Текст книги "Харагуа (ЛП)"

Автор книги: Альберто Васкес-Фигероа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

– Без рабства этот остров никогда не достигнет процветания.

– Остров или честолюбцы? Этот остров всегда был истинным раем без всякого рабства, а теперь он на глазах превращается в настоящий ад, в котором никто не может чувствовать себя счастливым, – с этими словами он вновь направился в таверну, давая понять, что разговор окончен. Напоследок все же обернулся и добавил: – Я молю Бога лишь об одном: если я чего-нибудь достигну, пусть он наградит меня пониманием, как у Охеды и избавит от вашего упрямства.

Пройдет немало времени, прежде чем молодой Бартоломе де Лас Касас поймет слова слуги таверны, позже превратившегося в одного из самых ловких и жестоких конкистадоров. Но сейчас ему не оставалось ничего иного, как проглотить обиду и начать обдумывать план, как бы избавиться от этой «голи перекатной», не прибегая к кровопролитию и применению силы.

Внешне город сильно переменился. Вновь отстроенные улицы были красивыми, широкими и прямыми, однако по ним по-прежнему шатались бродяги и авантюристы, способные лишь убивать, от которых действительно было необходимо как можно скорее избавиться.

Три дня спустя Бартоломе де лас Касас добился аудиенции у губернатора Овандо и представил ему свой план отправить назад в Севилью неугодных.

– Одно дело – солдаты, которые подчиняются воинской дисциплине, – заявил он. – И совсем другое – шайка расхристанных оборванцев, больше похожих на разбойников, чем на приличных людей. Нам прислали самые негодные отбросы, какие только удалось выгрести по всем тюрьмам, и пока мы от них не избавимся, нечего даже думать о том, чтобы построить процветающее и безопасное общество.

– О том, чтобы вернуть их в Испанию, не может быть и речи, – ответил губернатор. – Те, что и впрямь провинились перед законом, именно потому и здесь, что для короны желательно держать их подальше от Европы, и я не могу препятствовать желаниям их величеств. Что же касается остальных, как, например, тот же Охеда, принадлежат к знатным семьям, да и сам я состою в родстве с молодым Кортесом.

– В таком случае, отправьте их на Кубу или на Твердую Землю, – настаивал де лас Касас. – Разве они не мечтали завоевать новые земли? Так пусть завоевывают!

– И как вы себе это представляете? – спросил Овандо. – У нас уже есть Охеда, губернатор целого королевства – ну и что толку? Он даже не может установить в нем свою власть из-за отсутствия денег. А ведь он – лучший из всех!

– Ну, если все упирается в деньги – так найдите их. Воспользуйтесь вашим влиянием при дворе. Их величества охотно поддержат ваше желание освоить Твердую Землю и велят банкирам помочь Охеде. Вот увидите, как только он уберется отсюда, вся эта сволочь потянется следом.

– Банкиры не слишком любят рисковать, а последние экспедиции Охеды закончились настоящим крахом, – заметил губернатор. – Кто может обещать, что новая не завершится тем же?

– Адмирал рассказывал о сказочном королевстве Верагуа, где, по его словам, «золота больше, чем в Испании железа», – хитро намекнул де лас Касас. – Диего Мендес все уши прожужжал о невероятных богатствах этого королевства, а столь жирная приманка привлечет не одного банкира.

– Колумбу уже давно нет никакой веры. К тому же он наверняка преувеличивает.

– Даже если его рассказы – правда хотя бы на четверть, этого более чем достаточно, чтобы ослепить многих, – де лас Касас сделал широкий жест, словно пытаясь охватить все окружающее пространство. – В конце концов, этот остров – тоже одно из его «преувеличений».

Брат Николас де Овандо пообещал подумать над его предложением и даже позволить Диего Мендесу снарядить корабли на помощь вице-королю. Впоследствии он действительно исполнил и то, и другое, рассудив, что оба решения пойдут лишь на пользу его собственным интересам.

