Текст книги "Революция. Книга вторая. Жертва"

Автор книги: Алекс Блейд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

Глава вторая
Глаза смерти

Апрель-июнь 1914 г.

Босния

Слабость по прежнему мучила его. Он знал что ему осталось не так уж и много. Поэтому и вызвался на это мероприятие, которое должно было стать последним в его жизни. Гаврило Принцип медленно начал подниматься, выходя из тени дерева, под которым сидел, размышляя о приближающемся дне. В последнее время он все чаще стал задумываться о смерти, и о дальнейшем. Нет, он по прежнему был тверд в своем намерении, и ни в коей мере не планировал отступать. Хотя сомнения в благом намерении грядущего возникали все чаще. Взглянув на свои часы, отсчитывающие время начала великого события, он решил, что пора уже возвращаться. Пока у него было свободное время, он все чаще и чаще проводил время на свежем воздухе, предаваясь своим раздумьям. Верил ли он в правоту? Несомненно. Но какие будут последствия? Вот что волновало его. Данило Илич говорил, что это изменит жизнь славян на Балканах к лучшему. Старик император уже одной ногой в могиле. Лишившись наследника, империя рухнет в собственных распрях. Император Франц-Иосиф был стар, дряхл и немощен. Империя, возглавляемая им – огромна, разношерстна и строптива. На южных границах Австро-Венгрии было неспокойно. Все так, но тот ли это удар, который нужен для освобождения? День за днем он возвращался к этому вопросу, уверяя себя, что когда настанет тот день, и тот момент, сделает все, что от него требуется, независимо ни от чего.

Он решился на это весной, когда было объявлено, что в Сараево вскоре приедет посланник императора – эрцгерцог Франц-Фердинанд из дома Габсбургов. С супругой, естественно, герцогиней Хотек, именуемой не иначе как Прекрасная София. Насколько было известно Принципу, София была лишена прав на престолонаследия из-за своего невысокого происхождения, как впрочем, и их с эрцгерцогом дети. Будучи генеральным инспектором вооруженных сил, Франц-Фердинанд должен был убедиться, что дух солдат в боснийских гарнизонах как никогда высок, дисциплина превосходна, а желание умереть за императора переполняет всех и каждого. И для этого он прибудет в Сараево, а также на открытие какого-то музея. Все что Принцип знал об эрцгерцоге, до того как решился на покушение, сводилось к тому, что Франц Фердинанд не любил русских и еще больше сербов, но при этом сам категорически выступал против превентивной войны с Сербией.

Такой шанс выпадал раз в жизни. Сделать что-то ради страны и своего народа. Упустить такой случай было бы преступлением. Ради этого он и вступал, еще будучи студентом, в «Млада Босна». Бороться за свою независимость любыми средствами, но в основном это был террор. Большинство членов организации составляли сербы. Все они в «Млада Босна» с завистью погладывали на Сербию, добившуюся своей независимости. Но Сербия это только начало. Они хотели освободить всех славян на Балканах. И создать свою независимую сверхдержаву, выйдя из под гнета Австро-Венгерской и Османской империи. Крошечная Сербия вела себя вызывающе, оглядываясь на российского царя-батюшку. В Боснии молодежь тоже училась у русских, однако предпочитала заимствовать опыт у врагов режима – эсеров и анархистов. Бомба – кардинальное средство, пули – лучшие пилюли, террор – кратчайший путь к автономии и независимости. Их идеи были хороши, и амбиции не уступали. Но вот организация террора как такого в «Млада Босна» уступала, и была лишь на уровне идей. А для него было мало только идей и протестов против Австро-Венгрии. Он хотел борьбы, чтобы участвовать в самом пекле освободительного движения. И вот когда выпал такой случай, он вызвался сам.

