Текст книги "Королева воинов"

Автор книги: Алан Голд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)

Глава 4

47 год н. э. Близ деревни иценов, Восточная Британия

Они знали, что нужно хранить молчание, даже когда охота закончилась и пришло время возвращаться домой. Это было не так, как в старые дни, до вторжения римлян – дни, когда Боудика с друзьями могла мчаться верхом по полям и лесам, смеяться и стрелять в цель по дороге на охоту или возвращаясь домой. Те дни, счастливые и беззаботные, ушли в прошлое, как и ее детство.

Четыре года прошло с момента завоевания Британии римлянами, а Боудика по-прежнему оставалась твердой в своем убеждении, что бритты должны сплотиться и вытеснить завоевателей с родной земли. Жизнь менялась не в лучшую сторону, но она по-прежнему радовалась каждому дню и находила все новые поводы для озорства. Особенно ей нравилось устраивать всякие пакости римским солдатам: то она подбивала жителей деревни отдать им испорченную провизию вместо свежей, то запихивала в середину мешков с драгоценным зерном речной ил. Все, что угодно, лишь бы досадить римлянам. А те нередко обнаруживали подвох уже в нескольких милях от деревни, когда было слишком поздно возвращаться и выяснять, кто из жителей это сделал.

Порой Боудика просыпалась совсем рано и раздумывала, как бы еще выставить дураками ненавистных римлян и тех, кто с ними дружил.

Нынче был как раз такой день. Боудика с двумя друзьями из соседней деревни возвращалась с охоты. Как обычно, шли вдоль самой опушки леса – на случай, если их заметят римские солдаты, теперь вездесущие на новых дорогах, построенных ими по всей земле бриттов. Они шли тихо и осторожно, избегая веток и сучьев, треск которых мог бы насторожить оказавшегося поблизости римлянина. В дальних полях они поймали двенадцать зайцев – на некоторое время достаточно еды для себя и семей в деревне. И вдруг услышали в тишине отдаленный мужской смех.

Чуткая к любой опасности, Боудика в то же мгновение замерла и знаком велела друзьям остановиться. Они прислушались и снова услышали смех, однако на этот раз к нему присоединились и голоса двух других мужчин.

Боудика приказала своим спутникам опуститься на колени, пытаясь определить, откуда доносились эти звуки. Сменивший вдруг направление ветер донес до них запах костра и еды. Боудика показала рукой, что неизвестные люди находятся от них к северу; там, где была новая римская дорога.

Подростки осторожно двигались в высокой траве, крадучись, словно волки, пока не увидели людей.

Римляне. Четверо. Их повозка стояла у ближайшего дерева, к которому были привязаны лошади, и эти люди были, несомненно, сборщиками податей, потому что повозка была нагружена мешками – данью с ближайшей деревни.

Боудика почувствовала, как в ней закипает гнев. Но воли себе давать было нельзя – отец строго-настрого наказал всегда избегать римских солдат. В поле или на дороге ее не спасет то, что она – дочь одного из вождей иценов; захватчики обойдутся с ней как с рабыней, схватят и, еще до того как родители узнают, что случилось, отправят на корабле в Рим. И это если повезет; многих просто убивали…

Но было что-то невыносимое в этих беззаботных римлянах, сидевших у костра здесь, на ее земле, и пожиравших отобранную еду, дышавших ее воздухом. Разум говорил, что она должна повернуться и тихо уходить, но сердце кричало о другом, а лучше всего она чувствовала себя тогда, когда слушалась зова сердца, а не доводов разума.

Озорная улыбка появилась на ее лице. Два ее друга, хорошо зная эту улыбку, сразу поняли, что девушка задумала какую-то каверзу.

В полной тишине она знаками показала им, что собиралась сделать. Когда друзья ее поняли, то чуть было не расхохотались на всю округу, но Боудика зажала рот рукой, призывая и их к молчанию.

Они бесшумно приблизились к римлянам на расстояние в полсотни шагов. Медленно и осторожно нашли то, что искали, – молодое деревце вдвое выше человеческого роста, зеленое и гибкое, с маленькой кроной. Между этим деревцем и римлянами у дороги ничего больше не росло.