Анакаону казнили, на острове воцарилось спокойствие – самое время для того, чтобы очистить Санто-Доминго от бродяг, мятежников и авантюристов, не трогая добропорядочных граждан, которых волновали лишь собственные земли и индейцы.

А кроме того, самое время помочь Колумбу вернуться в Испанию, откуда он вряд ли когда-нибудь доберется сюда, учитывая его преклонный возраст и грандиозный провал последней экспедиции. Таким образом, одна из самых серьезных угроз, висевших над зарождавшимся доминиканским обществом, будет ликвидирована.

С другой стороны, его привлекала мысль избавиться от возмутителя спокойствия Охеды, единственного человека, чьи репутация и характер могли затмить губернатора.

И наконец, Овандо лелеял надежду, что при удачном стечении обстоятельств брат Бернардино де Сигуэнса решит отправиться миссионером в неизведанные земли, к большому удовольствию губернатора, и с этого момента он сможет править островом по собственному разумению, а народ будет восхвалять его за то, что принес мир и прогресс.

Если привезти сюда индейцев-карибов с Лукайских островов вместо бесполезных таинов, и так уже вырезанных почти поголовно, Эспаньола станет главным производителем сахара, что сделает ее настоящей империей богатства.

Из окна алькасара открывался вид на бескрайние поля сахарного тростника, раскинувшиеся на месте недавней сельвы, и губернатор не смог сдержать улыбки, подсчитывая огромное количество сахара, которое он сможет отправить в Севилью, когда весь остров станет одной гигантской плантацией.

– Это тоже своего рода золото, которое сделает нас богатыми, – сказал он себе. – Сладкое золото.

11

Одна супружеская пара колонистов решила отказаться от идеи поселиться на необитаемом острове из-за болезни дочери и предпочла высадиться на Эспаньоле. На третий день к вечеру «Чудо» снялось с якоря, и Сьенфуэгос попросил нового капитана, Иньяки Доньябейтиа – рослого и румяного баска, почти столь же немногословного, каким был Моисей Соленый – взять курс на Санто-Доминго, до которого предстояло добираться около пяти дней.

Дождавшись захода солнца, они бросили якорь недалеко от берега, в дальнем конце прекрасного пляжа, что тянулся вдоль берега к югу от столицы. Здесь они высадили дона Луиса де Торреса и всех тех, чье путешествие заканчивалось в Санто-Доминго.

Это было грустное прощание – как для Ингрид, так и для канарца, поскольку оба в полной мере осознавали, что едва ли когда-нибудь еще встретят дона Луиса, своего дорогого друга, ставшего для них почти братом.

И вот теперь, после стольких долгих бесед, после стольких пережитых вместе невзгод, им предстояло тяжкое прощание, словно с частью самих себя. Немка потеряла счет, сколько раз Луис утешал ее в самые горькие минуты, а Сьенфуэгосу никогда не забыть, что он оказался первым человеком, заставившим почувствовать себя чем-то большим, чем полудикий козопас.

Бонифасио Кабрера и двое матросов также решили сойти на берег, чтобы разведать, что делается в городе, а также пополнить запасы продовольствия, истощившиеся за долгие недели плавания, потратив немногие имевшиеся деньги и остатки золота.

С первыми лучами зари корабль вышел в море, встретив рассвет в трех милях от побережья. Для большинства оставшихся на борту это был печальный день, поскольку в глубине души они знали, что в последний раз видят город и цивилизованный мир.

Теперь для них начиналась совершенно другая жизнь, где будет лишь то, что они смогут создать своими руками; и хотя ни один не променял бы эту жизнь ни на какую другую, но все же в решающую минуту, когда предстояло сделать последний шаг, у многих похолодело сердце.

Стоя на носу, Сьенфуэгос смотрел на далекие огни порта, чувствуя бремя ответственности за всех этих людей и за общее дело. Его не тревожило, что он больше никогда не пройдет по улицам города: ведь большая часть его жизни и так прошла далеко от городов. Но осознание того, что столько людей доверили ему свою жизнь и будущее, не давало ему покоя.

