Текст книги "Семейные обязательства (СИ)"
Автор книги: Алекс Келин
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Глава 7. Заложники чести
Элизу разбудила Нина, младшая горничная. Сказала, что Дарья с утра куда-то ушла, не видали ее, только велела умываться барышне подать с шалфеем.
Элиза улыбнулась и велела нести дорожный костюм и шляпку с вуалью. До неузнаваемости переоденется она потом, когда рядом будет верная Дарья.
Было, конечно, страшновато – но уж лучше простое платье носить, чем замуж за этого... Да еще и с постоянным перешептыванием за спиной: "Дочь того самого Лунина, который пытался канцлера убить? Да она молиться должна на Пьера, за то, что не побрезговал..."
Кошмар.
Элиза ходила по дому, прощаясь. Прошептала: "Простите!" всей галерее портретов своих предков.
Отдельно поклонилась маме и тетушке. Постояла перед ними, вздохнула, пододвинула стул и решительно сняла оба с крюков. Нести с собой тяжелые рамы не получится, зато свернутые холсты можно спрятать в любую сумку.
Скоро, совсем скоро все изменится...
Стук копыт по мощеному двору, донесшийся из окна, показался набатом.
Элиза бросила взгляд на часы. Одиннадцать. Кто же это? У нее есть еще время, сейчас придет Дарья, они выйдут на улицу – и ищите ветра в поле! Не будет больше Элизы Луниной, а будет...
Новое имя она так и не успела себе придумать.
– К вам господин Румянцев, барышня!
Комната поплыла перед глазами. Элиза пошатнулась, попыталась схватиться за спинку стула, но не сумела и осела на ковер.
– Обморок, – сказал кто-то очень далекий над ее головой, – нервное это. Простите, господин, нужно барышне корсет ослабить.
– Я подожду в библиотеке.
Элиза почувствовала невыносимо мерзкий запах нюхательной соли. Она не хотела открывать глаза, но они распахнулись сами.
Вот только смотреть на мир вокруг Элизе больше не хотелось. Никогда.
Через пару часов, так и не увидев Дарью, Элиза сама дошла до кареты, на крыше которой были привязаны несколько сундуков. Она шла медленно и равнодушно, как ватная кукла на веревочках.
Только чуть ожила, когда грохот колес по брусчатке гетенхельмских мостовых сменился плавным покачиванием на тракте. Вскинула глаза на жениха, но он читал газету и ничего не заметил. Элиза отвернулась к окну.
Движение по тракту Гетенхельм – Гарц было оживленным. Карета обгоняла купеческие подводы, их самих часто опережали всадники. Навстречу проехал почтовый экипаж с несколькими пассажирами на крыше.
Первые дни осени в этом году выдались солнечными. Карета проезжала мимо празднично-зеленых перелесков, еще не тронутых желтизной. Элиза видела золотистые поля – на некоторых вовсю шла жатва, другие были уже скошены. Компания крестьянских детей тащила тяжелые корзины, наполненные крупными грибами. Сельский доктор в бричке придержал мохнатую лошадку, которая сунулась было наперерез карете с примыкавшей к тракту дороги.
Элиза приоткрыла окно кареты. Острый, прохладный запах скошенной травы обволакивал ее. Хотелось выпрыгнуть, добежать до ближайшего стога, с размаху упасть в него и навсегда замереть в запахе полевых цветов и теплой земли.
Ей никогда не позволяли так делать. Негоже барышне...
Ветер принес запах навоза. Не тошнотворный (устраивать скотные дворы вблизи трактов запретила еще императрица Изольда), но отчетливый.
– Лизанька, закройте, пожалуйста, окно, – не поднимая глаз от газеты, сказал Пьер.
Она хотела было не обратить внимания или ответить что-нибудь злое и колкое. Но вместо крошечного бунта Элиза послушалась.
Теперь ведь у тебя нет никого ближе Пьера, так? Раньше за тебя отвечал отец, теперь будет муж. Все логично и правильно... А что указом императора Александра женщинам разрешено занимать любые посты на госслужбе "на какие достанет ума и таланта" – так это, как говорил папенька, станет гибелью империи. Какая уж тут самостоятельность, не стать тебе "дочкой императора". Ты сирота.
