Текст книги "Гроза на Москве"

Автор книги: Ал. Алтаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

LITRU.RU - Электронная Библиотека Название книги: Гроза на Москве Автор(ы): Алтаев Ал (Ямщикова Жанр: История Адрес книги: http://www.litru.ru/?book=50663&description=1 --------------------------------------------- Алтаев Ал (Ямщикова Маргарита Владимировна) Гроза на Москве Ал. АЛТАЕВ (Маргарита Владимировна Ямщикова) Гроза на Москве Роман В центре романа Ал. Алтаева "Гроза на Москве" - сложные социальные конфликты, семейные драмы, характерные для времени правления Ивана Грозного. ________________________________________________________________ ОГЛАВЛЕНИЕ: Глава I. В ЗОЛОТОЙ КЛЕТКЕ Глава II. ПОВЕЛИТЕЛЬ Глава III. БЛАЖЕННЕНЬКИЙ Глава IV. ОКНО В ЕВРОПУ Глава V. ПЕРЕД ЛЮТОЙ ГРОЗОЙ Глава VI. ОПРИЧНИКИ Глава VII. СЛОБОДА НЕВОЛЯ Глава VIII. ЦАРЬ И МИТРОПОЛИТ Глава IX. БЕСЧИНСТВА КРОМЕШНИКОВ Глава X. БЕЛЫЙ ГОЛУБЬ Глава XI. СТРАШНЫЕ ГРЕЗЫ Глава XII. БЕДА ЛЮТАЯ Глава XIII. ЦАРСКАЯ НЕВЕСТА Глава XIV. ЗАТЕЙНЫЕ КОЗНИ Глава XV. СМЕРТЬ ЦАРСКОЙ НЕВЕСТЫ ________________________________________________________________ Глава I В ЗОЛОТОЙ КЛЕТКЕ Яркое, как будто и не сентябрьское, солнце высоко стояло над Москвою. Почти отвесно падали лучи его на пустынные улицы. В эту пору, согласно стародавнему обычаю, закрывали все лавки для послеобеденного сна и город точно вымирал. Было тихо в Кремле, и дворец казался завороженным. Царицына опочивальня тонула в полутьме; шелковые занавески закрывали окна, и только в одном месте, там, где занавес зацепился за резную спинку скамьи, узкою полосою ворвался в комнату луч солнца, и в нем дрожали пылинки; он скользил по полу, выложенному зеленым и черным дубовым паркетом в клетку, перешел на зеленый бархат широкой скамьи, на которой после обеда отдыхала царица, и зажег тысячами искорок золотую бахрому, а бархат в ярком свете стал гореть как изумруд. У стены, в глубине покоя, торжественно темнела высокая пышная кровать с алым пологом, на которую днем царица не ложилась. Солнечный луч дерзко заглянул в лицо царицы. Она зажмурилась и засмеялась тихим, прерывистым смехом. Сидевшая возле старица-монахиня елейным голосом говорила: - "Душа чиста, как девица приукрашена всякими цветами, стоит превыше солнца; луна под ногами равна есть ангельскому существу. Души святые стоят у престола Господня, яко..." Услышав смех царицы, она засуетилась: - Ахти, матушка, ахти мне бедной! Соснуть не изволишь! Али солнышко помешало? - Старица встала, чтобы поправить штору, но гибкая рука в запястьях удержала ее. - Не надо, мать Агния, сиди! Сказка твоя надоедливая, расскажи другую... Царица зевнула и потянулась. Старица подняла веер с серебряной позолоченной ручкой, усыпанной бирюзою, и замахала им над головою царицы. - Лежи, лежи, матушка, почивай... Но царица Марья потянулась и села. Две распущенные волнистые косы упали ей на колени и скатились до самого пола, как две черные огромные змеи. Она заломила над головою белые руки, гибкие, с ямочками на локтях и еще детскою припухлостью на тонких пальцах. Из-под опущенных ресниц глядели большие черные глаза, бархатные и нежные, с влажным блеском; смелым взмахом взметнулись над ними тонкие дуги бровей; трепетали и раздувались нежные розовые ноздри, а из-под алых губ блестели белые, ровные, как жемчуг, зубы. Распустилась ее верхняя сорочка, шитая жемчугом и золотом, расстегнулась на груди запона и обнажила длинную лебединую шею. На этой шее как-то странно было видеть золотой крест - сколько было дикой удали и задора во всей едва сложившейся полудетской фигуре царицы. Ей едва минуло двенадцать лет. До прошлого года жила она далеко от Москвы, в княжестве Пятигорском, у своего отца князя Темрюка; с утра до ночи носилась она на диких конях по горам, любовалась солнечным восходом на белоснежных горных вершинах, слушала, как звучат серебряным звоном колокольчики овец, пасшихся в степи, слушала дикие черкесские песни родины, сама плясала с бубном, задыхаясь от счастья, и играла в куклы, и стреляла из лука, - и вдруг ей сказали, что она поедет в Москву. Ее одели в странное платье с длинными рукавами, падавшими до самой земли, в котором она не могла повернуться, ей надели на голову