Он научился выживать в самых нечеловеческих условиях, умел извлечь пользу из самых неблагоприятных обстоятельств, но понимал, что у других нет этих знаний и навыков, а от женщин и детей и вовсе нельзя этого ожидать.

В последующие дни он тщательно присматривался к каждому жителю будущей колонии, но по-прежнему не мог представить, как они поведут себя во время чудовищного карибского урагана, как проявят себя, если в гости пожалуют пироги каннибалов, только и мечтающих сожрать их живьем.

Они погрузили на борт изрядный запас пороха и оружия, но большинство этих бедолаг понятия не имели, что делать со шпагой и с какого конца браться за аркебузу. Ведь это были простые крестьяне, которым никогда не приходилось защищать свою жизнь с оружием в руках. Нетрудно представить, что с ними будет, если они столкнутся лицом к лицу со свирепым карибом с подпиленными зубами – они просто в ужасе бросятся прочь.

Им предстояло найти необитаемый остров, хорошо защищенный от ветров, раскорчевать лес, построить дома, научиться ловить рыбу, вспахать и засеять поля, собрать урожай, и при этом каждую свободную минуту учиться владеть оружием, чтобы при необходимости дать отпор врагу – и в то же время жить в мире и согласии друг с другом.

Арайя, которая с каждым днем становилась все красивее, теперь сидела на борту, свесив ноги над водой, а прямо под ней бесшумно кружила гигантская акула.

– Я вижу, тебя что-то беспокоит, – сказала она.

– Больше всего меня беспокоит, что ты упадешь и эта тварь тебя слопает.

– Не бойся, я крепко держусь, – улыбнулась она. – Я всегда здесь сижу. Тебе не о чем беспокоиться. Мы найдем прекрасный остров и будем счастливы. Помнишь, что предсказывали мои боги?

– Помнится, они еще предсказывали, что ты станешь королевой и будешь жить во дворце с золотым потолком.

– Верно, только это будет позже, – засмеялась Арайя. – Много-много позже. Когда я стану старухой.

– Порой мне кажется, что ты и сейчас стара как мир, – заметил Сьенфуэгос.

– Я не старая, а зрелая, – с загадочной улыбкой поправила Арайя. – Не стоит путать. – Она повернулась, кивнув в сторону играющих в кости мужчин, а женщины тем временем чинили белье на юте. – Я давно уже наблюдаю за ними, – сказала она. – Они напуганы.

– Я тоже, – признался канарец.

– Нет, – покачала головой девушка. – Ты никогда и ничего не боишься. В крайнем случае, тебя может что-то тревожить, а это разные вещи, – она вновь посмотрела вниз, наблюдая, как акула кружит рядом в надежде, что ей перепадет что-нибудь вкусненькое. – А вот они действительно боятся, но все же решились плыть дальше, ведь многое из того, что их пугало, осталось позади. И теперь все будет хорошо. Все будет очень-очень хорошо, не волнуйся.

– Откуда ты это знаешь? Маленькие боги твоего народа не могли сообщить тебе об испанских крестьянах, которые собрались поселиться на неизведанном острове. Они даже не знали об их существовании.

– «Маленькие боги моего народа», как ты их называешь, не умерли и никуда не делись, – с улыбкой ответила Арайя, соскакивая на палубу. – Они здесь, всегда рядом, и порой говорят со мной, – тут она снова весело рассмеялась. – Они говорят чудесные вещи!

С этими словами она удалилась легкой походкой газели. Когда же с наступлением темноты они начали готовиться к высадке на берег, Сьенфуэгос подошел к Ингрид, читающей книгу.

– Есть еще одно дело, которое нужно уладить перед отплытием, – сказал он. – Это касается Арайи.

– Арайи? – удивилась она. – А что с ней не так?

– Она стала взрослой женщиной, хотя сама еще этого не осознает.

– Странно, что ты только сейчас это заметил. Я давно это знаю. Она настоящая женщина, причем прекрасная.

