Текст книги "Революция. Книга вторая. Жертва"

Автор книги: Алекс Блейд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

– Кто ты, Григорий? – Николай II подошел практически вплотную к нему, пытаясь заглянуть в глаза. – Передо мной словно другой человек предстал. Предметы, о которых ты говоришь, чьи они? Кто породил их на свет божий? Я видел в тебе истинно верующего старца, благословленного самой Церковью и Богом. Многие тебя не понимали, но я верил и защищал тебя. Я видел в тебе человека божьего, посланного помочь и наставить нас в трудную минуту. Но вещи эти не от Бога созданы. Супротив зла мы выстоим, не соблазнившись искушениям дьявольским. Скажи, мне, друг мой любезный, что принесет предмет сей, в этот мир – добро иль зло?

– Предмет не выбирает сторону. Он дает силу, а как ей распорядиться зависит от владельца. Любой, даже самый безобидный из предметов, можно обратить как во благо, так и во зло. Предметы созданы не Богом, но и не против людей они направлены. Вы верили мне раньше, так и поверьте вновь. Доверьтесь мне, и оставьте предмет у себя. Не носите его постоянно, но держите при себе постоянно. Когда поймете, чего именно желаете от него – оденьте вновь и загляните в истину. Зло неистребимо. Никакой человек не способен уменьшить его количество в мире. Он может несколько улучшить свою собственную судьбу, но всегда за счет ухудшения судьбы других. От того, что выберете вы…

Николай II слушал его, одновременно смотря на крест, который висел у Распутина на шее. Он словно притягивал его, удерживая взгляд. Голос Григория успокаивал, вселяя уверенность в искренность его слов. Николай II уже был склонен согласиться и простить Распутина. Но произошли странные вещи, когда он попытался взять крестик Григория, чтобы рассмотреть его поближе. Он манил и притягивал. А еще едва заметно вибрировал, как и кот, когда Николай прикасался к нему. Протянув руку, он аккуратно взял его и положил на свою ладонь, ощущая странный холод, растекающийся по ладони. Распутин тут же отпрянул от него, резко и неожиданно. Крестик выскользнул из руки Николая. Во время этих событий Николай успел заметить две странных детали, которые позже списал на последствия утренних видений. Рука Распутина дернулась в его сторону, словно желая оттолкнуть. ЕГО, Императора Российской империи, какой-то мужичок хотел оттолкнуть от себя. Но рука остановилась, так и не коснувшись Николая II. Вторая же деталь заключались в лице Распутина, когда Николай II коснулся крестика. На мгновение, но все же оно изменилось. Николай увидел перед собой не бородатого мужичка в рубахе. На него смотрел совершенно другой человек с короткой темной стрижкой, и уже без бороды, глаза, которого скрывали странные темные очки. Это был всего лишь миг, а затем все вернулось на круги своя. Снова кот со своими видениями?Но он продолжал лежать на полу, куда Николай II кинул его.

– Я оставлю предмет у себя, но что касается тебя, то рекомендую тебе покинуть Ялту. Вернись к себе, в Покровское. Не беспокой нас больше. Слишком много вокруг тебя внимания в последнее время.

– Мир не может меняться вечно, ибо ничто не вечно, даже перемен. Мы не знаем законов совершенства, но совершенство рано или поздно достигается. Рано или поздно. Все зависит от вас.

Размышляя о последних словах Распутина, Николай II никак не мог избавиться от того наваждения в перемене лица Григория. И все же кто он? Он сделал правильный выбор, что отослал его подальше. А кота нужно спрятать. Лучше держать его при себе.

Глава четвертая
Во власти перемен

19 апреля 1914 г.

