Текст книги "Харагуа (ЛП)"

Автор книги: Альберто Васкес-Фигероа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

– Сколько лет я слышу о ваших подвигах! По правде сказать, я не верил во все эти россказни, считал их байками – и вот вы здесь, в моем собственном доме!

– Почему же вы в них не верили? – удивился канарец.

– Слишком уж идеальным вы выходили, если верить рассказам доньи Марианы, – признался Охеда. – Но сначала расскажите, как вы поживаете.

– Не слишком хорошо, признаюсь честно, – ответил Сьенфуэгос. – Слишком много несчастий случилось в последнее время, а теперь вот еще и Анакаона...

– С принцессой что-то случилось? – встревожился Охеда. – Неужели Овандо?..

– Обманом захватил ее в плен, а теперь собирается повесить, – закончил канарец.

– Ублюдок! – выругался отважный капитан. – Я знал, что от этого «дружеского визита» не стоит ждать ничего хорошего, но мне и в голову не приходило, что он осмелится на такое...

– Тем не менее, осмелился. И если ветер не переменится, то, скорее всего, уже завтра он будет здесь. Именно поэтому я и решился вас побеспокоить.

– Вы правильно поступили, – ответил Охеда, крепко пожимая ему руку. – И я благодарен вам за это! Я глубоко привязан к Золотому Цветку, она занимает большое место в моей жизни.

Легким кивком он указал на туземку, молча сидевшую на корточках в дальнем углу комнаты, и добавил:

– Наши пути разошлись, а потом я встретил Исабель, но тем не менее, я по-прежнему считаю ее одной из самых восхитительных женщин, каких встречал в своей жизни. Что я могу для нее сделать?

– Мы еще и сами не знаем, – вмешался Нуньес де Бальбоа, который до сих пор старался держаться в сторонке, зная, что Охеда не слишком его жалует. – Но могу вас заверить, что если и есть на земле человек, которого губернатор может послушать, то это вы.

– Я? – смутился тот. – Почему вы думаете, что он меня послушает?

– Потому что вы – Алонсо де Охеда.

– Алонсо де Охеда! – с горькой иронией повторил тот. – Да, конечно, я Алонсо де Охеда – и что? Посмотрите, как я живу! Да и то, эта хибара принадлежит не мне, а дяде моей жены. Вот уже три дня, как мы почти ничего не ели, – он печально рассмеялся. – И вот скажите теперь: многого ли стоит Алонсо де Охеда, если он неспособен ни жить, как цивилизованный человек, ни прокормить семью? Что я могу сделать для других, если ничего не могу сделать для себя самого?

– Бросьте, капитан, – примирительно ответил Бальбоа. – Разумеется, проклятая гордость не дает вам равнять себя с Овандо, поскольку официально вы являетесь губернатором куда более обширной и богатой провинции Твердая Земля, однако ваше имя по-прежнему способно открыть многие двери; не то что мое, при звуке которого все двери запираются на засовы.

– Вы сами сделали все для того, чтобы они перед вами закрылись, – заметил Охеда. – На этом острове не найдется ни одного мужчины, которому вы не задолжали денег, и ни одной женщины, на которой не пообещали бы жениться. Вы величайший в мире обманщик, склочный, ленивый, блудливый, вечно пьяный, только и умеющий, что раздавать пустые обещания, которым давно уже никто не верит.

– Согласен, я никогда не был образцом добродетели, – ответил Бальбоа. – Но это не моя вина, а вина моего отца, от которого я унаследовал все эти пороки, – отмахнулся он. – Но это не относится к нашему делу, а что действительно имеет значение, так это чем мы реально можем помочь принцессе. Насколько я помню, капитан Кастрехе, назначенный теперь военным советником губернатора, когда-то служил под вашим началом.

– Так и есть. Но как офицер он полный профан, а как мужчина – натуральный кастрат, которого интересуют лишь деньги.

– Если вопрос в деньгах, то у меня немного есть, – признался Сьенфуэгос. – Деньги Ингрид уже закончились, но я думаю, что люди губернатора не откажутся от золота Анакаоны.