– В этом и заключается главная проблема, – заметил Сьенфуэгос. – Бонифасио, кажется, всерьез увлекся той индианочкой, а значит, на острове для Арайи не останется свободного мужчины. И это мне кажется несправедливым.

– Не беспокойся за Арайю, – заверила немка, слегка улыбнувшись. – У нее на этот счет свои планы.

– Какие еще планы? Она не похожа на разлучницу, крадущую чужих мужей, а до нашего возвращения может пройти много лет.

– Забудь об этом!

– Я не хочу об этом забывать, – отрезал канарец. – Это для нее последняя возможность остаться в Санто-Доминго, и она должна об этом подумать. Здесь у нее мало шансов найти себе пару.

– Она ни за что не останется, – убежденно ответила Ингрид. – Мы – ее семья; на всем белом свете у нее нет никого кроме нас.

– Но мы совсем не подумали о ней, – посетовал Сьенфуэгос. – Мы были настолько обеспокоены собственной безопасностью и спасением Анакаоны и не заметили, что Арайя уже не прежний ребенок, и пора подумать об устройстве ее жизни.

– Я об этом уже подумала, – прошептала Ингрид. – Мы с ней говорили об этом и пришли к соглашению.

– И о чем же вы говорили?

– Это наше дело.

– Это не ответ. Теперь мы одна семья, где все проблемы решаются сообща, и я – тот человек, который несет за нее ответственность. И я считаю неправильным, что у такой красивой девушки не будет пары, не будет даже возможности ее найти. Это может привести к конфликтам.

– Арайя никогда не станет причиной подобных конфликтов.

– Почему ты так в этом уверена?

– Потому что у нее уже есть суженый.

– Вот как? – удивился Сьенфуэгос. – И кто же это?

– Ты.

Если бы в эту минуту ему на голову рухнул кирпич, Сьенфуэгос не был бы так ошеломлен; он вдруг почувствовал, как палуба уходит у него из-под ног, а корабль погружается в глубины Карибского моря.

– Я? – произнес он под конец, совершенно ошеломленный. – Ты с ума сошла?

– Вовсе нет. Я разумна, как никогда.

– Я твой муж.

– Церемония нашего бракосочетания была, мягко говоря, спорной, – ответила Ингрид. – Но в любом случае, я считаю, что мы должны жить по собственным законам, и если Арайя согласна делить с кем-то мужчину, не думаю, что кто-то вправе нам это запретить.

– Согласна делить мужчину? – воскликнул Сьенфуэгос, вконец перепугавшись. – Ты хочешь сказать, что обсуждала с ней подобную низость?

– Что значит «низость»? – возмутилась немка. – Арайя любит тебя с первого дня вашей встречи. Я тоже ее люблю, а она любит меня, – она ненадолго замолчала, с глубокой нежностью коснувшись ее руки. – Я знаю, что мое время уходит. Пройдет два или три года, и она станет настоящей женщиной, как раз такой, какая тебе нужна, – она заглянула ему в глаза. – И что мне тогда делать? Смотреть, как ты страдаешь, не решаясь сказать мне о своих чувствах, и как существо, которое я считаю почти что своей дочерью, мучается от безнадежной любви к тебе? Или быть достаточно честной с собой, чтобы понять – мы по-прежнему сможем любить друг друга, только уже иной любовью?

– Я никогда не смогу ее полюбить, – спокойно ответил он. – Моя жена – ты, и я люблю только тебя, так было и будет всегда, сколько бы лет ни прошло, – он покачал головой. – А Арайя для меня – все равно что дочь или сестра. Я никогда не смогу к ней прикоснуться.

– Она тебе не сестра и не дочь. Пока еще ты не видишь в ней женщину, но мало-помалу придешь к этой мысли, – она поцеловала его в уголок рта. – Пусть время нас рассудит. Хотя на сей раз время окажется ее союзником и моим злейшим врагом.

– То, что ты мне предлагаешь – просто безнравственно. Никогда не предполагал, что ты можешь быть настолько бесстыдной.

