Текст книги "Харагуа (ЛП)"

Автор книги: Альберто Васкес-Фигероа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

9

– Мы снялись с якоря и взяли курс на Боринкен, где собирались задержаться еще на неделю, чтобы отчистить «Чудо» от ракушек и подготовить его к плаванию через океан. «Чудо», конечно, маневренный и быстроходный корабль, как никакой другой, но кто знает, как он поведет себя в океане, под встречным ветром, – дон Луис сделал небольшую паузу, чтобы перевести дух, и преданно взглянул на донью Мариану, словно отчитываясь ей о проделанной работе. – Но потом, уже перед самым отплытием, капитан Моисей Соленый внезапно заболел, и хотя мы сделали для него все возможное, но так и не смогли его спасти.

– Боже милосердный! – в слезах воскликнула немка. – Такой прекрасный человек! Отчего он умер?

– От почечной колики, – скорбно ответил дон Луис. – Он горел в жару, живот распух, целых пять дней его мучили страшные боли, и в конце концов он скончался у нас на руках, – видимо, дону Луису было тяжело вспоминать об этих минутах. – Это было ужасно! Мы все его так любили!

– Я тоже его любил, – кивнул Сьенфуэгос. – Он был скуп на слова, но по-настоящему достойным человеком. Мы все его любили и уважали.

– Мы похоронили его там же, на мысу, – продолжал дон Луис. – С видом на море, как он и просил в последние минуты жизни. Позже мы поставили на его могиле огромный каменный крест, где высекли его имя. Мы долго ломали голову, как поплывем дальше без капитана, а потом на нас обрушился тот самый ураган, который, как мы узнали позднее, погубил большой флот.

– Вот черт! – воскликнул хромой Бонифасио. – Как же вам удалось спастись?

– Мы вытащили корабль на берег. Когда мы поняли, что его может унести течением, то поднялись вверх по реке и укрылись в надежном месте среди деревьев; но даже представить себе не могли, что шторм способен вырвать с корнем огромный кедр, который упадет на корабль и накроет его своей кроной, – здесь дон Луис не удержался и фыркнул. – Нам потребовалось полтора месяца, чтобы починить корабль, прежде чем мы смогли спустить его на воду. К тому же, когда схлынула волна, река обмелела, и половину пути пришлось тащить корабль волоком.

– Вы шутите!

Бывший королевский толмач лишь развел руками.

– Видели бы вы нас в эти месяцы! – пожаловался он. – Мы все были словно выжатые лимоны. Никто и никогда не вкалывал столько, сколько мы в эти дни, да еще учтите, что половине команды приходилось отражать набеги дикарей, которые убили четверых наших. Это был настоящий ад!

– Охотно верю, – произнесла растроганная донья Мариана. – И что же дальше?

– Затем мы взяли курс на север, но вскоре стало ясно, что поспешный ремонт нашего корабля, который индейцы делали из-под палки, совершенно никуда не годится: оказалось, что в трюме полно воды. Нам не осталось ничего другого, как срочно искать какой-нибудь необитаемый остров с удобной бухтой и снова вытаскивать корабль на берег.

– Хорошо, что вы это вовремя заметили! – воскликнула Арайя, не веря собственным ушам. – Представляете, что было бы, если бы вы обнаружили это посреди океана?

– Разумные речи для столь юного существа! – похвалил ее дон Луис. – Вскоре к нам в гости пожаловала пирога, полная свирепых каннибалов с раздутыми икрами и подпиленными зубами, и хотя нам удалось отпугнуть их выстрелом из кулеврины, мы несколько ночей не сомкнули глаз, представляя, как они рыщут вокруг, а мы в любую минуту можем стать их ужином.

– Как я вас понимаю! – сказал Сьенфуэгос. – Я испытал все это на собственной шкуре. Только прежде чем сожрать, они будут еще и откармливать всякой гадостью. Они любят жирных людей.