– Золото Анакаоны! – с улыбкой произнес Охеда, словно иронизируя над самим собой. – Я помню, как она предстала передо мной, вся увешанная золотом с головы до ног, а я – каким же безумцем я был тогда! – снимал с нее все это золото и бросал его в воду, чтобы она поняла – я люблю ее, а вовсе не ее богатства.

– Вы бросали золото в море? – ошеломленно повторил Бальбоа. – Вы шутите!

– Это была величайшая глупость в моей жизни! – с горечью признался Охеда. – Там были ожерелья, браслеты, серьги и золотой нагрудник, украшенный драгоценными камнями стоимостью в целую империю. Боже мой! В ту минуту мне казалось, что я поступаю романтично, но сейчас понимаю, что это была самая настоящая глупость. Если бы я сохранил все эти вещи, сейчас мы могли бы выкупить Анакаоне свободу.

– А еще говорят, будто бы самый чокнутый тип на всем острове – это я! – посетовал Бальбоа. – Ну ладно! То золото давно уже на дне моря, там оно и останется. Давайте забудем о нем и перейдем к сути. Что вы собираетесь предпринять, чтобы повлиять на Овандо?

– Ничего.

– Весьма немного!

– Я человек действия, а не подковерных интриг, – ответил Охеда. – Разбирайся я чуть лучше в придворных дрязгах – быть может, жил бы теперь в замке, а не в этой лачуге. Мне остается лишь повторить: что я могу сделать для другого, если не могу сделать этого даже для себя?

– Думаю, вам стоит смирить гордость.

– А вы придержите язык, Бальбоа! – едва не подскочил рассерженный Охеда. – Следите за словами, если не хотите познакомиться с моей шпагой.

– Я признаю, что со шпагой вы могли бы и меня одолеть, – ответил тот. – Никто не сомневается, что вы лучший фехтовальщик на земле. Зато я мог бы взамен научить вас смирению, когда оно необходимо для дела, а нет более благородного дела, чем спасти принцессу Анакаону от виселицы.

– Мне и самому не дают покоя эти мысли, – пробормотал Охеда, изо всех сил стараясь взять себя в руки. Затем повернулся к канарцу. – Ну а вы, Сьенфуэгос, вы тоже считаете, что я могу чем-то помочь принцессе?

– Не знаю, – честно ответил тот. – То есть, я не сомневался в этом, когда слышал о непревзойденном Охеде, но тот Охеда, которого я сейчас вижу перед собой, вызывает у меня большие сомнения.

– Этот костер давно отгорел, остались одни головешки, – тускло ответил Охеда. – Тридцать сражений, тысячи приключений в неизведанных морях и диких землях, сотни побед со шпагой в руке – вот к чему они меня привели, вот что от меня осталось.

С трудом верилось, что этот человек полутора метров ростом, изможденный, оборванный, иссохший от голода и лишений, совершенно не похожий на того странствующего рыцаря, каким представал в легендах, способен спасти принцессу из когтей дракона. Скорее уж он напоминал печального нищего, который сам нуждается в сострадании принцессы. Сьенфуэгоса охватило уныние, на миг подавившее его неукротимый дух.

– Вот черт! – воскликнул он под конец. – Сдается мне, что все эти невероятные истории о героях, злодеях, завоевателях и прекрасных принцессах на деле оказываются столь же унылой реальностью. Просто не верится, что когда-то Анакаона была знаменитой королевой, с ног до головы обвешанной драгоценностями, а вы – гордым и страстным любовником, который безоглядно бросал их в море.

– Да, так оно и было, но с тех пор прошло почти десять лет.

– И куда вы бросили эти драгоценности?

– В море.

– Ну разумеется, – проворчал Сьенфуэгос. – Понятно, что в море. А где именно?

– В нашей прежней столице: в Изабелле.

– Можете вспомнить, в каком именно месте?

– Возле пещеры, в полулиге к западу от усадьбы доньи Марианы.

– Там, где песок и скалы?

– Да, песок и скалы.

