Текст книги "Агния Барто. Собрание сочинений в 3 томах. Том 3"

Автор книги: Агния Барто

ПОЧЕМУ ТЕЛЕФОН ЗАНЯТ
Для тех, кто подрос

В ПУСТОЙ КВАРТИРЕ

 
Я дверь открыл своим ключом.
Стою в пустой квартире.
Нет, я ничуть не огорчён,
Что я в пустой квартире.
 
 
Спасибо этому ключу.
Могу я делать что хочу,
Ведь я один в квартире,
Один в пустой квартире.
 
 
Спасибо этому ключу.
Сейчас я радио включу,
Я всех певцов перекричу.
 
 
Могу свистеть, стучать дверьми,
Никто не скажет – не шуми!
Никто не скажет – не свисти!
Все на работе до пяти.
 
 
Спасибо этому ключу.
Но почему-то я молчу,
И ничего я не хочу
Один в пустой квартире.
 

1968

ПОЧЕМУ ТЕЛЕФОН ЗАНЯТ

 
По телефону день-деньской
Нельзя к нам дозвониться!
Живёт народ у нас такой —
Ответственные лица:
Живут у нас три школьника
Да первоклассник Коленька.
 
 
Придут домой ученики,
И начинаются звонки —
Звонки без передышки.
А кто звонит? Ученики,
Такие же мальчишки.
 
 
– Андрей, что задано, скажи?
Ах, повторяем падежи?
Всё снова, по порядку?
Ну ладно, трубку подержи.
Я поищу тетрадку.
 
 
– Серёжа, вот какой вопрос:
Кто полушария унёс?
Я в парте шарил, шарил,
Нет карты полушарий!
 
 
Не замолкают голоса,
Взывает в трубке кто-то:
– А по ботанике леса,
Луга или болото?
 
 
Звонят, звонят ученики…
Зачем писать им в дневники,
Какой урок им задан?
Ведь телефон-то рядом!
Звони друг другу н а дом!
 
 
Звонят, звонят ученики…
У них пустые дневники,
У нас звонки, звонки, звонки.
 
 
А первоклассник Колечка
Звонит Смирновой Галочке
Сказать, что пишет палочки
И не устал нисколечко.
 

1968

ЛЕТО НА ВЕСАХ

 
Есть в нашем лагере весы,
Не просто так, не для красы,—
Мы выясняем по утрам,
Кто пополнел, на сколько грамм.
 
 
Нет, мы не ходим в дальний лес:
А вдруг в походе сбавим вес?!
Нам не до птичьих голосов,
Проводим утро у весов.
 

 
Нельзя бродить нам по лесам:
Всё по часам! Да по весам!
А в дождь – мы сразу под навес.
Ребята ценятся на вес!
 
 
И сколько здесь бывает драм:
Серёжа сбавил килограмм,
И долго охал и стонал
Весь медицинский персонал.
 
 
Вдруг изменился наш режим:
С утра на речку мы бежим,
Мы обнимаемся, визжим…
Ура! Не вешайте носы —
У нас испортились весы!
 

1969

ВОРОНЫ

 
Над городом,
Над парками
Вороны
Как закаркали!
А я кричу:
– Не каркайте!
Хотим мы с папой
В парк идти!
 
 
Как чёрные кляксы
Вороны
Уселись на ветке
Зелёной!
 
 
Я знаю их чёрные мысли:
Им нужно, чтоб тучи нависли,
Чтоб дождик
Запрыгал по лужам!
А мне он не нужен!
Не нужен!
 
 
Но вновь они закаркали,
Прикинулись знахарками:
Мол, будет дождь
Над парками,
Над парками,
Над парками!
 
 
Орут они на дереве.
Мы с папой не поверили,
Не взяли даже
Зонтика:
Светло
На горизонте-то!
 
 
И солнышко над парками
Сияет и горит.
– Нет, мы не верим карканью!—
Мой папа говорит.
 
 
Пусть каркают
Простуженно
Вороны,
Чуть не дюжина,
Мы в парк идём,
До ужина.
 

1968

ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ

 
Каждый может догадаться —
Антонина влюблена!
Ну и что ж! Ей скоро двадцать,
А на улице весна!
 
 
Только звякнет телефон,
Тоня шепчет: – Это он!
 
 
Стала ласковой и кроткой,
Ходит лёгкою походкой,
По утрам поёт, как птица…
 
 
Вдруг и младшая сестрица
Просыпается чуть свет,
Говорит: – Пора влюбиться!
Мне почти тринадцать лет.
 
 
И Наташа на уроке
Оглядела всех ребят:
«Юрка? Слишком толстощёкий!
Петя ростом маловат!
 
 
Вот Алёша славный малый!
Я влюблюсь в него, пожалуй».
 

 
Повторяет класс по карте,
Где Иртыш, где Енисей,
А влюблённая на парте
Нежно шепчет: – Алексей!
 
 
Алик смотрит огорчённо:
«Что ей нужно от меня?»
Всем известно, что девчонок
Он боится как огня.
 