Поблагодари отца, девочка. Он позаботился о твоем будущем, прежде чем...
На глаза снова навернулись слезы.
Некому тебя пожалеть...
Лет в пять Элиза осознала, что до ее рождения мир был, в общем-то, точно таким же. С появлением маленькой девочки что-то изменилось только для ее семьи, а другие этого и не заметили. И если Элиза вдруг пропадет, в мире тоже Ничего Не Изменится.
Понять это было сложно. Почти невозможно. Как – не изменится?! Совсем?!
А вот так... – грустно вздохнула про себя Элиза, глядя на празднично-летнюю зелень у дороги. – Совсем не изменится. Рыбаки будут все так же ставить сети на озерах, трактирщики – принимать путешественников, собаки – брехать у заборов, почтальоны – доставлять письма, кухарки – готовить обед... Это твоя жизнь закончилась, девочка, а они об этом и не узнают. Да и какая им разница? До тебя даже жениху дела нет. Исполнит обещанное – и всё.
Скоро они свернули с тракта на проселок, ведущий к поместью Румянцевых. Проехали через лес, мимо раскидистых папоротников по обочинам дороги и древних верстовых столбов, покрытых темным мхом. Пахло грибами. Элиза вспомнила, как в детстве ходила с корзинкой по лесу, а Дарья учила ее, как отличить боровик от поганки.
Эх, Дарья-Дарья... Куда же ты пропала?
Дорога вышла на опушку леса – приехали.
За широким лугом Элиза увидела синюю крышу длинного одноэтажного здания. Над воротами перед ним красовалась вывеска из чугунного кружева: "Румянцевский фарфоровый завод".
В комнатах Элизы в имении Румянцевых, на ее туалетном столике, стояла отданная Дарье шкатулка с драгоценностями. Все было на месте.
Элиза осторожно, будто боясь разбить что-то хрупкое, надела серьги.
Новая горничная щебетала что-то, расправляя на вешалке подвенечное платье. Элиза попыталась вспомнить, как ее зовут, но так и не смогла.
Это было неважно.
Венчание назначено через три дня, гостей не будет, только семья. Его семья – твоей больше нет.
Тебе не вырваться, девочка.
Ты не волчонок.
Первую половину дня Элиза провела в своих комнатах. Отослала горничную и велела не беспокоить. Не хотелось никого видеть.
Около часу дня она поняла, что уже минут десять пристально разглядывает люстру, прикидывая, выдержит ли изящное медное колесо со свечами ее вес и хватит ли длины шнура от гардины.
Страх и злость – на себя, на отца, на Пьера и весь мир – окатили Элизу горячей волной. Стало трудно дышать, комната внезапно обернулась душным сумрачным склепом.
Элиза вскочила с кресла, на котором сидела, бессильно уронив руки на колени. Чуть покачнулась от резкого движения, выпрямилась, расправила плечи и посмотрела на себя в зеркало.
Бледновата, темные круги вокруг глаз, губы чуть припухли и потрескались... Ничего. Сейчас поправим.
Пудра, скрыть усталость. Румяна – чуть-чуть, намеком, это дневной макияж, он должен быть естественным. Карандаш – не черный, коричневый, оттенить светло-карие глаза, сделать их глубже и выразительнее. Тени. Блеск...
Готово.
Теперь ты похожа на барышню из хорошей семьи, а не на загнанного больного зверька. Молодец.
Элиза не слишком хорошо помнила расположение комнат и галерей, но это была всего лишь загородная усадьба, а не запутанный лабиринт.
Она вышла из комнаты, прошлась по коридорам и постаралась посмотреть на дом непредвзято. Как ни странно, ей здесь даже понравилось. Светло, просторно, уютно. Разве что свежие цветы в вазах были, на вкус Элизы, слишком вычурны.
В гостиной к ней подошел дворецкий и почтительно поклонился. Спросил, какие будут распоряжения у будущей хозяйки. Выслушал замечания о букетах и обещал сию минуту послать за другими.
Элиза сердечно его поблагодарила и вышла в сад. Здесь все было гораздо хуже – садовник в поместье Румянцевых работал не слишком усердно. Хотя в заросшем парке вокруг старинного дома и таилось какое-то очарование, Элизе он показался чуточку жутковатым. Фонтан на центральной аллее был неплох, но нуждался в чистке.
