Текст книги "Синяя жидкость"

Автор книги: Альберт Валентинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

– Век не видать мне родной Аризоны! – как-то безнадежно ахнул Хантер и сделал очередной внушительный глоток.

Наступило молчание, тем более тягостное, что никто из них не решался заговорить, хотя каждого буквально распирало от вопросов. Бедворт был на грани истерики. Хантер сник и непрестанно проводил по лицу трясущейся рукой, будто сомневался: он ли это? Браун ушел в себя – казалось, он сопоставлял то, что видит, с теми воспоминаниями, которые наконец-то сумел вызвать из глубины памяти.

...Дверь распахнулась, и в операционную ворвался Вестуэй – в берете, надвинутом на самые глаза, в грязяом комбинезоне, с автоматом на боку и сигаретой, зажатой в уголке рта. На фоне ослепительной хирургической белизны он резал глаз, как корявый замшелый пень среди скульптур музея изящных искусств. Хантер никак не отреагировал на такое вопиющее нарушение правил.

– Кажется, успел вовремя, – заявил бравый сержант, оглядывая всех твердыми прищуренными глазами и мгновенно оценивая обстановку. – Недаром пилот всю дорогу гнал, на форсаже. Вы молодец, док, быстро поставил его на копыта. Ну, приятель, давай в кутузку. Теперь твое место за решеткой, как у макаки в зоопарке.

Последние слова, относились к Таникаве. Он покорно шагнул вперед. Подмигнув присутствующим, Вестуэй ткнул дулом автомата в спину арестованного, и дверь за ними закрылась.

В ту же ночь, которая, кажется, никак не хотела кончаться, в маленьком номере военной гостиницы между журналистами происходил серьезный разговор.

– Нас поднимут на смех, – сказал Бедворт после долгого молчания.

Они полулежали в удобных раскладных креслах, разделенные низким столиком. На его полированной, поверхности матово поблескивала почти полная бутылка и два бокала. Каждый отпивал виски, маленькими глоточками – не по желанию, а чтобы продлить паузы в разговоре. Ситуация была из тех, что требовали ясной головы и полного напряжения сил.

– Мы потеряем репутацию, – опять сказал Бедворт.

– Вполне возможно, – отозвался Браун, делая символический глоток и попыхивая трубкой. – И тем не менее мы обязаны написать все, что видели.

– Но почему мы должны выкладывать все сразу? Что нам мешает ограничиться информацией о поимки последнего диверсанта? А потом, когда сюда сбегутся ребята из других контор, мы первыми дадим остальные подробности. Но тогда их повторят все.

Они попали в ту не столь уж редкую ситуацию, которая на журналистском сленге называется групповым капканом. Когда несколько репортеров натыкаются на один и тот же факт, они вынуждены сообщать о нем одинаково. В противном случае считается, что тот, кто пропустил какие-либо подробности, сделал работу некачественно. Это уже забота редакции, как она препарирует твое сообщение в своих интересах. Но Бедворта передергивало нри одной мысли о том, какой хохот поднимется в агентстве, когда там прочитают его репортаж из операционной. О филиппинской хирургии-то уже говорят с усмешкой, а уж о булыжнике, растворяющемся в теле... И он напрочь забыл о предыдущем споре с коллегой сутки назад, не думал о том, что их роли так разительно переменились. Просто сейчас были другие обстоятельства.

– Мы обязаны написать все, что видели, – спокойно повторил Браун. – Хотя бы потому, что из всех сегодняшних событий это – самое важное. Последыши второй мировой – это прошлое. Камень, становящийся компонентом человеческого организма будущее. И будущее страшное. Это я тебе как бывший биолог говорю. Ядерная бомба – детская игрушка перед этой штукой.

– Но где гарантия, что все это не мистификация, как пресловутая филиппинская хирургия? По-моему, на этом архипелаге живут большие выдумщики. В конце концов, что мы знаем? Было два диверсанта, один расгворился в скале... Да полно, существовал ли он, этот Като?

– Существовал. И был очень толковым парнем.