– Там очень глубоко?

– Откуда я знаю? – раздраженно бросил Охеда. – И вообще, к чему весь этот глупый допрос? Уж не собираетесь ли вы отправиться туда, чтобы найти золото?

– Если это поможет спасти принцессу, то да.

– Вы с ума сошли!

– Еще вопрос, кто здесь сошел с ума, – ответил канарец. – Тот, кто впустую разбрасывается богатствами, или тот, кто собирается их вернуть?

– С тех пор прошло много лет.

– Для золота времени не существует, – ответил Сьенфуэгос. – Годы над ним не властны. Возможно, оно по-прежнему там, а может быть, и нет, но в любом случае, стоит попытаться его найти...

– А вы действительно таковы, как о вас говорят! – рассмеялся Охеда, ткнув в него пальцем. – Сказать по правде, я не очень-то верил рассказам доньи Марианы, но теперь и сам вижу, что она говорила правду. Только человек, который отправился в Индию, будучи уверенным, что плывет в Севилью, может думать, что сумеет вернуть то, что поглотило море.

– Лучше быть мечтателем, грезящим о несбыточном, чем героем, оплакивающим свои неудачи.

Как Сьенфуэгос, так и Бальбоа решили расшевелить этого человека, которому едва исполнилось тридцать три года, а он уже из живой легенды превращался в обветшалую реликвию.

– Легко быть отважным и блистательным, когда все вокруг смотрят на вас с обожанием, как на непревзойденного мастера шпаги, – тем же тоном продолжал канарец. – Но сохранять мужество, пребывая в забвении, зная, что никому больше нет дела до вас, намного труднее. А мужество, знаете ли – это вовсе не обязательно умение выпустить кишки противнику.

Алонсо де Охеда стиснул зубы и закатил глаза, давая понять, что за последнее время он столько раз слышал эти слова, что они уже набили оскомину. Наконец он повернулся к индианке, по-прежнему неподвижно сидевшей в углу в позе сфинкса, и ласково спросил:

– Ну, а ты что скажешь?

– Золотой Цветок – луч света, озаряющий путь моего народа, – просто ответила та.

– Боже! – воскликнул Охеда. – Только этого не хватало! – Он повернулся к канарцу. – И что конкретно вы намерены делать?

– Прежде всего, побрить вас, подстричь и как следует отмыть мочалкой и мылом.

– Отмыть – ужаснулся Охеда. – Какое отношение, черт возьми, это имеет к нашим делам?

– Когда я отмою вас до скрипа, то куплю вам самый роскошный хубон и лучшие на острове сапоги, а также хорошую шляпу и шелковый плащ. В таком наряде вы предстанете перед Овандо и сможете вести с ним спор на равных.

– На равных? – недоверчиво переспросил тот.

– Ну конечно! – заверил его Сьенфуэгос. – Как губернатору большой провинции Твердая Земля, вам надлежит обсудить с Овандо некий деликатный вопрос, который может повлиять на политику короны в Индиях, поскольку казнь Анакаоны крайне неблагоприятно отразится на судьбе наших будущих поселений на континенте.

– Боюсь, он просто пошлет меня ко всем чертям.

– Весьма вероятно, что так он и сделает, – согласился Сьенфуэгос. – Но если вы помните, однажды он уже не послушал Колумба и Хуана де ла Косу, опытнейших моряков, и в итоге погубил флот и несметные богатства. Точно так же и теперь, если он не послушает людей, куда лучше знающих нравы местных жителей, то рискует спровоцировать новую катастрофу, чего их величества уж точно ему не простят.

– Ну вы и наплели! – воскликнул пораженный Бальбоа. – Право, чем больше я вас узнаю, тем больше вы меня удивляете своей способностью перевернуть все с ног на голову. И все же вы совершенно правы! – добавил он убежденно. – Никаких посредников! Охеда должен лично предстать перед губернатором и сказать ему правду.

– А что будете делать вы, пока я буду говорить ему эту самую правду? – поинтересовался Охеда. – На лютне тренькать? Позвольте вам напомнить, что я совсем недавно вышел из тюрьмы, и у меня нет ни малейшего желания туда возвращаться.