 
Он понять её не в силах!
То она глаза скосила,
То резинку попросила,
То она вздыхает тяжко,
То зачем-то промокашку
Подаёт ему любя.
 
 
Алик вышел из себя!
Поступил он с ней жестоко —
Отлупил после урока.
 
 
Так вот с первого свиданья
Начинаются страданья.
 

1956

НАЙДЕНО ИМЯ

 
Было отряду
Недаром присвоено
Имя героя,
Отважного воина.
 
 
Много дорог
Исходили ребята,
Были в деревне,
Где жил он когда-то.
 
 
Столько ребят —
Не пятнадцать,
Не двадцать,
Все пятьдесят —
Как взялись добиваться,
И наконец-то
Отряду присвоено
Имя героя,
Отважного воина.
 
 
Смелым считался он
С самого детства.
Звенья гордятся им:
– Вот молодец-то!—
Каждый мечтает:
– Я стану героем…
 
 
Чем же соседний отряд
Так расстроен?
 
 
– Нам почему
До сих пор
Не присвоено
Имя героя,
Отважного воина?
 
 
Мечутся звенья
В погоне за именем —
Имя найти бы,
Неважно, чьё именно.
 
 
Вдруг заявляет
Мальчишка один:
– Знаю героя —
Карпенко Вадим! —
Все закричали:
– Карпенко Вадим!
Чудное имя,
Его и дадим!
 
 
Звенья довольны
Предложенным
Именем.
Найдено имя!
Неважно, чьё именно.
 
 
А между прочим,
Карпенко Вадим —
Малый ребёнок,
Младенец один.
 
 
Ехал в коляске он
Летней порой.
В шутку соседка
Сказала: – Герой!
 
 
Только полгода,
А мы уж сидим!
Чем не герой он,
Карпенко Вадим!
 
 
Так услыхал
Про Карпенко Вадима
Кто-то бежавший
Откуда-то мимо.
 
 
Звенья вздыхают:
– Зачем это имя нам?
Выбрали имя,
Не зная, чьё именно.
 
 
Звенья в печали:
– Куда теперь деться?
Смотрят с надеждой они
На младенца.
 
 
Может быть, вправду
Он станет героем?
Имя отряду
Тогда и присвоим.
 

1967

РАЗОЧАРОВАННЫЙ

 
Он вырос крепким и здоровым,
Но в жизни он разочарован.
 
 
Вот, увлекаясь Гончаровым,
Читают школьники «Обрыв».
А он, и книжки не открыв,
Уже разочарован.
 

 
Идёт работа в мастерской,
Народ увлёкся делом новым,
Он еле двигает рукой —
Уже разочарован.
 
 
Вы мчитесь с новостью к нему,
К нему идёте с добрым словом,
Он вас встречает: – Ну чего вам?—
Он другом не был никому,
Но в дружбе он разочарован.
 
 
Свершилось! Космос атакован!
Он заявляет: – Что ж такого?—
Как будто он-то на Венере
Полгода жил, по крайней мере!
 
 
Нет, он во всём разочарован…
– С какого возраста?
– С грудного!
Когда я был ещё грудным,
Не улыбался я родным…
 
 
Так и живёт: на всём готовом,
Всегда во всём разочарован!
 

1962

ПОЧТАЛЬОНУ ГРУСТНО

 
Отчего взгрустнулось
Тоне-письмоносцу?
Встала рано утром,
Ходит по морозцу,
 
 
Всем приносит нынче
Радостные вести,
Отчего ж у Тони
Сердце не на месте?
 
 
Ей от грустных мыслей
Никуда не деться,
Ждать от друга писем
Ей хотелось с детства,
 
 
Но никто не пишет
Тоне-комсомолке —
Все её подружки
Здесь живут, в посёлке.
 
 
Ей ни разу в жизни
Писем не вручали.
 
 
Грустно письмоносцу…
Ходит по морозцу
Почтальон в печали.
 

1970

НА КОСОГОРЕ ГДЕ-ТО…

 
Пригорки да овраги
И заросли ольхи…
Приехал к детям в лагерь
Поэт. Читать стихи.
 
 
На косогоре где-то,
Устроившись в тени,
Все слушали поэта,
Устав от беготни.
 
 
И, словно на привале,
Задумались слегка,
А в небе проплывали
Высоко облака.
 
 
Но к концу
Подходит лето.
Вот письмо
В руках поэта:
«Просим выслать
Ваше фото,
Вы нужны нам
Для отчёта,
Чтоб от вас
Остался след».
– Очень рад!—
Сказал поэт.
 
 
Он сердито пишет что-то,
Чуть дрожит его рука:
«Не забудьте для отчёта
Взять на небе облака».
 

1967

СОБАКА

 
Она с утра лежит не лая,
Она собака пожилая.
 
 
Ей надоело лаять, злиться…
Большая, рыжая, как львица,
Она лежит не шевелится
И смотрит молча, не ворча,
На прилетевшего грача.
 
 
А этот грач
Совсем не глуп:
Из чашки пьёт
Собачий суп.
 