– Можно подумать, что вы старые знакомые, – фыркнул Бедворт.

– Так оно и есть, – невозмутимо подтвердил Браун. – Я два года прожил с ним в одной комнате, когда учился на биологическом факультете. Я был студентом, он кончал аспирантуру. И хотя он постарше меня лет на пятнадцать, это не мешало нам дружить.

Бедворт даже поперхнулся дымом и долго не мог откашляться.

– Это может быть простым совпадением, – сказал он наконец, вытирая платком выступившие слезы. – Разве один Като в Японии? Чтобы толковый ученый стал простым солдатом...

– Именно он и стал. Только не простым. Лет двадцать назад я случайно узнал, что он служил у генерала Сиро Исии.

– Ладно, – отступил Бедворт, – предположим. Но этот тигр в дереве, человек в скале... Может ли быть такое слияние мертвой и живой материи?

– Ну, назвать дерево мертвой материей трудно. Скала... Так мы сами это только что видели. Какая разница – человек в скале или скала в человеке? В конце концов, что тут удивительного? Разве не содержится в человеческом организме множество элементов, которые мы относим к мертвой природе, вплоть до железа? Вспомни кораллы, которые состоят из известняка, а питаются органикой. Наконец, вирусы... Науке до сих пор неясно, живая это материя или мертвая. А как они распоясываются в клетках! Но не в этом дело.

– А в чем же?

– А в том, – криво усмехнулся Браун, – что все это я давно видел: и змею в воздухе, и тигра в дереве, и человека в скале...

– Где? – почти закричал Бедворт.

– На одной картине, там все это было. И храм был, и голубая лужа.

– Какая еще лужа?

– Таникава почему-то ничего не сказал о ней. Возможно, просто не дошел до храмовой площади. И это его спасло. А на картине была лужа. И чувствовалось, что она – самое главное.

– Что же это за картина? Где ты ее видел?

– Долгая история, – вздохнул Браун. – И не очень веселая. Не будем ее вспоминать. Да и не в ней суть. Короче говоря, я настаиваю на полном тексте.

В конце концов они пришли к соглашению: дают полный текст, но за двумя подписями. Уже сама необычность этого заставит руководство обеих редакций задуматься и не отправлять скоропалительно материал в корзину. А также не выбрасывать из нее ни одного слова из опасения, что другая редакция напечатает полный текст. И утром в Штаты ушли две идентичные телефонограммы, начинающиеся так: "Висящая в воздухе змея, вросший в дерево тигр, растворившийся в скале человек – все это, по словам последнего диверсанта второй мировой войны Муцуки Таникавы, он видел собственными глазами..."

Расчет оказался точным. Эта заметка появилась и в "Оклахома стар" и во многих других изданиях, получающих информацию от Ассошиэйтед Пресс. Миллионы людей с интересом прочитали ее. А несколько человек прочитали с интересом профессиональным и тут же начали действовать.

6

Том Клаузен прислонился к металлическому столбу ограды как человек, которому некуда спешить – руки в карманах куртки, одна нога перекинута за другую, в зубах сигарета. Ни дать ни взять богатый бездельник, обитающий на этой улице. Беда только, что богатые бездельники с этой улицы не подпирают спинами ограды. Они вообще редко показываются здесь лишь прошелестит шинами могучий автомобиль, на мгновение замрет перед легкими узорчатыми воротами, охраняемыми электроникой, и скроется за кустами, что тянутся до самых особняков. Пешком по Парк-Лейн не ходят, разве лишь полисмены, да и то по ночам. Днем эта улица словно вымирает, и Том сейчас чувствовал себя как на витрине.

Он выругался вполголоса, будто кто-то мог услышать. Ни паба *, ни аптеки, ни магазина – эти толстосумы придумали совершенную систему охраны. Днем ты весь на виду, а ночью в особняках бдит электроника. Для бывшего авиационного механика отключить сигнализацию,, может, и не проблема, но как к ней подобраться?– Не будешь же торчать у ворот, пытаясь определить принцип электронной охраны – фотоэлемент, лазер, температурные датчики...