Уже после того как решился, Принцип стал больше интересоваться и узнавать, кто же он, этот наследник империи, эрцгерцог Франц Фердинанд. И что же он услышал – о наследнике отзываются исключительно положительно. Гаврило узнал, что он не намерен продолжать жесткую политику своего отца. Австро-Венгерская империя была «двойной» монархией – император Австрии Франц-Иосиф был также королем Венгрии, а императорский двор состоял как из австрийцев, так и их венгров. Независимое Королевство Сербия было для империи бельмом в глазу. Славяне-националисты в Австро-Венгрии также требовали независимости. Наследник империи, эрцгерцог Франц-Фердинанд, планировал, взойдя на трон, превратить «двойную» монархию в «тройную», создав третье славянское государственное образование. План был составлен самим эрцгерцогом и Аурелем Поповичем, австро-румынским политиком и юристом, и согласно этому плану Империя превращалась в Соединенные Штаты Великой Австрии – триединое государство(или Австро-Венгро-Славию). Образовывались 12 национальных автономий для каждой крупной народности проживавшей в Империи. И таким образом эрцгерцог планировал успокоить националистов. Но они хотели полной независимости. И Гаврило полностью их поддерживал в этом стремлении.

Он давно уже хотел отправиться в Сербию на подготовку и сборы, но его здоровье не позволяло ему. По крайней мере, так ему говорили. И он смирился с этим, передав осуществление своей, и не только своей, но и всех южных славян, мечты другим. Но теперь все изменилось. Нанести удар, даже ценой своей жизни. Непременно пожертвовать жизнью во благо, во имя великой цели, войдя в истории как освободитель. Террористы становились народными героями. Он не хотел быть героем. Он просто хотел умереть за идею. Так он думал, наивно полагая изменить судьбы народа в лучшую сторону. Обсудив ситуацию, Гаврило Принцип и его сторонники по движению «Млада Босна», 18-летние Неделко Кабринович и Трифко Грабец, решили пойти дальше и вступить в тайное сербское общество «Единство или смерть».

Возглавлял тайную организацию полковник Драгутин Димитриевич, начальник департамента разведки сербского генерального штаба, известный членам «Единство или смерть» под оперативным псевдонимом Апис. Как только Апис получил сообщение о намерении эрцгерцога посетить Сараево, он принял решение о покушении. Первоначально целью был Боснийский военный генерал Оскар Потиорека, но теперь приоритеты изменились. Хотя если он будет сопровождать эрцгерцога, то одно другому не помешает. Дело было за малым – найти людей, готовых пожертвовать жизнью во имя «светлого будущего». С этим возникли проблемы. День визита кронпринца приближался, а роли смертников оставались вакантными. Тут-то как нельзя кстати в кабинете Драгутина Димитриевича и появился он, Гаврило Принцип.

– Я не терплю дилетантства, а тем более в таком ответственном деле не могу положиться на вас. – Димитриевич был непреклонен – Вы не подготовлены для этого. Положиться на волю случая, вы предлагаете мне?

– У нас есть больше месяца, – Гаврило немного оробел под натиском Аписа, но отступать был не намерен. Это его шанс. – Если бы подготовили нас и снабдили оружием, то уверяю Вас, эрцгерцог будет мертв. Все будет организованно, и приложены максимальные усилия для поставленной задачи. Я не один. Со мной будет еще двое моих друзей и единомышленников, и мы уже все решились и готовы пойти до самого конца, понимая, что после убийства наследника, нам придется принять яд. Нас ждет смерть в любом случае. К вам это не приведет не в коей мере. Террористы-одиночки. Не более.

– Сегодня готовы, а завтра как знать. Молодежь нынче переменчивая. Что вы видите в этом? Для чего вы идете на эту Голгофу?

– Свободу. Все ради свободы для наших братьев. Мы жертвуем своими жизнями ради них.

– Я вижу в вас только романтические бредни. А вот вы многого не замечает в сегодняшней политической обстановке. Как знать, что раскрутит этот маховик. К каким событиям приведет. Вы выглядите немного бледным. Болезнь?

– Слабость и разбитость в последнее время действительно немного подкосили меня, но уверяю, это не помешает мне.