 
«Ты что молчишь?»—
Кричит ей кто-то.
Ей даже тявкнуть
Неохота,
Её с утра
Берёт дремота…
 
 
Собака спит.
Ей снится детство:
Она щенок,
И все кричат:
«Да замолчи ты
Наконец-то!
Опять ты лаешь
На грачат!»
 

1967

НА БУКВУ «Л»

 
Не удивляйтесь – я влюблён,
Хотя и сам я удивлён,
Понять не в состояньи,
В каком я состояньи.
 
 
Влюблённый, удивлённый,
Хожу я за Алёной,
За шапочкой зелёной.
 
 
Я с ней недавно во дворе
Случайно рядом сел,
И вот ищу я в словаре
Слова на букву «л»:
«Любовь».
«Любить».
«Любимым быть».
 
 
Словарь меня не подведёт.
Сижу, склонясь над ним,
И узнаю: «Любимый тот,
Кто кем-нибудь любим».
 
 
Я изучаю вновь и вновь:
«Любить – испытывать любовь».
 
 
Нет, я, по правде говоря,
И начитавшись словаря,
Понять не в состояньи,
В каком я состояньи.
 
 
Влюблённый, удивлённый,
Хожу я за Алёной,
За шапочкой зелёной.
 

1967.

ТРУДНАЯ НЕДЕЛЯ

 
Себя понять я не могу…
Мне показалось в понедельник,
Что перед всеми я в долгу,
Что я притворщик и бездельник.
 
 
Я не пошёл в кино во вторник,
Остался дома как затворник.
Мне показалось утром в среду —
Меня не ценят!.. Я уеду!
 
 
В четверг я понял: я умён.
У шахматистов я в почёте.
Среди известнейших имён
Моё когда-нибудь прочтёте.
 
 
Я понял в пятницу с утра:
Я эгоист! Капризный барин!
Спросил я маму: – Будь добра,
Скажи мне прямо – я бездарен?
 
 
Она в ответ:
– Болезни роста.
Для взрослых
Всё, конечно, просто.
 

1969

ВСЁ УШЛО В ПЕСОК

 
Вчера сказал вожатый:
– Ребятам нужен труд.
Пускай возьмут лопаты,
Усадьбу уберут.
 
 
Песка желтеет груда
У дома, на виду.
Убрать её отсюда,
Порядок наведу.
Убрать её отсюда,
Пускай лежит в саду…
 
 
Тут сразу вдохновенье
Нашло на весь отряд,
Песок таскают звенья,
Носилки тащат в сад.
 
 
Работают с подъёмом…
И вот, через часок,
Уже не перед домом,
В саду лежит песок.
 
 
Наутро вновь вожатый
Твердит: – Нам нужен труд!
Пускай опять ребята
Усадьбу уберут.
 
 
Но убран двор усадьбы.
Куда отряд послать бы?..
 
 
И вдруг решил вожатый:
Работу здесь найду.
Зачем идти куда-то?
Песок лежит в саду.
 
 
Песка желтеет груда,
Мешает на пути.
Убрать её отсюда,
Во двор перенести.
 
 
И вот, без вдохновенья,
То в сад, а то во двор
Песок таскают звенья.
Таскают до сих пор…
 

1970

Я БЫЛ КОГДА-ТО БОЛЕН

 
Меня прозвали «Вата»!
Как я страдал когда-то,
Переживал когда-то…
 
 
В походы шли ребята
И на вершины лезли,
А мне кричали: – Вата,
Тебе сидеть полезней!
 
 
Не бегал я в горелки
И в речке, самой мелкой,
Не мог со всеми вместе
Плыть в безопасном месте.
 
 
Подбадривала мама
(А в голосе тревога):
– Твоя кардиограмма
Улучшилась немного.
 
 
И словно извиненье
В словах её звучало:
– Ангина… Осложненье…
Поправишься сначала.
 
 
Меня прозвали «Вата».
Кричали мне ребята:
– Сиди, грызи орешки,
Тебе сидеть полезней!
 
 
Мне было от насмешки
Больней, чем от болезни.
 

1969

ТЕЛЕПАТИЯ

 
Спросил у тёти Кати я:
Что значит телепатия?
 
 
И понял я одно:
Вот раньше тёте Кате я
Твердил: «Пойдём в кино!»,
Теперь моё желание
С любого расстояния
Я должен ей внушить.
 
 
Я пробовал внушить —
Она уселась шить.
 
 
На стадионе в выходной
Я к игроку стою спиной,
Ему внушаю мысль мою:
«Дай на меня! А я пробью!»
И мяч – в мои объятия!
Вот это телепатия!
 
 
Но когда идут занятия,
Тут бессильна телепатия,
И понятно отчего:
Каждый хочет обязательно,
Чтоб не вызвали его.
 
 
Нас понять не в состоянии
Пётр Иваныч – педагог:
Уловить на расстоянии
Столько мыслей кто бы мог!
 
 
Ещё признаюсь кстати я:
Девчонка есть одна,
Она моя симпатия,
Но не со мной дружна…
Теперь мне телепатия
Особенно нужна!
 