Германия

Раннее воскресное утро. Девятнадцатого апреля, молодой немец Курт Адлер проснулся задолго до восхода солнца. Это было досадно: день предстоял утомительный, и накануне он решил хорошо выспаться. С постели мне были видны поредевшие верхушки деревьев и клочок неба. Небо высокое и ясное, без обычного тумана. Я потянулся, зевнул. Решительно откинул – все равно уже не спалось – одеяло с широкой, низкой кровати, гибким движением сбросил на пол обе ноги, вынырнул из тепла простынь и одеял в холодное утро, вышел на балкон. Глубоко и с наслаждением я вдыхал в великой тишине предутреннего часа воздух. Жаркое солнце словно опрокидывало гигантскую чашу, полную ветра и света. Я чувствовал на своем лице теплый солнечный свет и созерцал окружающее великолепие. Я постоял недолго на балконе, почти бездумно вбирая в себя утро и любимый пейзаж. Продрог.

Надо собираться. От предстоящей беседы с отцом, я не жду ничего хорошего. В жизненной задаче отца, я не видел в сущности, ничего высокого. Он был дельцом, и дельцом преуспевающим. И конечно же ему хочется, чтобы его единственный сын взял на себя наследие. Вернувшись в комнату, я сел на свой диванчик и вновь обвел ее глазами.

На стенах приколото кнопками много картинок, которые я раньше вырезал из журналов. Есть тут и почтовые открытки и рисунки, которые мне чем-нибудь понравились. В углу стоит маленькая железная печка. На стене напротив – полка с моими книгами. Книги я покупал постепенно, на те деньги, что зарабатывал репетиторством. Гораздо большее влечение я испытывал к более современным книгам. Конечно, и стоили они гораздо дороже. Некоторые я приобрел не совсем честным путем: взял почитать и не возвратил, потому что не мог с ними расстаться.

В этой комнате я жил до того, как решил стал солдатом. В этой комнате я живу и по сей день, так и не став им. Пока что. Отец был против того, чтобы я уходил в армию и своего мнения менять не собирается. Как впрочем, и я своего.

Одна из полок заполнена школьными учебниками. С ними я не церемонился, они сильно потрепаны, кое-где вырваны страницы – всем известно, для чего это делается. А на нижней полке сложены тетради, бумага и письма, рисунки и мои литературные опыты. Я пытаюсь перенестись мыслями в то далекое время. Ведь оно еще здесь, в этой комнате, я сразу же почувствовал это – стены сохранили его. Окошко открыто, через него я вижу знакомую картину улицы, в конце которой высится шпиль церкви. На столе стоит букетик цветов. Карандаши, ручки, раковина вместо пресс-папье, чернильница – здесь ничего не изменилось. Изменится ли что-то, когда я вернусь сюда вновь? Буду ли я точно так же сидеть здесь и разглядывать мою комнату и ждать?

Я взволнован, но волноваться не хочу, потому что это мне мешает. Мне хочется вновь изведать те тайные стремления, то острое, непередаваемое ощущение страстного порыва, которое овладевало мной, когда я подходил к своим книгам. Пусть меня снова подхватит тот вихрь желаний, который поднимался во мне при виде их пестрых корешков, пусть он растопит этот мертвяще тяжелый свинцовый комок, что засел у меня где-то внутри, и пробудит во мне вновь нетерпеливую устремленность в будущее. Передо мной проходят картины, но за них не зацепишься, это всего лишь тени и воспоминания. Ничего нет, ничего нет. Мое беспокойство растет. Я боялся отца, но идти на его поводу не собирался. Я желал выбрать свой путь. Пора было уже собираться и выходить. Конечно времени до встречи еще было достаточно, но я желал прогуляться перед разговором. Я еще не потерял надежды. В последний раз оглянувшись, я тихо выхожу из комнаты.

