Текст книги "Экскурсия в прошлое (СИ)"

Автор книги: Алан Аюпов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Был я на одной из таких зон. Не в самой зоне, конечно, лишь за первым рядом колючей проволоки. Было это на девятое майя. Меня оторвали от телевизора, не позволили посмотреть военный парад с красной площади. Поэтому я был зол. Мне пообещали, что я там посмотрю свой парад. И мы отправились в зону.

Кто и как открыл нам первые ворота, я не помню. Помню лишь, домик деревянный, стоящий на высоких столбах, с такой же деревянной лестницей, ведущей к дверям. Вышка эта стояла между первым и вторым рядом колючей проволоки. Что было там, за третьим рядом, я не знаю. Потому как там ещё и забор деревянный, высокий имелся.

Мы поднялись по лестнице внутрь. Там нас встретила строгая тётка, с которой моя мать принялась разбирать какие-то марки и расклеивать их по каким-то книжкам. Мне стало страшно скучно. Тут про меня вспомнили, и отправили во вторую комнату, имевшую место быть. В ней был небольшой телевизор, но военный парад уже закончился. Поэтому я сидел, безо всякого интереса разглядывал физкультурников, шагавших строем по брусчатке, и поглядывал в окно. А там кроме укрытой снегом тундры не было ничегошеньки интересного.

– А вот ещё картина из детства... Колонна машин перевозивших зеков. В брезенте окошечко из металлической решётки и мы детвора машем им, как будто провожаем и они нам отвечают тем же. Это был почти ритуал, потому что выстраивались мы всегда, как только видели колонну, и с ними были два солдата с автоматами. Нам было жаль этих людей, наверняка многие не заслуживали того, чтобы их перевозили, как животных. И такое видели мы только в посёлке Октябрьский, может потому, что жили рядом с дорогой?.. Страшно!.. Но, это тоже было...

Нет, не только в посёлке октябрьском видели эти машины. Помню, смотрел я на эти железные клетки на колёсах, а кто-то из кузова возьми, да и выброси конвертик. Я подобрал, отнёс домой. Мать посмотрела, сказала, чтоб пошёл к магазину и бросил письмо в почтовый ящик. Отец поддержал. Только добавил, чтоб никому не болтал. Я так и сделал.

А через некоторое время из машины вылетел свисток. Очень красивый был свисток, резной.

– Хочу рассказать случай, свидетелем которого был в очень раннем детстве, но который помню и сейчас. Как вы знаете, раньше на площади перед кинотеатром «Родина» стоял памятник Сталину. Так вот я наверно единственный свидетель покушения на него. Дело было зимой. Года сейчас точно не вспомню, но скорей всего 1960-1961. Мы с родителями пошли в кино – единственное развлечение в те далёкие годы. Они пошли в кассу, за билетами, а я стоял на высоком крыльце кинотеатра, напротив памятника. Вдруг, с улицы Ленинградской на огромной скорости вылетел старый «ГАЗ-67», и, не сворачивая на Комсомольскую, на полном ходу, сбив столбики ограды с цепями, врезался в постамент. Из машины выскочили двое мужчин и бросились в проулок между детской больницей и аптекой, что располагалась по улице Комсомольской. В это самое время, сигналя сиреной, вылетела милицейская машина. Из неё вывалилось несколько милиционеров и, дуя в свистки, бросились догонять беглецов в сторону Песчаной. Чем закончилась погоня, я не знаю. Но вскоре все статуи и памятники Сталину убрали. На Комсомольской, возле старого здания комбината «Воркутауголь» (впоследствии музыкальное училище) Статую Сталина просто сдёрнули с постамента, накинув трос на шею и прицепив к бульдозеру. В конце 60х мы поехали на экскурсию на шахту «Южную», отец нашей одноклассницы там работал, и организовал поездку. Так вот, статуя Сталина лежала на территории механического цеха. То ли боялись сдать его в металлолом, то ли ждали смены настроения по отношению к бывшему отцу народов, не знаю, но то, что это была та самая статуя, могу подтвердить. Сталин лежал лицом вниз, и за спиной в левой руке была свёрнутая то ли газета, то ли бумага, правая была у него за обшлагом шинели.