– Не смешно! – проворчал де Торрес. – До сих пор по спине мурашки бегут, как вспомню. В конце концов мы все же смогли выйти в море и взяли курс на северо-восток – в самое скверное время года, без капитана, на корабле, который начинал трещать и стонать на трехметровой волне, отчего у нас сердце уходило в пятки. Пожалуй, это и впрямь было бы смешно, если бы не было так страшно; ведь мы даже понятия не имели; как вести себя при таком ветре и течениях, и, как часто бывает в подобных случаях, никто не решался взять на себя управление кораблем и разобраться с проблемой.

– А почему вы не взяли это на себя? – спросила немка. – Я бы вам доверилась.

– Как моряку? – рассмеялся тот. – Что я знаю о море помимо того, что оно огромно?

– Но вы же столько всего знаете и объехали полсвета.

– Я знаю о море примерно столько же, сколько знает о приготовлении яичницы человек, который каждый день ее ест, но при этом никогда не готовил. У нас были моряки, хорошо знающие свое дело, но, видимо, сама судьба ополчилась против нас, все попытки заканчивались крахом, – она покачал головой, словно пытаясь смириться с неизбежным. – Наконец, спустя долгих три месяца, мы наткнулись на английский берег.

– О Боже!

– В скором времени нас засекли, но мы уже успели повернуть на юг, и с тех пор удача не покидала нас до самой Сантоньи, куда мы в итоге добрались на целых восемь месяцев позже, чем собирались. Но на этом злоключения не закончились, поскольку после всех пережитых несчастий большинство людей попросту разбежались, предпочтя стать плотниками, пекарями или пастухами – только мы их и видели!

– Ну что ж, могу их понять.

– Я и сам был бы рад поступить так же, – признался дон Луис. – Сказать по правде, я готов был еще в порту бежать куда глаза глядят, лишь бы никогда больше не видеть этого проклятого моря; но все время помнил, что остаюсь единственной вашей надеждой когда-нибудь покинуть Эспаньолу, и вот я здесь, – он улыбнулся, как нашаливший ребенок, желающий вымолить прощение. – Пусть с опозданием на год, но все же я здесь.

– И кого же вы привезли? – спросил канарец.

– Шесть наших матросов нашли себе жен, и еще мы привезли с собой пять новых крестьянских семей, в общей сложности четырнадцать человек.

– А мне показалось, что здесь больше людей, – заметила донья Мариана, глядя в сторону корабля, стоявшего на якоре в трехстах метрах от берега.

– Все остальные – иммигранты, которые подрядились матросами, чтобы мы доставили их на Эспаньолу. Они с самого начала не собирались следовать дальше, – дон Луис де Торрес немного помолчал и добавил: – И я, кстати, тоже.

– То есть как? – удивился канарец.

– В Сантонье я познакомился с одной женщиной, вдовой моряка. Это добрая, благовоспитанная и обеспеченная женщина, просто идеальная подруга, чтобы провести с ней остаток дней. Но у нее двое детей и маловато решимости, чтобы отправиться за океан осваивать необитаемые острова, – он нежно взял в ладони руки Ингрид. – Я надеюсь, что вы поймете меня. Я тоже устал мотаться по свету, моя мечта – уединиться в Сантонье, в собственном особняке, чтобы в тишине и покое переводить Эразма Роттердамского и писать мемуары о том, что успел повидать за все эти годы.

– И вы проделали столь долгий путь лишь для того, чтобы сообщить нам об этом?

Дон Луис едва заметно покачал головой, по-прежнему не выпуская ее рук из ладоней.

– Я вернулся, потому что знал – я не смогу спать спокойно, если не увижу собственными глазами, что у вас все хорошо, а корабль благополучно прибыл к месту назначения. Мне до сих пор недостает капитана Соленого, никому другому я не могу так доверять.

– У меня никогда не было такого друга, как вы, – произнесла донья Мариана.

– А у меня никогда не было никого, кто заслуживал бы такой дружбы, – улыбнулся он с искренней любовью. – Это мальчик или девочка?

– Мальчик.

– Я так и подумал. Как его зовут?

– Луис.

– Право, стоило пересечь океан, чтобы услышать это, – прошептал растроганный дон Луис. – Видит Бог, действительно стоило! – он благоговейно поцеловал ее руки, после чего пожал руку канарцу. – Как мне вас благодарить? – спросил он.