На улице было уже тепло, несмотря на утреннею прохладу апреля. Как говорил мой отец: «В тепле все оттаивает – даже кошелек». Поэтому в конторе всегда было жарко натоплено. А нашим агентам рекомендуется зарубить себе на носу: никогда не пытаться заключать сделки в дождь и в холод – только в теплой комнате и по возможности после обеда. Наша клиентура – мелкие торговцы, фабричные мастера, ремесленники, владеющие собственной мастерской, и, разумеется, вечный неудачник – мелкий чиновник, честный пролетарий в стоячем воротничке, который всегда должен казаться более значительной особой, чем на самом деле, причем совершенно неизвестно, каким образом в наши дни он еще ухитряется существовать, ибо повышение его заработной платы каждый раз происходит слишком поздно.

Но отец желал большего, и возлагал в этом на меня большие надежды. А мне претили все эти разговоры о деньгах, о вечной гонке за наживой. Я довольствовался малым, и продолжал искать свой собственный путь. Что будет с маленькой империей отца, я предпочитал не задумываться. Он был еще полон сил, и довольно крепко держал все в своих руках. И желания помогать ему, у меня не возникало. Это дико раздражало его. Помню, один раз он обвинил меня, назвав предателем: «Может ли солдат нанести товарищу удар в спину? Брат брату? Сын отцу? Ну что скажешь, разве здесь не пахнет предательством, когда родной сын бросает своего отца? И все ради чего? Что ты забыл в этой армии? Для чего тебе это? Поиздеваться над своим стариком? Заставить его волноваться и переживать?».

И действительно, тогда я и сам не знал, для чего мне это было нужно. Но желал неимоверно попробовать себя, бросить вызов. Новые возможности и преграды. Я должен знать на что способен. Кто я и какова моя цель.

Городок жил своей размеренной жизнью. Люди сновали туда-сюда по своим, наверняка сверхважным, делам. Безликая толпа, и я посреди нее. Все эти люди казались мне мелочным, думающими только о себе, о своем благе. Им было наплевать на других. А мне? Интересно, а меня заботили проблемы других? Взять какую-нибудь условную африканскую колонию. Было ли мне дело до них? Крупнейшие державы имели колонии в различных частях света, и жили за счет них. Выкачивая и выкачивая все, что могло принести им прибыль. А что до местных им было дело. Мог ли я улучшить положение дел для местных аборигенов? Отняв у одних и дав другим. Нет, это был не выход.

За счет колонии наживались не только богачи, но и бедняки в Европе существовали тоже за счет этих колоний. Государство хоть как-то, но поддерживало своих, за счет того, что отнимало это у других, более слабых. Германия немного опоздала к разделу мирового пирога, поздно проснувшись, но в последнее время мы наверстывали упущенное, тесня Британскую империю. И многим это не нравилось. Становилось тесно, и мест всем не хватало. Но возражать против нашей растущей мощи, открыто они не осмеливаются. Тявкают в своем уголке, не более.

Хотел ли я войны? Однозначно нет. Меня все устраивало в Европе. Война разрушает, приносит боль и страдания, а я этого не хотел. Так почему же шел в солдаты, если не воевать? Я хотел отправиться служить в одну из немецких колоний, лучше бы где-нибудь в Тихом океане, в Германской Микронезии. Я хотел покинуть старушку Европу с ее дрязгами, и отправиться куда-нибудь подальше. Просить денег у отца? Гордость, будь она не ладна, не позволяла мне совершить подобную глупость. Он бы дал, полагая, что это мальчишеская глупость, и желание просто повидать другие страны. Но возвращаться в Европу я уже не планировал. Своих сбережений у меня не хватало, и навряд ли я в ближайшее время смог бы столько заработать. Так что армия меня спасала. Конечно служба не сахар, но кто говорил, что будет легко. За свои мечты нужно сражаться, добиваясь нелегким путем. И получается, что я был такой же, как и вся эта толпа – думал лишь о себе.

Время шло, подводя меня к назначенному часу. Встреча была назначена в обеденном зале гостиницы, которую отец недавно приобрел, и настойчиво пытался мне навязать в последнее время. Он наверняка уже ждал меня, как обычно приходя задолго до назначенного времени. Эта его странная привычка всегда раздражала меня. Зачем приходить заранее, чтобы потом впустую тратить время на ожидание собеседника? Но я не собирался подходить к гостинице ранее назначенного времени, а может даже и задержусь. Погода позволяла, так почему бы не посидеть, к примеру, в парке, какое время.