– Знаете, а что-то в Вас есть. Ваши речи и план, который вы мне битый час тут излагали, не заставили бы меня согласиться на это, даже если бы вы были единственными кандидатами на эту роль. Лучше упустить момент, чем такая жалкая попытка. Ваш план никуда не годится. Мы конечно же подготовим свой. Не ваша неубедительная бессмысленная речь, а ваш взгляд изменили мое мнение о вас. Ваш взгляд, несмотря на вашу, как вы выражаетесь, слабость, полон твердости и веры. Я заметил что вы не сводите с меня глаз, не отводя взора, во время всего нашего разговора. Внутренний железный стержень держит вас. Когда вы вошли и предложили себя добровольцем, я видел умирающего старца с молодым лицом и наивным мировоззрением, не понимающим хитросплетении этой арены, на которой мы бьемся. Для чего вы живете, спрашивал я себя. И понял что вы не живете, а просто существуете в этом бренном мире, волоча свое тело, как ненужный груз. В вашем взгляде и глазах я видел смерть. Вы стремитесь к ней. Уверен, что вы уйдете из этой жизни в любом случае, но ведь вы хотите не просто отойти в мир иной, а оставить след в истории. Стать кем-то. Вы голыми руками разорвете, ради своей цели придуманной и бессмысленной веры. Правда я так и не услышал от вас ответа, к чему же вы стремитесь, какова ваша истинная цель. Но вижу ее в ваших глазах, и мне становится страшно за вас. Странно, как подумаешь, что каждое человеческое существо представляет собой непостижимую загадку и тайну для всякого другого. Когда въезжаешь ночью в большой город, невольно задумываешься над тем, что в каждом из этих мрачно сгрудившихся домов скрыта своя тайна, и в каждой комнате каждого дома хранится своя тайна, и каждое сердце из сотен тысяч сердец, бьющихся здесь, исполнено своих тайных чаяний, и так они и останутся тайной даже для самого близкого сердца. В этом есть что-то до такой степени страшное, что можно сравнить только со смертью. Говорите, за оставшийся месяц, вас можно привести в форму и подготовить к теракту? Ошибки здесь недопустимы.

Драгутин Димитриевич ходил по комнате, не обращая внимания на Принципа, словно говорил с собой вслух. Колебания и сомнения могли решиться в любой момент. Решиться и довериться? Слишком многое зависит от этого решения. Слишком много. Один выбор – один человек – и целое будущее на кону.

– Ну, хорошо я переправлю вас в Сербию для подготовки. Но рассчитывать на вас троих не могу. Я думаю после того как вы вернетесь, к вам присоединятся еще три-четыре человека. Передавайте от меня привет Дьяволу, к которому вы так стремитесь.

Тогда-то, после встречи с Димитриевичем, Принцип и стал задумываться о смерти. Что будет дальше. Время неумолимо приближалось, отсчитывая последние секунды в моей жизни. Еще недавно я стоял в кабинете перед Аписом, и вот уже июнь подходит к концу, неминуемо приближая заветную дату – 15 июня. Тогда, выйдя из кабинета, я прекрасно понимал, что Апис не считал меня человеком, а всего лишь инструментом. Он получил инструмент для своей игры, и только-то. Апис был человеком железной воле, твердо стоящим на своих ногах, зная к чему идет. И шел, выверяя каждый шаг и просчитывая события. Трудно представить что им мог бы кто-нибудь управлять. Нет, он сам использовал всех для достижения целей, ведомых только ему. Он спросил тогда к чему стремлюсь я, но ответа не было. А что я мог тогда ему сказать? Ведь я и сам этого не понимал. Лишь ощущал инстинктивно. Но сейчас ответ был. Апис видел его в моих глазах и понимал уже тогда.

Лес, по которому он шел, возвращаясь в дом, был сосновый и редкий, ноги скользили по опавшей хвое. Косые солнечные лучи падали между прямых стволов, и земля была вся в золотых пятнах. Пахло смолой, озером и земляникой; где-то в небе верещали невидимые пичужки. Домик Данило Илича, в котором они жили, приближался, показываясь из-за горизонта, по мере того как Гаврило Принцип подходил к нему все ближе и ближе. Здесь на природе и свежем воздухе ему действительно становилось легче. Голова прояснялась, и тело словно пробуждалось, раскидывая цепи сковывавшие его раньше. Но ночью тело вновь замирало, погружаясь в спячку.