Том звобно плюнул на чисто отмытые плиты тротуара. Вот уже месяц он без работы – с тех пор, как у этого проклятого филиппинца разлетелась турбина. Конечно, он виноват: надо было внимательней отнестись к информации командира лайнера. Если бы не Кета Флеминг... Он снова плюнул. Наваждение, что ли, на него нашло? Из-за какой-то девчонки, каких пруд пруди, так рисковать! Счастье еще, что лайнер благополучно приземлился, иначе не миновать бы ему тюрьмы. Том совсем не тосковал по Кети. Как только его вышибли из аэропорта, он если и вспоминал об этой девице, так только с глухой злобой, считая ее виновницей всех своих бед. Зато он тосковал по бару с бильярдом на пятьдесят девятой улице, по кинотеатру рядом, по пройдохе букмекеру Нейлору, у которого он частенько ставил на верную лошадь, но она, увы, далеко не всегда выигрывала скачку...

Худая слава бежит впереди человека. Во всем огром

* Паб – закусочная.

ном городе не нашлось места для классного механика-двигателиста, хотя нужда в таких специалистах была немалая, это он знал наверняка. А на общественные работы Том и не пытался устроиться: толпы неквалифицированных или потерявших квалификацию людей осаждали муниципалитет, готовые подметать тротуары, красить мосты, сажать деревья. И дело было вовсе не в том, что он не хотел отнимать эту работу у людей, для которых она была единственной надеждой. Просто влиться в эту армию неудачников – значит сразу поставить на себе крест: ты упал духом и не надеешься снова выкарабкаться наверх. В божьей стране такого не прощают.

Однако Том чувствовал, что еще немного, и ему станет наплевать на общественное мнение. Денег не было не только на развлечения, но и на еду. К матери, которая жила на скудные остатки некогда приличного состояния, он, разумеется, обратиться не мог. Продав за полцены японский транзистор, он сум i внести очередной взнос за квартиру, но его старый, десятилетней давности "шевроле" никто не хотел брать и за двести долларов. Так и пылился он на улице с пустым баком. И при взгляде на машину в душе Тома вспыхивала глухая злоба. Кто-то должен был ответить за обрушившиеся на него неприятности. Он уже подумывал, не записаться ли в армию Соединенных Штатов, когда три дня назад получил неожиданное предложение: добыть некую картину из дома № 5 по Парк-Лейн. Три тысячи зелененьких – за такую сумму стоило рискнуть. Да к тому же еще ему была обещана работа в Дирборне на автомобильном заводе.

Разумеется, ему и в голову не приходило, что продолжается цепная реакция причин и следствий, толчок которой дала легкомысленная Кети Флеминг. У него была возможность оборвать эту неумолимую цепочку: отказаться от грабежа. Но он согласился и теперь уже не мог изменить ни свою судьбу, ни судьбу многих других людей...

7

– Мистер Кросби, ваш заказ выполнен, – сказал, усаживаясь в кресло, маленький ладно скроенный человечек в неприметном стандартном костюме и с таким же неприметным стандартным лицом. – Интересующая вас вещь находится в... – он назвал город, – в доме номер пять по Парк-Лейн.

Мистер Кросби не был ни удивлен, ни обрадован тем, что его заказ выполнен так быстро. Частное детективное агентство, к которому он обратился, выполняло задания и потруднее. Его обрюзгшее, испещренное прожилками лицо, которое уж никак нельзя было назвать ни стандартным, ни неприметным, сохранило свое всегдашнее, чуть брюзгливое выражение. Он протянул детективу банку с пивом, вторую открыл для себя, закурил сигару и приготовился слушать.

– Особняк принадлежит некоему Генри А. Прайсу, – рассказывал детектив, прихлебывая пиво, особенно приятное в такую жару. – Согласно вашему заказу мы выяснили и некоторые факты его биографии. Правда, для этого потребовалось несколько превысить тот верхний уровень затрат, который мы с вами обговорили. Но подробности оказались достаточно любопытными, и я надеюсь, что эти дополнительные расходы не вызовут никаких недоразумений.

