сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)
- У государыни царевны свои золотые нити-волосики... Что ни волосок то червонец... Смотри, чеши легче, Дуняша...
- Как повелишь плести тебе косу, государыня царевна?
- Как хочешь, Дуняша.
- Да вы, сороки, облепили царевну и жужжите, и жужжите: ни дать ни взять мухи надоедные! Ну, девки! - остановила их боярыня Бельская.
- Погляди-ка, царевна-матушка, каков тебе ныне венец государь прислал...
Она держала перед Марфой золотой венец с камнями, отливавшими всеми цветами, и приговаривала:
- Венец теремчат о десяти верхах, травы прорезные, с эмалью с разной; в золотых гнездах три яхонта червчаты гранены да три яхонта лазоревые, да четыре изумруда гранены... и на низу обнизано жемчугом... А подложено тафтицей червчатой... А косник к нему золотой, жемчугом низанный; кисть шелк с золотом...
На Бельскую смотрели синие бесстрастные глаза.
- Вымолви хоть словечко, государыня царевна...
Марфа, задумавшись, не слышала ее.
А Бельская думала:
"Вот чурбан-то! Красива, а что от красы такой? Прежняя, покойница, хоть гневлива была, ножкой топнет, а эта - что камень..."
- Заведи хоть песенку, Дуняша, - сказала она медовым голоском, авось, развеселим царевну.
Дуняша взглянула на Марфу, сразу подметила складку страдания на ее плотно сжатых губах и покачала головою; дивно было ей, что купеческая дочь, вознесенная судьбою до царского венца, могла о чем-нибудь тосковать. Что это была за тоска сердечная? И, тряхнув головою, запела она с привычной удалью старую песню:
Под берегом селезень,
Под кремнистым селезень,
Выди, выди, селезень,
Выдь, хохлатый селезень...
Девушки подхватили:
Студено ль те, селезень?
Мне не то тепло,
Мне не то студено...
Крепко сжатые губы не дрогнули; очи синие по-прежнему смотрели упорно в одну точку...
"Спорчена", - промелькнуло молнией в уме боярыни Бельской.
Руки сенных девушек ловко перебирали одну за другой мелкие золотые пряди и плели из них затейливую сетку. Марфа сидела неподвижно, с тоскою смотрела на расписные стены светлицы, на красные ковры на полу, на позолоченную решетку окошек, на богатые узорные полавочники*, на груду драгоценностей, разложенных перед нею, и с ужасом думала о предстоящей встрече...
_______________
* П о л а в о ч н и к - круглая полка вокруг всей комнаты.
В большом наряде, в новом богатом венце царевны встречала она царственного жениха в обитом алым сукном теремном покое. Под этим венцом, как звезды, горели синие строгие очи. Наклонила Марфа голову низко, отвешивая поклон, но очей поднять не смела. Холодный ужас сжал тисками ей сердце.
- Погляди на меня, царевна, - сказал царь ласково, - дай взглянуть тебе в очи. Больно уж ты стыдлива... ишь, даже помертвела вся...
Она подняла веки и в первый раз заглянула в глубину его голубых зорких глаз. Так вот он, убийца Вани, тот, кто скоро станет ее мужем! Ужас сжал ее сердце... Боже, если бы сейчас умереть здесь, не выходя из этого терема, чтобы не видеть больше его, не слышать больше его голоса...
До сих пор не знала Марфа, что такое ненависть и отвращение. Теперь, встретившись так близко с убийцей любимого человека, она почувствовала к нему смертельную ненависть.
Царю едва минуло сорок один год, но он был почти стариком. Желтое лицо его казалось еще желтее от голубого кафтана; под глазами виднелись мешки; редкая борода поседела и висела клочьями. Только держался царь все с тою же надменной величавостью.
Марфа пристально смотрела на ненавистное лицо, и ей казалось, что на бороде царя, на пальцах, всюду запеклась кровь; и когда он взял ее за руку, ей захотелось закричать, забиться в рыданиях, звать на помощь, бежать...
- Гляди, царевне дурно, - толкнула Бельская Блохину.
Царь держал невесту за руку, жадно вглядывался в лицо ее и думал о том, как странно похожа она на его первую жену царицу Анастасию; думал о том, что у нее такие же правдивые глаза, как у той, и такой же тихий голос; она, должно быть, не умеет кривить душою и не знает злобы; она робка и стыдлива, как Анастасия. И, желая ее ободрить, он склонился к ней совсем близко и ласково промолвил:
- Всем ли довольна у меня в терему, царевна?
- Всем, государь... - прошептала Марфа.
- Не желала бы сменить кого из холопов аль какая сенная чем не угодила?