1969

ТРОПИНКА

 
В лесу, не в парке городском,
Шли по змеистой тропке
Четыре девочки гуськом.
Они народ не робкий.
 
 
Шагали вьющейся тропой.
Одна запела что-то,
Другая крикнула: – Не пой!
Попали мы в болото!
 
 
Тропинка в чащу завела,
Не продерёшься в чаще:
Деревьев мёртвые тела,
А рядом лес молчащий.
Дубов высокие ряды
Под самым небом синим…
Ушли подружки от беды:
– Тут пропадёшь в трясине!
 
 
Ушли подружки от беды,
Идут, твердят на все лады:
 
 
– Тропинка виновата!
– Ишь завела куда-то…
 
 
Тропинка, если бы могла,
Сказала бы, вздыхая:
«Сама себе я не мила,
Судьба моя такая:
 
 
Меня ругают все подряд,
Что я дурная тропка,
Что я кружусь вперёд, назад,
Что под ногами топко…
 
 
Но люди, в прошлые года,
Спасибо мне сказали.
Однажды в лес пришли сюда
Скрываться партизаны.
 
 
Гнались за ними по пятам,
Гнались всю ночь фашисты,
Я завела к глухим местам,
К зелёной топи мшистой.
 
 
Я партизан тогда спасла,
Они ушли с рассветом…»
 
 
Тропинка, если бы могла,
Сказала бы об этом.
Но ей, бедняге, не вздохнуть,
Ей не сказать ни слова.
И каждый, кто выходит в путь,
Её ругает снова.
 

1969

ВСПОМНИМ ИГРЫ ШКОЛЬНЫЕ

 
Вместе с другом до заката
Мы сидели у реки,
И сияли нам когда-то
Каждый вечер огоньки.
С другом мы не расставались,
Пели песни у костра,
А теперь, мой друг-товарищ,
Распрощаться нам пора…
 
 
Вспомним игры школьные,
Отметки в дневнике,
Площадки волейбольные,
И лодку на реке,
И школьные экзамены.
Ты помнишь эти дни?
И наставленья мамины:
«Смотри не утони!»
 
 
Вместе с другом до заката
Мы сидели у реки,
И сияли нам когда-то
Каждый вечер огоньки.
У костра любили греться,
Бегать в дождик босиком,
Но промчалось наше детство
Тёплым летним ветерком.
 
 
Вспомним игры школьные,
Отметки в дневнике,
Площадки волейбольные,
И лодку на реке,
И школьные экзамены.
Ты помнишь эти дни?
И наставленья мамины:
«Смотри не утони!»
 

1948

НУЖНАЯ ПЕСНЯ

 
Мы учимся петь!
Мы теперь по субботам
Не просто поём —
Распеваем по нотам.
 
 
Мы много мелодий
Запомнить должны:
И в дальнем походе
Нам песни нужны,
И дома подруги
Поют на досуге…
 
 
Есть плавные песни
И есть плясовые.
Сегодня мы в классе
Поём их впервые.
 
 
На каждом уроке
Вот так распевать бы!
Есть даже особая песня —
Для свадьбы.
 
 
Вот лет через двадцать
Решу я жениться,
Тогда эта песня
И мне пригодится.
 

1960

Я ЛЮБЛЮ ХОДИТЬ ВДВОЁМ

 
Я люблю ходить вдвоём
В поле, в лес, на водоём,
Я люблю пускаться в путь
Не один, а с кем-нибудь.
 
 
Я люблю кричать: «Гляди!
Посмотри! Постой-ка!
Видишь, речка впереди!
Лодок, лодок сколько!..»
 
 
И с обрыва, с высоты
Я зову: «Ау! Где ты?
Погляди с обрыва,
Как вокруг красиво!»
 
 
Я один брожу в лесу…
(Так бывает редко.)
Задрожала на весу,
Закачалась ветка.
 
 
Белка в зелени густой
Скачет в перелеске.
Крикнуть некому: «Постой!»
Я один… Мне красотой
Поделиться не с кем.
 

1968

ПЕСНЯ О ДРУЖБЕ

 
Детская дружба чиста и крепка.
Жили на свете два верных дружка,
Бегали вместе весной по полям,
Горе привыкли делить пополам.
Вместе учились и вместе росли,
В армию вместе пошли.
 
 
Светлая дружба, ты греешь сердца —
Сердце ребёнка и сердце бойца.
В школе за партой и в смертной борьбе
Верный товарищ поможет тебе.
 
 
Жили на свете два верных дружка,
Два пулемётчика, два смельчака.
Надо к реке пробираться вперёд:
Воду достать – охладить пулемёт.
Река под обстрелом, река вдалеке,
Друзья пробирались к реке.
 
 
Огненным ливнем бушует река.
Ранила пуля бойца-смельчака.
Гул несмолкаемый, грохот вокруг.
К другу на выручку бросился друг.
Верность товарищу в битве храня,
Вынес его из огня.
 
 
Светлая дружба, ты греешь сердца —
Сердце ребёнка и сердце бойца.
В школе за партой и в смертной борьбе
Верный товарищ поможет тебе.
 