– Благодарить? – удивился Сьенфуэгос. – Да что вы! Это мы должны быть вам благодарны по гроб жизни, а вы собираетесь благодарить нас лишь за то, что мы дали ваше имя нашему сыну. Что за глупости! – он дружески похлопал его по спине. – Давайте лучше поднимемся на борт. Мне не терпится встретиться с теми, с кем придется провести остаток жизни.

Из всего экипажа и пассажиров лишь шесть человек, закаленных множеством превратностей судьбы, четко представляли себе, что их ждет; остальные же будущие колонисты были женщинами, детьми и робкими мужчинами. Незнакомые пейзажи, неизведанная сельва, источающая манящие ароматы новых цветов и фруктов, влекли к себе и в то же время пугали. И теперь все они столпились у борта, чтобы посмотреть на тех, кому предстояло стать их проводникам и и наставниками на том трудном пути, на который им предстояло ступить.

Ингрид, Сьенфуэгос, Гаитике, Арайя и Бонифасио Кабрера приветствовали всех поочередно, после чего канарец поднялся в рубку и, дождавшись, когда смолкнет гул голосов, объявил:

– Прежде всего, я хочу поприветствовать вас в Индиях и пожелать счастья и всяческих благ в Новом Свете, – он нервно откашлялся, поскольку не привык к произносить длинные речи, после чего продолжил: – А кроме того, хочу напомнить, что сейчас вам предоставляется последняя возможность передумать, если у кого-то вдруг возникли сомнения, стоит ли идти до конца.

Большинство выглядело растерянно и смущенно. Наконец, одна женщина, к ногам которой жались двое детишек, решилась заговорить, и в голосе ее прозвучало беспокойство:

– А почему мы должны передумать, сеньор? Или есть что-то такое, о чем вы не сказали нам раньше? Какая-нибудь неизвестная опасность?

– Да нет, ничего такого, насколько я знаю, – поспешил заверить канарец. – Но вон та линия на горизонте – остров Эспаньола; там есть несколько поселений, а также порт, откуда вы в крайнем случае сможете отплыть домой.

– Нам некуда возвращаться, – раздался чей-то голос. – Ни у кого из нас нет дома.

– Это хорошо, – кивнул Сьенфуэгос. – В подобных ситуациях ностальгия оказывается злейшим врагом, – он вновь ненадолго замолчал, после чего продолжил: – Но я хочу, чтобы вы поняли: там живут люди, которые мечтают разбогатеть, добывая золото и жемчуг, а также обращая туземцев в рабов и заставляя их работать на плантациях сахарного тростника... – он пристально наблюдал за ними, словно стараясь понять, о чем они думают. – Но там, где будем жить мы, золото и жемчуг ничего не стоят, сахарный тростник – не более чем сырье для приготовления сладостей, а рабства там нет и никогда не будет. Каждый будет работать сам на себя и вносить свой вклад в общее дело.

– Значит, у нас будет земля? – спросила женщина, заговорившая первой. Она казалась самой решительной из всех.

– Столько земли, сколько может охватить глаз.

– А вода?

– Столько воды вы еще не видели за всю жизнь.

– В трюме мы привезли семена, – сообщила женщина. – А еще – свиней, уток и кур. Что нам еще потребуется?

Эта женщина, видимо, привыкла работать от зари до зари, не получая взамен почти ничего.

– Ничего, – спокойно ответил Сьенфуэгос. – Мне и моей семье этого вполне достаточно, чтобы начать новую жизнь. Но я бы хотел, чтобы каждый из вас уже сейчас отдавал себе отчет, что его ждет. Потому что потом будет поздно.

– Сколько времени вы даете нам на раздумья?

– Три дня, – ответил он. – А пока можете сойти на берег, осмотреть остров, познакомиться с его климатом, флорой и фауной. После этого те, кто захочет, могут остаться здесь, а мы продолжим путь.

– И куда же мы отправимся?

– Туда, где решим основать поселение, – Сьенфуэгос махнул рукой на юго-запад. – Там ожидают сотни необитаемых островов, которые отвечают всем нашим требованиям, их у нас никто не сможет отнять. Мы не станем спешить и выберем наиболее подходящий.

