Текст книги "Семейные обязательства (СИ)"
Автор книги: Алекс Келин
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Глава 4. Приметы грозы
Погода менялась.
На небе пока не было ни облачка, солнце подбиралось к зениту, только ветер подул чуть сильнее и принес слабый запах распаханных под озимые полей к востоку от столицы. И еще начал побаливать старый шрам епископа Георгия, провинциал-охранителя, прозванного Жар-Птицей.
Верная примета. К грозе.
Почти четверть века назад тварь из гетенхельмских водостоков раздробила зубами левое плечо сержанта стражи охранителей. Если бы не помощь святых братьев, быть бы епископу одноруким, а так – только ноет к непогоде.
Если к болям в спине (посиди-ка целый день в кресле с бумагами!) добавлялось покалывание в плече, значит, точно скоро загрохочет.
Отец Георгий на всякий случай плотно прикрыл окно в кабинете. Сначала будет немного душно, зато потом, когда упадет стена ливня, можно не опасаться за разложенные бумаги.
Прогулялся от стола до двери, массируя ноющую руку. Пять шагов в каждую сторону, стук подошв глушит мягкий ковер.
Крепкая дубовая дверь отделяла кабинет от приемной. Епископ подошел к ней, расправил плечи и прислонился лопатками к фигурной резьбе. Острые края выпуклых кленовых листьев впились в спину сквозь тонкую сутану, создали иллюзию массажа. Сдаваться в руки костоправа не было времени, и епископ пытался хоть так промять спину.
"Буду ходить перед Господом в стране живых" – вполголоса сказал он*
За дверью секретарь втолковывал отцу Бертрану, как писать «отчет об утрате материальных ценностей».
– Вот, смотрите, – журчал профессионально-терпеливый голос секретаря, – вот в эти строчки, столбиком, вносите, что из казенного имущества испортилось во время ареста подозреваемого. Понятно? А сюда – подлежит ли предмет восстановлению.
– Ну, я плащи зашивать не умею... – пробасил отец Бертран. – Ворожей огнищем плюнул, там дырень в кулак...
Отец Георгий грустно усмехнулся. Бертран был старым воякой, недавно принявшим постриг. Ему было непросто осознать, что финансирование охранителей – совсем не то, что в армии. В последнее время императорская канцелярия требовала от Священного Синода подробных отчетов о расходе казенных денег, а Святой Официум Охранителей с момента создания получал финансирование лично от Императора, а не из церковных средств, что создавало любопытные коллизии...
Провинциал – охранитель прекрасно понимал недоумение своего подчиненного. Но что поделать – такая служба.
Совсем недавно отец Георгий лично расследовал дела, искоренял колдунов и вступал в бой с нечистой силой. Божьим словом, пистолетом, егерским тесаком... Бывало – и доской от забора.
Те благословенные времена, увы, прошли.
Задача провинциал-охранителя – обеспечение работы регионального отделения. Руководство отделами, прием на службу, разбор сложных случаев, взаимодействие с другими ведомствами и тысяча других, не менее важных дел, о которых он раньше даже не подозревал.
И – годовой бюджет.
Грешно желать болезни ближнему своему, но вчера, когда отцу Георгию сказали, что жизнь канцлера Воронцова вне опасности, и скоро тот вернется к своим обязанностям, он почувствовал тень досады. Потому что в середине октября придется представить в канцелярию бюджет на следующий год.
Господи, на все воля Твоя. Император – потомок Мстислава, живой святой, глава Синода. Он имеет право приказывать любому подданному любого звания. Но отчитываться еще и канцлеру – это слишком.
Епископ Георгий отошел от двери.
Хрустнул суставами, поморщился и снова сел за рабочий стол.
Бюджет подождет. Нужно разобраться в покушении на канцлера – пусть кавалергарды и закрыли дело.