тяжелую повязку, всю в драгоценных камнях, разлучили с любимыми подругами, с горами, степью и увезли. Ее окружили новыми людьми, которые глядели на нее с любопытством, льстиво и угодливо говорили с нею, а за спиною осуждали ее. Ее уже никто не звал ласково Лейла; грубо, сурово выговаривалось новое имя царской невесты, а потом царицы - Мария. Она не знала, как ступить, как сесть, как сказать слово; кругом шептались о том, будто бы в царском дворце гнездится измена; она слышала от отца и брата Мамстрюка, будто прежнюю царицу Анастасию злые вороги извели чарами и ядом, и содрогалась, думая, что и ее может постигнуть та же участь. Чужд ей был этот высокий с орлиным взглядом голубых проницательных глаз русский царь Иван Васильевич. Сначала ее прочили в невесты турецкому султану, что был одной веры с ней и чтил свято великого пророка Мухаммеда, и рассказывали ей о причудливых садах в гареме турецкого султана, о драгоценных камнях в ларцах его жен, о фонтанах, что поют день и ночь сладкие песни, - и тогда у нее замирало сердце от восторга. Но судьба распорядилась иначе. Лейлу увезли в Москву как дочь покоренного русским царем князя. Она видела, как склонялся отец ее, гордый Темрюк, к ногам русского царя; она видела, как сильный могучий брат ее Мамстрюк должен был бросить своих жен и приехать покорным рабом в Москву; она видела, как он, брат ее, отрекался от пророка и клялся верить в другого Бога и жить с другой женой, что выбрал ему царь... И видела черкесская княжна, как могуч этот царь, ее будущий муж, и сознавала, что все должны ему покориться, как покорились князья разоренного Казанского царства... Видела черкесская княжна Лейла, как один казанский царь, Эдигер, был именуем Симеоном и как он женился на дочери именитого боярина Кутузова, а другой князек, маленький Утемиш-Гирей, рос во дворце, учился по-русски и как будто даже стал забывать родной татарский язык. И Лейлу крестили; к ней приставили благочестивых монахинь, стали учить говорить по-русски, по-русски молиться. И она покорилась... Веер в руках старицы Агнии мерно колебался. Мария быстро склонилась к подголовнику скамьи, где хранились под замком ее украшения, и рассыпала все это на коленях. - Открой завесу! - приказала она Агнии. - Открой окно! Старица отдернула завесу. Солнце потоком хлынуло в комнату и зажгло на коленях царицы Марии целое море драгоценностей. Царица засмеялась и захлопала в ладоши. - Якши! - крикнула она по-татарски, забыв русскую речь, потом вспомнила, что негоже русской царице так говорить, смутилась, сдвинула брови и крикнула: - Открой окно! Открой, совсем! Старица Агния торопливо отодвигала задвижки железной рамы с мелкими окошечками разноцветной слюды. В волнах света поплыли паутинки бабьего лета, в опочивальню ворвалась ветка с ягодами алой рябины и трепетавшими узорчатыми листьями; снизу пахло оставшимися еще на грядах иссопом и базиликой - травами, годными для умывания царицы. Из зеленой чащи садовой послышался щебет заморских птичек канареек, что висели в клетках под деревьями, и крик попугая - птицы диковинной, что говорит по-человечьи. Странная птица кричала: "Царская милость! Царская милость! Челом бью!" Царица засмеялась опять своим загадочным смехом, а Агния подумала: "Ох, прости Господи, точно русалка нечистая смеется!" В душе она осуждала царя, выбравшего себе в жены дочь поганого басурманина: разве мало было девиц достойных на Руси? Так нет, царю не удалось жениться на другой басурманке, польской королевне Катерине, он, должно быть, с досады, и выбрал черкешенку. - Ахти мне, бедной, - вскрикнула Агния, - лалы-то*, лалы! Ровно твои алые губы, государыня царица! А алмаз-камень горит, ровно твои очи... А жемчуг... ровно твои зубки... Гляди: зерно к зерну... Хочешь, расскажу тебе предивное сказание? Дивен камень алмаз, находят его в Аравийских землях. Коли его воин носит на себе на левой стороне, то хранит его Господь многомилостивый от супостатов, от всяких свар и нечистых духов. Тот же камень не позволяет воину уснуть и оказаться отравленным. Коли к тому камню отрава приблизится, то камень начнет темнеть; его же хорошо держать людям-лунатикам. Да ты, матушка-царица, кажись, не слушаешь? _______________ * Л а л - драгоценный камень