В пыльные оконные стекла, выгоревшего на солнце добела боснийского домика, практически не проникал свет. Частенько им приходилось сидеть вечером в полумраке, рассеиваемом только одной единственной свечой, стоящей на столе. Чем ближе тот самый день, тем немногословнее становились их разговоры. А сами они становились все более отчужденными друг от друга. И только с Данило Иличом мог еще спокойно поговорить Гаврило. Но тем для разговора было все меньше, а своими сомнениями он не хотел делится ни с кем. Держа в себя, угнетая паразита внутри себя все больше и больше. Я всегда считал социальную революцию возможной во всей Европе. Прежде, когда учился, имел идеалы. Теперь все это разрушено. Жизнь пропала. Мой сербский народ. Больше ни на что в жизни не надеется. Надеется, что может стать лучше, но плохо верит. Их идеал был: объединение сербов, хорватов и словенов, но не под австрийским владычеством. Какое-нибудь государство, республика или что-либо в этом роде. Если Австрия попадет в трудное положение, то произойдет революция. Ничего не происходило. Убийство могло подготовить к этому души.Наша цель была проста – кинуть бомбу в машину эрцгерцога, и сразу же принять капсулы с цианистым калием, во избежание ареста. Если не удастся одному – подстрахует другой. В крайнем случае у каждого из них был браунинг. Все кто будет в тот момент рядом, могли пострадать. И что, тоже ради народа, ради свободы? Только проходя мимо, случайный прохожий лишается жизни. Дети, там могут быть невинные дети, и семьи рушатся в миг. Достигнуть цели любой ценой и пойти до конца? Сомнениями я не делился с другим, даже со своим учителем и куратором, Данило Иличом, который подготавливал всех нас, и в доме которого мы сейчас жили, готовясь к… К чему мы готовились? К встрече с Дьяволом во тьме?

Глава третья
И явился сон тьму приносящий

Май 1914 г.

Ливадийский дворец, в 3 км от Ялты

И вновь тьма поглотила его, погрузив в кошмарный сон наяву. Эти сны были похожи, но в тоже время отличались своей своеобразной действительностью. Они приводили его в ужас своей реалистичностью. В этот раз он вновь оказался в мрачном городе. Он узнавал его, но поверить во что превратился его родной дом, был не в силах. Люди, словно мертвецы, волочили ноги по мостовой. Они все шли, не обращая на него никакого внимание. Он видел только боль на их лицах. Неожиданно прямо перед ним откуда-то выкатилась бочка, по все видимости с вином. И эта большая бочка с вином упала и разбилась на улице. Все, кто ни был поблизости, бросили свои дела, или проще сказать ничего-не-деланье, и ринулись к месту происшествия пить вино. Неровные, грубо обтесанные камни мостовой, торчавшие торчком, словно нарочно для того, чтобы калечить всякого, кто осмелится на них ступить, задержали винный поток и образовали маленькие запруды, и около каждой такой запруды (смотря по ее размерам) теснились кучки или толпы жаждущих. Мужчины, стоя на коленях, зачерпывали вино, просто руками, сложив их ковшиком, и тут же и пили и давали пить женщинам, которые, нагнувшись через их плечи, жадно припадали губами к их рукам, торопясь сделать несколько глотков, прежде чем вино утечет между пальцев. Другие – и мужчины и женщины – черпали вино осколками битой посуды или просто окунали платок, снятый с головы, и тут же выжимали его детишкам в рот. Некоторые сооружали из грязи нечто вроде плотинок, дабы задержать винный поток, и, следуя указаниям наблюдателей, высунувшихся из окон, бросались то туда, то сюда, пытаясь преградить дорогу бегущим во все стороны ручьям. А кое-кто хватался за пропитанные винной гущей клепки и жадно вылизывал, сосал и даже грыз набухшее вином дерево. Здесь не было водостока, вину некуда было уйти с мостовой, и ее не только всю осушили, не оставив ни капли, но вместе с вином поглотили такое количество грязи, что можно было подумать, уж не прошелся ли здесь старательный метельщик метлой и скребком.