Епископ собрал финансовые документы в отдельную стопку и достал из ящика старую папку. Теперь перед ним на светло-коричневой отполированной столешнице лежал отчет о "Дерьмовой бойне" (простите, дело номер 956/б от 15 апреля 1580 года от Р.Х.)
Чутье подсказывало – нужно освежить в памяти.
Его Преосвященство всегда доверял чутью. Иначе не дожил бы до своих лет.
Четверть века назад, в заброшенном тоннеле канализации, Михаэль фон Келлер, после пострига ставший отцом Георгием, познакомился с кавалергардом Георгом фон Раухом. Если, конечно, ту встречу можно назвать "знакомством".
Епископ открыл папку с отчетом и постарался вспомнить все как можно точнее.
Первым на память пришел жуткий запах – смесь испражнений, разложившихся тел, гнили и слизи. Разгром логова культа каннибалов в залитых нечистотами катакомбах под Гетенхельмом после стали называть "Дерьмовой бойней".
Что, вообще-то, полностью отражало суть.
Кровь мешалась с грязью, от невыносимого смрада резало глаза, факела шипели и гасли, когда из вязкой темноты вырывались нечеловечески быстрые монстры, родившиеся людьми. В тоннелях старой канализации полег почти весь отряд охранителей.
Твари защищали свои гнезда и право жрать людей.
Сержант Михаэль фон Келлер тогда нес в заплечном мешке фляги с освященным лампадным маслом. Два гнезда уже сгорели синеватым огнем, осталось еще одно.
"Не дай жить тому, кто использует в пищу существ твоего вида", – сформулировал он намного позже. Епископ никогда не отличался особенным красноречием. "Жги людоедов!" – и ткнуть факелом. Пусть корчатся, во славу Господа.
Пламя занялось мгновенно. Окутало синим облаком с рыжими сполохами последнее гнездо, похожее на кучу гнилого тряпья. Что-то зашевелилось в нем, взвыло, белесая тварь размером с трехлетнего ребенка, визжа, вылетела из кучи. Рядовой Гришка пинком отправил ее обратно – гореть. Повернулся к сержанту, открыл рот – сказать что-то...
С темного свода тоннеля на него прыгнул монстр. Раздался мокрый хруст, зазевавшийся Гришка осел в вонючую слякоть, сержант отпрыгнул к склизкой стене – на то место, где он только что стоял, приземлилась вторая тварь.
Над щегольским кружевным воротником с оборванной тесьмой отделки скалилась жуткая, удлиненная морда людоеда.
Сержант увернулся от когтей, провел обманную атаку, целясь в живот монстра. Чудом удержал равновесие на размокшей грязи, покрывавшей пол тоннеля, но сумел не уронить факел. Делая вид, что поскользнулся, дождался от противника следующего замаха когтями и провел точный укол в подмышку.
Мутанты когда-то были людьми, крупные сосуды у них расположены почти по-человечески.
Рядом орал кто-то из отряда. Хрипела, подыхая, разрубленная другим охранителем тварь. Скрип когтей по каменной кладке мешался с чавканьем грязи под сапогами.
Гнездо горело уже без голубых отблесков. Столб дыма уходил вверх, в квадратную дыру в потолке – на счастье людей, здесь сохранилась вентиляция. Пока еще огонь потрескивал, но становился все тусклее. Еще несколько минут – и останется только свет факелов да тлеющие угли.
– К стенам! – рявкнул сержант, скорее почуяв, чем увидев, как из вентиляции выбираются новые твари.
Нестройный залп из пистолетов. Заряжать их снова нет времени – весь мир стал чередой ударов, блоков, финтов и уколов. Сержант был бы рад возможности пользоваться двумя руками, но берег факел. Остаться без света в катакомбах – верная смерть.
