Текст книги "Гроза на Москве"

Автор книги: Ал. Алтаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

- А тебе, чай, здесь невесело? Уголки губ царицы опустились, глаза потухли, лицо вдруг сразу сделалось белым и скорбным. - Скучно, - отрывисто сказала она, но потом вдруг тряхнула головою и громко крикнула: - А давай стрельнем вон в ту стену... Видишь: там птица с крыльями лазоревыми писана... Натянем стрелу да пустим в глазок... И она прицелилась в громадную птицу сирина*, написанную на стене соседнего покоя, куда дверь была раскрыта. _______________ * С и р и н - сова. В это время в сенях и переходах поднялась суматоха; слышались торопливые шаги, говор; влетела запыхавшаяся боярыня, махая руками: - Государь великий жалует... Ахти, матушка-царица, да на тебе и наряд какой?.. И переодеться не успеешь? Да и царевич здесь... с самострелом тешится! На лицах боярышень был ужас; вбежали постельницы и верховые боярыни и метались, как безумные, но было уже поздно: стройный, величавый, с гордо поднятой головою, опираясь на посох, входил в светлицу царь Иван. Глава II ПОВЕЛИТЕЛЬ Самострел выпал из рук царицы; смертельная бледность, покрывшая внезапно ее щеки, видна была даже сквозь румяна. Опустив ресницы, она старательно отвесила царю глубокий поклон. Иван молча окинул ее проницательным взглядом. - Зашел я, бедный, поглядеть на царицу мою богоданную, какими рукодельями, беседами она свою душу спасает, а она, вишь ты, стрельбою тешится. Али очи мои мне лгут, али жену мне на дите малое сменили... да и царевич тут... поди, от материнской плетки сбежал? Он смеялся, и жутко становилось от его смеха. Мария молчала. От страха у нее сперло дыхание; от страха забыла она русские слова и только бормотала с влажными от набежавших слез глазами: - Виновата, господин мой... виновата... смилуйся... Иван сдвинул брови; голубые глаза его сверкнули, как у сокола, и медленно вымолвил он: - Больно ты робка, царица Мария; сейчас и испужалась. А и страшен я, впрямь страшен, и речь твоя впору сенной боярышне, а не русской царице. Ну да пошто я разбушевался? Хорошо покорную жену иметь, во всем воле супруга и господина своего послушную. Такова была и моя покойная царица-голубушка, царство ей небесное... Он вздохнул, задумался и вдруг резко сказал: - Ступайте все. Оставьте нас с царицей. И ты, царевич, ступай: негоже тебе мать было покинуть. Царевич растерянно собрал самострел, колчан и стрелы и, пятясь, вышел. Ушли боярышни и сенные девушки, покинув пяльцы с начатыми затейными работами; опустела светлица, и царь остался вдвоем с женою. Он внимательно взглянул на Марию, и она показалась ему пригожею. - Сядь, - сказал он ей уже совсем ласково, - покажи: многонько ли нашила своим усердием? Царь рассматривал ее рукоделие, вернее, рукоделие сенной боярышни Дуни, потрогал одною рукою жемчуг и золото шитья, другою ласково обнял Марию за шею. - Детей видела? - спросил он. И опять пугливый взор метнулся на него и тихо прозвучал робкий голос: - Видела, государь. - Здоровы все? - Будто здоровы, господин мой... Иван отдернул руку от шеи царицы. - Будто... будто... А я тебе сказываю: нездоровы! Ваня здоров, а Федор глядит грустно. Здоров Федор по-твоему, а ну, скажи? - Не ведаю, государь... Она совсем уже готова была разрыдаться. - Ноне глядел я: царевичу Федору три года, а ростом он мал, телом тучен, лицо ровно бы надуто, вспухло... и очи несветлые... Царевны здоровы, храни их Господь. А я боюсь: как Митя помер, так боюсь. В те поры царица моя, голубушка, ангел, плакала, убивалася... Надо ее денно и нощно поминать. А ты о ней молишься? О царице моей, сгубленной ворогами? Мария подняла на него печальные глаза и промолчала. Только уголки губ ее задрожали. А Иван продолжал, не обратив внимания на этот взгляд: - Молиться надобно тебе за нее завсегда, Мария. Завтра же повезу тебя к угоднику Сергию. Усердней молись. Та была кроткая, как агнец Божий; сирых, убогих наделяла; а как хоронили ее, голубушку, божьи люди не хотели и милостыню принять, - так весь день и отпостились и отплакали, за гробом вместе с нами идучи. А ты веры поганой до сей поры была; тебе век надо тот грех, хоть и невольный, замаливать. А и то размыслить ты должна, Мария: взял я тебя за себя, царицею поставил, дабы ты была истинною матерью детям моим, а ты разве им мать? Столь ты много возлюбила царевича казанского и столь мало заботы имеешь о детях моих. Он встал. Встала и Мария. В голосе ее звучали слезы: - Виновата, государь мой... не гневайся... - Пещись* о детях, пещись о детях, - подсказал царь. _______________ * П е щ и т ь с я - заботиться. - Пещись о детях, - покорно повторила Мария. Иван покачал головою, вздохнул и тихо, точно прощая, поцеловал царицу в лоб. - Да ты уж и плакать готова? - сказал он. - Не плачь; завтра приду. Слез не терплю. Эх, кабы ты хотя самую малость была б схожа с покойницей! Он пошел к двери, потом обернулся и сказал брюзгливо: - Красотой-то ты взяла, что говорить; пришлю ноне тебе новое ожерелье, с зернами уродоватыми да лалками на поднизях. Носи. Я его, то ожерелье, для Катерины, польской королевны, берег; для того, что очень хотел ее за себя взять, да обманул меня, вишь ты, поганый Жигмонт*, замуж ее выдал. А сказывают, пригожа, куда как пригожа была... Зато я тебя и взял. Погоди, Жигмонт, припомню я тебе Катерину! _______________ * Ж и г м о н т - Сигизмунд-Август - король польский; Екатерина - сестра его. Он ушел, а Мария опустилась на скамью и закрыла лицо руками. По тонким пальцам ее катились крупные слезы. Что она могла ответить ему? Могла ли сказать, что она еще дитя, что не под силу ей воспитывать пасынков и падчериц, из которых старший, Иван, был всего на пять лет моложе ее? Могла ли она рассказать ему, что этот самый Иван при встречах с ней косится на нее, как волчонок, а раз, когда она хотела его погладить по кудрям, укусил ее за палец? Могла ли она сказать ему, что сердце ее изболелось на чужбине, что чужды ей все обычаи московские, что ей больно, когда бранят ее прежнюю веру, а еще больнее, когда он, ее муж, вспоминает свою прежнюю царицу и корит ее, что не похожа, дескать, она на покойницу... Да что царицу - польскую королевну вспоминает... Вбежала верховая боярыня Марфа Ивановна Бельская с постельницей Настасьей Васильевной Блохиной, вбежали сенные боярышни и затараторили, ахая и охая: - Ахти, мы, бедные! Пошто государыня царица плачет? Аль государь царь был немилостив? Али чем его разгневала? Сказывали мы тебе, матушка-царица, негоже с самострелом да с царевичем тешиться... лучше б дурку-арапку позвала, али гусляра, али попугая бы мы тебе из сада принесли... Вдруг из соседних покоев выбежала запыхавшаяся боярыня и закричала, махая руками: - От государя великого засылка-поминка*... _______________ * З а с ы л к а-п о м и н к а - дары. - Радуйся, государыня царица, радуйся! Гляди: ларец... - А в ларце что - подивись-ка! Толстая боярыня осторожно надела на шею царице ожерелье, все из жемчуга "с лалками на поднизях". - А и пригожа ж ты, государыня царица, до того светла лицом, что глядеть боязно: ослепнешь! - взвизгнула Дуня. Царица метнула взгляд на боярыню Бельскую: - А... а пригожее я... покойной царицы Анастасии, боярыня? Женщины смутились. Царь слишком чтил память покойной царицы, и им казалось опасным высказаться не в пользу ее. Только одна Дуня легкомысленно и угодливо крикнула: - Где ей до тебя, государыня, да ведь и долгонько хворала она... а в хворой какая краса? Лицо черкешенки просияло. - Царство небесное государыне царице Анастасии и многие лета государыне царице Марии! - сказала боярыня Бельская. Царица, улыбаясь, встала. - Завтра государь велел к Троице ехать, - сказала она решительно. Ноне с вечера мне большой наряд достаньте... да получше: лалок, камней, жемчугу побольше, чтобы ровно на иконе сияло. А теперь спойте песенку... Сенные девушки сели за пяльцы, а Дуня затянула: Уж как на дворе погодушка Распогодилась... А как ехал мой милой, Под ним конь вороной, Вороной, не гнедой, С гривой долгою... Другие девушки подхватили: С гривой долгою, С гривой шелковою! Однообразно тянулось время в светлице за пяльцами до вечера. Когда зажглись на небе звезды, постельницы проводили царицу в опочивальню. Светил в опочивальне теремчатый фонарь о девяти верхах; сквозь слюдяные оконца просвечивал тускло огонь, и расписные травы и птицы разноцветные, казалось, оживали. Постельница Блохина чесала царице косы на ночь. Мария встала. Длинные косы зазмеились у нее по плечам. - В постельку пойдешь, матушка? Дай под локотки поддержу, - угодливо заговорила постельница. Мария покачала головою. - Спать не хочется, Васильевна. - Так, может, сказочку рассказать аль мать Агнию кликнуть? А то сбитеньку сладкого принести? От сбитенька-то душенька распарится, по косточкам сладость пойдет... Но Мария отстранила ее рукою и молча подошла к окну, распахнула завесу, отворила створки и высунулась в окошко по пояс. Ее охватила прохлада осенней ночи. В ясном небе мигали звезды, и Сажар* был ярче всех. Все семь звезд его, казалось, готовы были пролиться золотыми каплями на землю. _______________ * С а ж а р - созвездие Большой Медведицы. Блохина говорила: - Что, матушка-царица, на Сажар-звезду загляделась? Та звезда надо всеми звездами звезда; ишь как горит! Как она светит - охотник зверя найдет, Сажар ему поможет. Медведя тоже Сажар бережет, сон на него нагоняет на всю зиму, чтобы не так тошно было косолапому при стуже да при пустом брюхе в берлоге лежать. Нагляделась я, чай, поди, матушка-царица, на звездочки Божьи; дай оконце закрою: не ровен час стужей зазнобит, хворь прикинется. Но царица опять отстранила ее. - Не тронь; слышишь, как из сада духом хорошим несет? Базилика, да иссоп, да богородицына травка... не тронь... Она оперлась головою о косяк и застыла. Внизу, в траве, ковал кузнечик; в кустах зашевелилась и пискнула птичка; где-то тихо и жалобно тявкала собачонка; шелестели листья деревьев тихо и жутко-тревожно, и ветки рябины казались черными, призрачно-таинственными; а вверху плыл золотой рожок месяца. И вдруг внизу распахнулось окошко, и в темноту и тишь ворвались дикие крики, визг, вой, грохот, безумие дикого, буйного веселья. Слышно было, как звенели накры*, и заливались сурьмы, и дребезжали гусельки звончаты; слышались взвизгивания пьяных голосов и дробное притоптывание множества ног. Вырывались звуки бесшабашной песни: Кума тарара, Не съезжай со двора! Съедешь, потужишь, Домой не угодишь! _______________ * Н а к р ы - бубны. Голоса неслись из покоев царя. Мария схватила постельницу за руку. - На что ты глядишь, государыня? Дай закрою окошко! - Что там, Васильевна, у государя в хоромах? - Пирует государь, тешиться изволит - знамо что, матушка-царица. Еще и месяца нет, как была свадьба, и царь уже пировал без нее, а она, которую он выбрал одну во всем свете, сидела одиноко в темной опочивальне. Мария оглянулась, посмотрела на пышный большой наряд, разложенный на скамье к завтрашнему дню. Она так обдумывала его еще час тому назад, так заботливо выбирала летник, шубку, головной убор - корону с платком затейной работы и красоты несказанной, и вдруг все стало ей тошно, немило. Опочивальня точно тонула в полумраке. Тускло светил фонарь; тускло светили лампады перед иконами в дорогих окладах. Было грустно, было невыносимо грустно и одиноко на душе. Внизу, совсем близко, послышался смех. Мужской голос говорил: - Иди, смиренница, иди, перед его царскою милостью попляшешь... Прозвучал женский смех и оклик: - Иду, окаянный! И куда только, на ночь глядя, тащишь, бесстыжие твои глаза? Мария захлопнула окно и задернула занавес. Она вся затрепетала от душевной боли, обиды и негодования и сказала упавшим голосом: - Разуй меня, Васильевна. Постельница взяла протянутую ей маленькую ножку в шитом жемчугом сапожке, и царица вдруг топнула этой ножкой и закричала высоким, дрожащим от злости голосом: - И я хочу на тот пир, Васильевна! И я плясать умею, да еще как плясать-то! И, подняв руку, вся изогнулась она и приготовилась плясать, заливаясь злым, болезненным смехом. Блохина с ужасом схватила ее за руки. - С нами крестная сила, матушка-царица, с нами крестная сила! Экий срам-то... И от Бога грех перед Божьими иконами благочестивой царице бесовским плясом и плесканиями ручными тешиться! Крестись, царица-матушка, и чего захотелось, Господи! Она почти на руках снесла ее на кровать, раздела и покрыла одеялом. Мария смеялась... Змеею вползла в опочивальню мать Агния и стала на колени на приступке кровати. - Сотвори молитву, благоверная матушка-царица... дай я умою святою водою... дай прочитаю молитву... Мария открыла очи; с ненавистью заглянула под черную шапочку матери Агнии; потом поднялась гибкая рука и опустилась на щеку старицы. Старица не пошевелилась, а продолжала еще смиреннее: - Прочитай молитву "Да воскреснет Бог", благочестивая государыня царица... В ответ ей из-под полога послышался тоненький детский плач... Глава III БЛАЖЕННЕНЬКИЙ Был ноябрь 1564 года. В мрачной полутьме храма Михаила Архангела мигали бесчисленные желтые огоньки свечей и лампад. Шла служба, двигались молчаливые тени монахов; неслышно ступая, оправляли они лампады, тушили обгоревшие свечи; из алтаря слышался медленный, проникновенный голос архимандрита. В волнах кадильного дыма, за особою завесою - "запоною" стояла на коленях царица Мария. Три года прошло с тех пор, как она принимала самовольно казанского царевича и плакала о том, что царь Иван тешился пирами. Эти три года не прошли для нее даром. Теперь она не была уже ребенком; она сильно похудела; лицо ее осунулось, а в глазах вместе с затаенной печалью появилась суровость. В марте у нее родился сын Василий, а через пять недель его пришлось принести сюда, в этот храм, в маленьком гробике, и схоронить рядом с предками московского царя. Мария не могла забыть крошечного существа, придавшего ей смысл жизни всего на пять недель, а через пять недель угасшего. Ходили синие волны кадильного дыма, ходили и колебались; колебалась алая запона. Царица Мария лежала ничком на ковре, и руки ее были мокры от слез; мокр от слез был и ковер. О чем она плакала? О чем и кому молилась она? Просила ли она Бога русских, Христа, или просила прежнего своего заступника пророка Магомета? Маленький гроб там, рядом с сумрачными большими гробами русских царей, стоял так сиротливо, так трогательно, и мальчик, спрятавшись под его крышкой, лишил ее навсегда надежды на лучшую долю. Крошечное существо было сыном могучего грозного царя, который со дня рождения его стал с нею как будто очень ласков; теперь она превратилась вновь в разряженную, раззолоченную куклу, которая не играла никакой роли в жизни царя, ее господина. А жизнь связала их крепкими путами. И лежала она на полу церкви, и прислушивалась с тоскою к возгласам священника, и плакала, и говорила не то Христу, не то пророку Магомету тихим, скорбным шепотом: - Нет сил терпеть... нет сил... смерть мне пришла... Возьми меня к себе, мое дитятко... Вася, Васенька мой! И вдруг громко зарыдала царица. В толпе боярынь, окружавших ее, произошло смятение. Охали и ахали боярыни: - Убивается как матушка-царица... - Пошто убиваться? Никто, как Бог... - А ты, матушка-царица, отслужи молебен аль закажи, какому угоднику помолиться. - Обопрись на меня, сестрица, - услышала Мария тихий голос, обопрись. Послушайся меня, закажи вышить пелену в храм Зачатия святой Анны ради чада рождения... оно помогает... сына пошлет... И тихий, проникновенный голос княгини Ульяны зазвучал скорбью, мольбою и нежностью: - "Владыка, Господи Боже Вседержатель!.." Вдохновенный голос переходил в шепот. Царица, обхватив шею княгини Ульяны, плакала у нее на груди, повторяя бессвязно: - О, Господи... О, Господи... я не умею молиться... И было мятежно, смутно у нее на душе, а княгиня с голубыми глазами и кроткой улыбкой осторожно поддерживала ее, как больного ребенка. Она молилась вслух тихо и вдохновенно, скрытая от людских глаз алою запоною: - "Иже будет то чадо утешением души рабы твоей, Господи, и жезл старости ее... дай нам, Господи, по Своей благости!" Обедня кончилась; потайно, сокрытую сукнами, под опущенным покрывалом увели плачущую царицу из церкви. С паперти стрельцы уже гнали народ. Оставались только убогие, калеки, юродивые, которым царский милостынник бросал деньги. Как пчелиный рой, гудели голоса нищих, гнусавые, жалобные, полные вековечной муки и унижения: О, Господи, Господи, Спас милостивый! Услыши, Господь Бог, молитву мою, Молитву мою неправедную... Сошли Ты мне, Господи, грозных ангелов... Они протягивали увечные руки, кланялись до земли, показывали обрубки вместо рук, гноившиеся глаза и стонали: - Подай, матушка-царица, милостыньку... - Подай, государыня. Звонили колокола; гудел оттесненный стражей народ, приветствуя царицу издали.