– Если вы считаете, что моя помощь будет вам полезна, то я с удовольствием пойду вместе с вами, – заверил Бальбоа. – Вот только боюсь, что если вы заявитесь в алькасар в сопровождении такого оруженосца, нас обоих попросту спустят с лестницы.

– Пожалуй, вы правы, – сдался Охеда. – Уж лучше я пойду один, чем в такой дурной компании.

– Итак...

Благородный идальго, капитан Алонсо де Охеда, герой битвы под Гранадой, первооткрыватель Венесуэлы, которой дал имя, покоритель земель и народов, победитель более чем в ста тридцати поединках, в которых не получил даже царапины, преданный паладин Пресвятой Девы и зеркало добродетели, глубоко задумался, после чего нежно улыбнулся прекрасной индианке Исабель и неохотно бросил:

– Найди ножницы и подстриги мне волосы и бороду, – а потом обреченно вздохнул и добавил: – И приготовь ванну.

4

Как и предполагал Сьенфуэгос, едва корабль губернатора обогнул мыс Сан-Мигель на западной оконечности Эспаньолы, как его подхватило коварное течение, а прямо в лицо ударил встречный ветер, так что пришлось продвигаться к столице немыслимыми зигзагами. Корабль еле полз; за то, что он вообще двигался, следовало благодарить отчасти тяжелый грот с хитрой оснасткой, отчасти – осмотрительного капитана, не желавшего упускать из виду берег, чтобы не затеряться посреди неизведанных просторов Карибского моря.

Время близилось к полудню, легкий бриз стих, паруса вяло обвисли, подобно старому театральному занавесу. Повисшая над островом влажная жара заставила губернатор проклясть тот день и час, когда он решился на столь обременительное путешествие.

Сидя в тени рубки, обливаясь потом и мучаясь тошнотой и головокружением, которыми часто страдают люди, непривычные к морской качке, брат Николас Овандо пережидал полуденный зной, любуясь далекими кряжами Страны гор и отчаянно завидуя матросам, невозмутимо развалившимся на палубе или спокойно поедающим в уголке чечевицу.

В такие минуты он брезгливо отворачивался, стараясь подавить желудочные спазмы, и переводил взгляд на сидящую у фок-мачты горделивую женщину, чьи черные, полные ненависти глаза прожигали его насквозь всякий раз, как он встречался с ней взглядом.

Да, она была здесь, его пленница и заложница, и ее пленение положило конец любым поползновениям к бунту в колониях; однако, несмотря на быструю и легкую победу, губернатор Эспаньолы не испытывал удовлетворения, поскольку в глубине души он знал, что подобный подвиг недостоин кавалера ордена Алькантары и не добавит ему славы.

Как ни крути, это было позорным и грязным предательством, и оправдываться он мог лишь тем, что якобы вынужден был его совершить, чтобы избежать страшного кровопролития.

– Либо так, либо – война, – без долгих раздумий заявил по этому поводу его военный советник, прекрасно понимавший, что лобовая атака на королевство Харагуа, сплошь покрытое непроходимой сельвой, заведомо обречена на провал. – Переворот всегда предпочтительнее, чем сражение в джунглях.

Овандо с трудом согласился, что вероломный захват женщины во время праздника в их честь, обманув доверие и поправ все законы гостеприимства, можно назвать просто «переворотом». На протяжении долгих часов этого отвратительного плавания он бесконечно задавался вопросом, что скажут потомки о событиях, случившихся в маленьком королевстве «голых дикарей»?

– «Историю пишут победители», – не уставал повторять его старый профессор в Саламанке. – Иными словами, единственное, что имеет значение – это победа.

Как бы то ни было, ни наглая «принцесса», ни ее неграмотные подданные при всем желании не смогли бы написать эту историю – как, впрочем, не станут этого делать и европейские летописцы, ведь никого в Европе не интересовало, что происходит в каком-то забытом Богом углу Нового света.