Рядом, заковыристо матерясь, рубил тяжелым охотничьим тесаком брат Вильгельм. Там, где только что был Славка, самый молодой из отряда, шевелилась невнятная булькающая куча. Парень сумел повалить нападавшего мутанта и размозжить ему череп о камни, но в этот момент второй вцепился ему в плечи и попытался вгрызться в затылок сквозь кольчужный капюшон. Он не сумел порвать тонкое плетение, фыркнул и разинул пасть неожиданно широко, сминая шею вместе с кольчугой. Последним усилием Славка скинул с себя людоеда, добил поваленного, но тут же сам осел на его тело.
Сержант не мог сосчитать, сколько тварей сейчас отчаянно нападало на охранителей. Гнездо погасло, из пяти оставшихся на начало боя факелов светило только два. Что стало с остальными – неясно.
Уклонение – защита – удар. Визг, треск, хлюпанье грязи под ногами, шипение, вой, чавкающий шлепок – еще один мутант сложил свою зубастую голову. Снова удар...
Грохот выстрела, почти сразу за ним – второй. Взмах факелом вырывает из темноты новую, незнакомую фигуру. Невысокий человек в кожаной куртке, из-под нее блестит край кольчуги. На его спину прыгает очередной мутант. Неожиданный союзник изворачивается, хватает его за когтистую лапу и кидает головой в стену. Череп людоеда раскалывается, как гнилой орех, мозги стекают по шляпкам растущих в камнях грибов.
Удивляться некогда. Уклонение – удар – защита. Полумертвая тварь хватает за ноги, скользит бессильными когтями по толстой коже сапог, пинок, хруст, визг...
Боль в левом плече. Факел почти падает, но кисть сжимается еще тверже – зуб твари повредил какой-то нерв, разжать руку невозможно. Последний факел горит. Слава Тебе, Господи!
Сержант воткнул острие тесака в мутный глаз вцепившегося в руку мутанта, провернул и стряхнул себя труп, почти не чувствуя боли. Вскинулся, ожидая новой атаки...
Вокруг были мертвые людоеды. Разрубленные, простреленные, заколотые твари в истрепанной, но когда-то дорогой и красивой одежде.
Брат Вильгельм привалился к стене, опустил свой тесак и тяжело дышал. Гришка выползал из-под кучи тел, тряся головой. Неожиданный помощник помог ему встать, и Гришку тут же стошнило на оторванную руку мутанта.
Остальные охранители не шевелились.
– Спасибо за помощь, – проскрипел сержант, с трудом сдерживаясь, чтобы не зашипеть от боли в левой руке. Факел начал падать, он перехватил его правой и обессиленно сел в грязь.
– Ты кто, спаситель? – невежливоё но с большим чувством спросил брат Вильгельм нежданного союзника.
– Дворник, – ответил тот, брезгливо разглядывая разодранный рукав куртки. – Прибираюсь я тут. Вы бы сержанта перевязали, что ли, а то он скоро геройски истечет кровью.
Пока брат Вильгельм обрабатывал рану, "дворник" стащил трупы монстров на тлеющие угли гнезда. Их было вроде бы четырнадцать, но из-за мутной пелены перед глазами и накатившей боли сержант не был уверен, что посчитал точно.
Кажется, странный господин прекрасно видел в темноте. По крайней мере, обошелся без факела.
Потом "дворник" подошел к охранителям, забрал последнюю бутыль с маслом и облил останки. Факел снова не понадобился – пламя взметнулось мгновенно.
Незнакомец несколько секунд смотрел на дело рук своих, потом усмехнулся и перекинул через плечо стонущего Гришку.
– Сами дойдете? – бросил он сержанту и брату Вильгельму. – Тут недалеко выход в подвал бани, минут десять хода.
– Дойдем, прокряхтел сержант, с трудом поднимаясь на ноги.
От известного охранителям спуска в катакомбы они шли сюда около часа.
Когда они выбрались в пахнущую мылом, березовыми вениками и ароматическими маслами подсобку бани, неожиданный союзник аккуратно сгрузил Гришку на лавку. Коротко, светски поклонился сержанту и вышел в коряво вымазанную белой краской дверь.
Через пару минут в подсобке был лекарь и все работники бани, имеющие хоть какое-то отношение к медицине.