Да, я поступал в армию, но был ли готов убивать? Все мои надежды основывались на том, что я буду далеко от войны. Даже если она и начнется, в чем я сильно сомневался, до Тихого океана, на котором я все еще планировал обосноваться, не докатится. Я переживал за свою страну, и желал побед на любом поле сражения – дипломатия, спорт или … война. Но сам участвовать в этом был не намерен. Я не воин, но в тайне жаждал себя попробовать в этой роли. Скрытые желания и инстинкты, которые никогда не вырвутся на волю. Но все же, какого это, убить человек преднамеренно? Конечно, на войне мы будем убивать, не только за страну, но и за себя. Либо ты, либо тебя. Инстинкт самосохранения. Там выбора не будет. Выбор я должен сделать сейчас.

Но хватит, я итак уже задержался более положенного. Злить отца ни к чему. Хотя его мнение мне уже и не важно. Не волнует, что он скажет, и как попробует удержать. Утром было небольшое волнение, но сейчас, после прогулки, я успокоился и пришел в норму. Вперед, на приступ этой крепости.

Войдя в обеденный зал гостиницы, я моментально направляюсь к столику, за которым, как я и ожидал уже давно сидит мой отец. Он уже успел позавтракать и выпить не одну чашку кофе, пока ждал меня. Но вид у него, как ни странно, не выглядел недовольным. Невысокий, плотный мужчина с соломенного цвета усами. На нем полосатые пропыленные брюки, стянутые у щиколотки велосипедными зажимами. Он не носит ни черного сюртука, ни синего костюма – сюртук слишком напоминает о трауре, синюю пару все носят. Отец обычно появляется в выходном костюме – полосатые брюки, черно-серый пиджак, старомодный стоячий воротничок с уголками и галстук матовых колеров, с преобладанием черного. Два года назад, именно когда он заказывал этот костюм, у него возникло минутное колебание и он задал себе вопрос – не уместнее ли будет визитка, но тут же отверг эту мысль, ибо был слишком мал ростом. Такой отказ он считал для себя даже лестным. Ведь и Наполеон был бы смешон, надень он фрак. А в этой одежде Генрих Адлер поистине выглядит скромным уполномоченным Господа Бога – как оно и должно быть. Велосипедные зажимы придают его облику что-то домашнее и вместе с тем спортивное: в наш век автомобилей кажется, что у таких людей можно купить дешевле. Он – человек дела, поддерживающий внешние связи фирмы, к тому же несокрушимого здоровья. Он довольно обходителен, а его дородность вызывает к нему доверие. Он встал из-за стола, протянув мне руку.

– Курт, дорогой, я рад что ты все же явился. По началу я боялся, что ты проигнорируешь мое предложение. Как бы мы далеко не отдалились в последнее время, а все же мы семья с тобой. Не стоит бросать родных, когда они нуждаются в помощи, не так ли, сынок?

– Ты опять об этом? Если надеешься на обстоятельный и длинный разговор, то вынужден тебя разочаровать. Ты знаешь мое мнение, а я твое. Компромисса не предвидится. Так о чем нам говорить, отец?

– Послушай, Курт. Я собирался просто с тобой поговорить, как отец с сыном. Необязательно о твоих безу… В общем-то необязательно о твоих идеях насчет сам знаешь чего. Присаживайся.

– Но твои слова о помощи. Ты опять хочешь меня привлечь к какому-то делу, с которым якобы сам не можешь справиться?

– Я говорил о помощи, которую могу дать тебе. А не наоборот. Я не намерен сегодня с тобой ссориться, и попрошу тебя о том же. Оставь свой тон.

– Хорошо. Но если ты думаешь, что нуждаюсь в чьей-либо помощи, то мне придется тебя разочаровать. Я прекрасно справляюсь. А как у тебя дела?