– Я с рождения в 1955 году, жил на улице Овражной, не далеко от аэропорта... Так вот, за нашими домами шла железнодорожная ветка от бывшей «Капитальной» и «Южной» в сторону вокзала. Мы мальчишками ходили в тундру через неё, а ещё катались на плотах на озере или пруду, который находился справа от аэропорта. Так вот из этой насыпи, после прохождения гружёных составов, постоянно выкатывались человеческие черепа. Некоторые мы закапывали в тундре рядом с линией, но их было так много...

– Я, когда пришёл из армии, услышал и запомнил рассказ старого работника с нашего участка. Он был ветераном великой отечественной войны, попал на фронт в 17 лет. Но после тяжёлого ранения и контузии был комиссован. Работал в столовой. Видя, как взрослые повара крадут продукты, отсыпал немного крупы себе (дома была большая семья), но его кто-то сдал, и он попал под суд. Отправили отбывать срок в Воркуту. Попали они как, раз, на строительство железной дороги. Кормили очень плохо. Утром давали подобие чая с куском хлеба, в обед баланду, но уже без хлеба. Хлеб давали ещё раз на ужин. И вот старый каторжанин, попавший в Воркуту ещё до войны, научил его не съедать утром хлеб, а, потерпев до обеда, съесть его с горячим. По рассказу моего старшего коллеги, это было испытанием, при общем недоедании, постоянно думал о корочке за пазухой. Но выдержав это искушение, понял, что действительно так сытнее. И вот он рассказывал, как стали поступать эшелоны с прибалтами, после их принудительного выселения. Крепкие мужики, откормленные на своих хуторах, вымирали сотнями, если не больше, от тяжёлого труда, плохого питания, резкой смены климата... Хоронили на железной дороге всех одинаково, в насыпь, под шпалы... Вот, возможно, их бедные головки и выкатывались к нашим ребячьим ногам. На одном из посёлков (точно сказать не могу, уже покинул в то время Воркуту) стоял монумент от народа Литвы в память о своих земляках, навсегда оставшихся в вечной мерзлоте севера.

– У нас во втором районе жил Николай Кузьмич Лошаков. Он из немецкого плена угнал самолёт!!! За этот подвиг, он получил 10 лет лагерей, и улицу его именем никто не назвал. Когда снимался фильм «Чистое небо», где в главной роли снимался Урбанский, прототипом и главным консультантом был наш Николай Кузьмич. У него было двое детей – Геннадий и Стела. Со Стелой я учился в одном классе.

– Вот история, рассказанная моим отцом. Происходило это всё на участке Р. В.У шахты «Воркутинская». Опаздывает горняк на наряд – это раньше приравнивалось к преступлению, начальник участка, немец Рубин Астафьевич, начинает пропесочивать нерадивого, а тот делает палец «пистолетиком» и говорит громко: «Пиф-паф! Жаль, что сейчас не сорок первый!».

– Это было на самом деле! В году этак 1976-78 шахтёров с нашего Комсомольского посёлка (шахта 18) призвали в «партизаны». Отправить в «партизаны» – значит на переподготовку в армию. Была такая фишка в советское время. Правда, какая от неё польза?! И вот идёт перекличка:

– Бояринов?..

– Есть! (это мой отец)

– Князев?

– Есть!

– Царёв?

– Есть!

– Ну и шахтёрские фамилии, сплошные дворяне!