1942

10 000 МАЛЬЧИКОВ
Кинорассказ

Ярко-синее небо.

По песчаной дорожке катится жёлтый детский обруч.

Русоголовый мальчишка толкает обруч, напевает:

 
Катись, мой обруч жёлтый,
Помчусь я тоже вслед,
Хочу, чтоб обошёл ты
Все страны, целый свет,
По дорожке, по бульвару,
По всему земному шару.
 

Обруч выкатывается с бульвара на улицу, бежит через площадь, бежит по мосту над Москвой-рекой. Катится всё дальше и дальше… По зелёной полянке, по берёзовой рощице… Вот он покатился с пригорка вниз… Теперь он обегает высокую гору с острой вершиной и, быстро раскачиваясь, спускается к морю.

А над морем сияющее солнце, большое, жёлтое, круглое, такое, как обруч.

Вдруг солнце превращается в лицо японского мальчика, с его прямых, торчащих волос как лучи стекают струйки воды.

На берегу пустынно. Прислонён к камню одинокий обшарпанный велосипед, весь увешанный сумками, в них бутылки с молоком.

Мальчик плывёт к берегу, вылезает из воды. Ему лет одиннадцать. Тар о , так зовут его, натягивает на мокрое тело рубашку, начинает скакать по берегу, чтобы согреться. Напевает, неправильно выговаривая русские слова:

 
По дорожке, по бурвару,
По всему земному шару.
 

Ещё рано. Утро в курортном городке ещё не началось: не раздвинуты стены японских домов, закрыты лавочки.

По узенькой улочке идёт старый рыбак, бронзовый от загара, с корзинкой в руке.

– Как дела, дядя Дзиро? – спрашивает Таро, проезжая на велосипеде.

– Хорошие дела, – усмехается рыбак, – моей рыбе совсем не тесно в корзинке.

Таро остановился у одного из домов, соскочил с велосипеда, поставил две бутылки с молоком в ящичек у двери, взамен взял пустые.

Снова едет по улице со своей поклажей, громыхая бутылками.

Открылась раздвижная стенка японского дома, на пороге показалась заспанная женщина, что-то сказала мужу. Элли и её муж Судзуки – необычная для Японии пара. Он – невысокий, с напомаженными волосами японец. Она – американка, бывшая танцовщица, с располневшей, крупной, как у борца, фигурой. Он – молчаливый, медлительный; она – подвижная, говорит без умолку. Сейчас она, как всегда, в чём-то упрекает мужа.

Из окна второго этажа выглянула их дочка – Кэтрин, миловидная, с копной рыжих волос на голове, с рыжей чёлкой.

К дому, посвистывая, подъезжает Таро. Вот он поставил в ящичек для продуктов бутылку молока, показал Кэтрин язык и покатил дальше.

На рекламном щите афиша, исписанная иероглифами. На ней большая фотография советского скрипача Андрея Борисова.

У афиши – Таро.

– Бо-ри-сов… Бо-ри-сов, – с удовольствием повторяет мальчик.

Подходит расклейщик с рулоном афиш, с кистью и ведёрком, замазывает афишу, наклеивает на неё новую – о гастролях цирка.

Таро заволновался, что-то говорит по-японски расклейщику. Тот показывает на двери отеля, из которого выносят чемоданы и выходит группа советских артистов.

Таро подбежал к скрипачу Борисову; видно, что они знакомы.

– Москва? – огорчённо спрашивает Таро.

– Токио, потом Москва! Домой! – отвечает Борисов.

– «По дорожке, по бурвару…» – напевает Таро. Начинает выстукивать песенку палочками на бутылках с молоком, расставив их на земле.

– Подожди, вот так надо. – Взяв в руки палочки, Борисов выстукивает ритм, напевая:

 
По всему земному шару…
Та-та, та-та… —
 

… Слов-то я дальше не знаю, слышал, как моя дочка поёт, – пытается он знаками объяснить Таро. – Будем петь: та-та, та-та…

Таро понял, радостно кивнул. Оба вполголоса, но с большим увлечением распевают:

 
Та-та, та-та…
Та-та, та-та…
 

На лице у Таро выражение такой доверчивости, что Борисов невольно заулыбался, приятельски похлопал мальчишку по спине.

– Андрей Петрович, опоздаем! – торопят артисты…

Борисов достаёт из своего бокового кармана бумажник и вынимает фотографическую карточку. На ней – он и девочка в школьной форме, с пионерским галстуком, с крылатым бантом в волосах.

– На память… Моя дочка Тася, – пытается Борисов объяснить знаками.

Таро решительно мотает головой, возвращает карточку.

– Помогите нам, пожалуйста! – подзывает Борисов переводчицу.

Та объясняет:

– Он благодарит за вашу фотографию, но девочка ему не нужна. Он её отрежет.

– Отрежет мою дочь? Вот те на! – шутливо протестует Борисов.

– Он хотел бы иметь карточку какого-нибудь советского мальчика, а не девочки. Он считает, что дружить надо с мальчиком, – смеётся переводчица.