Семерых погибших охранителей похоронили с почестями через два дня.
Отец Георгий не часто вспоминал те времена – зачем? Было и прошло. Мало ли драк случилось и до, и после? Хотя, можно сказать, людоеды обеспечили епископу карьеру. Он, Гришка и отец Вильгельм получили личное благословение Архиепископа, ордена из рук императрицы Изольды и повышение в звании.
Рассказ о "дворнике" начальство почему-то проигнорировало. И им посоветовало помалкивать.
Во время вручения орденов за левым плечом императрицы стоял элегантный кавалергард Георг фон Раух. Угадать в нем «дворника» можно было только при очень большом напряжении фантазии.
Сразу после церемонии новоиспеченный лейтенант Михаэль фон Келлер попросил о постриге и послушании охранителя. Ему не отказали.
Так появился отец Георгий.
Прозвище "Жар-птица" он заработает позже.
От истории Павла Лунина отчетливо пахло чертовщиной. Точнее, пахла даже не сама история, а что-то вокруг нее. Как будто из-за кустов выглядывали рогатые морды, подглядывали и хихикали – разгадаешь? Или так и останешься в дураках?
Ни епископ Георгий, ни его сотрудники не смогли обнаружить на месте преступления ни следа магии, кроме лечащей. Охранительские коты презрительно дергали спинами на попытки уговорить их посмотреть еще разок.
В доме Лунина тоже все было чисто, контрабандный оберег от клопов в спальне слуг – не в счет. Его дочка Елизавета не может похвастаться даже эмпатией – зачатками способностей ментального мага, не говоря уж о колдовстве посерьезнее.
Оснований для расследования охранителей нет.
Кавалергардский корпус, видимо, из издевательской вежливости, прислал в Святой Официум уведомление о закрытии дела с формулировкой: "Будучи в приступе безумия, дворянин Лунин напал на канцлера Империи Воронцова. Покушение предотвращено кавалергардом Его Величества Георгом фон Раухом. Дело закрыть, копии заключения направить..."
Одну из копий получил и епископ. Стоило бы порадоваться за канцлера, восхититься героизмом фон Рауха, мельком пожалеть сошедшего с ума Лунина и забыть об этом грустном происшествии.
Но...
Во-первых, тело Лунина так и не дали обследовать охранителям. Просто отказали, без объяснений – а оснований настаивать у епископа не было. Может быть, он все еще жив?
Во-вторых, расследование закончилось слишком быстро. Никто даже не попытался пройти по следу большого заговора – а он вполне мог быть. Объявили Лунина сумасшедшим одиночкой и успокоились. Совершенно не похоже на стиль кавалергардского корпуса, эти въедливые господа обычно ищут до упора, не стесняясь в средствах и не жалея времени. Значит, они просто выводят охранителей из игры. Зачем?
В третьих, совершенно непонятны мотивы. Сумасшедший обычно кидается либо на первого встречного, либо на кого-то близко знакомого. Лунин к покушению явно готовился, но видимой связи между ним и канцлером нет. Все дело в разорении из-за реформ? Вряд ли.
И вишенка на торте – расследованием покушения руководит фон Раух, тот самый таинственный "дворник", разбивающий мутантам головы об стену и прекрасно видящий в темноте.
Это, возможно, просто совпадение. Но если чутье провинциал-охранителя говорит о том, что все не так просто – значит, нужно разобраться.
...*Отец Георгий цитировал 9 строку 114 псалма, на латыни звучащую: «Placebo Domino in regione vivorum». От латинского «Placebo» произошло название «эффекта плацебо» – лечения, основанного на самовнушении пациента, а не действии лекарства.
Глава 5. Взаимные чувства
Бриллиант на пальце Элизы издевательски сверкал. Играл гранями, разбрасывая острые, злые блики. Брось взгляд – порежешься.
Почему камень в твоих глазах расплылся праздничной радугой? Ты плачешь, девочка? Ты поранилась о кольцо? Тебе больно?