Когда все вино было выпито и колдобины, где оно собиралось особенно обильно, были так тщательно выскоблены, что на камнях мостовой вдоль и поперек отпечатались следы множества пальцев, – шумное оживленье кончилось так же внезапно, как и началось. Люди вновь вернулся к своим брошенным делам, с теми же каменным лицами. И снова все пришло в немыслимое движение в никуда. Те кто не мог уже идти, просто рухнули здесь прямо на улице. Женщина, бросившая в суматохе, которая началась из-за бочонка, горшок с горячей золой, которым она пыталась отогреть окоченевшие от холода скрюченные пальцы или посиневшие ручки и ножки своего ребенка, снова схватила его. Мужчины с засученными рукавами, нечесаные, всклокоченные, с бледными испитыми лицами, выскочившие из своих подвалов на зимний дневной свет, снова поплелись к себе, и на улице воцарилось мрачное унынье, более свойственное ей, нежели веселье.

Вино было красное, и от него по всей мостовой узкой улочки, где разбилась бочка, остались красные пятна. И у многих лицо, руки, башмаки или разутые ноги словно окрасились кровью. Руки молодого человека, шедшего вдоль улицы, опираясь на стены домов, оставляли красные следы на всем чего касались. А на лбу женщины с ребенком осталось красное пятно от платка, который она только что окунала в вино, а теперь снова повязала на голову. У тех, кто облизывал и сосал клепки бочки, рот стал точно окровавленная пасть тигра. А какой-то верзила-зубоскал, в рваном колпаке, свисавшем, как мешок, у него с макушки, весь вымазавшийся вином, обмакнул палец в винную гущу и вывел на стене: кровь.

Возникло ощущение, что уже недалек тот час, когда и это вино, под названием кровь, прольется не только на мостовую, но и по всей стране, оставляя свои следы на очень и очень многих. А сейчас снова воцарился привычный мрак, изгнанный на мгновенье светлым лучом радости, нечаянно заглянувшим в эти запретные владенья, где хозяйничают холод, грязь, болезни, невежество, нужда – все знатные владыки войны, и в особенности Нужда, самая могущественная из всех. Люди, раздавленные ею, словно чудовищными жерновами, – только, конечно, не той легендарной мельницы, что превращает стариков в молодых – попадаются на каждом шагу, их можно увидеть в каждой подворотне, они выходят из дверей каждого дома, выглядывают из каждого окна, дрожат в своих лохмотьях на всех перекрестках. Мельница, измолотившая их, перемалывает молодых в стариков. Унося все больше и больше жизней. Не насыщаясь и требуя еще. Что стало с городом? Что привело его во мрак. Он знал его с детства – Петербург, столица Российской империи.

Он никак не мог понять перемен, возникших так внезапно. У детей старческие лица и угрюмые не по-детски голоса. И на каждом детском и взрослом лице, на каждой старческой – давней или едва намечающейся – морщине лежит печать Голода. Adducit tenebris fames – мрак голод приносящий. FAMES-Голод накладывает руку на все, Голод лезет из этих невообразимых домов, из убогого тряпья, развешенного на заборах и веревках. Голод прячется в подвалах, затыкая щели и окна соломой, опилками, стружками, клочками бумаги. Голод заявляет о себе каждой щепкой, отлетевшей от распиленного полена. Голод смердит из слежавшегося мусора, в котором тщетно было бы пытаться найти какие-нибудь отбросы. «Голод» – написано на полках булочника, на каждом жалком ломте его скудных запасов мякинного хлеба, и на прилавках колбасных, торгующих изделиями из стервятины, из мяса дохлых собак. Голод щелкает своими иссохшими костями в жаровнях, где жарят каштаны. Голод скрипит на дне каждой оловянной посудины с крошевом из картофельных очистков, сдобренных несколькими каплями прогорклого оливкового масла. Голод здесь у себя дома, и все здесь подчинено ему: узкая кривая улица, грязная и смрадная, и разбегающиеся от нее такие же грязные и смрадные переулки, где ютится голытьба в зловонных отрепьях и колпаках, и все словно глядит исподлобья мрачным, насупленным взглядом, не предвещающим ничего доброго.

