некоторых страницах его биографии, которые он предпочитает не рассказывать.

– Дед, только не смейся, но я тебе сейчас скажу очень странную вещь, – говорю, смотря ему прямо в глаза.

Константин Николаевич собирается, в его глазах мелькает тень беспокойства.

– Я вижу прошлое и будущее, – собравшись духом, выпаливаю ему прямо в лицо.

Дед оглушительно хохочет, хлопая себя ладонями по бедрам. Еще пару секунд назад каменное напряженное лицо расслабляется, а губы расплываются в безумной широкой ухмылке, показывая белоснежные зубы.

– Ну Лешка, ну шутник, уморил паразит, – сквозь смех стонет Константин Николаевич, вытирая подушечками пальцев выступившие в краешках глаз прозрачные капельки, – а я уже думал, что-то серьезное…

Я терпеливо жду, пока дед перестанет ржать.

– Все? Успокоился? – дождавшись утвердительного кивка, продолжаю, – хочешь, сейчас о твоем прошлом расскажу, о котором мало кто знает.

– Давай попробуй, я тебя слушаю, – дед преувеличено серьезно подпирает ладонью щеку, демонстрируя повышенное внимание. В его глазах по-прежнему плещется смех.

– В 28-ого июля 1942-году вышел знаменитый приказ Иосифа Виссарионовича Сталина №227 известный под названием «ни шагу назад». Помнишь?

– Конечно, – кивает дед.

– 15 августа 1942-ого года, когда вы отступали под ударом немцев в районе станицы Сиротинская под Сталинградом, ты расстрелял паникера – девятнадцатилетнего деревенского веснушчатого пацана, утверждавшего, что война немцам проиграна, и призывавшего бросать оружие и разбегаться. Помнишь? Ошалевшие синие глаза этого парня, понявшего, что его сейчас убьют, когда строй солдат поднял винтовки, ты запомнил на всю жизнь. Парня звали Иван Миронов. И эту сцену ты снова и снова переживаешь в своих снах. Он очень напоминал тебе двоюродного брата Бориса, убитого в первые дни войны. Ты не мог поступить иначе, и взял эту вину на себя.

Молчание. Сейчас ошалевшие глаза у бравого генерал-лейтенанта. Даже челюсть изумленно отвисла. Дед по-настоящему потрясен.

– Откуда ты знаешь? Я об этом никому не говорил. И бойцы по просьбе командира, его односельчанина, молчали, чтобы не позорить родителей, – бормочет Константин Николаевич, отводя глаза.

– А еще дед, могу рассказать о твоей военно-полевой жене – старшем лейтенанте медицинской службы Татьяне Строговой. Как она выхаживала тебя после тяжелых ранений, как вы запирались в землянке, проводили ночь на сеновале, могу даже форму её родинки ниже ключицы описать или шрамик от осколка чуть выше поясницы, чтобы ты в мои способности поверил.

– Хватит, – рявкает генерал, вскидывая ладонь перед моим лицом, – ты что-то уж совсем разошелся. Помолчи, дай мне подумать.

Дед мертвенно бледен, его руки суетливо разглаживают брюки, теребят ткань куртки, в глазах светится растерянность.

– Чертовщина какая-то, – наконец бравый генерал-лейтенант обретает дар речи, и озадаченно трет ладонью лоб, – знать ты этого точно не мог. О моем романе были осведомлены единицы. Подозревали, догадывались, да, но утверждать никто бы не взялся. Да и про расстрел тоже. Осталось два человека в живых, я с ними редко общаюсь, и на эту тему мы никогда не разговариваем. Рассказал бы кто, никогда бы не поверил.

– А хочешь дед, расскажу, о чем Татьяна шептала тебе на сеновале? Что старший лейтенант рассказывала про своего отца, брата и других родственников? Она ведь потомственной дворянкой была, и фамилия её настоящая не Строгова. Сказать какая? Булатова. А как она тебя раненого волокла на себе пять километров в грязи, и ты просил её оставить себя и уходить?

– Я же сказал, хватит! – рычит генерал, – допустим, я тебе верю. Черт подери, уж такого ты знать никак не мог. Что дальше?

– А дальше успокойся, вдохни и выдохни. Очень тебя прошу, постарайся не нервничать, то, что я тебе скажу, может сильно шокировать. Я не хочу, чтобы у тебя схватило сердце. Поэтому попытайся, пожалуйста, сохранить спокойствие.

– Я спокоен. Говори, – тревожное предчувствие черной тенью мелькает в глазах генерала, – о сердце моем не беспокойся. Я, конечно, уже в возрасте, но оно меня пока не подводило.

– В конце декабря 1991-ого года Советский Союз прекратит свое существование. Страна будет разрушена в результате заговора партийной элиты, КГБ и их приспешников, под руководством Михаила Сергеевича Горбачева, ставшего первым и последним президентом СССР.

– Ты что несешь щенок?! – лицо Константина Николаевича наливается кровью, – Да как ты смеешь…

Меня хватают еще крепкие руки деда. Правая – за шиворот, левая сжимается мертвой хваткой на отвороте куртки. Генерал-лейтенант с силой встряхивает меня как тряпку.

– Ты можешь даже дать мне в морду, если тебе станет легче, – хриплю, держась за крепкие запястья, – но лучше выслушай.

– Хорошо, – с усилием выдавливает дед. Его кулаки медленно разжимаются, опуская ткань одежды.