- Всеми довольна, государь...
- А довольна ль моим подарком - венцом, царевна?
- Благодарю за подарки, государь... не стою я...
Она едва шевелила губами.
"Стыдлива, - подумал с умилением Иван. - Юница еще младая... младенец еще..."
- А тебе ж он и к лицу горазд, царевна, - сказал царь задумчиво, носи на здоровье... Да постой: не бойся меня... я ведь не кусаюсь... А коли чего захочешь, ко мне засылку шли... Слышала?
- Слышала, государь...
Он выпустил ее руку.
- Прощай, царевна. Здорова будь.
- И ты будь здоров, государь...
Когда царь ушел, у нее отлегло немного от сердца. Она села за пяльцы, и низала жемчуг тонкими бледными пальцами и старалась не думать о том, что ее ждет впереди...
Время шло. Пока старые боярыни учили Марфу царскому обиходу, она как будто была занята, о чем-то должна была заботиться; теперь и это стало привычным, и не уходила от нее тоска, и не уходил ужас, и некуда стало прогнать их. Кому могла рассказать Марфа, что творилось у нее на сердце? Отца видела она хоть и часто, но все при других; раз, когда, улучив минутку, бросилась она ему на грудь с плачем, он ее отстранил и сказал, испуганно озираясь:
- Что ты, что ты, царевна? Экое дело: плакать; гляди, не увидали бы, не сказали бы - порченая... Жаль Ваню, слов нет, а кто знает, может, и вправду он лиходеем был, что его вспоминать? Слава Богу, женихом не обидела судьба, да и я с твоей красотою в бояре попал...
Сенные девушки казались льстивыми и глупыми. Умнее других была Дуня, и смеялась она звонче, и говорила занятнее, но у нее в глазах прочла Марфа хитрость и хитрость уловила чутким ухом в медовых речах. И не могла ей открыться. И чувствовала она себя такой одинокой, такой несчастной в своем раззолоченном тереме.
Дни шли за днями. Царь ежедневно справлялся о здоровье невесты, о том, не хочет ли она чего-нибудь, но ему непременно отвечали, что царевна всем довольна. От услужливых людей узнал он, впрочем, что она о чем-то все грустит, но о порче не думал.
"Стыдлива, робка, - говорил себе царь, - сказывают, подолгу молится со слезами... ну как моя Настя-покойница! Не то что невеста сына Евдокия та, сказывают, в терему, как роза цветет, пташками тешится, а давеча так сластями чуть не объелась..."
Он придумал потешить невесту и назначил в самый Покров медвежью потеху.
На дворцовой вышке вокруг царского места столпились опричники; все терема заняты были царскими приближенными, желавшими поглазеть на потеху.
Царскую невесту устроили за занавесом, скрытым в одной из теремных вышек. Ее окружали боярыни и сенные боярышни.
Отсюда, опираясь на мягкие подушки, любовалась Марфа причудливой панорамой слободы. Выдался первый ясный день с легким морозцем; в море багрянца тонули сады; пахло крепким пьяным запахом осени; краснели рябина с калиною, висели причудливо кисточки барбариса; в холодном осеннем воздухе чувствовалась бодрость, и ветер играл алою фатою Марфы.
Внизу желтела посыпанная песком, крепко утоптанная площадка майдана, обнесенная кирпичной стеною. Темными заплатами казались две маленькие, окованные железом двери: одна - в амбар со зверями, другая - во двор. Из амбара несся унылый рев и ворчание...
Царские потешники окружали загородку площади. Раздался резкий звук рожка, и на площадку на руках вкатился громадный детина в шутовском наряде из разноцветных лоскутов, позвякивая бубенцами, пошел колесом, встал на ноги и отвесил низкий поклон царю и скрытым за занавесами Марфе и Евдокии Сабуровой. Потом он заходил на голове, качаясь, сгибая туловище. Звонкий, раскатистый смех послышался из-за занавеса. Царь вздрогнул, повернув голову, насторожился. Неужели это смеется Марфа? И в радости сердца крикнул он:
- А чем потешишь еще нас, молодец?
Царь ошибся: смеялась не Марфа, а Евдокия Сабурова; по-прежнему равнодушно смотрели строгие глаза царской невесты.
Великан в шутовском наряде поднялся, рукава оборванной однорядки его откинулись и показали обнаженные мускулистые руки. Он поклонился царю, поднял с земли бревно и положил его на оскаленные зубы. Что-то зверское было в тупом выражении его толстого лица с вывороченными губами; воловья шея напряглась; глаза готовы были вылезти из орбит... Бревно качалось на губах великана, как-то страшно, нелепо помещалось на неестественно выдвинутой вперед челюсти, оно качалось, качался и великан, стараясь сохранить равновесие и краснея все более.