– А вы точно уверены, что нам не придется ни с кем воевать за эту землю? – спросила другая женщина.

– Если нам и придется воевать, то лишь для того, чтобы защитить собственное имущество, – ответил канарец. – Если на нас нападут, то мы, конечно, не станем сидеть сложа руки, можете быть уверены.

После этого он объявил совещание закрытым – отчасти потому, что больше сказать было особо нечего, но прежде всего – потому, что людям, больше месяца проведшим в открытом море, теперь не терпелось поскорее ступить на твердую землю и собственными глазами увидеть чудесный мир, до которого теперь было рукой подать.

Поздним вечером, когда в лагере все стихло, канарец и донья Мариана сидели на песке и любовались поднимающейся над горизонтом луной.

– Ну, что скажешь? – спросила она. – Как ты думаешь, они действительно готовы работать?

– Почему же нет? – ответил Сьенфуэгос. – Судя по всему, жизнь была к ним не слишком добра, а теперь у них есть возможность работать на самих себя. В первые годы, конечно, придется нелегко; но здесь хорошая земля, а труд, что еще важнее, сдерживает амбиции. Люди, которые едут в Индии за золотом и легким богатством, как правило, быстро разочаровываются, увидев, что все мечты оказались пустыми миражами.

– Но не все же мечтают именно об этом, – возразила донья Мариана.

– Большинство. Даже умнейшие. Если бы адмирал с самого начала понял, какая это щедрая и благословенная земля, его судьба была бы совсем другой, он бы не умирал сейчас, брошенный на пустынном острове, – растянувшись на песке, канарец положил голову Ингрид на колени. – Но ему было этого мало! Ему нужен был Сипанго, золотые дворцы Великого хана, неисчерпаемые золотые прииски и мешки, набитые жемчугом размером с голубиное яйцо. Он решился отправиться на поиски западного пути, открыл Новый Свет, но этого ему оказалось мало. Вот живой пример того, что человеческие амбиции не знают границ.

– А у тебя есть амбиции?

Сьенфуэгос протянул руку и ласково погладил ее по щеке.

– Только вот это, – уверенно произнес он. – Всегда быть рядом с тобой, любить тебя и знать, что ты меня любишь. Ничего другого я не желал с того самого дня, как мы встретились, и никогда не пожелаю.

– А что будет, когда я стану старой? Совсем старой?

– Не знаю. Никто не может этого знать, но одно я знаю точно: эти люди пересекли океан и доверили нам свою жизнь. Как ты думаешь, как они отнесутся к тому, что накануне такого серьезного плавания нас с тобой волнует, буду ли я тебя любить, когда ты состаришься?

– Ну так пусть возвращаются в Испанию, – с легкой улыбкой ответила она. – Я не стану их за это винить. Но это все равно не победит мой страх.

Сьенфуэгос ласково взял ее за руку и прижал ее ладонь к своему паху.

– Чувствуешь? – тихо спросил он. – Лишь в тот день, когда я услышу твой голос или почувствую твой запах, а мое тело не отзовется, у тебя появятся причины для беспокойства, – с этими словами он мягко толкнул ее на песок и принялся раздевать с подчеркнутой медлительностью, нежно лаская. – Я люблю тебя, хочу тебя, но при этом уважаю и восхищаюсь тобой, – прошептал он ей на ухо. С этими словами он вошел в нее, а Ингрид вскрикнула от изумления и восторга, поскольку за долгие годы так и не смогла привыкнуть к его размерам и неутомимости. – Время, конечно, может много чего разрушить, – закончил он. – Но клянусь тебе, оно никогда не разрушит моей любви к тебе.

10

Капитан Алонсо де Охеда взял за правило каждое утро приходить в таверну «Четыре ветра», где, сидя в углу за одним из дальних столов в огромном зале, он писал мемуары.

Почему он писал именно в таверне? Тому было три причины. Во-первых, в его собственной скромной хижине просто не имелось стола, за которым он мог бы работать; во-вторых, полутемный зал таверны был, несомненно, самым прохладным местом в жарком и душном городе; и, наконец, его добрый друг Франсиско Писарро явно пользовался благосклонностью Каталины Барранкас, вдовы недавно скончавшегося Хусто Камехо, так что каждый день ему предлагали сытный и бесплатный завтрак из хлеба, сыра и кувшина вина.