Двое молча притянули деревце к земле. Это была непростая работа, дерево сопротивлялось. Но, не сломав ни одной веточки, они согнули его так, что листва коснулась земли.

Пока друзья удерживали дерево, Боудика сплела ветви в подобие ложки, затем отвязала и поместила туда одного из убитых зайцев. Оценив направление, велела друзьям отвести крону дерева немного вправо и дала знак. Отпущенное дерево сразу распрямилось, и заяц полетел прямиком к римлянам.

Это происходило совершенно бесшумно, и потому Боудика издала пронзительный вопль, который римляне услышали одновременно со шлепком тушки зайца о землю всего в четырех шагах от себя. Троица бриттов повалилась в траву, изо всех сил сдерживая хохот. Римляне вскрикнули от неожиданности, схватили оружие и приготовились к обороне, но кругом снова была тишина.

Боудике пришлось щипать себя, чтобы не издать нй звука. Через траву и кусты ей были видны римляне, с опаской смотревшие на зайца, который пролетел по воздуху и упал к их ногам.

Один из них опасливо выступил вперед с мечом в руке и поднял тушку. Потом кивнул другим, чтобы они внимательно осмотрелись, нет ли поблизости готовых к нападению кельтов. Но тишина успокаивала. Они еще немного постояли, прислушиваясь, готовые защищаться, а потом быстро потушили костер и поскорее покинули это зловещее место.

Когда они скрылись из виду, трое бриттов упали на землю и нахохотались до колик. Они знали, что это приключение будет их секретом, о котором они не должны рассказывать никому. Боудика подобрала зайца, и они возвратились домой.

Именно римские дороги сделали все каким-то одинаковым. Для начала римляне выкапывали параллельные траншеи, и земля, взятая из них, поднимала дорогу над окружающей местностью. Дороги мостили большими плоскими камнями. Это были длинные и прямые дороги, они пересекали земли бриттов, связывая римские военные лагеря и города-муниципии[9]9
  Муниципий – самоуправляющийся город. В Британии в таких городах жили преимущественно римляне.


[Закрыть] построенные для поселения и торговли римлян. Некоторые из них возникли на месте прежде существовавших поселений бриттов, другие – на новых местах. За четыре года, прошедшие с появления римлян, дороги, проложенные по всей стране, стали самым заметным знаком римского присутствия. Они были сооружены столь продуманно, что ни вор, ни убийца, ни мятежная армия, ни отряды племен не смогли бы затаиться рядом и остаться незамеченными. Дороги сделали путешествия быстрее и безопаснее, колеса повозок уже не ломались и не застревали в грязи. Но самым важным было то, что фрукты, зерно, хлеб и мясо доставлялись из одного места в другое так быстро, что не успевали испортиться в летнюю жару или перемерзнуть зимой. Появление дорог было одним из преимуществ, которым родители Боудики оправдывали римское присутствие.

– Никогда не слушай, что говорят друиды, – настаивал Гэдрин, унимая дочь, когда до деревни дошли вести о новом разгроме Каратака. – Я знаю, что ты не любишь римлян, но не забывай о том, что они принесли нам много достижений своей империи, и теперь мы можем ими пользоваться. Посмотри на нашу жизнь, на деньги, которые мы зарабатываем торговлей с ними! Ты что, думаешь, у тебя были бы такие красивые одежды, если бы не приходили деньги из Рима? Или мы смогли бы содержать всех этих слуг и рабов, если бы я с ними не торговал? Посмотри, по какой цене мы продаем украшения, которые делают наши люди, и зерно, что мы выращиваем! Неужели ты не видишь, насколько лучше мы стали жить с тех пор, как римляне принесли сюда мир и порядок? Ты хочешь жить в омуте войн, которые раздирали наши племена до прихода римлян?

Вдруг вспыхнув, Боудика повернулась к нему и разразилась резкой тирадой:

– О да, отец, мы процветаем под властью римлян. А как насчет наших людей, которых они увозят в рабство? Вспомни бедняков, которые умирают от голода из-за высоких римских налогов! А то, что они заставляют наших людей работать в шахтах? Люди гибнут под завалами, потому что римлянам нужно все больше серебра для своих монет!