«Мой папа на севере оказался первым вначале пятидесятых, – Рассказывала Тамара Скиба, – должен был работать на о. Шпицберген, там проводились атомные испытания, да не прошёл из-за родственников – сестра была угнана в Германию. – Рассказывала Тамара Скиба. – Затем поехал к этой сестре в геологическую экспедицию на Волгу, вместо сестры встретил маму. Поженились на третий день. У мамы была квартира в Горьком, она там работала и ездила в экспедиции на Урал, по Волге. Она всё бросила и уехала за папой. В Горьком остались мамины и некоторые папины родственники. Папа работал на шахте ШУ-2. Им дали комнату в бараке. Нас туда привезли после рождения в Горьком, мама вышла на работу учётчицей в лагерь. Женщинам работы на севере почти не было. Заключённые сразу объяснили, как работать: ошибётся – спалят в печке барака и скажут, что не заходила. Один заключённый нарисовал и подарил маме картину. Эта картина висела у нас в зале, при переезде потерялась. Затем папу перевели на шахту N18. Мама опять работала вместе уже с вольнопоселенными заключёнными на лесопилке. Потом нашлось место бухгалтера в шахтоуправлении. Условием перевода стало вступление в коммунистическую партию. Маме тогда было 45 лет. Папа родом из Сумской области, там и похоронен, там похоронены дед, прадед, прапрадед. Там родители построили дом и позже подарили старшей сестре. Там летом отдыхали все наши дети. Папа, работая начальником участка на шахте, умудрялся не вступать в партию, всегда был не готов. Я, кстати, тоже отказалась вступить в партию в 1983 году, и мне зарубили карьеру в НИИ „Турбоатом“. В нашем классе большинство учеников было из семей, выселенных с Урала, немцев. На фото ресторана „Космос“ наши соседи немцы из семьи Франк. Мой отец работал горноспасателем. Когда был взрыв метана на нашей шахте, папа выводил смены, а сам отравился газом и поседел за одну ту ночь, его там стукнуло балкой. Лечился в профилактории, который ты (мне в своём письме назвал столовой) недалеко от садика N5. Фото папы, играющего в шахматы там, разместили в каком-то всесоюзном журнале. Летом там был пионерский лагерь. Я в нём была. ...Начал пить, но работать любил и мог. В 10-ом классе ездила посмотреть на тот барак, даже зашла вовнутрь, прошла коридором до общей кухни. Всё трогала стены. У нас много фотографий с ШУ-2. В 10 классе наш дом на Комсомольской поставили на ремонт, позже кто– то поджёг. Нам снова пришлось жить в бараке в здании бывшей одноэтажной поликлиники, которая была возле детского сада N2».

Да, это практически рядом с моим домом, напротив дома Сашки Рыжего.

"Рядом строили 5-этажку. – Продолжала рассказ Тамара. – Рабочие жили в вагончике без окон. Внутри обогревались буржуйкой. Как– то они выпили и не заметили, как загорелся вагончик. Когда сумели снять дверь – они обгоревшие, без ног, с опалёнными волосами как бы стучали в двери, прося о помощи. Запах жжёного человеческого тела стоял неделю. Есть я не могла ещё дольше. Их закрыл снаружи прораб, а сам ушёл домой. Наша же мама уехала к бабушке, мы там и появились, а потом папе пришлось скандалить в аэропорту, чтобы нам дали самолёт на Воркуту. С билетами и погодой было плохо. Самолёт дали служебный, с какими – то двумя военными, мама сушила пелёнки на спинках кресел. Военных оставили в Сыктывкаре, а мы продолжили полёт одни. Позже уже скандалила мама в приёмной директора шахты, оформляя нас в ясли – не было мест. Её просто не могли вытащить из его кабинета, и директору пришлось подписать разрешение. В яслях у нас была любимая няня Таня, да и вообще все работники садика относились к детям ровно и хорошо".

Музеи

– Скульптурный памятник В. И. Ленину. Установлен в 1959 году в честь 25-летия ПУБ на площади Мира. Автор – скульптор М. Г. Манизер, архитектор В. Н. Лунёв. Материал – Бронза (литьё). Постамент – Кирпич, отделка мрамором. Высота -8 метров. Во время установки памятника, за его спиной отсутствовали строения. На востоке в ясную погоду можно было увидеть, как тянулась чёткая нить вершин Полярного Урала. Первоначальная задумка была как раз в том, чтобы голова Вождя возвышалась над уральскими хребтами. Особое внимание стоит обратить на барельеф, расположенный на стене за памятником, отражающий различные этапы в истории нашего государства Он был установлен в 1960 году. Скульптор – И.Г. Перщудчев.

– А я помню, как мы ездили с северного во втором классе в этнографический музей. Там была большая гипсовая ракушка, бивни мамонта, и чучело росомахи, вот как.

Господи!!! Через сорок с лишним лет я узнаю места, где был совсем маленьким. Да, мы тоже были в этом музее. Очень хорошо помню росомаху. Ветрина была под стеклом. Зверюга изображала, будто взбирается по стволу дерева. Внизу была вата, видимо это была иллюстрация снега. Там же было чучело волка, тоже под стеклом. А ещё была витрина с улыбающимся аборигеном у чума и чучелом оленя подле. Не уверен в количестве оленей, поэтому пишу об одном. Вполне возможно, что там была целая нарта, запряжённая оленьей упряжкой. Утверждать не буду. Зато, прекрасно помню почему-то тёмные картины, которые произвели на меня куда большее впечатление, находившиеся в самом первом зале, и по коридорам. Там были изображены люди с хвостами, стоявшие у костра...

– А мне в музее запомнились утки «плавающие» в озере, которое было сделано из прозрачного листа пластика...

– Мне особенно запомнилась большая окаменевшая ракушка-улитка.

Нет, улитку и мамонта не помню. Но помню, как нас водили в старшую школу в их тамошний музей. Почему старшую? В двухэтажном здании нашей школы учились только до пятых классов. Поэтому школа была младшей. Потом всех переводили в большое здание в несколько этажей. Не скажу точно, где это находилось, но, кажется, в стороне посёлка строительный. Проще говоря, если идти с шахты номер восемнадцать, то на перекрёстке, где слева был хлебный, а напротив наша школа (относительно напротив, хлебный был ближе к углу, чем школа), то надо было повернуть направо, по той же стороне, где и младшая. Точнее сказать не могу. Просто не помню.

Примечание: Смотрите Фото 20 – Старшая школа N11.

Увы, но никто не вернётся

– Оленей видела из окна своей комнаты. Напротив был суд, и туда приезжали по своим делам аборигены, на оленях. Когда увидела в первый раз – была поражена, какие же они маленькие, действительно, «олешки». А когда каталась на лыжах – из-под снега выпархивали куропатки.

Да, местные жители частенько приезжали к нам в посёлок на оленях, запряжённых в нарты. Продавали пимы, варежки, шапки, катали детей. У кого были санки, привязывали к нартам, а самых маленьких сажали непосредственно в нарты. Сам же каюр шёл рядом с оленями, а за ним на нартах куча детворы, и целый санный поезд позади. Бедные олени! Как они могли тащить такую тяжесть?! – Школу часто вспоминаю... Друзей...

– Люди!.. И независимо от возраста. Я бывал в очень многих местах, но показатель того, что нас делает людьми с большой буквы, самый наивысший был только в Воркуте.

Все хвалят тамошних людей. Все хотят вернуться, но никто не возвращается. Почему? Да, я могу сказать почему, однако опасаюсь быть не просто не понятым, а облитым грязью с ног до головы. Кому приятно выслушивать горькую правду о себе? Вы никогда туда не вернётесь. Потому что всё, что вы любили, что вы помните, ушло вместе с вами во вчерашний день, вместе с прожитыми годами в историю, в минувшее, которое вернуть нельзя. Вы не вернётесь потому, что привыкли к комфорту, к уюту своих, может и не совсем удобных, но, всё же, своих родных, тёплых квартир. Вы можете быть лишь туристами в своём бывшем городе. Посмотреть на сохранившиеся ещё пока что красоты... Повспоминать детство... Прогуляться по улицам, прокатиться на санках, может быть даже на нартах, всласть поругать новое время и уехать. Жить там вы уже не сможете никогда. Север для вас нынешних – возможность заработать большие деньги. И ваши родители, приехавшие туда когда-то, ехали не за красотами, не за северным сиянием, а совсем по другим причинам. И никто не остался жить там навсегда. И не останется. Ведь жить на севере очень, очень непросто, особенно во времена перемен.

Как очень точно писал Юрий Аделунг:

"Мы с тобой не те уже совсем.

И все дороги нам заказаны.

Спим в тепле на средней полосе.

Избрали город вечной базою".

Я тоже не вернусь. Но не потому, что не хочу, не потому, что быт и прочие неудобства окружат меня, а совсем по другой причине, не зависящей от меня. Север меня отрёк давно и навсегда, не оставив ни малейшего шанса на возвращение. Наше время ушло.

– Действительно, Воркута – самый хороший и любимый. Никогда не забудешь город детства, школьной поры и первой любви. Очень по нему скучаю. И мне очень жаль, господа, что все фотографии, на которых мы изображены, имеют фон не нашего любимого города.

Согласен. Очень жаль...