– Ладно, пришлю тебе мальчика! Обещаю: будет у тебя советский мальчик!

Борисов по-русски, крепко потряс руку Таро. Мальчику понравилось непривычное рукопожатие, он снова тянет руку, Борисов ещё крепче жмёт ему руку.

– Сдаёшься? Смотри, закричишь, – шутит он.

Девушка переводит слова Борисова.

– Таро никогда не закричит, – с достоинством отвечает мальчик.

Пароход готовится к отплытию. Идёт погрузка. На пристани многолюдно. Пёстрая толпа: одни в кимоно, другие в европейских костюмах.

Возгласы, рукопожатия и поклоны, поклоны, низкие японские поклоны и улыбки. Кажется, что вся пристань колышется от беспрерывных поклонов.

Советских артистов провожают черноголовые юноши и девушки. Взявшись за руки и раскачиваясь, они поют по-японски русскую «Катюшу». Окончив песню, низко кланяются Борисову и его товарищам.

И все русские кланяются, опустив руки, подражая японцам.

– Спасибо, дорогие «Поющие голоса», – говорит Борисов и крепко жмёт руку одной из японок. Во всём её облике что-то моложавое, но волосы тронуты сединой.

– Митик о -сан… Участвует в походе мира, осенью будет в Москве, – подсказывает Борисову переводчица.

Митико-сан шутливо ахает, показывая, что рукопожатие было слишком крепким.

– Весёлая Митико-сан, – улыбается Борисов.

– Весёлая… Это она так держится… У неё мальчик погиб в Хиросиме.

– Да что вы говорите! – громко воскликнул Андрей Петрович.

– Тише, вот идёт её муж, Мас а о-сан, он понимает по-русски, был военнопленным…

– Вы понимаете по-русски, Масао-сан? – обрадовался Борисов.

Короткий пароходный гудок.

Все заволновались… Общее движение… Последние прощальные поклоны.

Андрей Петрович по сходням поднимается на пароход.

По японскому обычаю провожающие бросают с пристани на палубу разноцветные бумажные ленты.

Гирлянды лент протянулись, как бы связывая отплывающих с теми, кто остаётся.

Вдруг на пристани появился запыхавшийся Таро. Он быстро пробирается вперёд, ловко протискиваясь в толпе.

Андрей Петрович увидел его и бросил моток ленты с парохода на пристань.

Таро ловит летящую ленту.

Снова громкий короткий гудок. Пароход отчаливает от берега. Лента разматывается, разрывается. Один конец остался в руках у Андрея Петровича, другой – у Таро.

Бьёт волна в берег, пароход медленно уходит в море. Уходит всё дальше и дальше. Пристань пустеет…

На совсем пустой пристани стоит Таро с оборвавшейся лентой в руках.

Московский двор. На скамейке сидят рядом две девочки. В одной из них мы узнаём Тасю Борисову, дочку Андрея Петровича. Она точь-в-точь такая же, как на фотографии, которая осталась у Таро: в школьной форме, с пионерским галстуком, с крылатым бантом в волосах.

В руках у Таси полоска цветной бумажной ленты.

– Папа привёз из Японии. Хочешь, подарю кусочек? – предлагает она подружке.

Подружка Лариса, худенькая, с острым носиком, с острыми рогатыми бантиками, говорит, вздёрнув острым плечиком:

– Ну, знаешь, если бы меня хотели отрезать!..

– Вот ещё – обижаться! Мы ему докажем, что он должен с девочками дружить! Должен, и всё, – назидательно говорит Тася.

В доме кто-то включил радио. Из открытого окна полились звуки скрипки.

Тася ахнула:

– Детская передача! Папа выступает, сейчас расскажет про мальчика.

Девочки, стоя под окнами, слушают, как играет Борисов.

На соседней скамейке бабушка укачивает малыша в коляске, говорит заинтересованно:

– Я люблю детские передачи, там столько поучительного.

Малыш, словно протестуя, начинает громко, сердито кричать.

– Разве он даст послушать? – жалуется бабушка. – Что за ребёнок такой! Как детская передача – он вопить! Тихо, тихо… – уговаривает она малыша.

«Тихо!», «Тихо!», «Тихо!» – вспыхивают электрические надписи в радиостудии. У микрофона – Андрей Петрович.

– Эту мелодию, – говорит он, – мне довелось услышать в далёком японском городке, на южном острове, от одного паренька… Вышел я как-то утром на море посмотреть…

Отделённые стеклянной стеной две девушки – редактор и режиссёр – слушают, тревожно поглядывая на большие стенные часы.

– Время? У нас сегодня новая передача: «Лягушкина почта». Он не зарежет наших лягушек? – беспокоится одна из девушек. Через стекло знаками просит Борисова, чтобы он говорил быстрее.

Борисов продолжает:

– Мальчик пришёл ко мне в гостиницу, я записал мелодию с его голоса. У него прекрасный слух…

Слова Борисова заглушает громкий рёв. Это снова вопит малыш во дворе, мешая слушать Тасе и Ларисе.