Но самым большим стыдом для Боудики было то, что отец и мать открыли для римлян свой дом.

Боудика чувствовала, что, водя дружбу с врагом, ее семья унижает себя. Она понимала, конечно, что жизнь стала удобнее и богаче и намного спокойнее в сравнении с той, что была до прихода римлян. Не было больше страха, съедавшего каждого бритта при мысли, что сегодняшний мир завтра может обернуться кошмаром, если одно племя нападет на другое. Но даже при очевидных преимуществах, которые принесли римляне, это уже была не та Британия, в которой Боудика родилась и выросла. Это была Британия, где не было более привычной свободы, где даже воздух стал не тот, к которому она привыкла, где леса, реки, холмы и долины принадлежали теперь кому-то еще. И где все делалось теперь во имя далекого Императора, который только однажды появился верхом на громадном слоне и на следующий же день исчез навсегда.

Было утро, начинался новый день. Поднявшись с солнцем, Боудика расчесала волосы и налила воду из кувшина в новую бронзовую чашу, которую родители подарили ей на семнадцатый день рождения. Надев свою голубую тунику и закрепив лиф золотой застежкой, подаренной еще годом раньше, она вышла из комнаты. Их новый дом был построен в стиле римской усадьбы. Как все семьи вождей иценов и союзников римлян, они по приказу местной власти получили римский дом и римскую одежду. Они оставили свое низкое жилище из дерева и прутьев на самом берегу реки и перебрались в новый дом из камня, с черепичной крышей и выложенным плиткой полом. На стенах его комнат были изображены мужчины и женщины, возлежащие на ложах и наслаждающиеся фруктами и вином.

Поначалу Боудика не приняла этот дом. Первые несколько месяцев она демонстративно спала в амбаре, но зимой мать заставила ее спать в новом доме, и, хотя Боудика продолжала чувствовать себя в нем неуютно, она все же начала ценить вещи, которые делали жизнь намного удобнее. Ей понравились и комнаты, выходившие на юг и остававшиеся теплыми во все холодные месяцы года, но каким-то образом получавшие свежий воздух в жару, но больше всего – раковины, вделанные в стены, в которые она складывала теперь свои вещи, чтобы не держать их, как раньше, в свертках на полу. Несмотря на презрение ко всему римскому, Боудика вынуждена была признать, что римский дом устроен с большим умом. Но хоть она и жила в нем уже полтора года, этот дом все равно ощущался как чужой, совсем не такой, в каком должен был бы жить настоящий бритт.

Поприветствовав родителей, она взяла у раба чашу с горячей овсянкой и кусок хлеба, села и начала есть. А семья обсуждала планы на день. Увидев на тарелке матери грецкие орехи и оливки, Боудика вновь почувствовала раздражение. Почему она должна есть эту римскую пищу, когда только еда бриттов сытна по-настоящему?! И она так и сказала!

Гэдрин внезапно рассердился:

– Почему ты разговариваешь со мной и Анникой в таком тоне? Почему хочешь заставить нас чувствовать себя виноватыми даже из-за того, что мы едим? И с чего ты взяла, что еда, которую мы ели раньше, лучше той, что на столе сейчас?

Боудика была удивлена раздражением отца.

– Потому что мы теперь больше римляне, чем сами римляне, – сказала она. – Разве ты не видишь, что с нами происходит… во что мы превратились с тех пор, как пришли они? – Она обвела руками комнату. – Посмотри на богов, которым вы теперь поклоняетесь… Это римские боги! – воскликнула она, указывая на фигуры Венеры, Купидона и Аполлона в нишах стен. – Посмотри на свою одежду, на…

– Замолчи! – велел Гэдрин. – Ты хочешь вернуться в то время, когда мы в страхе оглядывали ближайшие холмы, ожидая появления дикарей-триновантов или убийц из катувелланов, вторгавшихся в наши земли, похищавших наших мужчин и насиловавших женщин? Ты забыла то время, дочь, или была слишком мала, чтобы помнить?

– Лучше бояться бриттов, чем жить в рабстве у римских хозяев, – сказала Боудика. – Половина денег идет императору, которого мы никогда не видим и который живет в городе, где мы никогда не были. Его солдаты отбирают наш урожай, его…

– Ты ничего не знаешь о том, почему ицены были вынуждены согласиться… – начал Гэдрин, но Боудика раздраженно перебила его:

– Отец, пожалуйста, не обращайся со мной так, как будто я все еще ребенок!

Она хотела договорить, но выражение лица Гэдрина заставило ее замолчать.

– С тех пор как пришли римляне, ни одно племя не смеет поднять на нас руку, – сказал он. – Ни одно! И это значит, что наши люди не гибнут в войнах и в засадах по пути от деревни к деревне. Твоя мать и я – мы имеем власть, богатство и рабов и счастливы тем, что имеем. Когда ты войдешь в холодный и недружелюбный мир, то поймешь ценность дружбы с Римом. А до тех пор молчи и уважай тех, кто защищает нас от самих себя.

Тряхнув головой, Боудика встала из-за стола:

– Прошу простить меня, отец, но я не хочу оставаться здесь.

Она покинула дом и отправилась в поле – к рабам, которые собирали урожай. И пока шла, думала, кто из них двоих, она или ее отец, прав. Все было так сложно…

Гэдрин посмотрел вслед дочери, а потом сказал:

– Ей нужен муж, человек столь же сильный, как она сама, чтобы держать ее в руках. Теперь, с нашим богатством, мы можем найти ей хорошего мужа, из какой-нибудь деревни поблизости.

Анника посмотрела на него с удивлением:

– Но ведь каждый раз, как я говорю тебе об этом, ты возражаешь, что еще есть достаточно времени. С чего такая резкая перемена?

– Я видел, какими взглядами провожают ее римские солдаты. Она смотрит на них с ненавистью, но это их еще больше привлекает. Она проводит столько времени с мальчишками из деревни – как думаешь, долго еще солдаты не будут трогать ее только потому, что она – наша дочь? Я ничего не имею против торговли с римлянами, но ребенок Боудики от римлянина – это уже совсем другое дело. Если бы она вышла замуж за римлянина, то только за наместника или прокуратора, но они не склонны жениться на наших женщинах. Пойми, Анника, я хочу уберечь ее от мужчин из армии. Ты же знаешь, как много наших девушек вынашивают детей от римских солдат. Только не Боудика! Если у нее не будет мужа – кто знает, какие беды она на себя навлечет? Она – красивая девушка, статная и гордая. И в мужья ей нужен человек, который повидал мир. Ты ищешь для нее мальчишек, но я думаю, ей нужен мужчина.

– У тебя на примете есть уже такой мужчина, муж мой? По твоему взгляду мне кажется, что вопрос уже решен.

Гэдрин усмехнулся. Он никогда не мог ничего скрыть от Анники.

– Я продавал лес Прасутагу, и он сказал, что не хочет оставаться вдовцом. Он спросил, нет ли в нашей деревне вдов или взрослых женщин, чтобы посвататься. Я сказал ему о Боудике, и хотя он считает, что она слишком молода для него, я заверил, что она уже взрослая и сможет родить ему прекрасных детей.

– Прасутаг? Ты с ума сошел? Да он же одного возраста с тобой, если еще не старше! – удивилась жена.

– Ему только недавно исполнилось сорок, но он такой же, как когда ему было двадцать. Он богат, живет в хорошем большом доме со множеством рабов и хочет детей, которые смогли бы унаследовать его богатство.

– Но у него же есть сын, – возразила Анника.

Гэдрин только тряхнул головой.

– Мальчишка – не его, он пришел вместе с первой женой Прасутага, так что он только приемный сын. Прасутаг хочет оставить все свое богатство ребенку родной крови. Если же он умрет без наследника, все его добро отойдет Риму. Первая жена умерла от чумы через год, вторая жена и ребенок умерли от горячки через два года после свадьбы. Последние восемь лет он вдовец, был со многими женщинами, большей частью рабынями с севера и из Германии, но ни на одной из них он не хочет жениться. Чтобы его жизнь обрела смысл, ему нужна женщина из народа иценов. Он очень богат, и он тот человек, который сможет удержать нашу своевольную дочь в руках.