И я начинаю рассказывать генерал-лейтенанту все, что происходило на моих глазах, дополняя события жизни, фактами, узнанными из видений. Как Андропов рвался к власти и тащил в Политбюро Горбачева, как уничтожались конкуренты и соперники ЮВА, мешающие ему стать генсеком ЦК КПСС. Я знакомлю деда с «планом Реставрация», разработанным зловещим шефом КГБ. Через два года после моей гибели в Белом Доме, первое упоминание о похожем проекте, названном «Голгофа», появится в газете «Совершенно Секретно», в результате «откровений» бывшего генерала КГБ Михаила Любимова. Статья имела эффект разорвавшейся бомбы, и вызвала нешуточный ажиотаж. Как потом признался бывший начальник третьего отдела ПГУ КГБ, его рассказ являлся сатирой. На самом деле высокопоставленный сотрудник органов, имел доступ к секретной информации, умел анализировать и сопоставлять факты. Результатом его долгих размышлений, и стала статья-мистификация о плане «Голгофа», приправленная изрядной долей стеба и фарса. Но Любимов не знал главного. Его пытливый ум КГБ-шника смог нащупать краешек самой зловещей тайны ЮВА и КГБ – «Плана Реставрация», невольно выдав некоторые его положения в форме художественной сатиры.

За красивыми словесами Андропова об «обществе, которое мы не знаем», «повышения производительности труда», «борьбой с тунеядцами и прогульщиками», скрывалось банальное предательство. ЮВА был искусно маскирующимся убежденным противником советской власти и СССР, его единомышленники желали стать настоящими хозяевами страны и её материальных активов. Результатов своего «труда» всемогущий шеф КГБ не увидел. Через пятнадцать месяцев после избрания на пост генсека КПСС он умер. Но протеже Андропова Горбачев, став руководителем государства после смерти Черненко, объявил «Перестройку» в 1985-ом, запуская реализацию «Плана Р» в активную фазу.

В стране с подачи «главного реформатора», начала нагнетаться атмосфера ненависти к «партократам» и КПСС, критиковалась «уравниловка социализма», шла активная антисоветская пропаганда, щедро сдобренная сюжетами и художественными фильмами с криминалом. Умелые дирижеры КГБ в спайке с заокеанскими коллегами, провоцировали накрывающие общество волны истерии к «преступлениям коммунизма», искусно мешая правду с порциями лжи.

Фильмы «Интердевочка», «Маленькая Вера», «Гений» успешно работали на переформатирование сознания, прививая советским людям новые стандарты западной морали – возможность продавать свое тело, погоню за наживой и желание разбогатеть любыми, даже преступными способами. Одновременно демонстрировалась красивая витрина роскошной западной жизни, вызывая зависть и восхищение. Грязные каморки нищих, бомжи, спящие на тротуарах и клянчащие мелочь, наркомания и уличная преступность благоразумно оставались за кадром. Напоказ выставлялся успешный быт «золотого миллиарда», сверкающая яркая красота европейских и американских мегаполисов.

Некогда жители самой «читающей в мире страны» стремительно превращались в дебилов. На яркий свет выползали многочисленные маги, колдуны и экстрасенсы, делающие деньги на суевериях и ужасе над сверхъестественными явлениями. Именно в конце 80-ых годов режиссеры управляемого хаоса впервые испытали методики агрессивного воздействия на аудиторию посредством телевидения. Даже образованные люди, поддавшись всеобщей истерии, со стеклянным взглядами и пеной изо рта рассказывали о чудесах массового исцеления на сеансах Чумака и Кашпировского. Они регулярно ставили перед телевизорами банки с водой, чтобы «великие экстрасенсы», маячащие на экране, заряжали жидкость «целебной энергией».

В республиках с подачи отечественных и зарубежных кукловодов расцветал национализм, в Москве и Ленинграде устраивали шествия бородатые мужики в черных рубахах, обещающие устроить «Варфоломеевскую ночь» лицам определенной национальности и «инородцам».

В Союзе появилось множество кооператоров, использующих дыры в законодательстве СССР, и делающих на этом сумасшедшие деньги. Большинство из них было не тружениками, создающими продукцию своими руками, организаторскими талантами и предпринимательским гением, а легализовавшимися спекулянтами, «теневиками» и валютчиками. Как грибы в городах росли качалки и секции единоборств, ставшие «альма-матер» многих преступных группировок, разросшихся впоследствии до международных преступных сообществ. К моменту распада СССР общество уже было подготовлено. Комсомольцы создавали банки, вчерашние партократы гневно обличали КПСС, известные режиссеры, артисты, музыканты и другие представители «творческой интеллигенции», обласканные советской системой, становились самыми яркими её критиками и ненавистниками.

Я перевожу дух.

Константин Николаевич ошеломленно молчит. Тяжелая тишина нависает над нами, изредка разбавляемая шелестом вздымаемых ветром листьев.

– Дед, – трогаю его за рукав, – с тобой все в порядке?

– Да, – глухо произносит генерал-лейтенант, – давай дальше.

Я продолжаю знакомить его с последующим событиями. Рассказываю ему про Афганистан, появление Ельцина, его противоборство с Горбачевым, крах ГКЧП и приход «царя Бориса» к власти.

Дед внимательно слушает о дикой инфляции, закрытии заводов, многомесячных невыплатах зарплат, замороженных вкладах на сберкнижках, пенсионерах, роющихся в мусорных баках, приватизации и темнеет лицом. Когда дохожу до расстрела Белого дома и войны в Чечне, на его стиснутых челюстях набухают желваки, а расширенные зрачки сверкают искренней злостью.

Замолкаю. Несколько секунд над полянкой стоит тишина. Генерал-лейтенант осмысливает мой рассказ.

– Ах ты ж, – красный от гнева дед с силой бьет кулаком по бревну, и выдает такую матерную тираду, что меня пробирает до костей.

Мне удивительно слышать от Константина Николаевича забористые ругательства из лексикона портовых грузчиков. Раньше в моем присутствии генерал себе ничего подобного не позволял. Теперь я понимаю, насколько он потрясен.