Она присела на ажурную кованую скамеечку под ветвями молодого клена и глубоко вздохнула. Снова накатывали равнодушие и боль. К чему все это? Велела поменять цветы – зачем? Какая разница, что за венки будут на могиле?
Элиза вздрогнула, услышав хруст гравия – кто-то шагал в ее сторону от дома. Она встала и сделала пару шагов к аллее. Солнце стояло высоко, Элиза шла прямо на него, в ярких, горячих лучах. Смотреть на свет было трудно, она сощурилась, приближающийся человек стал черным силуэтом, размытым в закипевших слезах. Элиза отвернулась, несколько раз моргнула, смахивая слезы...
– Здравствуйте, Элиза, – сказал жених, целуя ей руку, – как ваше здоровье?
– Спасибо, намного лучше, – тихонько, чтобы голос не сорвался, ответила она. – А как вы?
– Все в порядке, благодарю за беспокойство. Надеюсь, вам здесь понравится.
Пьер слегка замялся, глядя на Элизу. Она отвернулась – скрыть слезы от яркого солнца и (за что ей еще и это?!) чтобы не чувствовать тошнотворного запаха его туалетной воды.
– Простите, что прервал вашу прогулку, – продолжил Пьер через несколько секунд. – Нам нужно поговорить. Пожалуйста, пойдемте в мой кабинет.
Кажется в его голосе – сочувствие? Неужели? Тебе точно не показалось?
Они вошли обратно в дом. Букеты в гостиной уже заменили, теперь в вазах стояли несколько белых гортензий. Не слишком изящно, но слуги явно постарались угодить будущей хозяйке.
Элиза грустно усмехнулась про себя.
Все-таки – хозяйке...
Кабинет Пьера находился на втором этаже. Небольшое помещение, все стены заставлены книжными шкафами, по центру – резной письменный стол, покрытый светло-зеленым выцветшим сукном с тусклыми, до конца не выведенными пятнами чернил. На нем в кажущемся беспорядке разложены стопки бумаг, в массивном письменном приборе рядом с карандашами в стакане стоит миниатюрный стилет с витой рукоятью.
На углу лежат счеты, ровно по линии сукна – видимо, ими давным-давно не пользовались.
– Присаживайтесь, пожалуйста, – Пьер подвел ее к диванчику у стены. Отошел к окну, повернулся, вернулся обратно к Элизе, сел рядом и взял ее за руку.
Она только глаза распахнула от удивления.
– Елизавета Павловна, я должен перед вами извиниться.
Элиза удивленно вскинула на него взгляд и, наверное, впервые посмотрела на жениха не как на объект насмешек или проблему, а просто – на человека. Увидела высокие острые скулы, серые глаза, раньше казавшиеся бесцветными, высокий лоб, прикрытый светло-русой прядью волос и синеватую тень усталости на веках.
Она смутилась неизвестно чего и опустила голову. Наткнулась взглядом на его сапоги, припорошенные дорожной пылью.
– Пожалуйста, Елизавета Павловна, выслушайте, – негромко попросил он. – Я только что прискакал из Гетенхельма, разбирал там бумаги... Неважно. Важно совсем другое. Идиот и бездарность не ваш отец, Павел Николаевич, а я. Простите меня за те резкие слова, я очень виноват перед вами обоими.
– Я н-не понимаю, – пролепетала Элиза.
Он встал, налил стакан воды и подал ей. Пристально посмотрел в ее глаза.
– Ваш отец пожертвовал собой ради вашего будущего, – веско сообщил ей Пьер. – Я им восхищаюсь.
У Элизы перехватило дыхание. Слезы, которых она так долго ждала, покатились сами – не страшной волной истерики, как вчера, а светлым облегчением боли. Она могла дышать и говорить, но молчала.
– Павел Николаевич Лунин стал государственным преступником ради гражданской казни и конфискации. Так были списаны все его долги. Понимаете? Да он гений, – горячился Пьер, меряя шагами кабинет. – Он нашел дыру в имперских законах и сумел ею воспользоваться!
– Подождите, – окликнула она, – вы можете объяснить? Что вы узнали?