– Ты мой сын, и всегда будешь нуждаться в помощи от старших, как бы не пытался от этого отречься.

– Твои советы? Я их знаю наизусть. Отец, разрешите, мне вкратце объяснить вам суть нашей эпохи. Те принципы, на которых вы воспитаны – благородные принципы, но в наше время приводят только к банкротству. Деньги нынче может заработать почти каждый, а вот сохранить их стоимость – почти никто. Важно не продавать, а покупать и как можно быстрее получать деньги за проданное. Мы живем в век реальных ценностей. Деньги – иллюзия. Каждый это знает, но многие еще до сих пор не могут в это поверить. А пока дело обстоит так: инфляция будет расти до тех пор, пока мы не докатимся до полного ничто. Человек живет, на семьдесят пять процентов исходя из своих фантазий и только на двадцать пять – исходя из фактов. В этом его сила и его слабость, и потому в теперешней дьявольской пляске цифр все еще есть выигрывающие и проигрывающие. Мы знаем, что быть в абсолютном выигрыше не можем, но не хотели бы оказаться и в числе окончательно проигравших. Что ты можешь мне предложить, отец, кроме своих денег, за которыми так усердно гоняешься всю свою жизнь?

– На деньгах зиждется из века в век наша история. Ты не можешь говорить что это всего лишь иллюзия и пустышка, которая скоро обратится в ничто. Они останутся, и будут править миром. Деньги – это власть. А власть не может быть иллюзорна. За ней сила. Ты нахватался идей из популярных нынче различных течений, но нужно видеть реальность, Курт.

– Я не согласен с тобой, и навряд ли когда-нибудь соглашусь. Не деньги правят миром. Я уже сожалею, что поднял эту тему.

– Хорошо, сменим тему. Поговорим не о каких-то отдаленных моментах сегодняшнего мира, а о реальном. То, что напрямую касается нас, с тобой. Я может с виду и здоров как бык, но долго ли это еще продлится? Всю жизнь я потратил на создание своего дела. Что-то, что я создал своими руками. Ты не представляешь сколько сил было потрачено. Но сколько мне осталось, а Курт? Пять лет, а может десять? А что потом? Что будет с моим детищем? Ты отказываешься от своего наследия, отказываешься продолжить дело своего отца. Империи создаются годами, а разрушаются вмиг. Стоит только император уйти из этого мира, как тут же все рухнет, если некому будет подхватить. Кому я могу оставить все это, если не сыну?

– Может тебе стоит продать свое дело. И спокойно жить на эти деньги. Ты уже достаточно поработал, пора бы уже и отдохнуть в свое удовольствие. На свою обеспеченную старость ты уже заработал, отец. Мне эти деньги ни к чему. Трать на себя, раздай людям. Что хочешь. Мне они безразличны.

– Ты продолжаешь мне делать больно, Курт. Что не так? Чего ты хочешь? Скажи мне, и мы вместе сможем этого достигнуть.

– Увы, отец, но нам с тобой не по пути. Скорей всего с сегодняшнего дня наши пути расходятся навсегда. Ты боялся, что я не приду, как делал это раньше, и проигнорирую нашу встречу. Но я пришел. Да пришел, но чтобы попрощаться с тобой. Неважно что ты скажешь, мнения моего это уже не изменит. Я все решил.

– Я понимаю, тебе не хватает свободы. Ты хочешь новых впечатлении. Но армия??? Я не понимаю тебя. Конечно в любое другое время я бы мог тебя отпустить, но не сейчас. Сегодня все говорят о скорой неизбежной войне. И ты хочешь именно сейчас пойти в солдаты, на передовую. Зачем? Ты своей смерти ищешь? И моей заодно.