– Вся эта нравственность – не более чем обычаи, внушенные нам с детства, – заметила она. – Для Арайи такое положение дел вполне нормально: многие туземцы так живут, – она улыбнулась своим мыслям. – В конце концов, христианство – почти единственная религия, считающая многоженство аморальным, а ты еще несколько месяцев назад даже не был крещен.

– Но теперь я крещен, я хочу жить по христианским законам, и никто не заставит меня поступиться ими.

– Хорошо. Значит, так тому и быть.

Тон, которым она это произнесла, заставил Сьенфуэгоса вздрогнуть; видя, что она собирается уходить, он поспешно схватил ее за руку.

– Постой! – взмолился он. – Не уходи! Что ты хочешь этим сказать?

– Именно то, что сказала, – ответила Ингрид с наигранным спокойствием. – Если ты не хочешь – значит, не хочешь, и точка. Ты и сам понимаешь, никто не может тебя заставить.

– Разумеется, никто не может меня заставить! И я считаю неправильным, что вы с ней тайком решили все за меня. Как будто ты решила подарить ей меня, словно ношеное платье, которое стало тебе мало. Я все же не платье, а человек, и у меня тоже есть чувства.

– Я знаю, – согласилась Ингрид. – Я знаю это лучше, чем кто-либо на этом свете. Я даже подумала, что это будет лучшим решением, но если ты не согласен, будем считать, что ничего и не было.

– Правда?

– Конечно, правда.

– А что будет с Арайей?

– С Арайей? – донья Мариана Монтенегро лишь пожала плечами. – Если ты считаешь, что она может стать проблемой, мы можем ее высадить, – она махнула рукой, словно судьба Арайи была ей глубоко безразлична. – Не сомневаюсь, что в Санто-Доминго ее тут же подберут и сделают рабыней. В конце концов, она туземка. В крайнем случае, ее можно будет пристроить в бордель Леонор Бандерас.

– Это жестоко! – воскликнул канарец. – Жестоко и несправедливо.

– Тогда поищи другое решение. Но это нужно сделать как можно скорее, потому что мы уже приближаемся к берегу.

Ночь наступала с неимоверной быстротой, как всегда бывает в тропиках, а капитан Доньябейтиа приказал убрать паруса, оставив лишь фок, и медленно двигаться к берегу, ожидая сигнала Бонифасио Кабреры с пляжа.

Двадцать минут спустя они бросили якорь и спустили на воду шлюпки, которые тут же направились в сторону полосы прибоя, чтобы перегрузить припасы из повозок, что дожидались среди пальм.

Ингрид указала на мерцающие огни далекого города и заявила решительным тоном, от которого канарцу стало не по себе:

– Решай скорее, потому что Арайя должна успеть собрать вещи, если захочет остаться на берегу, когда вернутся шлюпки.

– Ты же знаешь, я не могу заставить ее сойти на берег, – возразил Сьенфуэгос. – Она считается туземкой, а потому подпадает под новые законы, введенные Овандо, – он покачал головой. – Но с другой стороны, я не могу согласиться на твое предложение. Никогда, ни при каких обстоятельствах.

– Ну что ж, дело твое, – спокойно заметила она. – Никто не может заставить тебя спать с женщиной, если ты сам этого не хочешь.

Сьенфуэгос долго молчал, глядя вслед удаляющимся лодкам, которые вскоре растворились во мгле. Когда же его глаза перестали различать что-либо в ночном мраке, он с горечью спросил:

– Что я сделал такого, что ты меня разлюбила?

– Разлюбила? – удивилась донья Мариана. – Ах, брось! Прикажи мне броситься в море – и я сделаю это не раздумывая, – она прижалась к нему. – Я очень люблю тебя, именно поэтому меня и пугает мысль о том, что однажды настанет день, когда я стану тебе в тягость. И если это случится – боюсь, я просто покончу с собой.

В последующие дни, пока «Чудо» скользило на запад вдоль берегов последнего приюта европейской цивилизации, который встретится им на пути, Сьенфуэгос подолгу размышлял над словами Ингрид; однако, как ни старался, так и не смог привести в порядок мысли, пребывая в полном смятении.