Пьер подошел и снова сел рядом с ней. Начал медленно, как если бы объяснял ребенку что-то сложное:
– Послезавтра истекает крайний срок платежа по его основной закладной. Платить, как я понимаю, было нечем. В этот же день началась бы процедура банкротства, и обязательства по долгам перешли бы на его ближайшую родню, то есть на вас. Даже если бы он пропал или умер, вы все равно были бы обязаны отдать все. Но вашего приданого не достаточно для полной выплаты.
– И долги Луниных разорили бы еще и вас, – закончила за него Элиза.
– Нет. Это было бы неприятно, но не критично. Видимо, Павел Николаевич не хотел, чтобы вы начинали семейную жизнь без приданого и с долгами. И решил проблему. В статуте о гражданской казни есть формулировка: "никто не может ему наследовать", а наследуют не только имущество, но и обязательства.
– Вот почему он не дождался нашей свадьбы, – прошептала Элиза. – Нужно было успеть до срока выплаты.
Она встала, подошла к окну. Погладила пальцами шитье гардины и стала смотреть на растущую неподалеку яблоню. Мелкая птица выклевывала зернышки из почти созревшего яблока, терзала клювом розовый бок, кусочки мякоти летели во все стороны. Тонкая ветка подрагивала, но черенок пока держался. Под яблоней было чисто, видимо, дворник только что убрал падалицу. Газон засеян небрежно, трава растет кустами, а не ровным ковром, особенно по краям... Нужно это исправить.
Ты богатая знатная дама, ты можешь себе это позволить. Ты не пойдешь работать письмоводителем, чтобы выжить. Тебе вообще не нужно думать о доходах – о тебе уже позаботились.
Так почему вместо восхищения и благодарности ты еле сдерживаешься, чтобы не закричать?
К чему эти нарочито медленные движения? Боишься схватить яшмовый письменный прибор и швырнуть в окно – чтоб брызнуло осколками?
– Примите мои соболезнования, – негромко сказал Пьер совсем рядом. Элиза и не заметила, как он подошел.
– С-спасибо, – с трудом выговорила она, не оборачиваясь. – И за соболезнования, и за разъяснения. Отец позаботился обо мне, оставив круглой сиротой, дочерью преступника, зато с деньгами и женихом.
Голос Элизы зазвенел, и она выпалила прежде, чем поняла, что лучше бы промолчать:
– Теперь ваша очередь заботиться, так?!
– Так, – кивнул Пьер. – Почту за честь и буду счастлив этому.
Элиза не стала думать о том, сколько вежливой лжи в его словах.
Правда уже давно сказана: "Я не люблю вас, но это ничего не меняет".
***
– О дите Божием Петре и дите Божией Елизавете, ныне обручающихся друг-другу, и о спасении их Господу помолимся!
– Господи, помилуй!
Мощный, протяжный голос дьякона. Запах ладана, от которого чуть кружится голова. Рука в руке...
Невеста должна трепетать от радости, предвкушения счастливой семейной жизни, может быть, от страха неизвестности. Наверное. Подруги – пока у нее еще были подруги – что-то говорили об этом...
Элизе было все равно.
Красивая кукла в расшитом платье, преданная всеми, кого любила. Заложница чужой чести.
Отец спасал ее состояние ценой своей жизни – зачем? Неужели на самом деле думал, что так будет для нее лучше?
Она на секунду прикрыла глаза и представила, что нет ни свадьбы, ни богатого поместья, зато отец жив.
По щеке потекла слеза.
Элиза мысленно взмолилась – Господи! Ты всемогущ! Мне не нужен муж, не нужно богатство – просто сделай так, чтобы он был жив! Пожалуйста!
Богоматерь грустно смотрела на Элизу с иконы.
Мужчины не спрашивают нас, когда идут на смерть за свои идеалы. Они уверены – так будет лучше для всех. Нам остается только подчиниться...
Элиза сморгнула слезу.
Прости, Дева. Ты мудрая, а я никак не могу смириться. Пришла ли отцу в голову мысль, хоть на секунду – как я буду жить? Что случится с барышней Луниной, когда его казнят?
Думал ли ты о презрении? О косых взглядах? О том, что я стану прокаженной?
Вряд ли. Дело чести важнее девичьей судьбы.