Неграмотный Писарро восхищался губернатором провинции Кокибакоа, и теперь он не уставал любоваться Охедой, способным часами выводить все новые и новые слова, что, вне всяких сомнений, казалось ему настоящим колдовством.

– Сколько же всего вы можете рассказать! – восхитился он однажды утром, усаживаясь рядом с Охедой и просматривая толстую пачку исписанных листов, которую тот держал в старой котомке.

– Здесь вся моя жизнь, – ответил тот. – А я ведь немало пережил на своем веку.

– Вы говорите о дуэлях?

– Лишь о немногих; большую часть я просто уже не помню. Я отправил на кладбище столько народу, что даже писать об этом не стоит.

– Думаю, иные из этих покойников были бы благодарны, если бы вы уделили им хотя бы строчку. Кто еще о них вспомнит?

– Покойники были бы благодарны мне гораздо больше, если бы я мог вернуть им жизнь, – убежденно ответил Охеда. – А также если бы со мной не встретились. Многие из них сами провоцировали меня – просто потому, что я – Алонсо де Охеда, и если бы им удалось меня убить, они бы в одночасье прославились, – он отхлебнул вина и покачал головой. – Но уверяю вас, в конце концов такая слава становится слишком тяжким бременем. Поистине невыносимым.

– Почему же тогда вы так лелеяли свою славу?

– Потому что был молод. И глуп. К тому же даже представить не мог, что однажды настанет день, когда все убитые соберутся возле моей постели, не давая мне сомкнуть глаз.

– Правда? – изумился Писарро.

– Во всяком случае, так мне мерещится.

Васко Нуньес де Бальбоа, со своей стороны, тоже любил по утрам заглянуть в таверну, чтобы выклянчить стакан вина и кусочек сыра, однако ни Охеда, ни Писарро не стремились общаться с человеком, который потерял всякое к себе уважение и теперь выглядел скорее как нищий из канавы, чем как испанский идальго в поисках славы.

Бальбоа отнюдь не был глуп, а своим кругозором значительно превосходил не только Писарро, но, пожалуй, даже самого Охеду, однако позволил себе докатиться до такого состояния, что теперь его презирали даже индейцы.

– Забери вас чума! – ругался порой Охеда. – Вы хотя бы иногда можете окунаться в реку, чтобы смыть с себя эту вонь?

– Это запах нищеты, – всегда отвечал тот. – Ни вода, ни мыло здесь не помогут. Когда моя судьба переменится, изменится и запах.

– В таком случае, боюсь, нам придется страдать от него еще долгие годы, – вздыхал Охеда. – Поскольку вы не прилагаете ни малейших усилий, чтобы изменить свою судьбу.

– Возьмите меня с собой в Кокибакоа!

– Нет уж, увольте! Есть множество куда более достойных кабальеро, готовых драться за эту честь. А мне в команде пьяницы не нужны.

– Я брошу пить!

– А что вам мешает бросить прямо сейчас?

Бальбоа уже не раз пытался это делать, но, увы, силы воли у него хватало до первого дармового стакана вина. А потому никто на этом острове не дал бы за его жизнь и ломаного гроша, все были уверены, что однажды утром его найдут где-нибудь в канаве с перерезанным горлом.

При этом он прямо-таки боготворил Охеду, а вот к Писарро был куда меньше расположен, поскольку и тот, со своей стороны, тоже не питал к нему особой симпатии. Надо сказать, что, будучи трезвым, Бальбоа был милыми человеком с очаровательными манерами, но стоило ему выпить, как он тут же превращался в самого отвратительного типа на всем острове.

В один жаркий полдень, когда он по своему обыкновению сидел возле Охеды, молча перебирая в памяти свои несчастья, в таверне появился молодой человек среднего роста с горделивой осанкой и ухоженной светлой бородкой. С подчеркнутой вежливостью он поприветствовал всех присутствующих.

– Добрый день, кабальеро! – начал он с металлом в голосе. – Извините за беспокойство, но мне сказали, что здесь я смогу найти дона Франсиско Писарро.