– Какой-то некультурный ребёнок! – возмущается Лариса. – Бежим к вам!

Девочки вихрем влетают в комнату. Тася включает приёмник. Раздаётся скучный, размеренный женский голос:

«Точки четыре и три… Вычертим выкройку прямоугольника».

– Там чертежи?! – волнуется Лариса.

– Опять построение половинки трусиков, мама весь вечер их вычерчивала!

Тася всё быстрее крутит рычажки, нервничает. Наконец она поймала голос отца.

«…У Таро нет родных, никого нет…»

За стеклом две девушки ещё настойчивее торопят Борисова, показывая ему на часы.

Борисов говорит всё быстрее:

«Потому я и обращаюсь к вам, товарищи мальчики… Может быть, кто-нибудь из вас захочет послать ему свою фотографическую карточку… Тогда запишите адрес. Его нужно писать по-английски… Если сами не справитесь, попросите, чтобы вам помогли».

Тася выключает приёмник.

– Адрес я у папы уже взяла.

Лариса недовольно дёрнула плечиком:

– А ты тут при чём? Твой папа сказал «товарищи мальчики».

Какой-то мальчуган, навалившись на стол, кричит в телефонную трубку:

– Папа, когда ты придёшь домой? У тебя плёнка не кончилась? Мне нужна моя фотокарточка для дружбы с Японией.

Клетка с кроликами на школьной ферме.

Мальчик с крольчатами на руках торопит кого-то:

– Снимай скорей, а то они разбегутся!

Старший брат снимает младшего:

– Не напрягайся ты! Сделай естественное лицо!

– Сейчас сделаю естественное! – с готовностью соглашается младший. – Так?

Целая семья готовится к групповому снимку. Дедушка и бабушка заслонили спинами внука. Он протестует:

– Подвиньтесь! Меня не видно! Он ведь просил мальчика прислать, а не дедушку!

Мальчуган лет шести выдирает из толстого семейного альбома свою фотографию, говорит с досадой:

– Когда я был маленьким, чуть не каждый день снимали, а вырос – ни одной карточки! Придётся чуть не грудного посылать!

Недовольно рассматривает фотографию, потом кладёт её снова в альбом.

Вырвал листок из тетради, рисует мальчика. Подписал: «Это я».

Рисует рядом другого такого же мальчика. Подумал… Сделал ему глаза раскосыми. Подписал: «Это ты». Кладёт свой рисунок в конверт.

…Табличка «Фотокружок».

У дверей выстроилась очередь мальчиков. Подбегает ещё один.

– Ребята, я – пересняться! У меня два носа вышло! Не посылать же с двумя носами!

Где-то в горах, на лихом коне, снимается юный всадник в лохматой папахе.

Снимается у станка паренёк в школьной мастерской, беспокоится:

– А планшайба будет видна?

На шумном, красочном, осеннем базаре снимаются в картонном «спутнике». Из круглого окошка иллюминатора выглядывает круглая физиономия какого-то мальчугана.

Право, можно подумать, что мальчишки всей страны решили послать свои фотокарточки «для дружбы с Японией».

Комната Борисовых. Андрей Петрович настраивает скрипку, слышно, как звенит струна.

Тася, красная, растрёпанная, горячо доказывает отцу:

– Потому, что неправильно! И Лариса считает, что неправильно!

– Ну, если даже сама Лариса, тогда, конечно… – пробует отшутиться Андрей Петрович. Опять принимается натягивать струну, она звенит всё громче.

– Ты должен был сказать «товарищи мальчики и товарищи девочки», – доказывает Тася.

– Сколько же можно, в конце концов?! – взмолился Андрей Петрович. – Твердишь одно и то же…

– Значит, по-твоему, девочки не товарищи? – не унимается Тася.

Слышится звук лопнувшей струны.

– Струны и то не выдерживают! – рассердился Андрей Петрович.

Но Тася начинает с новой силой:

– Наши девочки всё равно ему напишут, всё равно!

Шумная компания девочек у почтового ящика. Они по очереди опускают письма.

– Тася замечательное письмо написала! Я всё, всё у неё списала, до последней буквы. Письмо ведь не диктант, можно списывать, – рассуждает одна из девочек.

– Я тоже у Таси списала, а Света – у меня, – говорит другая.

– А я у Светы! – радостно сообщает третья.

– Постойте, выходит, что мы все ему одинаковые письма написали? – растерялась Тася.

Девочки, опустившие письма, растерянно смотрят на почтовый ящик.

– Ой, что мы натворили!

– Ну и что ж такого! – пожимает плечиком востроглазая Лариса. – Подписи-то у всех разные…

К ящику мчится компания мальчишек. Увидели девочек.

– А вы кому пишете?

– Вам, конечно, – задорно отвечают те. Кричат наперебой: – Чур, наш ящик! Вы на углу опускайте!

– Ящик не ваш, а государственный, – доказывают мальчики.

– На углу государственный, а этот наш, – не сдаются девочки.

– На углу мы были, там уже пятьсот вторая школа опускает.