Подружки... Бывшие подружки. Они пропали мгновенно, в тот самый день, когда было объявлено – господин Лунин совершил покушение на канцлера Империи.
Дарья... Почему-то из-за Дарьи было горше всего. Она не просто забыла об Элизе! Она предала! Ни на секунду Дарья не допускала мысли помочь ей с побегом. Просто успокоила, заставила поверить... И рассказала обо всем жениху. Стыд-то какой, Господи!
Или не рассказала? Просто подготовила все?
Пьер ведь ни словом о побеге не обмолвился.
Элиза опустила глаза, смотреть на Деву Марию было слишком тяжело. Теперь она видела только дрожащий огонек свечи в своей руке.
Руке с фамильным перстнем Луниных. Красное поле и клинок. Она настолько привыкла к нему, что давным-давно не замечала.
Это последний фамильный перстень. И она – последняя.
Второй такой же, на руке отца, лежит в могиле. Знать бы, где та могила. Прийти, поклониться, попросить прощения... Пусть он сделал глупость, но не ей осуждать.
Павла Лунина гнала вперед честь.
Холодным ударом в сердце, болью и страхом пришло понимание – Дарья не предавала. Дарья спасла тебя, дурочка! Это ты чуть не предала всю свою жизнь!
У тебя тоже есть честь.
Она не принесет тебе счастья, как не принесла ни отцу, ни Пьеру, стоящему рядом с каменным лицом.
Обещание о браке давала не ты, но тебе его исполнять.
Свобода? Счастье? Что это такое?
Их придумали не для тебя, Елизавета Лунина.
Для тебя – долг и честь.
Поставь свечку за здравие Дарьи, которая поняла это лучше всех.
– Имеешь ли ты, Петр, произволение благое и непринужденное, и крепкую мысль, пребывать в законном браке с женою Елизаветой, которую видишь здесь перед собой?
– Имею, отче.
– Не обещал ли ты ранее иной жене?
– Не обещал, отче.
– Имеешь ли ты, Елизавета, произволение благое и непринужденное, и крепкую мысль, пребывать в законном браке с мужем Петром, которого видишь здесь перед собой?
– Имею, отче, – негромко, но твердо ответила Элиза. Это был бросок с обрыва, отказ от всего – ради долга. Ради семьи. Пусть и предавшей семьи, но это ничего не меняет. Честь. Остается только честь. И мысль крепка.
– Не обещала ли ты ранее иному мужу?
– Не обещала, отче. – Этот ответ прозвучал громче и тверже первого.
... Оказывается, у него очень нежные губы...
Когда они вышли из церкви и, по обычаю, раздали милостыню, Элиза – теперь уже госпожа Румянцева – взяла мужа под руку и едва слышно прошептала:
– Простите меня, Пьер. Простите за все. Я постараюсь быть вам хорошей женой.
– Хорошо, Элиза, – так же негромко ответил он, – и я постараюсь быть вам хорошим мужем.
Запах его парфюма уже не казался таким противным. Но она все равно решила завтра же отправиться в лавку, перенюхать все флаконы, предназначенные для мужчин, и подарить Пьеру что-нибудь более подходящее.
Свадебный обед вышел коротким и скомканным. На нем присутствовали только сестра Пьера Ангелина, которая почти все время молчала, и его дядюшка и бывший опекун Густав Дмитриевич. Старший Румянцев произнес пару тостов, посетовал, что родители Пьера не дожили до этого дня и не могут порадоваться за молодых, и откланялся. Ангелина засобиралась вместе с ним.
Уже смеркалось, а дорога до Гетенхельма займет минимум часа полтора.
Пьер отправился их провожать, а Элиза поднялась на балкон второго этажа. Она стояла у ограждения, увитого разросшимся плющом, и пыталась представить, что здесь теперь будет ее дом.
Трехэтажное каменное здание с изящными колоннами на фасаде, опоясанное балконом. Классический особняк в богатой усадьбе, у отца была пара таких же, пока...
Забудь. Не надо.
Лучше разглядывай парк.
Центральная аллея с фонтаном преобразилась по ее приказу. Слуги старательно вымели дорожку, посыпали ее свежим слоем крупного серо-желтого песка. Фонтан почистили, наладили подачу воды, и теперь через края мраморной чаши струился прозрачный водопад, играющий золотистыми отблесками в лучах заката.
