Текст книги "Тонкие линии (СИ)"

Автор книги: Алана Инош

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

– Не стоит вспоминать, – сказала девушка. – Что сделано, то сделано. Ведь теперь всё иначе...

– Да, теперь всё по-другому... Всё будет, как ты скажешь, как ты захочешь... Если захочешь. – Трепеща полусомкнутыми ресницами, Тамара всё же осторожно положила ладони на талию Лены.

Та опять уклонилась от объятий и отошла к окну, как будто её очень интересовали светящиеся блёстки городского зимнего вечера. Тамара последовала за ней и легонько скользнула по её острым локоткам, ловя их в ложбинки ладоней.

– Лен... Ну почему ты ускользаешь? Ты всё-таки обижаешься?

– Не в этом дело, Том. – Отсвет уличных огней лёг на кончики ресниц Лены, когда она чуть повернула голову через плечо изящным, лебединым движением. – Ты не спешишь? Ты уверена, что там, в тех отношениях, у тебя всё закончилось? А если это временная размолвка? Три года не так-то просто забыть и отпустить из сердца. Мне совсем не улыбается быть временным вариантом. Это очень больно и обидно.

Всё в ней было восхитительно: и горделивая посадка головы на длинной шее, и тяжёлый узел волос, и линии гибкой спины, и очертания женственно-хрупких плеч, и тонкие линии профиля на фоне окна. Зимний вечер с огнями города превратился в космическую бездну, в которой Лена царила, затмевая собой звёзды. Искорки в её глазах и мерцающие камушки серёжек были ориентирами во тьме; по ним найдёшь дорогу домой и не заблудишься. Сердцу-кораблику хотелось плыть по этим путеводным звёздочкам.

– Лен... Милая... – Тамара осторожно коснулась пальцами нежных мочек ушей Незнакомки, для которых даже такие крошечные серьги казались тяжёлыми. – Такая потрясающая женщина, как ты, не может быть временным вариантом. Она достойна быть только единственной. Ведь это началось не сегодня и не вчера... а давно, когда мы в первый раз разговорились на том форуме. Спешу ли я? Нет, скорее, я очень долго медлила и бродила не по тем дорогам, пока не пришла к тебе. Я отталкивала тебя, пытаясь сохранить то, что уже рушилось – то, чему недолго оставалось жить. Да, три года – это немало. Я могла бы, наверно, и сама справиться, но без тебя это будет очень трудно... Очень холодно.

Слова той речи, которую она репетировала, но напрочь забыла с приходом Лены, всплывали в памяти, складываясь гораздо лучше, правильнее и точнее. Сердце само подбрасывало их ей, и они текли легко и естественно, как дыхание. С каждым словом их с Леной лица сближались, а когда последний звук стих, губы соединились в поцелуе.

Узел волос распался, золотистые волны заструились по обнажённой спине. Каждую  линию её тела Тамара исследовала, прослеживала от и до, проживала и запечатлевала в себе. Сладость сливового варенья и вкус кожи прекрасной женщины, земной аромат спелых плодов и тонкий шлейф духов у неё за ушком... Оставалось лишь пить эту амброзию очень медленно и неторопливо, долго смаковать, сдерживая себя, чтобы не насытиться слишком скоро. Быть вечно голодной, вечно жаждущей.

Потом Тамара рисовала нагую Лену, изящно растянувшуюся на постели. Вернее, делала карандашные наброски на бумаге для принтера.

– Погоди, я дам тебе бумагу поплотнее, – сказала Лена.

У неё нашлась папка с ватманом формата А3. Вручив её Тамаре, она вернулась в постель, и тонкие линии снова полетели из-под карандаша. Один лист, второй, третий...

– Если ты будешь слишком много меня рисовать, ты истощишь мою жизненную энергию, – полушутливо заметила Лена. – Как Рембрандт любил свою Саскию! Постоянно её изображал на своих картинах. И она умерла молодой...

– Ты веришь в это? – Тамара с усмешкой приподняла бровь, не отрываясь от работы: она запечатлевала Лену томно лежащей на смятой простыне, с разметавшимися по плечам и подушке волосами.

– Есть в этом что-то мистическое. – Лена шаловливо тронула её кончиками пальцев ноги.

Может, виновато было всего лишь статическое электричество, а может, это искра страсти проскочила между ними. Наброски соскользнули на пол, и они снова сплелись в поцелуях.

Предчувствия Тамару не обманули: этой ночью, как и предыдущей, ей перепало мало отдыха, но уже по другой причине – сладкой и приятной. Лена уже давно уснула; осторожно, чтоб не разбудить, Тамара расцеловала её спокойное, расслабленное сном лицо и нагишом выскользнула на кухню. Ужасно хотелось курить, но пачка сигарет опустела ещё днём. Тамара собирала в пепельнице бычки и высасывала из них жалкие крохи дыма. А ведь ещё предстояло как-то дожить, дотерпеть до дома... Просить у Лены денег на курево было как-то неловко. Да и уезжать не хотелось. Хотелось, чтоб время до поезда тянулось бесконечно.

«Нет, точно брошу. Пора с этим завязывать, сколько можно». – И Тамара потушила бычок, выкуренный начисто, до обуглившегося фильтра.

Её сразил сон, да такой, что она не услышала ухода Лены на работу. Завтрак ждал её на столе, уже остывший. Взбодрив себя душем и кофе, Тамара собрала вчерашние наброски. Каждая тонкая линия дышала новым чувством, новым вдохновением. Хотелось сделать из этого что-то основательное. Она, конечно, не Рембрандт. Щемящая красота женщины на этих листках была достойна великой кисти. Часто писал Саскию, умерла молодой... А может, и их с Ликой любовь кончилась оттого, что Тамара была слишком одержима её портретами? Что-то мистическое.

Страдая без сигарет, она таскала сосательные конфетки из вазочки. Такой чудесный, солнечный зимний день пропадал, минуты проходили безвозвратно и зря... Сколько бездарно канувших в прошлое мгновений, которые можно было бы наполнить Леной!.. Её присутствием, её дыханием, взглядом и улыбкой. Отложив наброски, Тамара воскресила в памяти образ своей Незнакомки и снова взялась за карандаш.

К вечеру рисунок был готов – сильный, страстный, детально проработанный, впитавший в себя новую действительность, которая творилась в душе у художницы. Вернувшаяся с работы Лена долго смотрела на него, а потом сказала, прильнув к плечу Тамары:

– Мне кажется, я здесь живее, чем в оригинале.

Тамара поцеловала её жадно. Всего день без Лены, а она соскучилась, изголодалась по ней... Это было что-то болезненное, опустошающее. Но Незнакомка наконец вернулась, и тихое счастье заполняло этот голодный вакуум в душе. Всего день – и такая ломка... Тамара дорвалась до её губ, как наркоман до дозы, заглушая поцелуями Ленин смешок. Как же теперь уезжать? От этой мысли тряслись руки и подкашивались колени.

В пакете с продуктами у Лены оказалось недорогое красное вино. Она принялась колдовать над глинтвейном, бросая в кастрюльку щепотку того и кроху сего, помешивая будущий напиток и вдыхая аромат специй, а Тамара не сводила с неё глаз и проклинала поезд. Душа стонала, рвалась. Уехать – всё равно что разорвать мощную пуповину и истечь кровью.

– Ну, попробуем, что получилось, – сказала Лена, подавая глинтвейн в бокалах, украшенных кружочками апельсина. – Давно не варила... Надеюсь, с пряностями не переборщила.

Пикантное горячее вино ударило в голову, потекло жидким огнём по жилам, обострило и удесятерило чувства. Тамара пробовала на вкус каждый сантиметр сладкой, пахнущей сливовым вареньем кожи... Без сомнения, теперь – самым любимым вареньем Тамары, навсегда связанным с Незнакомкой. В этой женщине можно было увязнуть, утонуть, раствориться... Нежиться в ней, пить её, дышать ею, телом и душой желать её и – никогда не насытиться. Её тело откликалось на каждую ласку, пело, как чуткий, драгоценный, великолепный инструмент под руками виртуоза, искренне и доверчиво стремилось к Тамаре, по-кошачьи обвивалось и дрожало от быстрого дыхания. С этим сокровищем нельзя было обходиться небрежно и эгоистично – только ублажать, холить и лелеять, угадывать желания и сладко обмирать от щедрой взаимности, которой оно воздавало за подаренное наслаждение. А когда Лена, накинув халатик, села за пианино, и из-под её пальцев хлынул богатый, могучий и многоцветный водопад звуков, Тамара обалдела. Она слушала игру с открытым ртом, а когда музыка стихла, не сразу смогла заговорить.

– Слушай, ты уверена, что правильно выбрала работу? – спросила она наконец. – Сдаётся мне, что это уровень не для детсадовцев.