– Ты об этих слухах? Они могут говорить сколько угодно, но я сомневаюсь что дойдет до реального дела. Сколько лет уже говорят о войне, а отец? О том, что лягушатники хотят реванша, англичане жалуются, что мы вытесняем их из Азии и Африки, и надо бы наказать выскочек. Наши кричат что нам становится тесно в этих зажатых рамках, установленных черт знает когда, и пора бы уже расширить свои владения. Разговоры, разговоры, и все. Чего ты боишься, я не понимаю. Ты ведь прекрасно знаешь, что в последние годы наша армия в основном сокращалась. Тратят все меньше и меньше средств, дабы никому не нужны такие дыры в бюджете. Если бы мы действительно готовились к войне, то наоборот, стали бы наращивать свои мускулы. Даже если лягушатники и надумают напасть, то вмиг отскочат. Не по зубам мы им.

– Твои слова… Хорошо конечно, что ты так уверен, но много ли ты знаешь, а Курт? Может у тебя друзья в верхушке есть? Что-то не припоминаю таких. Откуда тебе знать что ТАМ решают?

– Мы вроде планировали мирно побеседовать, но увы, все опять скатилось к той же теме. Прости, отец, но я ухожу. Прямо сейчас. Не стоит держаться за прошлое. Я конечно не прощаюсь, и все же надеюсь, что это не последняя наша встреча. Не хотелось бы, чтобы так все закончилось. Не знаю когда, но мы еще встретимся.

Мне было жаль его, но я встал из-за стола и направился к выходу. Какой-то осадок остался у меня на душе. Ведь он по сути ничего мне не сделал. Он всегда желал мне только добра, но не понимал меня. А я с ним… как свинья обошелся. И откуда только взялась эта злость? Я планировал увести его от этой темы, и спокойно поговорить. А в итоге сам и начал этот разговор. Не понимал эти перемены в себе. Надеюсь я все же с ним после всего еще увижусь и извинюсь, но не сегодня.

Выйдя из гостиницы, я направился вдоль улицы к центру города. Постепенно в крупных городах машин становилось все больше и больше. И городу от этого не становилось лучше. Грязь, кругом одна грязь от них. Может когда-нибудь их и заменят, на более экологически чистые, но не думаю что раньше чем через пятьдесят лет. Хотя в последнее время наука двинулась вперед, и кто знает чего можно ожидать от двадцатого века. Каких научных достижений человечество может добиться в кратчайшие сроки.

Все размышляя о будущем человечества, я немного отвлекся от окружающего меня пространства. И конечно же не заметил человека, выпрыгнувшего откуда-то сверху прямо на меня. Хотя не совсем точно было сказать что он выпрыгнул – скорей он практически вывалился на меня, истекая кровью. Странный человек с животными, видимо от ужаса, глазами, смотрел на меня. Я видел, что он умирал, и не мог помочь ему. А что я мог сделать? Его раны были словно нанесены каким-то животным. Все тело было разодрано. И я в испуге посмотрел вверх, на окно из которого он выпал, словно, ожидая, что оттуда сейчас выпрыгнет какая-нибудь собака Баскервиллей. Но ничего не происходило. Никто не выпрыгивал, и даже не выглядывал из того окна. Этот человек продолжал смотреть на меня своими ужасными глазами, не говоря ни слова. А потом он неожиданно потянулся себе за пазуху, и, достав что-то, протянул это мне. Какой-то серебристый медальон или амулет. Он был выполнен в виде какого-то животного. Зачем он мне?

– Вы хотите, чтобы я передал его кому-то?

Но он уже закрыл глаза, и похоже что перестал уже и дышать. Надо подняться в квартиру, может у него есть родственники, семья. Надо передать им его вещь. Присваивать ее себе, у меня и в мыслях не было. Как знать, насколько ценна она могла быть для него, для его семьи. Обязательно верну.

Человек умер у меня на руках, и я не почувствовал никакого сожаления по этому поводу. Наверно это потому, что он был мне ни кем. И я представил, что если бы это был мой отец? И тоже ничего не почувствовал.