Крик изумления раздался из-за занавеса, и в отверстии показалась женская рука и край голубой фаты. Неужели же царю удалось развеселить свою царевну несмеяну? Он крикнул:
- Выдать молодцу гривну, новую однорядку, поить его допьяна три дня.
На ржавых петлях, визжа, открылась дверь кирпичного амбара. Оттуда выкатился как клубок маленький толстый человечек. Войлочный колпак покрывал его голову со старчески обвисшими щеками, усеянными бородавками; он таращил на царя круглые глаза и весь расплывался в глупой улыбке. За ним вышли чинно, держась за лапы, два медведя, одетые как люди: медведица - в сарафан, медведь - в кафтан и штаны; медведь снял шляпу, и оба поклонились царю. Это было началом медвежьей потехи, но конца ее никто не видел...
За занавесом раздался пронзительный женский крик. Царь вскочил. Лицо его, за минуту перед тем улыбающееся и веселое, теперь было страшно, как в те минуты, когда он отправлялся в застенок. Он не спускал глаз с занавеса и махнул рукою на медвежатника:
- Убрать! Испугалась... царевна испугалась медведей...
На царской вышке поднялась суматоха; окольничьи побежали узнавать, что происходит с царевной...
А Марфа лежала в глубоком обмороке на руках у сенных боярышень, и лицо ее было белее полотна...
В маленькой фигуре медвежатника с пухлым безбородым лицом и рысьими глазами узнала она новгородского знакомого медвежатника Суботу Осетра, и разом вспомнилась ей страшная картина: Красная площадь, виселицы и лютая казнь...
Марфа очнулась уже в опочивальне, упала старой боярыне Бельской на грудь и заплакала детскими, бессильными слезами:
- Отпусти меня, боярыня... не гожусь я в невесты царские...
- Что ты говоришь, государыня царевна? - прошептала со страхом боярыня. - Воля твоя, а про то государь ведает, годишься ты ему аль нет... Утри глазки... Испугал тебя медвежатник... часу не медля, его с майдана долой...
Марфа с ужасом закричала:
- Не надо трогать медвежатника... не он испугал меня, боярыня... я... я и раньше... тоска... тоска грызет меня... Ах, попроси государя, отпустил бы меня в святую обитель... я бы всю жизнь стала молиться о нем... все грехи бы его замолила... Не годна я для его царской радости...
Боярыня уложила Марфу, засветила перед образами богоявленскую свечу, помогающую от всех недугов, и, как ребенка малого, стала уговаривать:
- Э, полно, государыня царевна, что ты ведаешь? Господь вознес тебя на экую высоту за твою красу ангельскую! К чему тебе в обитель?
На приступке возле пышной кровати прикорнула сенная боярышня Дуня, положила голову на руки и думала. Чуяло ее сердце: пришлась она не по душе царевне и недолго ей жить во дворце; скоро ждет ее темная мрачная келья...
Глава XIV
ЗАТЕЙНЫЕ КОЗНИ
- Что ты больно не весел, князь? - спрашивал Григорий Грязной, входя в хоромы князя Черкасского.
Михайло Темрюкович взглянул на вошедшего мрачным, тяжелым взглядом.
- Ныне мало что веселит. Вон и ты, кажись, забыл как смеяться.
Григорий махнул рукою.
- Какая моя жизнь теперь, князь, подумай? Царь к радости собрался, а какая радость? Ровно похорон ждем. Нынче узнаем, завтра узнаем: "Царевна скучлива... царевна плакала... царевна в монастырь просится... царевну напужали"... Медвежатников, скоморохов, всяких потешных затейников царь с глаз долой гонит; на монастыри милостыню раздает, беспрестанно молебны служит... И чего ему та девчонка полюбилась?
Михайло Темрюкович внимательно посмотрел на гостя и, наливая ему чарку вина, сказал, лукаво подмигивая:
- Аль тебе, Гриша, та утеха государева поперек горла стала? Аль жаль, что не тебе Марфа досталась? Было время, на нее и ты заглядывался... Кажись, ты на слободе в чести был; посчитай, сколько государь тебе одних скоморошьих однорядок пожаловал!
Григорий нахмурился и обвел глазами покой, убранный с восточной роскошью. Взгляд его скользнул по полавочникам кызылбашского затейного тканья, по поставцам, в которых тускло сверкала золотая и серебряная посуда, по мягким коврам, тканным золотом, по занавесам удивительной восточной работы, по заморской инкрустации столов, выложенных малахитом, яшмой, перламутром, обведенными тонкой финифтью, по громадной фигуре князя в расшитом кафтане.