Кусты подстрижены, но еще довольно неумело. В монастыре, где из дворянских дочек воспитывали рачительных хозяек таких вот усадеб, Элиза много узнала о парковой зелени. Ветки нужно обрезать регулярно, а не раз в год, формировать силуэт парка...
Ничего. Надо просто поговорить с садовником и навести порядок. Высадить клумбы, убрать кричащую пестроту флоксов, настурций и гладиолусов из палисадника – то, что уместно у дома ремесленника, не годится для дворянского поместья.
Подошла горничная, поклонилась и позвала наверх, в спальню. Элиза кивнула и жестом показала – иди, я скоро.
Новоиспеченная госпожа Румянцева хотела быть полезной. Заняться тем, что умеет, что пристало благородной даме ее положения.
Рыцари доблестью восстанавливают свое доброе имя. Выполняют свой долг.
Элиза выполнит свой.
***
Внизу, на дорожке от ворот, послышались шаги.
Солнце уже закатилось. В синих сумерках угадывались две фигуры. Пьер и кто-то невысокий, в шляпе с пером. Это точно был не дядя Густав, тот повыше ростом...
Сама не зная, почему, Элиза спряталась за колонну, в гущу разросшихся листьев плюща. Они остановились в паре шагов от центрального крыльца. Их было прекрасно видно, а Элиза могла остаться незамеченной, если не шевелиться.
Сквозь шелест листьев от вечернего ветерка она с трудом различала слова. Замерла, затаив дыхание, стараясь не пропустить ни звука, произнесенного смутно знакомым голосом:
– Поздравляю со свадьбой. Извини, заходить не стану – это неуместно. Зато я привез тебе роскошный подарок.
– Спасибо. Признаться, я удивлен. – Это уже Пьер, в голосе слышны отчетливые нотки недоумения.
– А я-то как удивился... – хмыкнул гость. – Будь ты нервной барышней, предложил бы тебе присесть. Но ты выдержишь, – неведомый визитер чуть помедлил и отчетливо произнес: – Ты угадал во всем. Это была действительно блестящая грязная интрига ради короны. Джакомо Трескотти счастлив, как мартовский котяра – Кроска сильно потеснили с торговых путей. Барон Кордор в дерьме, Кошицкий герцог прохлопал ушами, Гнездовский князь с умным видом стоит в сторонке, зато Альград весь в белом. А Виктор фон Берген, дурной чистоплюй, строчит протоколы в гнездовской Страже. Шлет всех в разные места и делает вид, что никакой он не императорский кузен. Нашим проще, честно-то говоря.
/об этой истории см. роман «Этикет следствия»/
– Подробнее! – взмолился Пьер.
Элиза с трудом сдержала удивленный вскрик. Пьер что, способен на эмоции?! Так бывает?
– Успеется, – усмехнулся гость. – Парень, ты либо пророк, либо лучший аналитик из всех, кого я видел. А видел я вас немало.
Пьер нетерпеливо дернулся было что-то еще сказать, но осекся. Оба недолго помолчали.
Визитер повернулся боком к Элизе, на его плече сверкнул серебряный аксельбант. Одновременно, горячей волной, пришло воспоминание: "Примите мои соболезнования..."
И слишком легкая пустота в руке – там, где должен был быть пистолет.
У фонтана в парке с ее мужем разговаривал кавалергард Георг фон Раух. Убийца на службе династии. Меч Императоров...
Элиза вздрогнула, зажмурилась, пытаясь унять внезапную резь в глазах, и бесшумно перевела дыхание.
Когда-нибудь она отомстит. Позже. Пусть блюдо окончательно остынет.
– Спасибо, – поклонился фон Рауху Пьер, – это действительно самый роскошный подарок из всех возможных.
– Но в этом ведре счастья есть для тебя и ложка дегтя, – развел руками гость. – Медовый месяц отменяется. Ты переходишь в мое непосредственное подчинение и должен прибыть в Гетенхельм через неделю.
– Готов приступить завтра.