– А кто его спрашивает? – с видимым равнодушием спросил вышеупомянутый, делая вид, что усердно протирает стол.

– Дальний родственник, – небрежно бросил вошедший. – Насколько мне известно, в прошлом году он отправился в Санто-Доминго и сколотил состояние.

– Как вас зовут? – спросил Бальбоа.

– Кортес. Эрнан Кортес Писарро. Сын Мартина Кортеса и Каталины Писарро.

– Уж не из тех ли она Писарро из Медельина?

– Именно так.

– Боже ты мой! Кто бы мог подумать? – внимательно и чуть лукаво взглянул на него Писарро. – Если вы и в самом деле тот, за кого себя выдаете, то у меня для вас две новости: хорошая и плохая.

– И в чем же заключается ваша хорошая новость?

– В том, что вы только что нашли своего родственника.

– А плохая?

– В том, что все его хваленое состояние составляет вот эта тряпка для вытирания столов.

– Та самая, что у вас в руке?

– Ну да.

– Боже! – воскликнул гость, протягивая ему руку. – Как же я рад вас видеть!

– Я вас тоже. Хотя, признаюсь, ваше присутствие здесь меня несколько озадачило.

– Это почему же?

– Насколько я знаю, некий Эрнан Кортес, сын троюродной сестры моего отца, должен был прибыть сюда вместе с Овандо, но с тех пор прошло уже больше двух лет. Где же вы были все это время и откуда сейчас появились?

– О, это печальная история, – ответил тот, явно смущенный. – Накануне отплытия один озверевший папаша застукал меня в постели со своей дочкой. Он погнался за мной, как разъяренный бык, и мне ничего не осталось, как уносить ноги. Перелезая через ограду его сада, я неудачно упал и сломал ногу, после чего долго ходил на костылях. Нога плохо срасталась и сильно болела.

– Вот черт! – весело рассмеялся Бальбоа. – И после этого кто-то еще обвиняет меня в шалопайстве! – с этими словами он внимательно оглядел вошедшего, словно пытаясь прикинуть стоимость его одежды и вес кошелька. – Не могу понять, как вы сюда попали: за последний месяц ни одно судно здесь не появлялось.

– Я прибыл на корабле некоего Алонсо Кинтеро, который высадил меня в пяти лигах отсюда.

– Кинтеро? – повторил заинтересованный Бальбоа. – Тот самый контрабандист?

Кортес молча кивнул с глубоким вздохом.

– Я его знаю, – добавил Бальбоа. – Он возит сюда лучшее вино из Риохи. Как-то я нанялся матросом на его корабль, и он заплатил мне натурой.

– Ну, мне он не собирался платить натурой, – с невеселой улыбкой ответил Эрнан Кортес. – Наоборот, это я должен был отработать плату за проезд, драя палубу. А это очень большой корабль!

– Хотите сказать, что были у него на корабле «черным» пассажиром, – уточнил Алонсо де Охеда, вступая в разговор.

– Уж не знаю, черным или белым, но у меня не было денег, чтобы заплатить за проезд. Севильские лекари вытянули из меня все деньги, а мне было стыдно написать домой и рассказать о своих неприятностях. Отец уже договорился, что я отправлюсь в плавание вместе с его кузеном, губернатором Овандо, чтобы уже здесь, на Эспаньоле, стать одним из его доверенных людей, – он раздраженно фыркнул. – А в итоге пришлось добираться сюда на какой-то посудине, нагруженной вином, всяким отребьем и проститутками.

– Проститутками? – еще больше заинтересовался Васко Нуньес де Бальбоа. – Что за проститутки?

– Самого низкого пошиба, – серьезно ответил тот – Из тех, что никому не дают в долг, им денежки подавай!

– Да, в самом деле, худшего пошиба не сыщешь, – сочувственно покачал головой Бальбоа. – Нет бы делать это из любви к искусству, а у них все мысли только о презренном металле. Но они хоть красивые?

– Да так себе. Была там, правда, одна роскошная мориска, но ее облюбовал сам Кинтеро. Она спала в его каюте, и если бы кто-нибудь попытался к ней приблизиться, его люди тут же вышвырнули бы этого человека за борт.