Не произносите высокопарных слов

Люди любят произносить высокопарные слова, мол, каждый день живите как будто живёте последний день. Хорошо сказать, попробуй сделать???

Меня положили в начале шестого вечера. Палата оказалась достаточно комфортабельной, а если учесть, что было это ещё в советские времена, так вообще можно считать за люкс. Широкая, высокая кровать. На стене, непосредственно под рукой, кнопки экстренного вызова врача, медсестры, выключение верхнего света и ночника. В прихожей располагался туалет и душ. В общем, великолепный образчик медицины тех лет демонстрационно-показного уровня. И в этой палате оказался я, ничем не примечательный студент первого курса курского музыкального училища. В первый день, точнее вечер, я был настолько измотан беготнёй по кабинетам, что мне и в голову не пришло это несоответствие. Видеть никого мне не хотелось. Поэтому на балкон, где разрешалось курить больным, я в первый вечер не пошёл. Куда проще и приятнее было спуститься лифтом на первый этаж и покурить в парке, окружавшем институт. На второй день с утра и почти до четырёх часов пополудни, меня снова гоняли по кабинетам, собирая данные о моём бренном организме. Намотавшись за день, я не пошёл в парк, а решил покурить со всеми вместе, и заодно выяснить обстановку, что, да как?.. И был ошарашен. Разговор шёл о каком-то безнадёжном, которого поселили в палату смертников. Я осторожно поинтересовался номером палаты. Мне ответили: «424»! Это была моя палата, и безнадёжный смертник в ней был я. Огорошенный такой новостью, я выбросил недокуренную сигарету, чего никогда не делал, и побрёл к себе. Выходя с балкона, услыхал, как один мужик другому прошипел: «Ты думай, чего говоришь. Это же он и был!».

На следующий день моё и без того неважное состояние духа было усугублено невероятнейшей новостью. Записывая результаты электрокардиограммы и каких-то тестов, медсестра негромко комментировала собственные опусы, параллельно беседуя с другой медсестрой. Заметив ошибку, я поправил её, на что тут же получил ответ: «Какая разница?» Я обомлел!..

– Что значит, какая разница? У меня другой диагноз.

– Это не имеет значения.

– То есть как! – изумился я. – мне, к примеру, противопоказано лекарство типа "Папаверин". Я от него теряю сознание. Особенно в сочетании с жидким анальгином.

– Послушайте, молодой человек, не учите меня жить. – Возмутилась медсестра. – Вам без разницы, какие лекарства принимает Ваш организм, а какие нет. Вы безнадёжны.

Услыхав такое от медперсонала, я был не то, что в шоке, я был в полуобмороке. Мне, восемнадцатилетнему пацану пророчили близкую смерть. Только теперь до меня дошёл весь смысл происходящего. Стало понятно, почему меня поселили в такую комфортабельную палату?.. Если изначально можно было предположить, что не было мест и меня временно поместили сюда, то отныне всё выглядело в совершенно ином свете. Я не удивлялся невежеству или грубости, не знаю даже как это назвать, медицинского персонала в таком знаменитом институте, меня больше всего поразило, что я скоро умру. Поверить в это было трудно. Потому я и не верил. Хотя с каждым днём час операции приближался, и изменить это было нельзя. За одним исключением: можно было сбежать из больницы, благо мне предусмотрительно оставили личные вещи, словно бы специально провоцировали на это. Видать больно уж не хотелось им портить статистику.

В субботу, за двое суток до операции, я выбрался в парк, переоделся, и рванул на вокзал. Но, увы! Билетов на ближайшие три недели не было. Я пошатался по городу, посетил Софийский собор, наелся мороженого, напился соков и пива. Вечером вернулся в больницу и задумался, что же делать дальше?