А больше всего тревожило его именно то, что он действительно больше не мог смотреть на Арайю как на прежнюю девочку, о которой заботился, как о собственной дочери, и каждый раз, встречаясь с ней взглядом, он чувствовал, будто их соединяет какая-то непостижимая тайна, отчего ему становилось стыдно.

Он никогда не допускал ни единой недостойной мысли о ней, хотя и признавал, что она становится привлекательной женщиной; и вот теперь он с ужасом поймал себя на том, что с некоторых пор смотрит на нее такими же глазами, как и другие мужчины.

Сьенфуэгос пытался убедить себя, что она по-прежнему все та же мечтательная девочка, которую он встретил в развалинах индейской деревни в компании полусумасшедшей старухи – и с каждым разом все больше убеждался, что эта девочка осталась в прошлом, уступив место очаровательной женщине, при одной мысли о которой его тело охватывает дрожь.

Казалось, все те маленькие проказливые боги, о которых она непрестанно говорила, поселились у нее внутри, но теперь были заняты лишь тем, что делали каждый ее жест, каждый взгляд или слово наполненными эротизмом, хотя сама девушка к этому и не стремилась.

Многое произошло в жизни Сьенфуэгоса с того далекого дня, когда он впервые встретил немку Ингрид Грасс на берегу маленькой лагуны в горах острова Гомеры; он даже не представлял, что ему придется пережить столько невзгод и приключений. Но случившееся сегодня его обескуражило. Как ни пытался, он не мог понять женщину, которая последовала за ним на край света, а теперь вдруг решила уступить его другой, при этом продолжая беззаветно любить.

– Мне это начинает надоедать, – сказал он самому себе, пребывая в самом дурном настроении, словно беседа с самим собой могла помочь ему разрешить столь сложные проблемы. – В конце концов, я не виноват, что Ингрид родилась раньше меня и чувствует себя старой, а моя жизнь только начинается. Я хочу только быть рядом с ней, я не хочу ничего менять.

– Прошу тебя, никогда не меняйся, – сказал он ей однажды.

– Я уже изменилась, – печально ответила немка. – И ты тоже уже не тот. Ты вырос, возмужал, стал еще умнее и красивее. Все мы меняемся – к лучшему или к худшему, и ничего с этим не поделаешь.

Каждую ночь они занимались любовью; Сьенфуэгос готов был любить ее до самой зари, он приходил в отчаяние, когда в какой-то момент она вдруг начинала сопротивляться, не желая больше отвечать на его ласки, словно подсознательно его отталкивая.

А сам канарец никогда не устал бы ласкать это тело, пить его сладкую влагу, любоваться этим лицом, по-прежнему пленительным, несмотря на все морщинки, вдыхать ее запах, который пьянил сильнее, чем самое крепкое вино. Но Ингрид явно не разделяла его стремлений, в ее чувствах было больше привязанности, чем истинной страсти. В то же время, Арайя, казалось, винила себя в том, что не может справиться со своими чувствами, что вносило в их отношения определенную напряженность, которая весьма нервировала канарца.

Когда они миновали мыс Сан-Мигель и берега Эспаньолы остались позади, «Чудо» взяло курс на крошечный остров Навата. Сьенфуэгос поднялся на капитанский мостик, где капитан Доньябейтиа изучал наскоро нарисованную морскую карту, и попросил его немного изменить курс и повернуть к северному берегу Ямайки.

– Судя по всему, адмирал все еще там, – сказал он. – Мы могли бы задержаться еще на пару дней, сделать небольшой крюк, забрать их и отвезти в Харагуа. Ведь у нас теперь вся жизнь впереди.

– Воля ваша, – коротко ответил баск. – Но позвольте напомнить, что, насколько мне известно, кроме адмирала там больше сотни человек, а я бы не решился взять на борт даже третью часть. Этот корабль не рассчитан на подобный груз.

– Я и не собираюсь спасать всех. Я хочу спасти лишь адмирала и еще нескольких человек. Мы доставим его в Санто-Доминго, а там уже он сам позаботиться о том, чтобы вывезти остальных. Это самое малое, что я могу сделать для вице-короля. В конце концов, я тайком пробрался на один из его кораблей, и он не выбросил меня за борт. Могу сказать, что он – лучший моряк на свете. Я у него в долгу.

– А вы правда остались единственным выжившим в злополучном форте Рождества? – спросил капитан Доньябейтиа, впервые чем-то действительно заинтересовавшийся.

– Не стоит верить слухам, – заметил канарец. – Люди часто склонны преувеличивать.

– Дон Луис не из тех людей, что склонны к преувеличениям. Он говорит, что вы вместе принимали участие в первой экспедиции адмирала. Более того, он уверяет, что именно вы стояли у штурвала, когда «Санта-Мария» потерпела крушение.

– Дорогой мой друг! – воскликнул Сьенфуэгос. – Если все пойдет по плану, нам предстоит провести остаток жизни вместе, – он лукаво улыбнулся. – Иными словами, у нас будет достаточно времени, чтобы рассказать друг другу старые байки. А пока стоит подумать о том, чтобы поскорее найти Колумба и не сесть при этом на мель.

К рассвету третьего дня впереди замаячил скалистый северный берег Ямайки; они двинулись вдоль побережья, высматривая бухту, где адмирал мог вытащить на берег корабли.

Эту бухту им удалось найти два дня спустя. Но прежде чем они успели причалить, на берегу, отчаянно размахивая руками, появились трое мужчин. Сьенфуэгос тут же приказал повернуть направо, взять курс на север и уйти подальше в море, притворившись, что они не заметили потерпевших крушение бедолаг. Уж он-то знал, насколько опасными могут быть голодные, доведенные до отчаяния люди и, видимо, потерявшие всякое представление о дисциплине.

Корабль, сам идущий к ним в руки, представлял собой слишком большой соблазн, тем более, что, по словам капитана Диего Эскобара, часть матросов взбунтовалась против вице-короля и теперь рыскала по острову, грабя и убивая, словно шайка обычных разбойников.

Так что действовать следовало с величайшей осторожностью. А потому лишь с наступлением темноты «Чудо» развернулось и направилось к берегу – туда, где виднелись останки кораблей. Неподалеку горели с поолдюжины костров, и чтобы не привлекать внимания, они не стали зажигать огней и бросать якорь.

Канарец спустил на воду шлюпку с припасами и вместе с тремя матросами тихо направил ее к берегу. Они вытащили лодку на песок в полукилометре от горящих костров.

– Выгружайте все и ждите меня, – распорядился Сьенфуэгос. – Думаю, вернусь через пару часов.

Он осторожно двинулся по пляжу, пробираясь между растущими на берегу пальмами и пытаясь разглядеть в потемках останки кораблей, превратившихся попросту в груду бревен, разбросанных на песке. При этом он внимательно наблюдал, как сменяют друг друга часовые у костров; вид у них был беспечный и откровенно скучающий; вне всяких сомнений, они не ждали никакой опасности и откровенно не понимали, почему должны клевать носом у костра вместо того, чтобы спокойно спать.

Ему не составило труда отыскать хижину адмирала. Еще издали Сьенфуэгос увидел, как адмирал появился на пороге, чтобы немного подышать свежим ночным воздухом, но вскоре, немного помахав руками у себя перед носом, словно отгоняя комаров, вновь вернулся в хижину, закрыв за собой дверь.

Канарец долго выжидал; наконец, в полной уверенности, что адмирал уснул, он подобрался к хижине той особенной походкой, что делала его тенью среди теней. Но проникнув внутрь, он пришел в легкое замешательство, встретив удивленный взгляд вице-короля, который сидел в старом кресле, положив ноги на табурет, и внимательно смотрел на него.

– Что вам нужно? – только и спросил адмирал, отложив книгу, которую читал при тусклом свете вонючей масляной лампы. – По какому праву вы врываетесь в мой дом? Или вы собираетесь меня убить?

– Вовсе нет, ваше превосходительство! – поспешил успокоить его канарец. – Напротив, я хочу вам помочь.

– Помочь? – удивился Колумб. – Странная помощь: пробраться в дом, как вор, глубокой ночью, когда все спят. Передайте капитану Поррасу, что если он желает прикончить меня, пусть явится лично. По правде говоря, я всегда знал, что он жалкий мерзавец, но все же не предполагал, что он опустится до того, чтобы подсылать наемных убийц.

– Повторяю, ваше превосходительство, я пришел вовсе не для того, чтобы причинить вам вред, – нетерпеливо перебил Сьенфуэгос. – Напротив, я хочу вам помочь. И я понятия не имею, кто такой капитан Поррас. Я высадился на острове всего полчаса назад.

– Высадился? – еще больше удивился Колумб. – А вы часом не с того корабля, который мы видели сегодня вечером на горизонте?

– Совершенно верно, ваше превосходительство. Мы постарались уйти подальше, увидев вас, чтобы не давать людям ложных надежд. Мы не можем забрать отсюда всех, но хотим доставить вас и еще с десяток человек на соседний остров Эспаньолу.

– Как вы сказали? – спросил ошеломленный дон Христофор Колумб, вице-король Индий, адмирал моря-океана. – Как вам могло прийти в голову, что я брошу людей, которые доверили мне свою жизнь? Да вы с ума сошли!

– Однажды вы уже сделали это, ваше превосходительство, – напомнил Сьенфуэгос. – В форте Рождества.

– Откуда вы можете знать, что там произошло?

– Я это знаю, потому что сам был там. Помните рыжего юнгу, который встал к штурвалу в ту роковую ночь кораблекрушения? Так вот, это был я.

– Ах, вот оно что! – пробормотал адмирал. – Я что-то слышал о единственном выжившем в той трагедии, но никогда и представить не мог, что однажды он явится навестить меня посреди ночи, – он бессильно развел руками. – Так чего же вы хотите? Мести?

– Вовсе нет, – спокойно повторил канарец. – Я лишь хочу вам помочь.

– Послушайте, – прошептал Колумб, склоняясь к самому его уху, словно желал поведать какую-то великую тайну. – Одиночество, болезни, безысходность довели меня до того, что в последнее время меня одолевают странные видения; порой я даже не могу отличить порождения моего ума от реальности, – он ненадолго замолчал. – Возможно, я сошел с ума; возможно, впал в детство, а быть может, всему виной эти проклятые комары, которые не дают ни на минуты покоя. Не знаю. Я знаю лишь одно: неважно, кто вы, реальный человек или плод моей фантазии, но вам не удастся заставить меня бросить всех тех, кто мне доверился. Я уеду с этого острова лишь после того, как его покинет последний из моих людей. А теперь ступайте! – приказал он непререкаемым тоном. – Ступайте и не возвращайтесь.

Сьенфуэгос долго молчал, сочувственно глядя на человека, которого он когда-то встретил на вершине славы, а теперь он оказался на грани краха и выглядел настоящей тенью – возможно, виной тому было истощение или тяжкий груз пережитых невзгод.

Глаза Колумба покраснели от бессонницы, под ними залегли огромные лиловые круги, а во взгляде читалась безнадежная усталость, словно в глубине души он мечтал о том, чтобы поскорее явился убийца и освободил его от этих мук. Когда же он вновь взял книгу и погрузился в чтение, канарец понял, что ему больше нечего здесь делать, и любая попытка убедить адмирала будет лишь напрасной потерей времени.

– В дальнем конце пляжа я оставил для вас кое-какие припасы, – сказал он. – Их не так много, но это все, что я мог для вас сделать, – он печально улыбнулся. – Возможно, при свете дня вы поймете, что я не призрак из прошлого, а всего лишь старый друг, который старается сделать для вас хоть что-то. Да благословит вас Господь!

С этими словами он покинул хижину дона Христофора Колумба, вице-короля Индий и адмирала моря-океана, который даже не соизволил поднять взгляд от книги, которую держал в руках.