Таким образом, эта некрасивая история скоро будет забыта и, скорее всего, даже не выйдет за пределы острова, однако брат Николас де Овандо прекрасно знал, что даже если ни одна живая душа не узнает о ней, сам он до конца жизни будет обречен нести тяжкий груз вины.

Рано или поздно их величества сместят его с поста губернатора колонии, и тогда ему придется вернуться в свой старый фамильный особняк неподалеку от Ольмедо, где он вынужден будет провести остаток жизни, предаваясь воспоминаниям о тех временах, когда от его решений зависели судьбы множества людей.

Многие из этих людей утонули, потому что он не нашел в себе сил признать, что ничего не знает о необоримой ярости здешних морей и ветров.

Часто он просыпался посреди ночи, одолеваемый кошмарами, в которых хор надрывных голосов требовал отчета за эту страшную ошибку, и наутро он задавался вопросом, простится ли ему когда-нибудь этот грех или он так и унесет его с собой в могилу, какую бы суровую епитимью ни наложил на себя.

Он больше не ел мяса, бичевал себя дважды в неделю и каждое утро читал «Богородице, дево» за каждую жертву той ужасной катастрофы.

А теперь он готовится совершить еще более недостойное деяние, которое потом придется отмаливать с еще большим усердием.

Он вновь посмотрел на стройную фигуру дикарки; его уже давно не интересовали женщины, однако губернатор вынужден был признать, что это агрессивное создание произвело на него впечатление; пусть не как объект похоти – подобные вещи его давно уже не тревожили – но как существо совершенно иного плана. Все время, что он провел рядом с ней, ему казалось, будто он попал в иной мир или оказался на другой планете.

С тех самых пор, как Овандо пересек океан и приступил к обязанностям губернатора, он привык считать «дикарей» низшими существами, застрявшими на полпути между людьми и животными и неспособными усвоить простейших понятий.

Но за два дня в гостях у Анакаоны, где его чествовали как посла далекой, пусть и дружественной державы, брат Николас пришел к выводу, что по уму, изяществу и остроумию Золотой Цветок значительно превосходит любую европейскую женщину и даже большинство мужчин.

А если к этому добавить еще и ее притягательную красоту и постоянную готовность к любовным приключениям, то можно ли удивляться, что в ее присутствии мужчины теряли голову?

Он приказал привести к нему пленницу.

– Сожалею о случившемся, – заявил он, едва Анакаона предстала перед ним. – Но есть вещи, которые я как правитель обязан сделать, пусть даже они мне глубоко противны как человеку.

– Это означает лишь то, что вы не являетесь истинным правителем, – ответила она с удивительным для полуголой, закованной в цепи женщины спокойствием.

– Это еще почему? – удивился он.

– Потому что тот, кто рожден истинным правителем, умеет сочетать и то, и другое. Лишь в том случае, если поступки отвечают принципам, вы имеете право указывать другим, как поступать.

– И кто же научил вас подобным вещам?

– Мой отец усвоил их еще в колыбели, а я впитала их с молоком матери. Он был королем, а я – королевой.

– Королевой дикарей?

– Мы, араваки, называем дикарями тех, кто убивает других людей без крайней на то необходимости. Например, карибов, которые питаются мясом своих жертв, или испанцев, убивающих, чтобы отнять у других свободу или золото.

– Значит, по-вашему, ходить голыми и блудить со всеми подряд свойственно цивилизованным людям?

– Уж лучше ходить голыми, чем кутаться в такую жару в шерстяные одежды, и лучше предаваться любви, чем заниматься рукоблудием, как делают люди вашей расы. Вы настолько лицемерны, что готовы предаваться самым извращенным порокам, лишь бы соблюсти при этом внешние приличия, вы не желаете сделать счастливыми себя и других лишь из страха, что вас кто-то за это осудит. Несчастные люди!

– Что может знать дикарка о нашей вере и о том, что Святая Матерь Церковь обязывает нас хранить телесную чистоту? – угрюмо бросил губернатор.