Некому утешить... И защитить некому.
Твой мир рассыпался осколками кривого зеркала. Никакие маги не соберут.
По брусчатке двора простучали копыта. Наверное, опять смена тюремщиков. Элиза раздраженно подошла закрыть окно.
Всадник уже спешился, она увидела только, как конюх уводил в сторону конюшен потрясающей красоты гнедую кобылу. Тонконогую, звонкую, явно очень быструю норовистую лошадку под черным седлом с серебряной отделкой. Кобыла фыркала, косила глазом на парня – а ты достоин водить Меня за уздечку? Посмотрим еще, как справишься...
Вряд ли на такой лошади прибыл кто-то из ее сторожей.
Элиза спустилась вниз.
Если арест – пусть. Уже все равно. Она не станет оттягивать неизбежное.
В гостиной стоял элегантный невысокий господин в черной форме с серебряным аксельбантом и смотрел на портреты фрейлин императрицы Изольды. Они, кажется, виделись...
"Стоять!" – эхом прозвучало в ее памяти.
Шаг Элизы внезапно стал тверже. Стук каблуков по паркету звучал громче, чем прилично для девушки из общества – но при чем тут приличия?
В ней поднималась клокочущая ненависть.
Я не звала тебя. Ты здесь не гость.
Прекрати смотреть на МОИХ дам!
Господин обернулся к ней. На доли секунды Элизе показалось, что вокруг него растекается рваное облако темноты, окутывает залитую солнцем комнату, течет к ней...
Элиза моргнула и наваждение пропало.
Никакой тьмы, просто в глазах потемнело от злости. А перед ней – совершенно обычный человек.
Почти обычный.
Темные волосы уложены в идеально ровную прическу, лицо чисто выбрито, на мундире ни пылинки, сапоги блестят, как будто секунду назад по ним прошлась щетка чистильщика.
Такой безупречности не мог добиться ни один из известных Элизе светских львов. Ее визитер был скорее парадным портретом, чем живым существом.
Говорят, врачи считают чрезмерную аккуратность тревожным симптомом...
Господин вежливо поклонился Элизе.
– Здравствуйте, сударыня, – мягко поздоровался он хорошо поставленным глубоким баритоном, – я Георг фон Раух, кавалергард Его Величества. Примите мои соболезнования.
"Предотвратил попытку покушения... Зарубил на месте... Цепной пес императоров..." – эхом отдались в ее памяти перешептывания слуг.
И черное на алом. Запах крови, бой часов, закат...
Вместо ответа на приветствие, вместо заученного учтивого поклона, даже вместо крика: "Вы?! Соболезновать? С ума сошли?!" Элиза, удивив даже сама себя, почему-то сказала:
– Вам должно быть лет пятьдесят, если я не ошибаюсь. Очень молодо выглядите.
Они были почти одного роста. Элиза смотрела на него в упор, не моргая. Ее взгляд – ненависть, вызов, отчаяние, разбивался об утонченную вежливость.
– Повезло с наследственностью, – едва заметно улыбнулся фон Раух. – Я пришел сообщить, что с вас сняты все подозрения. Павел Николаевич действовал один, вы действительно ничего не знали об его планах. По законам Империи все его имущество подлежит конфискации, подробный перечень в уведомлении. Еще раз – мои соболезнования. Все конфискованные бумаги вашего отца вам вернут.
Он протянул Элизе длинный плотный конверт, коротко поклонился и вышел.
Проходя мимо, фон Раух снова бросил взгляд на портреты, Элиза остро пожалела, что в ее руке нет пистолета. Очень хотелось выстрелить в затылок, точно в основание короткой косички его щегольской прически.
Элиза с трудом разжала сведенные судорогой пальцы, заломившие край конверта, и развернула уведомление.
"В связи с совершением государственного преступления... Подлежит конфискации в течение месяца... Надлежит освободить..."
Ни слова о том, когда она может похоронить отца. Неужели он в безымянной могиле? Или... Или все-таки жив? Не зарублен?
Господи, на все воля Твоя...
Элиза медленно подошла к креслу и еще раз, очень медленно, перечитала все уведомление.
Казна конфисковала заложенные и перезаложенные имения, счета в банках, на которых практически ничего не осталось, и дом в Гетенхельме.
По двору простучали копыта сразу нескольких лошадей.
– Барышня, – поклонился ей вошедший дворецкий, – неужели все закончилось? Уехала охрана, и гвардия, и охранители. Оставили вам коробку с бумагами, в седла вскочили – и нет их.
– Да, – медленно проговорила Элиза. – Это – закончилось.
Все счета и закладные были на месте, в черной кожаной папке. Элиза просмотрела их, сверилась с уведомлением, потом еще раз пересчитала цифры...
Конфискация избавляла ее, как наследницу, от выплаты всех долгов покойного отца.
Фактически ей подарили около двадцати тысяч золотых марок.
Слез не было.
Только клубящаяся тьма шепталась в углах гостиной.
Горькая слеза обожгла, сорвалась с ресниц и упала на гладкую, плотную бумагу уведомления из императорской канцелярии. Растеклась прозрачной каплей на строчках со словами «состоялась гражданская казнь» и «все имущество приговоренного подлежит конфискации».
Кто ты теперь, девочка? Без положения в обществе, без приемов в знатнейших домах Гетенхельма? Кто ты, Елизавета Павловна Лунина?
Ты даже траур не можешь объявить – после гражданской казни не бывает траура. Человека просто больше нет.
Когда-то давно Элиза видела, как волчонка посадили на цепь. Охотники убили волчицу и других волчат, а его ради забавы привезли в поместье. Собаки рвались растерзать зверя, исходили истошным лаем, а он просто стоял и смотрел. Не огрызался, не пытался убежать. Принимал свою судьбу со всем возможным достоинством.
Она сейчас была таким волчонком.
Сиди на цепи и будь благодарна – свору на тебя пока не спустили.
Не спастись. Но и загонщики не позабавятся. Ты не доставишь им удовольствия смотреть на твой страх.
Помнишь? Он так и просидел весь день. А ночью сумел вывернуться, оставил на привязи клок окровавленной шерсти и ушел в лес.
Может быть, и ты сможешь?
Вот только, при очень похожей судьбе, было у Элизы с волчонком одно отличие.
Мать-волчица сражалась за волчат до последнего вздоха.
Отец Элизы покушался на жизнь канцлера империи, не думая о том, как будет жить его дочь.
То, что она останется одна, окруженная презрением и брезгливым любопытством, не стоило внимания Павла Лунина.
Всего неделю назад Элиза была одной из самых блестящих невест столицы. Дата свадьбы назначена, подружки заказали наряды, половина цветочниц столицы готовит букеты для церемонии. Элиза давно разослала приглашения – на точно такой же бумаге, как та, что лежит перед ней на столе. Гладкой, плотной...
Теперь все это – мусор.
Кто придет на свадьбу прокаженной? Дочери преступника короны?
Отец, зачем – так? За что?
Элиза медленно подняла глаза на вновь вошедшего дворецкого. Ему было очень стыдно за приступ паники в день покушения – и сейчас пожилой солидный слуга всеми силами восстанавливал привычный уклад.
– К вам господин Румянцев, барышня. Прикажете пригласить?
Элиза осторожно свернула уведомление. Бросила взгляд в зеркало – прическа в полном порядке, а что глаза чуть покраснели... Не важно. Он и не заметит.
– Пригласите, пожалуйста, – негромко ответила она. Постаралась изобразить самую светскую из своих улыбок, но безжалостное отражение показывало только натужную гримасу.
От прежней жизни у Элизы остался только жених. Нелюбимый и ненужный. Сговор о свадьбе – последнее, что ей хотелось бы сохранить. Но остался только он.