- У тебя, князь, одна тафья, поди, всей моей рухлядишки стоит! А что до царевны, так мало ль я на кого заглядывался! На Москве, поди, и не сочтешь...
Князь резко засмеялся.
- А пошто в кости и шашки всю ночь напролет играешь? Сказывают, в Балчуге ты и ночуешь!
- Балчуг сгубил меня, - мрачно отвечал Грязной. - Кабы не Балчуг, не продал бы я черту душу.
- Аль ныне государь немилостив, Гриша, однорядку не подарил? Аль потешать его разучился?
- Не смейся, князь, - дрожащим голосом проговорил Грязной. - Загубил я свою голову; лучше бы я в приказах сидел, чем ныне царским приспешником зваться...
- Ныне государь не очень забавляется, Гриша, - насмешливо отозвался Михайло Темрюкович, - сказывали, вчера, как ты стал перед ним шутки шутить да брату за трапезой кашей бороду обмазал, он в тебя немного миской с горячими щами не попал?
- Было и то, князь... Вчера ж закричал, чтоб не смели опричники грабить, земских людей обижать...
- Вот то-то, Гриша, и тут невеста, видно, вмешалась. Она точно бельмо на глазу! А я три дня у царя не был, занедужилось мне, так слушаю твои речи и дивлюсь. Видно, скоро нас повесят.
Григорий вытаращил глаза.
- Ой ли, князь? Что ты сказываешь?
- А куда ж нас деть, Гриша, коли мы царевне не полюбимся? Скажет она: долой опричнину, ну царь и долой нам головы... Кесим-баши... - прибавил он и жестко засмеялся.
Грязной мрачно смотрел на князя.
- Вечор в Балчуге я все промотал, что было, как и в те поры, когда вы меня в опричнину вписали; сперва я не боялся: думал, волка ноги кормят, а нас - земские... Размечу одну-другую усадебку и с накладом буду, а как вспомнил царские речи, и до того обидно стало - жизни б решился!
Он помолчал.
- Для того ль перед царем, забыв совесть, прости Господи, вьюном верчусь; как коза блеять научился; срамные речи говорить привык; в бабьем сарафане плясать, по застенкам лазать, всякие мерзости творить; для того ли я стал на Москве противен - детей мною пугают, кромешником называют, проклинают... А крови-то на мне, крови, Матерь Божья, Владычица! Пьяный я завсегда, разгульный, соромный, беспутный, от пьянства не просыпаюсь... пропащий я человек, князь, а ты говоришь: скоро царевна опричнину сменит... Куда ж я денусь в те поры?
Михайло Темрюкович, подливавший все время в чарку Грязному вина, налил ему целый ковшик какой-то темной густой жидкости.
- Вот испробуй - отменное вино... Из самого Рима прислано.
Григорий был уже сильно пьян.
- Так оно будет, - спокойно говорил Михайло Темрюкович, - так оно будет, коли мы сами своему горю не поможем. А поможем - опять по-старому заживем: потекут и к тебе и ко мне в мошну денежки; сладко будем есть, играть в кости, в шашки, а пиры задавать на весь мир...
- Ой ли, князь? А как тому горю помочь?
Князь Черкасский придвинулся ближе к Грязному.
- А извести царевну...
В полутьме покоя странно блеснули огромные белки глаз князя. Григорий даже отшатнулся и перекрестился.
- Господи Боже мой, что выдумал? Оборони, Царица Небесная! Да в уме ли ты, князь?
- Я-то в уме, а вот в уме ли ты, про то не ведаю, - опять рассмеялся князь. - Нынче я царский шурин, и у меня золота и серебра много и отовсюду почет, и ты царский любимый опричник, а завтра шурином царским будет брат Марфы, купец Собакин, что и носить-то боярского кафтана не умеет, а ты полетишь на осиновую плаху за то, что очень смешил государя. А не будет царевны-досадницы - авось, дело иначе пойдет.
- Будет другая царевна, - заплетающимся языком возражал Грязной.
- А нешто нельзя женить царя на какой-либо из наших, что ко всем нам будет милостива?..
Грязной закивал головою.
- Отчего ж? Можно... Вон у Григория Лукьяныча дочь есть Марья, из себя - красавица... только он, царь, ее в жены своему телохранителю любимому, Бориске Годунову, прочит.
- Найдет другую, - махнул рукою князь, - а себе возьмет Марью. Ну что ж, Гриша, по рукам, что ли?
- Что по рукам, князь?