С этими словами он достал монету и положил ее на прилавок.

– Вина для всех, – распорядился он. – Нужно отпраздновать наше знакомство.

Писарро оттолкнул монету и тут же принес кувшин вина и четыре стакана.

– Предоставьте Каталине Барранкас честь самой заплатить за это, – сказал он. – И позвольте представить вас его превосходительству губернатору Алонсо де Охеде. А это Бальбоа.

– Алонсо де Охеда? – воскликнул изумленный Эрнан Кортес, не в силах скрыть своего восторга. – Но это невозможно! – он стиснул руку Охеды, не зная, как выразить свое преклонение. – Подумать только, сам капитан Охеда! Герой моего детства! Отец столько рассказывал о ваших подвигах. Вы же с ним вместе воевали под Гранадой.

– В самом деле? – удивился тот. – А впрочем, возможно. Столько людей воевало вместе со мной под Гранадой, всех и не упомнишь.

– Быть может, вы его вспомните, если я скажу, что он был вашим секундантом на дуэли.

– Друг мой, – ответил Охеда. – Я не помню даже многих из тех, кого убил, где уж мне помнить всех секундантов, верно?

– Понятно, – кивнул Кортес. – Вот только не могу понять, что вы делаете здесь, когда вас назначили губернатором поистине сказочного королевства Кокибакоа, расположенного в том месте, которое вы сами назвали Венесуэлой.

– Все упирается в проклятые деньги, друг мой! В наше время никто и пальцем не шевельнет, если ему не заплатить, и что толку даже от целого королевства, если нет средств, чтобы его завоевать, – невесело улыбнулся Охеда. – Вы случайно не знаете человека, который бы рискнул вложить деньги в это предприятие? Могу обещать, что уже через год его состояние увеличится втрое.

– Сказать по правде, у меня нет знакомых, кто имел бы больше сотни мараведи, но если вы все же найдете такого человека, я буду рад сопровождать вас в этой экспедиции. Я хорошо владею шпагой.

– Боюсь, что вы в полной заднице, – вмешался Бальбоа. – Вот уже несколько лет, как и многие другие, я надеюсь выбраться из этой забытой Богом дыры. Но увы, Санто-Доминго – это огромный капкан, из которого никому и никогда не выбраться.

И это было не просто личное мнение будущего покорителя Панамы и первооткрывателя Тихого океана; это было общее чувство всех тех, кто бродяжничал на улицах, голодал и потерял всякую надежду когда-либо принять участие в одной из мифических экспедиций в неизведанные земли, о которых они столько мечтали.

Прошло уже одиннадцать лет с тех пор, как европейцы ступили на землю Нового Света, однако единственным местом, которое им удалось освоить, по-прежнему оставался лишь этот остров.

А все истории о волшебных золотых копях, якобы обнаруженных на Твердой Земле, а несколько позже – на Кубе, Ямайке или Пуэрто-Рико, о несметных грудах жемчуга, который привозили из Кубагуа и Маргариты, были для этих несчастных солдат удачи все равно что пироги за стеклом булочной для голодных детей, они могли сколько угодно ими любоваться, но при всем желании не сумели бы достать.

Диего Мендес, еще не оставивший попыток найти корабли, на которых смог бы вывезти адмирала с Ямайки, прекрасно видел, что Овандо не торопится к ним на помощь. Не слишком надеясь на полные негодования проповеди брата Бернардино де Сигуэнсы, он принялся рассказывать о несметных богатствах страны Верагуа, лежащей, по словам туземцев, в десяти днях пути вглубь материка от Москитового берега, и люди действия, причисляющие себя к мифической расе конкистадоров, изнывали от вынужденного безделья.

Но единственное, что сейчас заботило губернатора – кого из своих верных приближенных наградить землями, индейцами и титулами, и он без промедления казнил бы всех тех, кто бы осмелился его критиковать.

Эта политика, мелочная и близорукая, единственной целью которой было заполучить плантацию сахарного тростника и с полдюжины работников, ставила личные интересы отдельных людей выше интересов молодой нации, стремившейся стать гигантской империей, и превращала жителей острова в сонных лентяев, как это происходит с горячим и резвым конем, если держать его в тесной конюшне.