Расскажи Богу о своих планах...
Петр Румянцев никак не мог служить прообразом героев на обложках рыцарских романов. Невысокого роста, немного сутулый, не худой, не полный, скорее какой-то невнятный. Как когда-то Элиза жаловалась подружкам – Пьер был воплощением частицы «не». «Не красавец», «не урод», «не мечта», не...
Пренебрежительно подшучивать над женихом было привычно.
О свадьбе семьи сговорились, когда Элиза еще была в колыбели, а Пьер катал на веревочке свою первую лошадку.
Знакомство с ним для семилетней Элизы стало жутким разочарованием. Она ждала прекрасного принца, а перед ней был нескладный (снова "не"!) мальчишка старше ее на два года. Жених честно пытался быть галантным, но постоянные взгляды украдкой на гувернера выдавали всю неловкость ситуации. Он явно тяготился своей ролью.
В карете по дороге домой Элиза разрыдалась, уткнувшись лицом в мамину юбку. Елена Лунина гладила дочку по голове и уговаривала, что лет через десять, когда придет время свадьбы, Пьер-лягушонок обязательно станет долгожданным принцем. Просто его надо будет полюбить, и тогда – ты ведь помнишь сказки? – любое чудовище станет красавцем.
Отец тогда усмехнулся непонятно: "Я же стал". А брат – вот зловредина! – добавил, что было бы неплохо сначала Элизе научиться быть принцессой, а уж потом...
Брат... Мама...
Теперь и отец.
Господи, за что?!
Пьер вошел почти бесшумно. Ботинки служащих министерства иностранных дел – это вам не подкованные сапоги военных.
Еще одно "не...". "Не военный". Еще и "не герой", "не возлюбленный"...
– Здравствуйте, Лизанька, – Пьер продуманно, выверенным, многократно отрепетированным движением поклонился ей. Прядь русых волос идеальной стрижки чуть качнулась. Как всегда. С точностью до миллиметра.
Если бы не светские манеры, Элизу передернуло бы от отвращения.
Ей почему-то вспомнился фон Раух. Если бы они познакомились – Пьер получил бы образец недостижимого идеала.
– Здравствуйте, Пьер, – она присела в реверансе, – нам нужно поговорить. И прошу вас, в который раз прошу – не называйте меня так! Я Элиза!
– Вы моя будущая жена, я буду называть вас так, как мне захочется, – спокойно ответил он. – Я пришел сказать вам, что венчание в кафедральном соборе отменено. Дочь государственного преступника не может выходить замуж в главном храме Империи. Нас ждут в церкви Святого Петра в моем имении. Собирайтесь, выезжаем завтра.
– Прошу вас, выслушайте меня! – взмолилась Элиза. Она взяла кольцо со стола и подошла к нему вплотную, стараясь не дышать. Парфюмерная вода, которой от него пахло, вызывала у нее тошноту. Когда-то похожим запахом пользовался ее брат, и он казался даже приятным, но от Пьера...
Жених бесстрастно смотрел на ее запрокинутое лицо.
– Вам не нужно жениться на мне, Пьер! – быстро говорила Элиза. – Это повредит вашей карьере! Союз с семьей преступника... – ее голос сорвался, но Элиза постаралась взять себя в руки. – Откажитесь от брака! Никто вас не осудит, наоборот! Вы были помолвлены с дочерью одного из самых древних родов Империи, а не с отпрыском несостоявшегося убийцы. То, что я не под арестом – странное упущение, но его, скорее всего, исправят в ближайшие дни. Зачем вам этот скандал?
Пьер мельком глянул на искрящийся камень кольца. Взял ее за руку – Элиза попыталась вырваться, дернулась в сторону, налетела бедром на угол стола и покорно замерла. На ее глаза снова навернулись слезы, когда ободок из белого золота с проклятым бриллиантом снова оказался на пальце.
Пьер отпустил ее руку и отошел на пару шагов.