– Я не всегда там работала, – с грустноватой улыбкой ответила Лена. – У меня диплом консерватории и два года концертной деятельности. Я подавала большие надежды, а потом... Потом случилась травма руки, после которой не очень-то поиграешь. Подвижность уже не та. Я разрабатывала руку, очень много тренировалась, чтобы восстановиться, но прежний уровень уже не вернуть.

– Но то, что я сейчас услышала – это очень, очень круто! Серьёзно! – Тамара взяла Лену за руку, пытаясь угадать – та или не та?

– Нет, другая, – сказала Лена, вложив в её ладонь правую руку вместо левой. – Спасибо, конечно... Но ты, наверно, просто не слышала действительно крутых пианистов. – И тут же торопливо добавила со смущённо-виноватой улыбкой: – Ты не обижайся, что я так сказала...

– Да ладно, я в музыке далеко не специалист, – согласилась Тамара без всяких обид. – И даже для ценителя не очень продвинутая – может, и не отличу просто талантливого музыканта от виртуоза и гения. Тебе лучше знать, конечно... Но почему садик-то? Могла бы в какое-то заведение посерьёзнее устроиться.

– Мне понравилось работать с маленькими детками. – Лена, всё так же тепло и грустновато улыбаясь, пересела со стула к Тамаре на колени, обвила её шею мягким полукольцом руки. – Правда, меня в музыкальную школу преподавать зовут, там тоже детки, но постарше. Думаю пока.

– Даже думать нечего, иди, – сказала Тамара уверенно. И, прильнув к губам Незнакомки в глубоком, крепком, взволнованном поцелуе, шепнула: – Ты чудо, Ленка. Ты потрясающая...

– Хватит петь мне дифирамбы! Захвалишь меня – и я зазнаюсь и зазвездюсь! – засмеялась девушка, очаровательно розовея, отворачиваясь и закатывая глаза.

– Скромница, – усмехнулась Тамара. Она поймала Лену за подбородок и влепила в её смеющиеся губки ещё один звонкий чмок. – Я почему-то с самого начала подумала, что ты не так проста, как хочешь казаться.

Это была прекрасная ночь, нежная и долгая, почти бессонная для обеих. Лена тихонько дышала у Тамары на плече, а та ворошила спутанное золотистое кружево её волос.

– Когда у тебя поезд?

– В час дня.

– Жалко, я буду на работе... – Вздох, тёплое дыхание коснулось шеи Тамары. – Том, а что теперь? Что дальше?

– Мне надо съездить домой, маленькая. Кое-какие вопросы решить, с делами разобраться. А потом я приеду и... посмотрим. Я тебе напишу... или позвоню.

Лена приподнялась на локте. Её глаза, потемнев, как зимнее ночное небо, смотрели с горечью.

– Обычно так говорят, перед тем как исчезнуть навсегда, – вздохнула она с невесёлой усмешкой.

– Нет... Нет, Лен, что ты! – Тамара притянула её к себе, окутала объятиями. Она целовала её в носик, а тот морщился от щекотки. – Даже думать не смей.

Утром Лена проспала – вместо пяти вскочила в шесть. Выдернутая её торопливыми сборами из сладкой дрёмы, Тамара ощутила на сердце тяжёлую и холодную лапу печали: поезд... Сегодня чёртов день отъезда.

– Том, я позавтракать с тобой не успеваю, – заглянула в комнату Лена. – Я только стакан молока на бегу перехватила, а ты разогревай кашу, можешь яичницу поджарить, если хочешь... Бери, что есть в холодильнике, не стесняйся. Когда будешь уходить, закрой дверь, а ключи оставь Людмиле Сергеевне из квартиры напротив, она мне потом передаст. На тумбочке на бумажке – мой номер телефона, не потеряй.

«Вжик, вжик», – застегнулись сапожки. Тамаре почудились всхлипы, и она, поспешно натянув джинсы, прошлёпала босиком в прихожую. Лена уже замоталась шарфом до носа и надевала свою остальную снегурочью экипировку, усиленно моргая мокрыми глазами.

– Лен... Солнышко... Ну что ты. – Тамара приобняла её, смахнула слезинки. – Ну вот, тушь потекла.

Лена поспешно промокнула салфеткой пятнышки, но только ещё больше всё размазала. Махнув рукой, она надела на плечо сумочку и защёлкала дверными замками.

– Лен... Ну не реви, что ты!