Фон Раух хохотнул:
– Нет уж. Проведи время с молодой женой, все не настолько горит. И еще, – он добавил в голос нотку официальности, – господин Румянцев, как вы знаете, обычно жениху это говорят отец или брат невесты. Но у Луниных нет такой возможности. Так что это буду я.
– Это потому, что именно вы Павла Лунина зарубили при попытке покушения? – в голосе Пьера послышалась странная ирония. – Точнее, пустили слух, что зарубили. Кровь веером по стенам и потолку, как не поверить в мгновенную смерть преступника...
– Какой умный мальчик, – покачал головой гость. – Но вернемся к нашей теме. Юноша, если ты обидишь свою жену, я лично оторву тебе голову. Считай, что я ее опекун.
– Так я женился на тайной подопечной кавалергарда? Или брать выше – Императора? Вы в форме и при исполнении, можете говорить и от его имени, – ирония в голосе Пьера стала явной. – Так кого именно мне не нужно сердить?
– Что, есть разница? – оборвал дискуссию фон Раух.
Пьер в упор посмотрел на него и сказал очень четко, не оставляя ни тени многоточий или недоговоренности:
– Я очень ценю свою голову, господин фон Раух. И буду счастлив с вами работать. Но наша с Елизаветой Павловной семейная жизнь никого не касается. Ни вас, ни Императора.
Фон Раух с сарказмом хмыкнул и изобразил пару хлопков в ладоши. Молодец, мол, умный мальчик.
– Своими гениальными догадками не делись больше ни с кем, особенно с супругой. Для ее же безопасности. Это приказ. Всё, иди, молодожен. Не нужно меня провожать.
Гость повернулся и направился к выходу из парка. На его правом плече снова блеснул кавалергардский аксельбант.
Элиза разжала кулак и стряхнула с ладони остро пахнущую скошенной травой кашу, в которую превратились листья плюща. На коже остались следы ногтей. Она и не заметила, как вцепилась в зеленый побег.
Приход фон Рауха стал на самом деле лучшим подарком на свадьбу.
Прямо сейчас она ничего не узнает о судьбе отца. Но девушки из благородных семей прекрасно умеют ждать. Пожалуй, это они умеют лучше всего.
Главное, что есть надежда. Ведь ей так ничего и не сообщили! Не отдали тело для похорон!
Господи, неужели Ты услышал?
Она перевела дыхание и только сейчас заметила, что в метре от нее на дощатом полу балкона сидит огромный черно-белый котяра в серебристом ошейнике. Видимо, бесшумно подошел, пока она вслушивалась в разговор.
Зверь разглядывал Элизу, щурил рыже-зеленые глазищи. Лениво встал, мазнул боком по ее юбке и важно прошествовал за угол.
Элиза шагнула следом, но на балконе кота уже не было. Видимо, запрыгнул на растущую рядом яблоню и ушел в густую листву.
"Спасибо, – чуть слышно прошептала Элиза ему вслед. – Спасибо за право надеяться".
Молодожены встретились наверху, в спальне, украшенной по случаю свадьбы огромными венками разноцветных роз.
Они были счастливы. Каждый – своим счастьем, никак не связанным с женитьбой. Но какая разница?
Главное – счастливы.
Пусть это совсем не было похоже на истории из чувствительных романов. И пусть даже в тот момент, когда весь мир должен был замереть и оставить их вдвоем, Элизе казалось, что муж думает о чем-то другом...
Она и сама думала не только о нем.
Пусть.
Счастье бывает и таким. С ноткой горчинки, с оттенком равнодушия и долга, с обжигающей волной надежды и запахом безвкусных букетов.
Не такой Элиза представляла свою свадьбу. Не об этом мечтала в строгих стенах монастыря, глядя перед сном на звезды в тонкую щелочку между штор в общей спальне.
Откинувшись на мягких подушках рядом с быстро уснувшим Пьером, она снова смотрела на ночное небо через щелку в шторах. В монастыре ей часто хотелось раздвинуть портьеры, но было нельзя – монашка-воспитательница непременно наказала бы за дерзость.
Элиза встала, подошла к окну, открыла сворки, села на подоконник и долго смотрела на полную луну.
Теперь она здесь хозяйка. Этот дом, еще вчера чужой, теперь – ее.
Этот мужчина... тоже – ее?