С наступлением темноты таверна «Четыре ветра» становилась центром общественной жизни города.

По одну сторону сидели все те «кабальеро в потертых плащах», просиживая долгие часы в призрачной надежде, что кто-нибудь наймет их для исследования неведомых земель. Помимо бесспорного лидера, губернатора Алонсо де Охеды, среди них выделялся некий Хуан Понсе де Леон, которого здесь ласково называли просто Старик. Ему и в самом деле было больше сорока лет; но он обладал звонким певучем голосом и был преисполнен энтузиазма, свято веря, что избран самой судьбой, чтобы отыскать сказочный остров Бимини с его волшебным «источником вечной молодости».

Увы, Понсе де Леону так и не суждено было найти пресловутый источник; зато, после бесконечных скитаний он смог завоевать соседний остров Пуэрто-Рико и основать на нем город, названный его именем, а также исследовать Багамские острова и, наконец, открыть полуостров Флориду, став, таким образом, первым испанцем, чья нога ступила на землю нынешней Северной Америки.

У противоположной стены большого зала сидели все те, кто променял сумасшедшую мечту о счастье и свободе на известный принцип: «Лучше синица в руках, чем журавль в небе», и чьи стремления были направлены на учреждение рабства и распределение земель на Эспаньоле.

Во главе этой когорты стоял молодой и умный Бартоломе де лас Касас, человек неплохо образованный и весьма красноречивый, всегда умевший найти ответ на самые каверзные вопросы. Единомышленники прочили его на один из ключевых постов в правительстве колонии.

Нетрудно предположить, что постоянные перепалки между носителями противоположных мировоззрений стали для завсегдатаев таверны ежедневным развлечением.

К счастью, словесные поединки почти никогда не оканчивались рукоприкладством, поскольку здесь присутствовали прославленные мастера клинка, и среди них – знаменитый капитан Охеда, наводивший ужас одним видом своей шпаги.

Несправедливая казнь Анакаоны, без сомнения, нарушила тонкое равновесие, и когда де лас Касас позволил себе замечание о распущенном нраве принцессы, и в результате Охеда забыл о своем обещании больше не устраивать дуэли и угрожал выпотрошить противника, как свинью в день святого Мартина.

И лишь вмешательство Писарро, ставшего верным оруженосцем губернатора Кокибакоа, позволило избежать кровопролития. Он схватил де лас Касаса за плечо и вытолкал его на улицу.

Там он усадил его на низкую ограду, окружающую раскидистое дерево, чья обширная крона покрывала своей тенью едва ли не всю площадь.

– Имейте в виду, – заявил он. – Я бы ради вас и пальцем не шевельнул, если бы не дон Алонсо. Уж я-то знаю, ему ничего не стоило убить вас даже с закрытыми глазами, держа одну руку за спиной. Но Овандо только этого и ждет, чтобы как ястреб вонзить в него когти.

– Он убийца, – угрюмо ответил де лас Касас. – Грязный убийца. Ну ничего, рано или поздно он за все заплатит.

– Вы ошибаетесь, – заметил Писарро. – Именно потому, что ему слишком много приходилось убивать, он научился уважать чужую жизнь. И жизнь последнего из дикарей для него столь же священна, как и жизнь самого высокородного дворянина. И он, не задумываясь, убьет любого маркиза, если тот посягнет на жизнь индейцев или попытается превратить их в рабов.

– Как вы можете сравнивать?

– Могу, потому что я такой же аристократ, как и он – и по крови, и по духу, – Писарро немного помолчал, с жалостью оглядев собеседника. – Вы еще слишком молоды, – добавил он. – Надеюсь, со временем вы поймете, что когда эти несчастные люди бросаются на нас с оружием в руках, мы имеем полное право относиться к ним как к врагам и защищаться до последней капли крови, силой или хитростью добиваясь победы. Но когда они уже побеждены, мы должны быть к ним милосердны. Пока люди, подобные Охеде, сражались с ними, такие как вы благополучно отсиживались в Испании; и вот теперь, когда война закончилась, вы явились сюда, чтобы превращать их в рабов.