Анника посмотрела с сомнением:

– Сможет удержать Боудику? Ты же говорил, что такой мужчина еще не родился!

Гэдрин промолчал, а Анника продолжила:

– Боудика не захочет выходить за человека в таком возрасте.

– Она выйдет за того, кого выберем ей мы.

– И кто ей об этом скажет? Учитывая ее нрав – не я…

– Я сам скажу ей. Сегодня же! Она сделает так, как ей будет сказано.

– А приданое? Сколько мы за ней дадим?

– Так как она молода, он возьмет только половину того, что потребовал бы в другом случае. И годовой запас дров.

Жена посмотрела на него вопросительно: такое условие было слишком скромным для человека с положением и богатством Прасутага, даже более близкого к королевской семье иценов, чем их собственная.

– Ну ладно, – ответил Гэдрин, поняв, что жена хочет знать всю правду. – Не только годовой запас дров, но и годовой запас зерна.

– И…

Он вздохнул:

– И двойную меру серебра.

– Что?! Это разорит нас! Серебро предназначено для римлян. Я уже договорилась об этом! – воскликнула жена. – Это же освобождение от налогов на следующий месяц! Мы не отдадим это серебро Прасутагу, иначе не сможем заплатить за припасы на следующую зиму.

– Успокойся, женщина. Я только что начал новую выработку в восточной шахте, и, судя по всему, там хорошая жила, столь же богатая, как та, что мы уже нашли. Она обещает стать самой богатой серебряной жилой во всей округе. А свинец мы легко отделим. Я не сказал Прасутагу, когда именно я отдам ему серебро, так что мы можем пока сохранить наши сбережения, отдать то, что нужно римлянам, и следующие несколько месяцев копить серебро для приданого. Они не поженятся до лета, так что у нас есть еще много времени.

– Какой ты глупый! – сказала жена. – Почему ты не сказал мне о переговорах с ним? Ты же знаешь, что я торгуюсь лучше, а ты слишком уступчив. А у нас есть ведь и другие дочери, как насчет них? И как же все-таки уговорить старшую? Боудика – особый случай. Своей настойчивостью она подобна пчеле и имеет ответы на все вопросы, которые мы можем задать. Может, боги помогут Прасутагу, если он на ней женится, потому что я не могу усмирить ее нрав…

Родители обсуждали ее будущее, а Боудика была уже в поле. Она наставляла рабов, как нужно жать созревшую пшеницу новыми римскими серпами. При всей неприязни к завоевателям она не могла не признать, что железные орудия римлян намного удобнее тех, что использовали кельты; новые серпы позволяли срезать колосьев намного больше, были очень удобными и надежными.

Но в создании украшений ее люди, как и многие мастера из других племен бриттов, намного превосходили римлян. Бритты плавили прекрасную бронзу из меди, соединяя ее с небольшим количеством олова из шахт на юго-западе Британии. Кузнецы бриттов изготавливали самые красивые и замысловатые украшения в мире. Римляне же больше внимания уделяли удобству своих инструментов в работе. Наверное, поэтому они и создали серп, позволяющий срезать колосьев вдвое больше.

Порадовавшись тому, что работа идет хорошо, Боудика решила поговорить с Альваном, мастером своего отца в свинцовых шахтах, в которых добывалось и серебро для римских монет.

Альван происходил из земель далеко на севере Британии, на границе с владениями дикарей Каледонии. Глядя на огненную гриву волос Боудики, Альван нередко думал, что она похожа на отпрыска богинь Вальтены или Каледониан.

Боудика знала мастера уже четыре года, он был одним из тех, кто пришел из земель карветтов и бригантов, чтобы присоединиться к Каратаку в борьбе с завоевателями. Но потом, вместо того чтобы продолжить сражаться и уйти с остатками армии восставших, нашел прибежище у родителей Боудики, которые поручили ему работу в шахте.