На лицах загнанных людей нет-нет да и проскальзывает свирепое выражение затравленного зверя, готового броситься на своих преследователей. Но как они ни забиты, ни принижены, у многих в глазах вспыхивает огонь, губы плотно стиснуты, а в суровых складках, бороздящих нахмуренные лбы, проступают налитые кровью жилы, похожие на веревки для виселицы, на которой либо им самим суждено кончить жизнь, либо они кого-нибудь вздернут. Меня?

Торговые вывески – а их примерно столько же, сколько и лавок, – повсюду с зловещей наглядностью изображают Нужду. На мясной и колбасной красуются не мясные туши, а какие-то остовы, на пекарне – жалкие ломти серого хлеба. Фигуры пьющих, намалеванные на вывесках питейных, сидят, нагнувшись над крохотными стопками с остатками мутного вина или над кружками с пивом, и вид у них грозный, точно у заговорщиков. И ни в одной лавке не выставлено ничего хоть сколько-нибудь добротного, кроме ремесленных орудий да оружия. Да! Ножи и топоры у ножовщика отточены и сверкают. И молотки у кузнечных дел мастера – увесистые, а у оружейника большой выбор смертоносного оружия.

Выщербленная булыжная мостовая с ямами и ухабами, где не пересыхают лужи и грязь, упирается, за отсутствием тротуаров, прямо в дома. Зато сточная вода бежит по самой середине улицы, если только она не стоит, а бежит, что случается лишь во время проливного дождя, и тогда она мчится без удержу, затопляя все, что ни попадя, и низвергается в дома. Поперек через всю улицу, на довольно большом расстоянии друг от друга, висят на веревках с блоками железные фонари. Вечером, когда фонарщик опускает их, чтобы зажечь, а потом снова поднимает наверх, мутные точки тускло мигающих огней качаются на ветру, словно огни корабля, попавшего в шторм. Да шторм и в самом деле надвигается, и кораблю и его команде грозит разъяренная стихия. Ибо близится время, когда эти отощавшие пугала из города, наглядевшись вдосталь на фонарщика, надумают с голодухи и от нечего делать, а не станет ли у них посветлее, ежели они сами попробуют орудовать веревкой с блоком и не лучше ли вешать людей вместо фонарей.

Из каждого жилого угла этого огромного, набитого битком смрадного лежбища, разместившегося внутри многоэтажного дома, другими словами, из каждой квартиры или каморки, дверь которых открывалась на общую лестницу, весь мусор, если не считать, того, что швыряли прямо в окно, выбрасывали на площадку. Эти слежавшиеся кучи никем не убиравшегося гниющего мусора сами по себе достаточно отравляли воздух, а нищета и нужда привносили в них свой непередаваемый смрад. В результате получалось нечто совершенно непереносимое. Сквозь вонь, висевшую в темной, узкой, как колодец, насыщенной миазмами лестничной клетке, надо было подняться на самый верх по каменной крутой грязной лестнице. Охваченный чувством тревоги и невольно заражаясь все усиливающимся смятением, он желал очнуться ото сна. Но сон не кончался.

А потом картина переменилась. Город был поражен невыносимым ужасом. Красноватое утреннее солнце угрюмо озаряло пустынные улицы, дымящиеся развалины, сорванные ставни, взломанные двери. В пыли кроваво сверкали осколки стекол. Неисчислимые полчища ворон спустились на город, как на чистое поле. На площадях и перекрестках по двое и по трое торчали всадники в черном – медленно поворачивались в седлах всем туловищем, поглядывая сквозь прорези в низко надвинутых клобуках. С наспех врытых столбов свисали на цепях обугленные тела над погасшими углями. Казалось, ничего живого не осталось в городе – только орущие вороны и деловитые убийцы в черном.