Тамара хотела её задержать, обнять, но Незнакомка выскользнула, буркнув:

– Прости, на работу опаздываю.

В пустой тишине кухни всё так же тикали часы, но уже не уютно, а одиноко. Овсянка не лезла Тамаре в горло даже с мёдом, и она ограничилась кофе с кусочком сыра. С тяжестью на сердце она обводила взглядом квартиру, в которой всё успело стать таким родным и милым... Всё дышало Лениной заботой, везде чувствовалась её рука, во всём был её дух.

Тамара скатала трубкой вчерашний рисунок и перетянула резинкой. Решение сделать из него полноценную картину созрело. Бросив прощальный взгляд на пианино, она зашнуровала ботинки. Что ещё? Ах, да...  Телефон. Тамара бережно свернула квадратный листочек с цифрами и спрятала во внутренний карман. Напоследок она выгребла большую горсть сосательных конфет из вазочки: предстояла долгая дорога домой – без сигарет.

Под тихий, грустный снегопад Тамара вышла сильно заранее – за два часа до поезда. Просто не вытерпела, не смогла дольше тянуть это прощание – и теперь бродила по улицам. Ноги привели её к дому Лики. Зачем? Наверно, ей хотелось проверить, ёкнет ли сердце, шелохнётся ли в нём хоть что-то. Говорят, любовь излечивается другой, более сильной любовью...

Воспоминания шелестели страницами. В этом дворе скрипели по снегу их с Ликой шаги, когда Тамара приезжала на прошлый Новый год. На этих качелях на детской площадке Тамара качала девушку. Много, много всего здесь было, но это относилось к другой Лике – не той, которая сказала ей: «Уходи, а то полицию вызову».

И надо же было такому случиться, что Лика как раз выходила из подъезда, разговаривая с кем-то по телефону! Тамара замерла, всматриваясь в знакомое, но уже до грусти чужое лицо. Не окликнула по имени, не позвала, просто смотрела и слушала своё сердце. Что-то светлое ещё жило в нём – былая нежность, а точнее, ностальгия по нежности, воспоминание о ней. Не осталось ни злости, ни обиды: всё смыла музыка тонких линий и мудрое, настоящее, родное тепло Незнакомки. Вчерашний день смотрел серыми глазами в небо чуть более светлого оттенка, чем они сами. Тамаре уже ничего не хотелось ему сказать.

Лика, заметив Тамару, на миг остолбенела, и её взгляд опять стал пустым и чужим, испуганным. Не говоря ни слова, она быстро-быстро припустила по пешеходной дорожке вдоль дома – только каблучки по снегу поскрипывали. Тамара не стала ни догонять, ни окликать её, лишь проводила взглядом до поворота, а потом развернулась и пошла в сторону вокзала, чтобы успеть как раз к посадке.

Вернувшись домой, она первым делом затеяла уборку. Её холостяцкая квартира показалась ей неуютной, неряшливой – какой-то мужской, что ли. Потом она привела и саму себя в порядок – зашла наконец в парикмахерскую. Ножницы щёлкали над ухом, и на накидку падали десятисантиметровые пряди. Машинка чуть пощекотала шею. Из салона Тамара вышла обновлённая, с аккуратной короткой стрижкой вместо «заброшенного сада» на голове. Само собой, разобралась с проблемами и бросилась в работу: деньги были на исходе. Между заказами она понемногу осуществляла свою задумку – писала маслом портрет Лены на мятой постели. Незнакомка была обнажённая и прекрасная, полная чуть усталой, разморённой неги после долгой ночи любви. Вся её поза воплощала собой сладострастный соблазн, но прозрачные, хрустально-звёздные глаза при этом оставались ясными и невинными, сочетая несочетаемое: бесстыдство и чистоту, раскрепощённость и скромность, чувственность и целомудрие. Карандашный рисунок в качестве опоры почти не понадобился: Тамара и так прекрасно видела образ Незнакомки перед мысленным взглядом – в мельчайших деталях, под любым углом, с любой стороны. Лена жила, дышала, говорила, двигалась в её воображении, послушно принимая позу, нужную художнице.

Зайдя на форум, Тамара написала Незнакомке в личном сообщении:

«Привет. Знаешь, мне кажется, я влюбилась по уши. Втрескалась, как никогда в жизни».

Ответ последовал через полчаса, когда Незнакомка появилась онлайн:

«И кто же эта счастливица?»

Грустновато светились строчки её сообщения на экране, без смайликов, серьёзно и как-то сиротливо...