Мистер Кросби нехотя кивнул. Дополнительные расходы его не пугали: в данном случае он являлся лишь доверенным лицом, а его доверители, не желавшие в открытую связываться с агентством, выдали ему карт-бланш – лишь бы отыскать картину.

– Мистер Прайс родился в 1932 году, в семье владельца известной фармацевтической фирмы. Пилюли Прайса от неправильного обмена веществ до сих пор пользуются спросом. Образование получил в Европе – прослушал курс лекций в Кембридже, Гейдельберге, Сорбонне. Интересовался биологией, химией, в последние годы учебы – физикой. По возвращении в Штаты вошел в совет директоров концерна, в который к тому времени превратилась фирма после слияния с другими подобными предприятиями. Как директор, отвечал за научные разработки – у концерна великолепные лаборатории, расположенные в трех городах. Лично возглавлял работы по химической физике, являясь последователем школы русского академика Семенова. В 1967 году летал по делам концерна в Японию. Вернувшись в Штаты, около месяца прожил в Сан-Франциско, где у концерна нет никаких предприятий. Там его имя упоминалось в скандальной хронике в связи с убийством какого-то китайца – одного из главарей китайской мафии.

Мистер Кросби нетерпеливо шевельнулся в кресле: зачем нужны эти подробности?

– Терпение, мистер Кросби. Может оказаться так, что все это имеет значение в свете дальнейших событий. Никогда не знаешь, не окажется ли в определенный момент ключевой случайная, на первый взгляд вроде бы и ненужная информация. Так вот, по возвращении из Фриско Прайс уже чисто номинально исполнял свои административные обязанности. Он целиком ушел в научную работу в Пассадене, где расположена одна из лабораторий концерна. И судя по тому, что за ним оставили должность, обязав лишь раз в неделю прилетать в Нью-Йорк на совет директоров, очевидно, для того, чтобы быть в курсе всех дел, его научным исследованиям придавали немаловажное значение. Это же подтверждает и строжайшая секретность, которой была окружена его научная деятельность. Вплоть до того, что крыло здания, где расположился Прайс, было отделено от остальных помещений глухой стеной. Любопытный штрих: вентиляция в лаборатории была переделана на принудительную, а воздух перед выбросом в атмосферу проходил через специальные фильтры. В лабораторию допускался только один, особо доверенный сотрудник, француз по происхождению, работавший еще в отцовской фирме. Словом, было предусмотрено все, кроме одного, – детектив усмехнулся, – того, что в Калифорнии случаются землетрясения. А как показали дальнейшие события, при характере работ Прайса это следовало учитывать. И хотя не очень сильное землетрясение произошло в семидесятом году – о таких через день уже не вспоминают, – но, видимо, все на этот раз неудачно совпало. Неудачно для Прайса: лаборант в этот день отсутствовал. Что там произошло, никто не знает, но через месяц было официально объявлено, что мистер Прайс ввиду болезни слагает с себя обязанности директора. Лабораторию его демонтировали, а сам Прайс уехал из Пассадены, купил себе особняк на Парк-Лейн и... с тех пор его никто не видел.

Мистер Кросби изумленно поднял голову.

– Так может, его уже нет в живых?

– Факты говорят другое, сэр. Через месяц после приобретения особняка туда было завезено лабораторное оборудование стоимостью в триста тысяч долларов. И с тех пор в особняк регулярно доставляются химические реактивы и подопытные животные – морские свинки, белые мыши, собаки, а совсем недавно – пара шимпанзе. Все это – на средства концерна. В семьдесят втором году в доме проводился капитальный ремонт. Факт в общем-то обыденный, но прошу отметить: ремонт был поручен не американской, а канадской строительной фирме, которая привезла своих рабочих и свои материалы. Рабочие были полностью изолированы: жили в специально снятом загородном особняке, доставлялись в город автобусом концерна, а после окончания ремонта были отправлены на родину самолетом.