Он начал задыхаться, мучительно начинало болеть все тело, словно избитое. Он чувствовал как в него входили пули, выпущенные неизвестно кем. «Во имя господа». Кто окружает меня? Люди это или не люди? Что в них человеческого? Одних режут прямо на улицах, другие сидят по домам и покорно ждут своей очереди. И каждый думает: кого угодно, только не меня. Хладнокровное зверство тех, кто режет, и хладнокровная покорность тех, кого режут. Хладнокровие, вот что самое страшное. Десять человек стоят, замерев от ужаса, и покорно ждут, а один подходит, выбирает жертву и хладнокровно режет ее. Души этих людей полны нечистот, и каждый час покорного ожидания загрязняет их все больше и больше. Вот сейчас в этих затаившихся домах невидимо рождаются подлецы, доносчики, убийцы. Тысячи людей, пораженных страхом на всю жизнь, будут беспощадно учить страху своих детей и детей своих детей. Я не могу больше. Еще немного, и я сойду с ума и стану таким же, еще немного, и я окончательно перестану понимать, зачем … А что можно было сделать? Да, что можно было сделать, чтобы это остановить?

Он вскочил и распахнул окно, пытаясь отойти от этого наваждения. Какой-то звук возник над городом – отдаленный многоголосый вой. Но это не важно. Григорий уже должен был подойти. У меня есть к нему серьезный разговор. Да-да, это он, все началось из-за него. Точнее из-за подарка, который он мне дал. Николай II с силой рванул, висевший на шее предмет, изображавший кота. Посмотрел на него некоторое время, а затем жестко кинул куда-то в конец комнаты. Проще всего было бы выкинуть эту дьявольскую вещичку в окну, но все же … Хотелось бы сначала выслушать, что скажет наш любезный друг в свое оправдание. Что за проклятье он на меня наложил.

Видения мучили его постоянно, но не каждый день. Сначала он списывал это на недомогания и головные боли. Но все это слишком затянулось. Петербург просто не мог превратиться в то, что он видел в своих кошмарах. Российская империя сейчас переживала небывалый подъем. Ни о каких нуждах говорить не приходилось, а тем более о голоде. Великие скорби и потрясения ждут тебя и страну твою. На краю бездны цветут красивые цветы, но яд их тлетворен, дети рвутся к цветам и падают в бездну, если не слушают отца. Все будут против тебя… Ты принесешь жертву за весь свой народ, как искупитель за его безрассудства.

Услышав приближающиеся шаги, Николай II обернулся. В комнату вошел Распутин, как обычно бесцеремонно, не постучав, словно вернулся к себе домой.

– Я смотрю, ты, друг мой любезный, стал забывать к кому входишь, – все еще пытаясь отойти от засевших в его голове четких картин умирающего Петербурга, Николай II попытался придать своему голосу грозной уверенности. – Ты все больше себе позволяешь. Я закрывал глаза, пока ты был полезен. Но сейчас я требую должного уважения от простого мужика, который был удостоен чести быть принятым в резиденции императора Российской империи. Если мои подданные не уважают меня, как я могу добиться уважению от Европы. Если люди в империи не подчиняются своему правителю, то откуда может взяться страх и уважение к этому правителю от других лидеров?

– Вы нагнетает обстановку, милостивый государь. Я вижу вы вините меня в чем-то? – Распутин уже направившийся к стулу, чтобы на него сесть без позволения Николая II, остановился, продолжая разговор стоя. – Могу ли я узнать причину, по которой я впал в не милость?

– Ты прекрасно знаешь. Твой подарок, – Николай II указал рукой на предмет, валявшийся на полу в углу комнаты. – Он принес мне одни проклятья и страдания. Что за вещь ты мне подсунул?

– Вижу, что, наш милостивый государь, не разобрался в том, что собой представляет мой подарок…

– О, в этом я прекрасно разобрался, – Николай II начинал медленно терять терпение, что было ему несвойственно. – Не ожидал я от тебя такой подлости. Кому я могу доверять, если все против меня ополчились. Даже ты.