Теперь он собирался исследовать груду камней, извлеченных из недавно отрытого штрека. Альван увидел, как Боудика идет через поле, и помахал ей рукой.

– Как дела, моя госпожа? – спросил он.

– Плохо. Вчера прибыли гонцы с вестями от Каратака, он храбро сражается на западе, но римляне послали туда большое войско, и его поражение теперь неминуемо.

Альван кивнул и стал ждать продолжения. Она никогда не приходила к нему, чтобы рассказать то, о чем и так все знали или догадывались.

– А пока герои сражаются с римлянами, моя семья богатеет на торговле с ними…

– Так поступают многие – и в землях иценов, и в других по всей Британии, госпожа.

Боудика кивнула.

– Я знаю, – продолжил Альван, – что было бы замечательно освободить Британию, но сейчас римляне принесли небывалый достаток таким семьям, как ваша, и кажется совсем небольшим бременем платить им налоги и благодаря этому освобождаться от присутствия их солдат. Римляне не угнетают нас, как могли бы, и даже приносят нам благосостояние, – мягко заключил Альван.

– Ты же не хочешь сказать…

– Конечно, нет. Нас с тобой бесит присутствие завоевателей, и нам стыдно за тех бриттов, которые им служат. Но ты ведь не думаешь, что можно, припрятывая деньги, полученные от римлян, надеяться на возвращение старых времен? Нужно смотреть вперед, госпожа…

Она тряхнула головой и помолчала. Потом спросила:

– Как дела на шахте? Ты уже начал добывать руду?

Он улыбнулся и кивнул:

– Жила богатая, госпожа. Очень богатая. Мы с твоим отцом вчера разбили несколько кусков породы и положили их в печь. Свинца добыли обычное количество, но когда стали выплавлять серебро, оно сияло, словно утреннее солнце в воде, оно – самое чистое из всего, что мы здесь находили. Я думаю, оно вдвое ценнее, чем все другое в округе. Когда я добуду достаточно серебра, это очень порадует твоих родителей.

Боудика взяла у своего раба корзину, вынула из нее флягу с вином, хлеб и сыр.

– Это – чтобы отпраздновать открытие новой жилы, – сказала она Альвану.

Они уселись на землю и сделали по большому глотку вина. Жуя хлеб, Боудика сказала:

– Альван, что ты подумаешь, если я сообщу тебе кое-что, что сильно разгневало бы моих родителей? Будешь ли ты чувствовать себя обязанным хранить мой секрет?

– Тебе нужен мой совет, госпожа? – Она кивнула. – Тогда все останется между нами.

Медленно, убедившись, что раб ничего не услышит, она прошептала:

– Я хочу уйти и присоединиться к Каратаку. Хочу сражаться против римлян, не хочу оставаться в своем доме и торговать с ними. Я хочу бежать с боевым кличем в атаку, хочу рубить боевым топором и убивать их. Мне уже мало выставлять их дураками, пытаться их обманывать. Теперь я взрослая, я хочу их убивать и освободить от них свою землю.

Она помолчала, ожидая его реакции. То, что он не спешил одобрить ее намерений, заставило ее усомниться, стоило ли говорить все это, даже если она и привыкла раньше делиться с ним своими секретами.

– Однажды я тоже поступил так, Боудика, – сказал Альван. – Я ушел из своего дома и пошел на юг, чтобы присоединиться к восставшим и сражаться с римлянами, и я знаю по собственному опыту, что значит воевать с ними. Неважно, насколько мы сильны или отважны, их военное искусство превосходит все, что умеем мы. Я несколько месяцев сражался вместе с Каратаком, пока не понял, что эта война безнадежна и неминуемо приведет меня к смерти. Так что мой совет тебе, Боудика: предоставить сражаться за эту землю другим. Ты молода, красива и дорога нам всем, и потому твое будущее – не в том, чтобы погибнуть в бою, а в том, чтобы применить свой ум и лучше понять наше положение, чтобы победить римлян хитростью, а не оружием. Если поднимешь топор и убьешь пару римлян, это, наверное, ненадолго обрадует, но погубит тебя; тебя похоронят где-нибудь в сырой земле, и все забудут о тебе, кроме твоей убитой горем семьи… и меня. Но, общаясь с римлянами, открывая им красоту Британии и значение наших богов… Это может многое изменить. Я знаю твой ум, Боудика, я видел, как ты ведешь дела с купцами и путешественниками, как ты обращаешься с римлянами и связываешь их по рукам и ногам своим словом. Мы никогда не победим римлян мечами и копьями – только разумом и талантом. А чтобы сделать это, Боудика, тебе нужно остаться здесь и постараться обрести более высокое положение, чем сейчас.