«Самая прекрасная женщина на свете. Люблю её безумно», – с улыбкой напечатала Тамара сообщение и поставила на всякий случай кучу скобочек-смайликов в конце предложения.

Под мерный стук поезда ей думалось: нет, никаких больше отношений на расстоянии, с неё хватит. В родном городе её ничто не держало, работать она могла откуда угодно. Квартиру – продать, а деньги... Найдётся им какое-нибудь применение. Можно купить машину, сдать на права и возить Лену на работу, чтоб в морозы ей не приходилось стучать зубами на автобусной остановке по утрам.

Лишь бы Незнакомка не оказалась такой же, как Лика. Лишь бы опять не обмануться... Тамара отмахнулась от мрачных мыслей и сунула в рот подушечку «Орбита» – вместо сигареты. Нет, Лена – настоящая, она не может обмануть. Сердце-кораблик бодро и уверенно плыло по волнам её ясноглазой нежности.

Метель завывала и грозила похоронить Тамару вместе с букетом под сугробом. Та мёрзла, притопывая ногами, но прикрывала и берегла цветы, как могла. «Где же ты, девочка Снегурочка? Тебе уже давно пора вернуться с работы».

Скрип, скрип, скрип... Сапожки, знакомая дублёнка, шапка с меховым околышем и глаза. Даже нет – глазищи! Широко распахнутые, изумлённые, влажные. То ли ветром надуло, то ли...

– Лен, ну что ты. Реветь-то опять зачем? Думала, я не вернусь? Ну, зря ты так думала. К тебе не вернуться просто невозможно. Вот, держи...

Букет зашуршал обёрткой. Запах цветов совершенно не чувствовался на морозе, но Лена зарылась в них носом.

– А как же та женщина? – спросила она, вскинув на Тамару снегурочьи ресницы.

Та на миг зависла в недоумении, и Лена пояснила:

– Ну, та, в которую ты влюбилась. Ты писала на форуме.

– Ленка, ну ты даёшь, – затряслась от смеха Тамара. – Как – «какая женщина»? Ты, конечно... Разве это можно было как-то иначе понять? Кто ещё, кроме тебя, мог свести меня с ума?

Пару мгновений Лена молчала задумчиво, а потом проговорила:

– Мда. Что-то я туговато соображаю в последнее время.

Всё ещё смеясь, Тамара принялась её тормошить и чмокать в холодные от мороза щёки.

– Солнышко моё... Снегурка моя сладкая...

Лена очнулась, раскраснелась – то ли от зимнего ветра, то ли от поцелуев.

– С ума сошла? – зашипела она с огоньками весёлого возмущения в глазах. – Не здесь же!

Через минуту поцелуи продолжились уже в прихожей. Лена цепко обнимала Тамару, запуская пальцы в её недавно подстриженные волосы, льнула к ней всем телом – лианно-гибким, чутким, отзывчивым на прикосновения. Не разрывая жадного слияния губ, она выпутывалась из дублёнки, которую через мгновение повесила мимо крючка, и та шлёпнулась на пол. Тамара со смехом помогла ей раздеться.

– Долго ты меня ждала? – Лена заботливо щупала щёки Тамары и её окоченевшие без перчаток руки. – Почему не позвонила?

– Сюрприз хотела тебе...

– Промёрзла вся! Так, пошли, надо срочно чай горячий...

Тамара поймала неугомонную хлопотунью в объятия на полпути к кухне.

– Лен, а то варенье сливовое... Оно ещё осталось? Жутко по нему соскучилась.

– Осталось, – защекотал её щёку тёплый смешок. – Пошли уже, сладкоежка.

А утром... Утром была суббота. Не воскресенье, но тоже отлично. Зимнее солнце румянило тюль на окне, Лена пекла блинчики – правда, без сексуального пеньюара, но в коротком халатике она смотрелась ничуть не хуже, особенно учитывая то обстоятельство, что глубокий вырез этого лёгкого неглиже соблазнительно приоткрывал тёплую ложбинку на груди. Тамара, прихлёбывая кофе (без сигареты), отвернулась от экрана ноутбука и любовалась Лениными ножками. Какие новости, когда её взгляду открывалось такое зрелище? Что ей политика и экономика? Куда приятнее и интереснее было изучать эти тонкие линии: ничего более прекрасного и совершенного не приходило в голову. Да и не существовало, наверное.

Да, реальность чуть-чуть отличалась от тех грёз. Она была гораздо круче.

27-29.01.2016