– Телесную чистоту? – изумилась принцесса. – О какой чистоте вы говорите? Или вы называете телесной чистотой вашу привычку не мыться годами и носить грязную, засаленную одежду, пока она не сгниет от грязи и не свалится? Хороша телесная чистота, от которых все встречные шарахаются прочь, чтобы не потерять сознание от невыносимой вони! Хотя, если вы таким путем решили бороться с похотью, то лучшего способа даже придумать нельзя.

– Ну, насколько мне известно, эта невыносимая, как вы сказали, вонь отнюдь не помешала вам переспать чуть ли не со всеми кастильскими кабальеро.

– Мой долг – избавить их от страданий и нищеты; что же касается иных случаев, вроде дона Бартоломео Колумба, то я никогда не скрывала, что мои отношения с ним были делом государственной важности, а вовсе не удовольствием, и я без колебаний принесла эту жертву.

– Так значит, вы признаете, что все же способны переспать с мужчиной ради выгоды?

– Ради выгоды моего народа, а не моей собственной. И я не жалею об этом, поскольку благодаря этому Харагуа все эти годы оставался независимым и свободным.

– А вам не кажется, что подобный аргумент справедлив и для меня?

– Никоим образом, – честно ответила принцесса. – Я уже не та, да и вы – не Колумб. Очевидно, когда ваши короли назначают нового губернатора, их прежде всего заботит то, чтобы он был совершенно равнодушен к женщинам; хотя даже Бобадилья все же питал к ним определенный интерес, и, не будь он столь одержим жаждой власти и золота, думаю, мы бы с ним поладили.

– Золото его и погубило: пошел ко дну вместе со своими богатствами, – Овандо сурово посмотрел на свою собеседницу, гадая, что скрывается за этим прекрасным лицом, омраченным темными кругами вокруг глаз; казалось, за эти пять дней принцесса постарела на десять лет. – Но оставим это! – заявил он. – Я хочу знать, готовы ли вы отдать приказ своим воинам, чтобы они прекратили сопротивление и признали себя подданными Изабеллы и Фердинанда.

– Подданными – или рабами?

– Вам же хорошо известно, что их величества постановили: ни один житель Вест-Индий не может считаться рабом, если не был взят в плен в ходе справедливых военных действий.

– Как в моем случае? – насмешливо уточнила Анакаона. – Или как в случае с тысячами тех несчастных, которых испанцы ночью вероломно захватили в их собственных домах, заковали в цепи и отправили в Испанию? Вы это называете «справедливыми военными действиями»?

– Большинство войн справедливы и несправедливы одновременно – смотря с какой стороны смотреть, – заметил губернатор, нисколько не сомневаясь в своей правоте. – Лично для меня нет ничего справедливее, чем встретить врага лицом к лицу с оружием в руках. Вот только королям и властителям постоянно приходится жертвовать личными амбициями ради торжества истинной веры и блага своих соотечественников.

– Почему вы так уверены, что ваша вера лучше, чем моя?

– Но это же очевидно, ведь у вас вообще нет никакой веры.

– Тем лучше! – заметила принцесса. – Быть может, я в ваших глазах и совершаю преступление, не поклоняясь вашему Богу, но в моих глазах еще худшим преступлением было бы делать вид, что поклоняюсь ему, не имея в душе ни капли веры и почитания. Или вы не согласны?

– Мне никогда не доводилось взглянуть на вещи с этой точки зрения. Но здесь не тот случай. Христос есть истина.

– Долгие годы общения со столь образованными людьми, как Охеда, Хуан де ла Коса или донья Мариана Монтенегро заставили меня прийти к выводу, что для европейцев подобные истины сводятся к обычной географической проблеме. Бога провозглашают истинным или ложным в зависимости от того, в каком государстве мы находимся; однако границы этих государств меняются слишком часто, и это кажется мне полной нелепостью.

– Я вызвал вас не для того, чтобы вести богословские споры, – резко переменил тему губернатор, которого эта беседа начала изрядно раздражать. – Я должен услышать ваш ответ на мое предложение. Вы готовы отдать приказ?

– Приказ об учреждении рабства? Разумеется, нет!