47 год н. э. Дворец императора Клавдия, Рим

– Пусть боги будут свидетелями: если этот человек коснется меня еще раз, я его отравлю, император он там или нет. Императрица Ливия избавилась от доброй половины семьи императора Августа, так почему я не могу отделаться от одного заикающегося, хромого придурка, настолько толстого, что ему нужно зеркало, чтобы увидеть свое мужское достоинство? Хотя там, в общем-то, и смотреть не на что.

Обнаженные мужчины и женщины расхохотались и зааплодировали. Даже Мессалина усмехнулась своим словам. Остальные продолжали громко смеяться, уговаривая ее продолжать, рассказать, например, чем они с императором занимаются по ночам, о его попытках добраться до ее груди или мольбах поласкать его.

– А как бывает, когда он разговаривает с людьми, а потом вдруг скрючивается и кричит от боли! Его рабы вынуждены выносить его в другой зал, подальше от чужих глаз, его укладывают на постель и пытаются помочь, но он почти в агонии, он даже не может распрямить свои хилые ноги, а потом вдруг начинает портить воздух, раз за разом! И когда вонь заполняет комнату, словно какой-нибудь хлев, он встает и говорит, что ему уже намного лучше, и возвращается в приемную, словно ничего и не случилось!

Все собравшиеся снова засмеялись, увидев, как похоже она изображает мужа. Женщины хохотали так, что не могли уже дышать, мужчины усмехались и кивали с ироничным сочувствием. Но пока они смеялись, Мессалину пронзило какое-то странное опасение, и она прервала рассказ. Какая-то мимолетная тревога заставила ее прекратить истории про Клавдия – словно предчувствие, что и над ее головой начали сгущаться тучи.

Странно, она почему-то не ощущала пальцев ног. Она наклонилась, чтобы увидеть их в воде, смотрела, как они шевелились, но с таким чувством, словно принадлежали они уже не ей. И это почему-то еще больше ее рассмешило. Но… Инстинкт всегда предупреждал ее, когда она выпивала слишком много, и этот сердитый внутренний голос уже сказал, что пришло время остановиться.

Наверное, у нее был очень забавный вид, потому что ее друзья вдруг снова засмеялись. Они думали, что это тоже было частью представления. Мессалина оглядела комнату и попыталась припомнить их имена. Некоторые из этих людей были ее близкими друзьями уже долгое время; другие были друзьями недавними, остальные же были найдены ее слугами в ближайшей таверне – все они были высоки, темноволосы и мускулисты.

В комнате становилось слишком жарко.

– Рабыня, воды! – крикнула она.

Вошла высокая обнаженная нубийка и вылила на голову Мессалины ковш прохладной воды. Та вздрогнула от удовольствия и, когда капли воды на коже стали согреваться, почувствовала, как тело ее расслабляется в неге.

Но пребывание в парильне ее уже утомило. Она сидела здесь с самого завтрака, и запах мужского пота начал перебивать аромат наполнявших комнату роз.

– Довольно! – сказала она, вставая с деревянной скамьи, и дюжина мужчин и женщин быстро начали собирать свои одеяния и полотенца, готовые выполнить первое же ее повеление. Зрелище было забавным, и императрица захихикала. – Довольно! Мне надоела парильня. Я хочу развлечься.

Она повернулась и направилась к выходу. Три рабыни одели ее в белую тунику и сандалии.