– Лизанька, избавьте меня от мелодрам. Да, я тоже не рад предстоящему браку. Еще больше меня огорчает то, что мои дети будут потомками семьи Луниных. Ваш папенька – идиот и бездарность. Он не только не понимал, насколько канцлер Воронцов полезен Империи, так еще и не сумел довести покушение до конца. Ничего, я обдумаю все вопросы правильного воспитания своих сыновей. Насчет ареста не переживайте, кавалергардский корпус оплошностей не допускает. Какую опасность может представлять для империи глупая девочка? Зальет слезами тронный зал?
– Это самая длинная фраза, которую вы мне сказали за все время нашего знакомства, – вздохнула Элиза.
– Сейчас скажу еще одну, и закончим на этом. Много лет назад я дал слово на вас жениться. Не в обычаях фамилии Румянцевых отказываться от обещаний. Завтра к полудню я пришлю за вами карету. Доброй ночи, сударыня.
– Но ведь вы меня даже не любите! – воскликнула Элиза ему в спину.
Пьер раздраженно покачал головой на ходу. Остановился. Обернулся к Элизе и сказал как о чем-то, само собой разумеющимся:
– Не люблю, и наши чувства взаимны. Это ничего не меняет.
Он вышел прежде, чем Элиза придумала хоть какой-то ответ.
Это стало последней каплей.
Элиза рухнула на диванчик и залилась слезами. Никого не стесняясь, она громко рыдала, обняв вышитую подушечку, пахнувшую родным домом, детством, счастьем – всем тем, чего она лишилась.
Элиза икала, было трудно дышать, но остановиться не получалось.
Рядом прошуршали юбки. Теплая, мягкая ладонь горничной Дарьи погладила ее по плечу.
– Ыыыыыыы! – взвыла Элиза еще громче и уткнулась лицом в ее фартук.
– Ты поплачь, девочка, поплачь, – приговаривала Дарья, проводя рукой по спутанным светлым волосам Элизы, – выплачь все, все будет хорошо...
– Не бууууудет, – рыдала Элиза, – мне замуж за Пьера, как в омуууууут!
– Ну что ты, милая, – ворковала Дарья, – он не плохой человек, из хорошей семьи, от злых языков тебя защитит... Ты еще будешь с ним счастлива, обязательно, поверь мне, старой... Вот, возьми платочек, да вытри слезки. Невесты перед свадьбой всегда плачут, но нельзя, чтоб глазки завтра опухшие были, у тебя такие красивые глазки...
– Сбегу, – решительно заявила Элиза, промокая лицо платком, – на край света сбегу. Кольцо продам, уеду в Заозерье, к магам... Пусть Пьер подавится своим честным словом!
Горничная вздохнула.
– Старушку Дарью с собой возьмете, барышня?
– Возьму, – кивнула Элиза, – только надо одеться попроще, чтоб не узнали. Пойдем пешком, как простолюдинки. Завтра с утра сбегай к ювелиру, продай этот перстень... Хотя нет. Перстень я все-таки ему верну. Вот, возьми серьги.
Дарья смотрела на нее грустно и участливо.
Элиза вскочила и кинулась в свою комнату. Отдала Дарье всю шкатулку с украшениями. Таких крупных бриллиантов, как в помолвочном кольце, там не было, но какие-то деньги за них можно выручить.
Дарья спрятала драгоценности и еще раз погладила Элизу по голове.
– Ложитесь спать, барышня, поздно уже. Утро вечера мудренее. А я позабочусь обо всем. Давайте я вам косу на ночь заплету. С утра шалфея заварю, умоетесь...
От слез и негромкого, ласкового голоса Дарьи Элизу сильно клонило в сон.
"Последний раз я сплю в родном доме", – сказала она чуть слышно, сама себе.
В этих простых словах была и грусть, и надежда, и страшно было – что уж скрывать!
Подумать о том, какой будет ее новая жизнь – беглянки и простолюдинки – Элиза не успела. Заснула.