– Вы хоть представляете, в какое положение себя ставите?

– Разумеется, представляю.

– И вас это не пугает?

– Гораздо больше меня пугает участь марионетки в ваших руках, эта роль мне по-настоящему ненавистна.

– Вы могли бы предотвратить страдания и гибель ваших людей.

– Гибель – возможно. Но вот страдания – никак, поскольку для меня совершенно ясно, что их судьба – страдать под гнетом вашей тирании, пока они не исчезнут с лица земли. Я знаю, так и будет, но не желаю этому способствовать.

– В таком случае я предам вас суду за измену.

– За измену? – удивилась Анакаона. – Измену кому? Я родилась королевой, так что изменить я могу лишь самой себе, а этого я не делала, – Золотой Цветок горько улыбнулась.

Этот разговор навсегда остался в памяти брата Николаса де Овандо, хоть он и рад был бы о нем забыть. Более всего угнетало его то, что эта «дикарка» привела блестящие аргументы, каким позавидовали бы большинство его знакомых богословов. А хуже всего то, что эти аргументы подрывали его мировоззрение, заставляли усомниться в самых твердых убеждениях, а, главное, вынуждали пересмотреть свои взгляды относительно превосходства белой расы над неграми и краснокожими.

Вернувшись в столицу и уединившись в своих апартаментах в алькасаре, он от души пожалел, что не может спросить мудрого совета у брата Бернардино де Сигуэнсы, ведь что бы он ни наговорил монаху в минуты гнева, губернатор не мог не понимать, что крошечный францисканец – единственный человек на свете, способный говорить с ним начистоту.

Одиночество власти давило как никогда. Жалел Овандо и о том, и чувство это было намного сильнее, чем он мог признаться самому себе, что уже не представится ему случай вновь побеседовать с францисканцем по душам. Только в этих разговорах он мог быть до конца честным, потому что доверял собеседнику.

Он вынужден будет скрепя сердце принимать решения и отдавать приказы, которые ему глубоко противны, но более всего угнетало его то, что некому больше оспорить даже самое пустяковое из этих решений.

Он не доверял никому из своих советников. В последние дни губернатора и вовсе не покидало ощущение, что он все глубже увязает в какой-то липкой, вязкой, непроницаемой паутине чужих поползновений и интриг, многие из которых просто не поддавались никакому осмыслению и пониманию.

Жажда наживы тех людей, кто пересек океан, спасаясь от нищеты или правосудия, поистине не знала границ, и теперь все эти зловещие личности, что еще несколько месяцев назад побирались в поисках работы или куска хлеба, а ныне щедро наделенные землями и рабочей силой, посматривали вокруг с надменностью героев крестовых походов.

– Его превосходительство губернатор Кокибакоа просит аудиенции, – прервал его размышления чей-то голос.

– Кто? – рявкнул Овандо, раздраженный, тем, что этот толстяк – его личный секретарь – прервал размышления.

– Его превосходительство губернатор Кокибакоа.

– Еще один самозванец? – выкрикнул он в бешенстве. – Гоните его в шею!

– Боюсь, это нелегко будет сделать, ваше превосходительство, – с легкой робостью в голосе заметил толстяк. – Позвольте вам напомнить, что это не кто иной, как капитан Алонсо де Охеда, которому ничего не стоит в одиночку расправиться со всей вашей личной гвардией.

– Охеда! – воскликнул брат Николас Овандо, испытывая неловкость за свою ошибку. – Боже ты мой! А я и забыл, что их величества наградили его этим смешным титулом, – он озадаченно покачал головой. – Я думал, что он покинул остров после выхода из тюрьмы.

– Я тоже так думал, ваше превосходительство, – ответил секретарь. – Тем не менее, сейчас он дожидается в вашей приемной, разодетый в пух и прах. Надо полагать, его дела вновь пошли в гору.

– Значит, я обязан его принять?

– Как Алонсо де Охеду – не обязаны. Но как губернатора одной из провинций их величеств – безусловно обязаны. Отказывая ему в аудиенции, вы проявляете неуважение к его должности.