Когда Мессалина вышла, к ней присоединилась ближайшая подруга – Паулина, жена молодого сенатора из Иллирии.

– Понравилась ли госпоже сегодня ванна? – спросила она.

После жара и влажности парильни холодный воздух дворца внезапно отрезвил Мессалину.

– Как и каждое утро, дорогая Паулина. Мне действительно не стоило пить вино перед ванной, но нужно было забыть о сегодняшней ночи, а вино заставляет меня чувствовать себя проснувшейся, ощутить новый день.

Паулина кивнула и последовала вслед за императрицей к ее личным покоям. Этот путь две женщины совершали почти каждое утро, и именно он обеспечил мужу Паулины, молодому наместнику Иллирии Марку Випсанию Секунду столь быстрый взлет в Сенате, равно как и права на контроль торговли Рима с его провинцией, что приносило ему немалую выгоду.

– Я думаю, у меня есть проблема. Я сказала там кое-что, чего говорить не стоило, – сказала Мессалина подруге. – Я слишком много выпила и сказала, что хочу отравить Клавдия.

Паулина посмотрела на нее в ужасе.

– Сказали им? – прошептала она, оглянувшись на придворных льстецов, все еще поправлявших свои одежды, чтобы последовать за императрицей. – Госпожа, не слишком ли вы уверены в себе?

– Знаю, – сказала Мессалина скорее себе самой. – Я выпила лишнего, и мой гнев вышел наружу; видимо, я себя не контролировала. Я избавлюсь от них, выдворю из дворца.

– Нет, вы так не поступите! – сказала Паулина, понизив голос. – Госпожа, если вы от них избавитесь, то первое, что они сделают, – это разнесут сплетни о вас и о том, что вы сказали. Через шпионов Палланта и Полибия – а они есть в каждой таверне – ваши слова очень быстро достигнут ушей императора.

Мессалина чувствовала, что голова ее быстро просветляется, но очень хотелось выпить холодной воды, чтобы погасить пламя внутри.

– Что же мне делать?

– Я поговорю с Марком. Он знает.

– Твой муж может помочь?

Паулина придвинулась ближе:

– Он устроит миссию в Иудею, Парфию или еще куда-нибудь, а всех твоих так называемых друзей назначит послами. А в пути караван может встретиться с разными опасностями. На него могут напасть варвары, или упасть лавина, людей может унести разлившаяся река, и тел никто никогда не найдет.

Мессалина улыбнулась:

– Ручаюсь, в их память устроят великолепную церемонии. В храме Юпитера. И я прикажу жрецам читать молитвы еще десять лет.

Они подошли к личным покоям императрицы. Стража открыла двери и пропустила обеих женщин. Придворные уже шли следом, и, когда один из стражников стал закрывать дверь, Мессалина тихо произнесла:

– Не пускай их внутрь, проводи в приемную, и пускай ждут меня там. И отправь гонца в Сенат, пусть спросит сенатора Марка Випсания из Иллирии, не почтит ли он своим присутствием свою жену и императрицу. Немедленно!

Позднее, после того как Марк заверил Мессалину, что ей больше никогда не придется беспокоиться по поводу своих друзей, она возлежала на ложе и лакомилась с Паулиной ломтиками дыни и арбуза. Рабов она отослала. Когда комната опустела, Мессалина сказала подруге:

– С моей стороны было очень глупо говорить такие вещи в парильне пред всеми этими людьми, но сказанное было чистой правдой. Паулина, дорогая, я не могу больше выносить Клавдия, не могу даже стоять с ним рядом. Он раздражает меня, его дыхание отдает тухлым мясом, он даже слова произносит так, что я могу понять лишь четверть сказанного, он обливается, когда пьет, роняет еду на тунику, когда ест, а когда касается меня, то у меня мурашки пробегают по спине. А его тело доводит меня до отчаяния! Если бы хоть один раз он подошел ко мне, как настоящий мужчина, не хромая и не шаркая! Я схожу с ума, Паулина. И все чаще и чаще он хочет приходить в мою спальню. Я посылала ему красивых девушек, но каждую ночь он домогается меня!