– В чем состоял ремонт, почему такая таинственность? – не выдержал мистер Кросби.

Детектив пожал плечами.

– Мы не задавались этим вопросом, поскольку он выходил за очерченные нам рамки. Да и ответ на него очевиден: особняк перестраивался под профессиональную научную лабораторию. Но если вы пожелаете, мы можем заключить новое соглашение и выяснить все подробности. А сейчас главный вывод такой: мистер Прайс жив и усиленно работает. Кроме него, в доме проживает старая негритянка – экономка, она же кухарка, и шофер, тоже немолодой негр. Их уклад, график работы приходящей прислуги, а также все остальные сведения изложены в рапорте, который я имею честь вам вручить. А вот счет, где учтены наши дополнительные расходы.

С неподвижным лицом мистер Кросби бегло проглядел рапорт и выписал чек.

– Собственно, меня это не касается, я всего лишь доверенное лицо, – сказал он. – Но хотелось бы услышать ваше мнение: сколько можно предложить Прайсу за эту картину?

Детектив аккуратно спрятал чек в бумажник и с сомнением покачал головой.

– Вряд ли мистер Прайс нарушит свое многолетнее уединение ради этого торга. Надо думать, у него есть веские причины не показываться на людях. Тем более что в деньгах он, очевидно, не нуждается. Тридцать девять процентов акций концерна плюс капитал, доставшийся по наследству, дают ему возможность вести независимый образ жизни.

– Значит, остается один выход... – мистер Кросби остро взглянул на детектива. Тот выдержал его взгляд.

– Я не имею права обсуждать с вами этот вариант. Сфера деятельности нашего агентства четко оговорена в лицензии, и мы ни в коем случае не хотим ее лишаться. Но проявленное вами понимание специфики нашей работы, – он притронулся к карману с бумажником, – позволяет мне несколько отойти от наших принципов и дать вам... Нет, не совет, а, скажем, так: рекомендацию в частном порядке. Вот она: не обращайтесь к профессионалам. Я не знаю стоимости этой картины. Но какова бы она ни была, профессиональная организация не остановится на том, чтобы просто изъять картину из особняка мистера Прайса и передать ее вам за обусловленный гонорар. Вы меня поняли?

Мистер Кросби понял. Средства массовой информации регулярно знакомили население страны с "работой" современной мафии. Вся полиция Штатов не оградит его доверителей от великолепно организованного шантажа, с помощью которого из них выкачают баснословные суммы.

– Самое приемлемое для вас – найти безработного молодого парня, мечтающего разбогатеть. Недостаток практики у таких с лихвой компенсируется богатыми теоретическими познаниями, почерпнутыми с телевизионного экрана. Честно говоря, мы и сами немало черпаем из этого источника.

Все это мистер Кросби и передал своим доверителям на совещании в Холидей-Инн *. При дальнейшем обсуждении проблемы он не присутствовал.

– А вы говорили, что старый Кросби выходит в тираж, – с упреком воскликнул один из доверителей. – Как великолепно он провел акцию...

– Ближе к делу, – перебил хозяин номера. – Завтра я улетаю из Нью-Йорка, значит, сегодня надо решить все окончательно. Есть у нас возможность быстро найти исполнителя?

Наступило молчание. Каждый из троих присутствующих мысленно пробегал свой круг знакомств.

– Есть предложение, – высказался, наконец, третий доверитель. – В школе с моим сыном Юджином учился некий Том Клаузен из обедневшей семьи. Его отец застрелился после неудачной игры на бирже. Семье пришлось перебраться в дешевую квартиру, где она еле сводила концы с концами. Но школу Том закончил. Здесь их пути с моим сыном разошлись: Юджин поступил на факультет журналистикии, а Том – в училище авиамехаников. Но дело не в этом. Я неплохо разбира

* Холидей-Инн – гостиница в Нью-Йорке.

юсь в людях и сразу увидел: в этом парне сильна авантюристическая жилка. Он еще мальчишкой вслух мечтал, что разбогатеет любыми способами и реабилитирует честь семьи. Причем конфликт с законом его не пугал.