– В таком случае пусть войдет.

Мужчины вежливо поприветствовали друг друга, как и подобает настоящим кабальеро. Одного к этому обязывало положение, другого – слава. Овандо пришлось сделать над собой усилие, чтобы выказать радость, которой он в действительности не испытывал.

– Я рад, что справедливость наконец-то восторжествовала, – сказал он. – Честно говоря, я был бы обижен, если бы вы покинули Санто-Доминго, не навестив меня перед отъездом.

– А я, со своей стороны, ожидал, когда вы сами меня пригласите и поздравите с освобождением, – ответил Охеда. – Так что как посмотреть.

– Действительно, как посмотреть, – равнодушно произнес губернатор, словно это его совершенно не волновало. – Я, признаться, не слишком разбираюсь в церемониях, к тому же в последнее время я был ужасно занят усмирением Харагуа.

– Вы называете это усмирением? – с иронией переспросил Охеда, усаживаясь в кресло, хотя губернатор так и не предложил ему сесть. – Странное слово для подобных действий, вы не находите?

– Позвольте напомнить, что именно пленение вождя Каноабо принесло вам славу.

– Никоим образом! Не путайте одно с другим. В то время мы воевали с Каонабо, убившим десятки наших соотечественников, и вам прекрасно известно, что я проник в его лагерь, затащил его на свою лошадь и увез на глазах полусотни его воинов, вооруженных до зубов.

– У Анакаоны тоже были воины.

– Но они не собирались сражаться с вами. А Анакаона – беспомощная женщина, пригласившая вас в качестве посла дружественной державы. Вы совершили предательство.

– Придержите язык.

– Я охотно придержу его, если вы поклянетесь, что непричастны к этой истории, – Охеда выдержал короткую паузу. – Однако наши споры никого не интересуют, – он снова помолчал, собираясь закрыть эту тему и приступить к основной цели разговора. – Собственно говоря, я пришел для того, чтобы узнать, каковы ваши намерения относительно Анакаоны. Именно от этого будут зависеть мои дальнейшие действия.

– Уж не собираетесь ли вы снова стать ее любовником? – ехидно осведомился губернатор.

– Позвольте вам напомнить, что принцесса никогда не была любовницей губернатора Кокибакоа, которого вы имеете честь лицезреть.

– Ну что ж, понятно, – глумливо протянул Овандо. – Непонятно другое: мне сказали, что вы вконец разорены; так зачем вам понадобилось ввязываться в это дело, если сейчас вас и принцессу ничего не связывает?

– Разорение – это мое личное дело. Я и прежде не раз оказывался в бедственном положении, а вскоре уже снова вел в бой войска и армады. Что же касается принцессы, то именно от ее судьбы будет зависеть отношение к нам жителей Кокибакоа.

– А как связано одно с другим? – удивился губернатор Эспаньолы. – Я даже не представляю, что это за место и где оно находится.

– К югу отсюда, на «Твердой Земле». И позвольте вам напомнить, что многие туземцы, бежавшие с острова, разнесли повсюду слухи о том, какой кошмар вы здесь устроили. Если же к этому добавится еще и ваше вероломство в мирное время и трагическая смерть принцессы, то можете не сомневаться, что ни у одного жителя Нового Света не останется к нам ни капли добрых чувств. И куда бы мы теперь ни направились, нас везде встретят как врагов.

– Я получил приказ усмирить жителей Эспаньолы, – последовал краткий ответ. – Я это сделал, и не считаю, что должен загружать свою голову проблемами, которые меня не касаются, тем более, речь идет о вещах слишком далеких и маловероятных. К тому же не забывайте, для того чтобы вы и подобные вам имели возможность завоевывать новые территории, необходимо создать надежную базу здесь, на острове. Так что я всего лишь выполняю свою работу.

– Как и в случае катастрофы большой флотилии? – поддел его Охеда. – Позвольте вам напомнить, что тогда вы тоже исполняли приказ, однако, если бы вы послушались людей более опытных, никто бы не погиб.