Почтовый ящик на углу школьники берут приступом. Крик такой, что невозможно разобрать ни слова. Кто-то уже дубасит кого-то… Все рвутся к ящику, в него летят письма, письма, письма…

Рыбацкий посёлок на окраине курортного городка. Лежат перевёрнутые лодки…

Дощатые домики рыбаков.

В какой-то хибарке, на земляном полу, поджав ноги, сидит Таро, вынимает из конвертов и раскладывает вокруг себя фотографии советских мальчишек. Вот уже весь пол усеян фотокарточками: мальчики, мальчики, мальчики… Весёлые мальчишеские лица смотрят на Таро.

Небольшое почтовое отделение.

Молодая японка объясняет кому-то:

– У нас затор… Мы утонули в письмах.

Три девушки и знакомая нам Митико-сан (мы её видели на пристани) быстро штемпелюют конверты.

Два японца вносят и кладут на пол мешки с письмами, молча поклонившись, уходят.

Одна из девушек не выдерживает:

– Боже, что с нами будет!

– Погибнем! Я уже предупредила мужа, – с серьёзным видом говорит Митико.

– Вы ещё можете шутить, Митико-сан? – жалобно тянет одна из девушек.

И снова два японца вносят огромные мешки с письмами, молча поклонившись, уходят.

Девушки в изнеможении продолжают разбирать конверты. Суетливый человек с блокнотом торопливо подошёл к Митико. Быстро, напористо задаёт вопросы:

– Письма из разных городов?

– Из разных.

– И все этому мальчику?

– Все ему. Уже девять тысяч писем…

– Девять тысяч? И письма всё идут?

– Всё идут.

– Надеюсь, из других редакций у вас ещё никого не было?

– Вы всех опередили, – улыбается Митико.

– Как всегда, – уверенно говорит суетливый человек; на ходу помахав блокнотом, уходит.

Теперь уже четыре японца молча вносят мешки с письмами. И снова слышится:

– Боже! Мы утонули в письмах…

Пустой ресторанчик. Посетителей почти нет.

За стойкой грустно вздыхает Судзуки.

– Перестань вздыхать, – раздражённо шепчет Элли.

– Я не вздыхаю, – тяжело вздохнув, говорит Судзуки, – наши дела совсем не так плохи.

– Не плохи! Кругом в долгах. Надо было уезжать из Чикаго, чтобы оказаться в этой дыре!

Судзуки начинает сердиться, но внешне он невозмутим:

– Я тут родился… Во мне течёт японская кровь.

– Пятнадцать лет прожил в Чикаго, и вдруг в нём потекла японская кровь, – усмехается Элли.

– Замолчи, – резко сказал Судзуки.

Вбегает Кэтрин, торопится рассказать:

– Мамочка, что в городе делается! Какой-то господин получил десять тысяч писем!

– Какой господин? – заинтересовался Судзуки.

– Наверно, какой-нибудь миллионер, не нам чета, – замечает Элли.

Кэтрин тараторит, захлёбываясь:

– Ещё одна новость! Почта не работает, там кто-то утонул!

Взволнованная Кэтрин мчится дальше сообщать новости.

Две японки встретились у входа в лавочку, за плечами у каждой привязан спящий малыш.

– Слыхала? Какой-то миллионер утонул.

– Ну, с деньгами он и на дне морском не пропадёт.

– Говорят, он из писем узнал, что разорён, и утопился.

– Известно, богатство что облако…

– У нас с тобой денег нет, мы не утопимся.

Женщины смеются, а за их спинами у спящих малышей качаются ручки и ножки.

Таро, «миллионер», получивший десять тысяч писем, с удовольствием оглядывает свою хибару. Уже не только сколоченные из ящиков фанерные стены её сплошь увешаны фотографиями, карточки советских мальчишек нанизаны на верёвочки, как флажки, и протянуты крест-накрест посреди комнатёнки. На самом почётном месте красуется фотография Андрея Петровича с Тасей.

Таро покачал головой; он явно считает, что девчонка портит всю эту прекрасную мужскую компанию.

Придумал: отклеил марки с конвертов, старательно заклеивает марками Тасино лицо.

Входит Macao. Внимательно оглядывает хибарку, подняв свои широкие, выразительные брови.

– Ого, тут целая выставка!

– Вы ко мне по делу или просто так? – важно спрашивает Таро.

– Просто так… Зашёл посмотреть, кто задал такую работу почте. Ты знаешь, что происходит из-за твоей особы?

Таро польщён:

– Из-за моей особы? А что происходит?

– Катастрофа, – говорит Macao. – Сам подумай… Почта не может работать, её скоро затопит твоими письмами.

Таро засмеялся:

– Как вы смешно говорите!

Macao подошёл к ящику из-под консервов, который служит Таро столом, повертел в руках пустую чашку от риса.

– Значит, растёшь один понемножку?

– Я уже давно вырос, – усмехается Таро. – Второй год работаю у молочника, на его велосипеде.

– Да, тебя не под зонтиком растили… Скажи, а почему они все взялись писать именно тебе?