– Однако этого мало, чтобы взяться за сомнительное дело.

– Тут нам повезло. Юджин мне недавно рассказывал, как, оказавшись проездом в родном городе, случайно столкнулся с Томом. Так вот, он запачкал свою репутацию и уже месяц без работы. А этот парень любит радости жизни. Но самое главное – в моем родном городе, где живет Том Клаузен, есть улица под названием Парк-Лейн.

– Бедворт, вы бесценный человек. Вы умеете даже случайности обратить в нашу пользу. В таком случае попросим вас организовать это дело. Только, пожалуйста, не привлекайте к нему вашего сына: журналисты нам здесь ни к чему.

Вот какие события предшествовали появлению Тома на Парк-Лейн в жаркий июльский полдень.

8

Том вздрогнул. За кустами роз, в которых терялась песчаная дорожка, взревел мотор, а затем появился и сам автомобиль – серебристая "тоета". За рулем сидел пожилой негр, на заднем сиденье – старуха негритянка. "Сегодня же пятница, вспомнил Том информацию, которую ему сообщил наниматель. Старуха поехала в маркет за продуктами, а потом двинет в порт торговать у рыбаков свежую рыбу". Он неторопливо двинулся по улице, краем глаза наблюдая, как автомобиль подъехал к воротам, шофер вылез из-за баранки, подошел к бетонному столбику и тут же направился обратно к машине. Ворота медленно распахнулись, пропустили автомобиль и так же медленно захлопнулись.

"Все ясно: дистанционное управление отключено, поэтому ему пришлось нажать кнопку, – соображал Том, глядя вслед сверкающим на солнце рубиновым катафотам. – Значит, чтобы въехать снова, придется нажать другую кнопку, снаружи. А что, если..."

Это было безумие, но ноги сами понесли Тома к воротам. Впрочем, в этом безумии была своя логика. Пока душа Тома ужасалась тому, что он делает, где-то в подкорке шла напряженная работа, результаты которой выдавались в виде законченных выводов. Вывод первый: кто заподозрит грабителя в человеке, спокойно, средь бела дня, входящем в дом? Даже если остановят, можно что-то придумать, вывернуться. Вывод второй: останавливать некому. На улице ни души, а в доме один хозяин, который вряд ли сейчас выглядывает из окон. И вовсе не обязательно сталкиваться с ним в самом доме, где более десятка комнат. Но это уж как повезет... хозяину. А главный вывод, который вдруг озарил Тома: вовсе не такую уж совершенную систему защиты придумали толстосумы. Они просмотрели щель, которую ее. Том, нашел. И влезет в нее, лишь бы найти наружную кнопку, открывающую ворота.

Том нашел ее. Увидел издали: квадратную керамическую плитку на столбе, чем-то неуловимо выделяющуюся среди других. Он протянул руку, и ворота открылись, а потом медленно захлопнулись за ним. Впереди, за розовыми кустами, возвышался тихий особняк. И в самой этой тишине таилась угроза.

Мало сказать, что Том трусил – он умирал при каждом шаге. Сколько было шагов, столько раз он и умирал. И все же шел вперед. Не мог не идти. Древние, погребенные добропорядочной жизнью последних поколений инстинкты возрождались в нем. Был, наверное, в его роду лихой корсар, отважно бравший на абордаж пузатые купеческие корабли. А может, и сухопутный тать, облегчавший кошельки путников на ночных дорогах, оставил в его генах любовь к риску и стремление наиболее легким путем поправить свои материальные дела. Эта генная память и вела его по изгибам дорожки, обострив слух и зрение. И наперекор страху поднималось в его душе какое-то непонятное ликование. Нервы его точно обнажились и трепетали от соприкосновения с опасностью. Соприкосновения, причинявшего и боль и наслаждение. И на дне его сознания крепло ощущение, что на этой дорожке прежний Том Клаузен умер, а родился другой смелый, решительный, готовый без раздумий брать все, что ему надо.

Этот новый Том Клаузен и вошел в дом через вход для прислуги. И оказался в небольшом квадратном холле, из которого вели три двери. Наугад открыв одну из них, он в конце коридора увидел край кухонной плиты. Картина явно не могла висеть в кухне, и Том перешел к следующей двери. Судя по всему, она вела в комнаты прислуги – об этом свидетельствовали и тусклые, вылинявшие от времени обои, и затхлый устоявшийся запах плохо проветриваемого помещения. Картины и здесь быть не могло.

Зато третья дверь привела его куда нужно – в в огромный круглый вестибюль, залитый светом из огромных же, в два этажа, окон. Том с изумлением глядел по сторонам: здесь все было непомерно огромным, вызывающе огромным, будто предназначалось для сказочных великанов. Два покрытых коврами пандуса широкими полукругами возносились на второй этаж и соединялись широким балконом с резными деревянными перилами. С обеих сторон балкона в помещения второго этажа вели двери, такие Том видел разве что в аэродромном ангаре – сквозь них свободно прошел бы пассажирский лайнер, если снять с него крылья. Какая же сила нужна, чтобы открывать их? И эти пандусы вместо обычных в таких случаях лестниц... Но дальше Том не стал удивляться: он увидел картину.

Она висела в центре балкона, выделяясь ярким пятном на деревянной обшивке стены. Человек в скале и тигр в дереве это была та самая картина. Том невольно пожал плечами: три тысячи зелененьких за такую мазню! А впрочем, какое ему дело? Правда, на мгновение его пронзила мысль, что над ним просто подшутили, и когда он явится с картиной, его осыплют не долларами, а насмешками. Он злобно оскалил зубы: если это шутка, то она дорого обойдется шутнику. Впрочем, такими вещами не шутят. Да и не тем человеком был старший Бедворт, чтобы шутить...

И снова случай сыграл в его судьбе роковую роль: он начал подниматься по левому пандусу. Неторопливо, мелкими шажками, упруго переступая с носка на пятку, он приближался к картине, чутко прислушиваясь, не раздадутся ли подозрительные шорохи за огромными дверями, готовый в любой момент рвануться вперед или назад, смотря по обстоятельствам. Он совсем забыл, что еще недавно умирал от страха, не заметил, когда страх ушел. Сейчас по роскошному пушистому ковру двигался совсем другой Том Клаузен, вылупившийся из старой оболочки, как бабочка из кокона. Жестокий, сильный, не останавливающийся ни перед чем – вот таким чувствовал себя Том Клаузен в пустом доме. И на мгновение даже пожалел, что он пустой. Вот если бы из дальних комнат вышел навстречу ему таинственный хозяин...

И хозяин вышел. Том успел подняться до конца левого пандуса, когда противоположная дверь бесшумно распахнулась и существо невероятных размеров вступило на площадку. Том отшатнулся, вжавшись спиной в перила Не от страха – от изумления. Это был действительно сказочный великан – с неимоверно толстыми руками и ногами, с туловищем, как бочка, и раздувшейся бесформенной головой. То, что когда-то было лицом, кривилось и багровело, раздувшиеся, как колбасы, губы расходились, пропуская бессвязные слова, рука, в которой что-то блеснуло, медленно поднималась.

Если бы Том пошел по правому пандусу, он столкнулся бы с этим существом и, конечно, бежал. Тогда картина осталась бы на своем месте. Но теперь, когда их разделяло не менее двадцати шагов, а до картины было вдвое меньше... Злое ликование поднялось в душе Тома, когда он заметил, что его враг еле движется. Память услужливо воскресила детские годы, тихую, обсаженную деревьями улицу, неуклюже переваливающуюся фигуру человека, жившего в соседнем особняке. "Слоновая болезнь", говорили о нем взрослые. Мальчишки, жившие на этой улице, были достаточно благовоспитанны, чтобы дразнить больного в лицо, но за его спиной... И сразу к Тому вернулось спокойствие. На какой-то миг перед глазами вспыхнула длинная стойка с бутылками, высокие табуреты, маклер Нейлор, принимающий ставки – бар на пятьдесят деватой. С нехорошей улыбкой Темрванулся вперед. В этот момент он как бы видел всех действующих лиц со стораны. Так бывает в экстремальных ситуадиях мозг мобилизует все свои резервы, и обостренное сознание фиксирует окружающую обстановку, разделяя действия по квантам времени. Вот он сам, Том Клаузен, приближается к картине. В огромных выпученных глазах великана гнев и боль, он все еще постепенно, как в замедленной съемке, поднимает огромную руку с зажатым в ней предметом. Том рывком сдирает картину со стены, великан в это время начинает двигать руку вперед. Том замирает. Все с той же наглой усмешеой он смотрит в глаза хозяина, соображая, бежать или просто уйти скорым шагом. И тут крохотныйсветлячок отделяется от раскрывшейся ладони и летит в грабителя. Том пытается уклониться тщетно. Стеклянная пробирка задевает его по щеке и падает нп ковер. Том ладонью стирает с лица синюю жидкость, слизывает с губ горьковато-соленую каплю, с хрустом раздавливает пробирку ногой и плюет в сторону хозяина. А потом спокойно спускается по пандусу, на ходу заворачивая картину в куртку. Уже внизу ему приходит в голову, что не худо бы прибавить скорость, пока хозяин не вызвал полицию. Но потом он представляет себе огромные пальцы, которым не под силу ни повернуть телефонный диск, ни нажать кнопку, и разражается истерическим хохотом.

В тот же вечер Том сидел в баре на пятьдесят девятой улице, лениво прихлебывая неразбавленный виски и время от времени прикасаясь пальцами к карману, где лежала тугая пачка долларов. А картина была уже далеко – она летела на самолете, затем мчалась в автомобиле и, наконец, на борту изящной яхты пересекла узкий пролив между материком и маленьким островом. И когда Том, пошатываясь, вышел из бара в обнимку с девчонкой, имя которой никак не желало застревать в его памяти, картина, тщательно упакованная в полотно, была положена на стол со словами:

– Вам посылка от хозяина, мистер Грей.

– Тот, кто первый провозгласил, что мать-природа мудра в своих свершениях, ничего не понимал в законах эволюции. А те, кто вслед за ним восторженно переталдычивали эту сентенцию, просто не давали себе труда задуматься, насколько она не соответствует действительности. На самом же деле нет более неумелого, более расточительного менеджера, чем природа. Миллиарды лет она действовала эмпирическим путем – методом слепого тыка. Из тысячи, а то и десятков тысяч функционирующих видов только один получался у нее удачным, жизнеспособным. Да и то многие из них вдруг оказывались в тупике вспомни хотя бы динозавров. Какая-то изначально заложенная ошибка в генетическом механизме погубила этих процветающих владык планеты. Да их ли одних? Весь путь эволюции усыпан обломками неудавшихся эксдердментов. И то, что мы сейчас имеем на планете – весь растительный и животный мир, – не более чем крохотная вершина айсберга, опирающаяся на огромный подводный фундамент из тупиковых форм жизни, не сумевших адаптироваться к изменениям окружающего мира.

Кертис Оливер выдал этот венок парадоксов совершенно обыденным тоном, с усталой гримасой на худом, будто вычеканенном лице. В этом был весь Кертис – прямой, подтянутый, аристократ в каждом жесте. Недаром друзья в колледже прозвали его перпендикуляром. И все, что он утверждал, казалось незыблемым, веками проверенным, устоявшимся. А Дик Браун представил себе, какую работу пришлось проделать его другу, чтобы прийти к выводам, опровергающим прописные истины, провозглашенные во всех учебниках. Поднять руку на саму мать-природу! Но здесь, в великолепно оборудованной лаборатории, слова Кертиса казались не только результатом игры блестящего ума. Здесь от них веяло угрозой, как от ракет на стартовых установках. Дик прислушался к тихому звяканью пробирок за стеной, где работали лаборантки, и поежился. Кертис дал совершенно неожиданное – страшное освещение истории, происшедшей на далеком филиппинском острове.