– И все же, не стоит накалять обстановку. Это не проклятье, но дар в умелых руках.

– Значит, это я причина, что твои вещи приносят несчастья? Я должен благодарить тебя за кошмары, которые ты наслал на меня? Дар говоришь, но вижу-то я только страдания людские.

– Кот лишь показывает грядущие события. А что именно он покажет, будет зависеть от воли человека носящего его, и, в данном случае, от вашей милости.

– Я видел смерть и войну. Россия была в огне. О каких грядущих событиях ты говоришь? Это бред. Я не желаю более смотреть на эти мучения.

– Видите ли, милостивый государь, Кот – один из предметов, дающих определенную силу и возможности. Его особенность заключается в видениях будущего. Вы хотите знать, что ожидает Вас в будущем, и кот покажет это. Но в вашем случае это немного не так. С обычным простым человеком это сработало бы так, как сказал. Со временем, конечно. Котом, как и другими предметами, еще необходимо научиться пользоваться, чтобы раскрыть их возможности в полной мере. Итак, на чем я остановился? Да-да, от обычного человека, как правило, не зависит развитие событий и становление будущего, как такого. А вот Вас, в чьих руках сосредоточены судьбы людские, и от чьего решения зависят многие, стоит ждать большего. В Ваших руках кот будет переменчив. Все будет зависеть от того, какое решение вы принимаете. Развитие событий может пойти по разным путям. Применяя кота, вы должны быть уверены, каким путем пойдете, и предмет раскроется, показав вам результат ваших решений. Осмелюсь предположить, что используя предмет, вы были слишком суетливы, и находились в смятении. Сомнения губительны. Кот показывал вам различные варианты дальнейших событий. Какой-то из них возможно и станет центральным, создав дальнейшую историю человечества. Остальные же ложные и альтернативные. Если вы не научитесь пользоваться предметом, то так и продолжите видеть множество сценарии будущего. А Вы должны увидеть единственный, который и предопределит судьбу нашу.

– Говоришь, различные развития будущего, да? Но видел-то я всегда одно – страдания народа нашего. Страну, истекающую кровью. Да, эти кошмары немного различались своими интерпретациями, но суть это не меняет. Скажи мне, как такое возможно? Посмотри на империю, и ответь с чего вдруг, все это, может обратиться в руины? Беспокойный народ? Поволнуются, и хватит с них. Война? Да они лишь шашками способны махать, да мерится силенками. А как до реальных дел доходит, тут же прячутся в своих раковинах.

– Вы гордитесь своим порядком и благоденствием в стране, но на самом деле похвастаться нечем. Даже в столице каждую ночь происходят вооруженные грабежи, разбойники врываются в дома, грабят на улицах. Власти советовали семейным людям не выезжать из города, не сдав предварительно свое домашнее имущество в мебельные склады. Грабитель, орудовавший ночью на большой дороге, мог оказаться днем мирным торговцем. Так однажды некий торгаш, на которого ночью напала разбойничья шайка, узнал в главаре своего собрата по торговле и окликнул его, а тот предупредительно всадил ему пулю в лоб. На почтовую карету однажды напало семеро, троих кондуктор уложил на месте, а остальные четверо уложили его самого – у бедняги не хватило зарядов – после чего они преспокойно ограбили почту. Не все спокойно в государстве. Вы радуетесь тому, что мощь империи нашей растет как на дрожжах. Имея такой потенциал как в России, даже ничего не делая можно удваивать каждый год бюджет. От того, что где-то там выросла добыча или производство, народу лучше не становится. На этом кормятся другие. Вы не видите истинных нужд народа, за этими своими бумажками, которыми тешите себя. Возьмите кота и взгляните в будущее, которое Вам уготовано. Но Вам не о себе стоит беспокоиться, а о стране, которую мы оставим детям нашим. Спросите себя, на что Вы готовы пойти для спасения земли русской?