Вы знаете, это очень страшно знать, что через день ты умрёшь, хочешь ты того или нет. Я знал. Было ли мне страшно? Как ни странно, нет. Я не хотел умирать. Я не верил, что я умру. Не скрою, была мысль ночью выброситься из окна, но!.. Всю ночь я что-то писал. Письма, записки, мысли, воспоминания... Раскладывал их по конвертам, подписывал, заклеивал, чтоб никто заранее не прочёл. Утром отнёс на почту. Благо на территории института она имелась. Вернувшись в палату, в который уже раз за последнюю неделю, задумался. Я вспоминал всю свою короткую жизнь!.. Я мысленно извинялся перед теми, кто, на мой взгляд, был обижен мною. Я клялся самому себе, что ежели вдруг назло всем предсказаниям врачей, выживу, то буду жить совершенно другой жизнью. Я даже знал, как именно я буду жить. С чего начну, когда вернусь домой. Боже, каких только обещаний и клятв я не давал?.. И неизвестно, чем бы всё это закончилось, если б в этот критический момент меня не посадили на таблетки. Сознание стало вялым, сонным, безразличным ко всему. Перед сном сделали какой-то укол, от которого я руку поднять не мог, не то, чтоб дотянуться до подоконника, не говоря уже о том, чтоб встать с кровати и выброситься с четвёртого этажа. А утром, меня, молодого пацана, совершенно голого катила на каталке молоденькая медсестричка, и мне было наплевать, как я выгляжу, и что она там обо мне думает?..

Когда я в первый раз пришёл в себя после операции в реанимации, мне показалось, что я уже там!.. На том свете. Помню, подумал, а говорили, что того света нет... и снова потерял сознание.

Оказавшись в палате, и придя в себя настолько, что можно было собрать воедино мысли, разбегавшиеся доселе по углам, я вспомнил все свои клятвы и обещания. Мысленно повторил их, стараясь не забыть ни одной, и ещё раз подтвердил, что жить отныне я буду иначе. Первые капли кипячёной воды показались мне влагой, живительнее которой просто не существует на земле.

Через неделю мне предложили попробовать ту же самую воду, какую давали после операции. Я попробовал, помня её потрясающий вкус. И был убит на повал. Поганее воды, чем эта, я не пил никогда за всю свою короткую жизнь!.. А ещё через неделю я забыл половину своих обещаний. Через месяц я смеялся сам над собой, над своими страхами. А через три месяца мне было стыдно об этом вспоминать. Жизнь потекла своим чередом!..

Вот так бесславно закончились мои обещания жить иначе. Жить, как будто живу последний день. Давать советы легко, выполнять их трудно. А главное, прежде чем советовать, сами попробуйте!..

Часть третья

Минули годы золотые

История одной жизни

Во дворе, образованном двумя кательцовыми пятиэтажками, построенными в начале семидесятых и стоящими друг к другу фасадами, у четвёртой парадной дома слева собралась довольно-таки большая толпа народа. Из распахнутых настежь дверей, выносят сначала крышку, а затем и гроб, обитый простой, дешёвой, красной материей. На подъездной дорожке ставят два крашеных самодельных табурета и на них опускают свою скорбную ношу шесть пожилых мужчин. Это время прощания для тех, кто не сможет проводить усопшего в последний путь. Родственников всего ничего: жена, сын, дочь, двое внуков, двоюродная сестра с дочерью!.. Вот и всё!.. Не густо!.. Работники похоронного бюро поторапливают, у них очередь!.. Как это кощунственно звучит?.. Вечное жилище временно прикрывают вечной дверью и устраивают в катафалке у ног родных. Рядом стоит автобус, он, на диво, полон. Скорбная процессия начинает своё движение через весь город, за демаркационную линию. Город разбит на две неровные части. Кладбище оказалось под румынской юрисдикцией. Ещё несколько лет назад, кто бы мог подумать, что такое возможно?! Катафалк пропускают на территорию почти к самому захоронению. Автобус нет. Люди идут медленно, тяжело, ведь идти приходится в гору. Гроб вновь устанавливают теперь уже подле могилы. Ждут, когда соберутся все. Нет ни музыки, ни представителей церкви (ни на одних, ни на других денег не нашлось). Вокруг черно и грязно. Поодаль на крестах, никого не опасаясь, уютно устроились постоянные жители подобных мест вороны. Они сидят тихо, мирно, соблюдая торжественность момента, его горечь. Чуть в стороне ожидает своего кучка нищих. Среди них двое детей, держащихся всё же немного отдельно от взрослых. Мёртвая тишина, только шорох ног идущих людей. Наконец, все формальности соблюдены, крышка водружена на законное место, верёвки могильщиков натянулись!.. Глухой стук первых комьев сырой земли. Ещё немного и в длинном ряду возник ещё один свежий крест с надписью: «Филипп Федосеевич – родился 1935-05-W, умер 1998-4-XII.»! Вот и всё!.. А кругом тысячи, десятки тысяч подобных крестов с одинаковыми надписями. Сколько судеб скрывается за ними? Сколько жизней? Сколько историй? «Родился, жил, умер!». И это всё, что остаётся о человеке!.. Кто-то возразит: «Память останется». Да, конечно, если кто-нибудь позаботится об этом. Чаще всего никто ничего не помнит. Какой интерес? История жизни наших правителей нам важней!!! В погоне за деньгами начинается дутая, журналистская сенсация, а люди, как всегда, остаются где-то там за бортом. Вот и получается:

Почему? К нам приходит потом

Чувство совести, долга и чести?!

Мы прикрылись надёжным щитом

Славословий, обмана и лести.

Чтобы это узнать и понять

Сколько жизней пришлось потерять?..

Сколько судеб осталось за той,

Неизвестности страшной чертой?..

И, как эхо ушедшей грозы,

Запоздалых признаний раскат.

Гром оваций, и горечь слезы

Никогда не восполнят утрат.

И посмертная слава, как крест,

Над могилой любви и надежд!..

И лавровый венок над крестом

Будет горьким терновым венцом.

Признаём мы богатство и власть,

И высоких чинов правоту!

Но не тех, кто живёт среди нас!

Кто талантлив и верит в мечту!

Говорим, что ему не везло!..

Чья-то чёрная зависть и зло!..

Оборвали высокий полёт...

После смерти всегда повезёт!..

Увы, не всегда и не всем!.. Тот, кто упокоился здесь, под этим крестом, ничем особым не отличился. Он не был президентом страны, он даже маленьким начальником никогда не был. Ни писателем, ни музыкантом, ни генералом и даже разведчиком!.. Никем и никогда не был. И всё же мне хочется заглянуть в прошлое, в его прошлое и рассказать о нём тем, кто захочет услышать.

Родился он в ноябре 1934 года, как раз под Михаила, в селе Александровка Березинского уезда. Да, тогда это была Румыния. Мать его умерла рано. Ему и было-то всего два года и восемь месяцев. Однако он и перед смертью утверждал, что помнит, в чём хоронили маму!.. Причина смерти молодой женщины остаётся тайной и поныне. Лишь родная сестра Химки Анна, шёпотом говорила, что Федосей забил.

Маленького Федю (так его стали называть, чтобы не путать со взрослыми) взяли к себе дедушка Федосей с бабушкой. Дед в то время имел свою мельницу и в бедняках не числился, хоть и богачом так же не был. Свой дом, подворье!.. Небольшое хозяйство. Да только так продолжаться долго не могло. Приближалась война. Но не это было страшным. А то, что чёрная зависть отца Филиппа Федосея младшего к собственному отцу Федосею старшему была сильнее разума. Встретил он в то время одну цыганку, да привязался крепко. У той же ни кола, ни двора, ни гроша за душой. Дед же после смерти невестки отобрал хату у Федосея. Говорил: "Внуку будет, а то этот гад всё на свете пропьёт!". Вот и решил тогда отец Феденьки устроить передел имущества на свой лад. Взял он ружьё охотничье, прокрался в дом тёмной ночью, да и перестрелял спящих отца с матерью. Сына же собственного не нашёл. Спрятался пацан, успел-таки сбежать!.. А он и не убегал. От страха, от грома выстрелов, забился в угол под кроватью убиенных да там и просидел до самого рассвета, пока соседи утром не пришли с приставом и не вытащили его оттуда всего в крови деда с бабой. Свидетелей убийства не оказалось, за одним исключением, родной сын шести неполных лет видел всё собственными глазами. И снарядили телегу в Стурзены, повезли мальчишку на дознание. Да просчитались. Ехать было мимо леса, а из него родимый батя давай палить из винтовки по сынишке. Первая пуля лоб мальчонке перекроила, от чего шрам на всю жизнь остался. Вторая убила кучера. Больше выстрелить он не успел. Пристав оказался проворнее. Вот так и попался с поличным Федосей, 25 лет получил. А тут как раз и советы подоспели, амнистию учинили, и осуждённый за убийство оказался на свободе. Вернулся он в село, начальником стал, вроде председателя колхоза, но попьяне дал по роже какому-то комиссару и загремел уже в советскую тюрягу. Оттуда в штрафбат. Однако, дальнейшая его судьба мне не известна, почти. Да и не о нём речь.

А Федя, после больницы и суда, оказался на улице, никому не нужный, беспризорный. Дедов много было, аж шесть человек осталось, да только кому лишний рот кормить хотелось?.. Взяла его к себе родная сестра матери. У самой было девять душ детей. Вот тут-то и подоспела война. Вернулись румыны, и всё покатилось по-прежнему, с одной лишь разницей, ходили они теперь по селу вооружённые до зубов. А тётке Ганне тяжело стало кормить такую ораву. Забрали советы мужа её Серёженьку в красную армию и не спросили на кого девять душ детей да двух приёмышей оставили.

Но дети остаются детьми вне зависимости от игрищ взрослых. Так было всегда, и так будет вечно. Первые затяжки, первый глоток вина!.. Всё в нашей жизни бывает когда-нибудь в первый раз. Стремление, поскорее стать взрослым, было, есть и всегда будет, его не отнять. А как быть большим? Сигарет в то время вообще не было, а папирос не так легко было достать. Тем более в военное время. У румын просить? У них выпросишь!.. Пулю в лоб!.. Вот и пошли в ход самокрутки из кукурузных листьев. Кто не пробовал, лучше не стоит!.. И вздумалось одному подростку заиметь пистолет. А как сие сделать, чтобы не поймали? А если и поймали, так не его? Многие на подобном ловились. Вот и Федька попался. Согласился за пять выстрелов из винтовки парабеллум у штабного офицера стянуть. Любил тот поспать днём под яблоней у деда Курея, где и квартировал. Собака у старого злодея была жутко злая, кавказец. Никого не подпускала близко, сам дед побаивался пса. Федька тоже боялся, но курить и стрелять хотелось больше. Вот и стал он подкармливать собаку потихоньку из своих скудных обедов. Однажды, румын, как всегда, снял портупею и, повесив её на ветку яблони точнёхонько над своей головой, завалился дрыхнуть на кровати специально для этого здесь поставленной. А гадкий пацан тут как тут, в дырочку меж досок подглядывал. Через забор шасть, псине мосол овечий, чтоб не лаяла, кобуру открыл, пистоль вытащил и дёру. Пока "доблестный охранник" грыз брошенную кость, успел удрать. А дальше страшно началось!.. Вышла детвора сельская далеко за околицу, за поля кукурузные, за лесополосу заброшенную, к лесу старому, костерок разожгли, винтовку прикладом в землю упёрли, и давай пулять в небо. А поскольку Федька спор выиграл, ему первому и досталось. И надо было в это время лететь какому-то фашистскому болвану так низко!.. Попал он в этот самый самолёт. Тот и рухнул где-то около Салкуц. Разбудили румынского офицера обворованного. И в селе аресты начались. Федька мал был, не понимал, что происходит, но чутьём своим детским почуял опасность, а потому отправился пешком в соседнее село, что в двадцати пяти верстах от Александровки в балке спряталось. Жила там сестра отцова. Пришёл он к ночи, да и рассказал, что да как. И выгнала его тётка, на ночь глядя, за детей своих опасаясь. Пошёл он тогда к другой отцовой сестре в Петропавлоку, что в двенадцати верстах в стороне от всех дорог находилось. Пришёл глубокой ночью, да напрасно пришёл. Его даже слушать не стали, собаками отвадили. Пришлось возвращаться. Да только ночью не днём. Заблудился пацан и у другого села в девяти верстах левее вышел к тракту. Подобрал его утром еврей ростовщик. Привёз к себе в дом. Так оказался Федька в Манже (при советах в Меняйловку переименовали). По ночам ходил к тётке Ганне проведать, благо близко было. Потом еврея того румыны забрали. Пришлось возвращаться, а тут и красные вернулись. А за ними голод сорок шестого!.. Тётке Ганне тяжело стало совсем. Её дети стали умирать один за другим. Тогда она отдала Федьку вместе с братишкой младшим Ванечкой в детдом. Стал Федька нянькой, за братцем присматривать. Только поздно уж было. Оголодал мальчонка, да и помер прямо в сиротском приюте.