красного цвета. Мария смотрела беспокойно. Вдруг в глазах ее мелькнуло лукавое выражение. Она достала маленькую золотую ленту с жемчужинкой и протянула ее старице. - Возьми себе, ну, бери! - сказала она и засмеялась нетерпеливо. - Да иди себе... Мне сказки прискучили... Пошли мне постельницу... Настасью Васильевну. Репья быстро исчезла в объемистом кармане старицы Агнии: она подумала о том, какой славный подарок будет у ее племянницы, молоденькой сенной боярышни Дуни. - Одним духом, матушка-государыня... прискучила я тебе, глупая... Царица вскочила, быстро спрятала в подголовнике украшения, подбежала к окну, протянула руку и сорвала соблазнительно красные ягоды. И в тот момент, когда ее белые зубы надкусили кисть рябины, лицо исказилось гримасой. Нет ничего в этой земле, что не было бы обманом! Красивы ягоды, а вкус - хуже полыни! - Эх, государыня царица, - раздался за спиною Марии елейный голос постельницы Настасьи Блохиной, - ты уж изволила пробудиться! Да и ягодки-то кушаешь... остерегись... долго ли занедужить, а что тогда государь мне скажет? Ахти, мне и невдомек: тебе сладости захотелось? Хочешь, коврижечку принесу мягкую, медовую или яблочко румяное, наливное, аль сливу вареную, аль орехов? Царица быстро обернулась. Глаза ее горели. - Не хочу сладкого! Старуха растерялась. - Так, может, хочешь, матушка-государыня, я домрачея* позову? Он тебе на гусельках сыграет, сказочку скажет... Государь царь изволил приказывать, чтоб тебе, государыне царице, коли заскучаешь, с княгинею Ульяною** свидеться... Сказывают, на покойную царицу благочестием княгиня похожа... _______________ * Д о м р а ч е й - музыкант. ** У л ь я н а - жена брата Ивана IV Юрия Васильевича. Мария сдвинула брови. Она не любила эту кроткую женщину с потупленными голубыми глазами и смиренной речью. И зачем это ей постоянно ставят в пример покойную Анастасию? Неужели ж ей вечно жить под началом у покойницы? - Не хочу я княгиню! - отрывисто вымолвила она и вдруг заплакала. Никого мне не надо, никого, никого! Она закрыла лицо руками и плакала тихо, беззвучно, о своей далекой родине. Она плакала, а постельница Настасья Васильевна металась в отчаянии. - Ох, и горе же мне, страднице непутевой! Кабы я знала да кабы ведала... Да не надо княгини Ульяны, Бог с ней, только не труди своих ясных глазок, матушка! А вот послушай, что я тебе расскажу... Ну, послушай... Давеча, сказывают, государю-батюшке прислали из заморской земли, турецкой что ли, зверя... А тот зверь, сказывают, не то птица, не то змея, а то, может, и птица... Она утешала царицу, как ребенка. Наконец, та отняла руки от лица и бросилась ей на шею. Она смеялась, и плакала, и дрожащим голосом просила: - Слушай... ты сходи... сказывали... будто приехала царица Сумбека... Блохина закивала головою. - Приехала, государыня, сынка навестить приехала... Завтра у тебя хотела быть... - Не завтра, а сегодня! - топнула ногою Мария и сверкнула очами, и вдруг, переходя в жалобный просительный тон, заговорила ласково, растягивая слова: - Приведи Сумбеку сюда... - Что ты, матушка-царица! - даже всплеснула руками Блохина. - Нешто можно! Нешто так, без почета, можно?.. Мария опустила голову. - Так княженка... Утемиш-Гирея приведи... - прошептала она с мольбою. Постельница задумалась. Двенадцатилетний Утемиш-Гирей, бывший казанский царь, уже семь лет как был окрещен и назван Александром. Он жил во дворце, разлученный с матерью Сумбекой, которая не согласилась принять православие и была насильно выдана замуж за ненавистного ей русского ставленника Шиг-Алея. А мальчик остался в почетной неволе в Московской земле и жил во дворце самого царя Ивана. - Царевича Александра достать легче, - раздумчиво, молвила Блохина. Изволь, схожу за ним, коли велишь, только сперва приоденься; я и зеркальце принесу. Постельница и три сенные боярышни держали зеркальце и шкатулку, оправленную серебром с янтарем, с резьбою на благоуханном дереве, с зеркалом и двумя ящиками. Из серебряных ящиков вынимали они по очереди румянец "турский ступичный знатный", и белильницы, и суремницы, и ароматницы золотые с разными бальзамами, и хрустальное зеркало; растирали в разных бочечках, тазиках и чашечках притирания и наводили благолепие на лицо Марии, и каждая старалась изо всех сил, - непристойным казалось выйти без краски к гостю, даже и к такому маленькому, как царевич Александр. И когда лицо Марии было грубо размалевано и красота ее скрылась под густым слоем красок, девушки закричали хором: - Ах, и красавица же наша государыня царица! Ну ни дать ни взять икона писаная! На царице была уже зеленая телогрея, вся в золотых кружевах, жемчуге и самоцветных камнях, а голову ее крепко сжимала раззолоченная кика*. _______________ * К и к а - женский головной убор. Скоро в светлицу собрались сенные девушки и вокруг пялец закипела работа. И царица сидела, склонившись над своими пяльцами, но не вышивала. Она не умела вышивать шелками и золотом затейливых узоров, как московские девушки, а Дуня, племянница старицы Агнии, за царицу низала жемчуг и расшивала платок, который должна была надеть в церковь Благовещения царица. Царица радостно вскрикнула, когда услышала мягкие шаги детских ног, и вскочила, далеко отодвинув от себя пяльцы. Царевич Александр стоял в дверях. Мария вспомнила разом татарскую речь, на которой говорили при дворе ее отца, и затараторила часто-часто: - Царевич Утемиш-Гирей... Табуг-салам*... Пришел? Я стосковалась... с тобою только душу и отведешь. Здоров ли ты? Мать к тебе приехала? Подарков привезла? Сказывай, сказывай... А что принес в руках? Покажи! Да никак самострел новый? _______________ * Т а б у г-с а л а м - здраствуй. Мария забрасывала вопросами низкорослого мальчика, скуластого, смуглого, с красивыми дикими глазами, узкими и блестящими. Он улыбался и смущенно прятал за спиною самострел - полуигрушку, полуоружие, привезенное ему в подарок матерью из Касимова. Шесть лет прошло с тех пор, как казанский царевич Утемиш-Гирей жил во дворце и назывался Александром; шесть лет он почти не слышал родной татарской речи; только в редкие свидания с матерью он упивался знакомыми ласковыми словечками, которые воскрешали в его памяти отрывочные картины раннего детства: Казань, блеск шумной придворной жизни, раболепство подданных и потом эти страшные дни разгрома, ужаса, крови... Царевич смотрел на царицу, улыбался и робко протягивал самострел. Он был расписной, ярко выкрашенный, с затейно вырезанною дугою, а на колчане сверкали, как капли росы, бриллианты, искусно перемешанные с синею эмалью и голубой, как небо, бирюзой. - Мать подарила? Мать? - допрашивала Мария, жадно смотря на самострел. Царица сама была еще ребенком и не утратила детских вкусов. Она радостно смотрела на самострел и не замечала даже, как переглядываются и шепчутся сенные боярышни. Доверчиво глянули на нее глаза царевича. Он заговорил жалобно, по-детски обрывая фразы и перебегая с одного предмета на другой: - Матушка приехала... плачет... сказывает, ее обокрали... оболгали... и самострел привезла... сказывает: от персидского шаха прислан... А мужа Шиг-Али она не любит... русский, говорит, он улусник*, русский данник, холоп... А я, говорит, царица... А самострел хороший, гляди: финифть какая... _______________ * У л у с н и к - подданный. Они склонились оба над самострелом и внимательно рассматривали его. - А чем оболгали царицу Сумбеку, царевич? - спрашивала Мария. - Будто отраву она Шиг-Али изготовила... будто, вишь, она рубашку ему отравой напитала и хлеб, и ту рубашку, вишь ты, он велел надеть на вора, и тот вор помер, а хлеб бросить собаке, и собака околела... Мария равнодушно слушала эту историю; в то жестокое, грубое время подобные преступления казались обычными. - Только матушка Шиг-Али не хотела извести, а хотел его извести кто-то другой, кто в рубашку да в хлеб яду положил... А матушка плачет... сказывает, кабы не Шиг-Али, стояла бы Казань и до сей поры нерушимо, не были бы мы русскими улусниками, и тебя, сыночка моего, не отняли... в чужую веру бы не обратили... Стой, царица, никак ты стрелу хочешь в самострел вставить... погоди: тут хитро слажено... погоди... Ты матушку-то видала? - Не видала, царевич, а сказывают, она как солнце, как звезда вечерняя, а Шиг-Али... Шиг-Али толстый... живот у него отвислый... как мешок... Она громко захохотала; глядя на нее, тонким, звенящим смехом залился и царевич. - Как мешок... как мешок... - повторял он и вдруг неожиданно лукаво спросил: