Текст книги "Тени старинных замков"

Автор книги: Агата Кристи

Соавторы: Иван Тургенев,Михаил Лермонтов,Роберт Льюис Стивенсон,Марк Твен,Николай Непомнящий,Роберт Артур,Фрэнсис Мэрион Кроуфорд,Никита Кривцов,Н. Леонтьева,Гектор Дюрвилль
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 30 страниц)

Бенвенуто Челлини оставил нам рассказ о сцене новейшей некромантики, в которой он сам был действующим лицом. Этот рассказ может нам дополнить и пояснить столь малоизвестные в наше время магические явления языческих храмов.

Будем рассказывать почти собственными словами знаменитого итальянского художника:

«Случай свел меня весьма близко с одним сицилийским монахом, человеком гениальным и глубоко изучившим классическую древность. Часто просиживал я с ним по нескольку часов сряду, слушая его поучительный разговор. Однажды ночью зашла у нас речь о волшебстве, магии и некромантике, и я просил почтенного моего друга сообщить мне несколько положительных сведений об этом предмете, давно уже занимавшем мое воображение.

– Чувствуешь ли ты в себе довольно твердости духа, чтобы заняться таким страшным делом? – спросил у меня сицилиец. – Я уведомляю тебя, что изучение тайных наук сопряжено с такими обстоятельствами, что робкому человеку нечего и думать об этом, если он, дорожа жизнью, не хочет умереть от страху.

Такого рода предупреждение не только не устрашило меня, но еще больше подтолкнуло, и я поспешно отвечал сицилийцу:

– Если ты в самом деле можешь исполнить мою просьбу, друг мой, то начни свои уроки как можно скорее, иначе я буду полагать, что ты считаешь меня за труса, и тогда, признаюсь, не смогу долее оставаться твоим другом.

Монах улыбнулся.

– Хорошо, – сказал он после некоторого размышления. – Мы начнем завтра же, чтобы не терять времени. Приходи ко мне вечером и приведи с собой еще кого-нибудь из твоих приятелей. Пожалуй, можешь привести и двоих, это нисколько не помешает делу, но если тебе будет страшно, то хотя бы не так скучно.

На другой день я сделал предложение искреннему другу моему Виченцо Рамоли заняться со мной тайными науками. Он с охотой согласился и в тот же день повел меня к одному из своих приятелей, пистойскому уроженцу, уже несколько лет занимавшемуся изучением черной магии. Последний вызвался сопровождать нас в тот вечер к монаху, говоря, что сам рад научиться чему-либо новому у такого ученого мужа, как мой приятель сицилиец.

Рано вечером мы были у нашего нового учителя. Он встретил нас с улыбкой и на извинения моих товарищей отвечал весьма дружелюбно, что для него, мол, очень приятно сделать нам удовольствие.

Монах оделся и повел нас в Колизей. Здесь он начал свои мистические приготовления. Начертив черной тростью обширный круг, он стал, произнося непонятные слова, раскладывать посреди круга небольшой костер из сухого хвороста. Окончив это дело, он взял нас за руки и, введя внутрь круга, сильно топнул ногой; на этот призыв явился неожиданно, как будто вырос из-под земли, какой-то маленький старичок, который, не входя внутрь круга, каким-то непонятным образом зажег костер и стал бросать в него разные вещества, издававшие самый неприятный запах; по временам, впрочем, смрад сменялся благовонием, что, очевидно, зависело от материалов, которые старичок бросал в огонь. Сицилиец читал между тем заклинания и вдруг спросил меня:

– Бенвенутто! Кого ты желаешь теперь видеть перед собой из твоих отсутствующих друзей?

Я немедленно просил вызвать призрак моей любовницы Ангелики.

Заклинания начались снова, но Ангелика не являлась, хотя весь окрестный воздух наполнился какими-то адскими привидениями, только внутри круга их не было.

Эта сцена продолжалась более часу. Тогда магик объявил нам, что заклинания его не довольно сильны, чтобы вызвать Ангелику, но что он берется исполнить это в другой раз.

Мы разошлись по домам, не зная, что и подумать о всем виденном в ту ночь.

Дня через два магик назначил повторение опыта. Для успешного хода заклятий ему нужно было присутствие невинного дитяти, и я привел с собой двенадцатилетнего мальчика, находившегося у меня в услужении. Кроме того, еще были со мной Виченцо Рамоли и Аньолиио Гадуи, также один из искренних общих наших друзей.

Когда мы пришли в Колизей, то сицилиец начал свою проделку точно так же, как и в первый раз, только на этот раз старичок не являлся. Забота о поддержании огня и сжигания в нем попеременно зловонных и благоухающих составов он возложил на обоих наших друзей, мне же дал какую-то магическую табличку и, приказав обратиться в определенную сторону, поставил мальчика под табличку, которая приходилась прямо над его головой. Тогда он начал страшные заклятия на латинском, греческом, еврейском и арабском языках. Многие слова, вероятно, даже не принадлежали ни к одному из человеческих наречий и могли служить только для беседы в аду. Волшебник звал духов по именам со страшными угрозами, и вскоре вся окрестность наполнилась странными и страшными существами. Сицилиец стал говорить с ними, хотя мы и не слышали их ответов, но страх наш был так силен, что мы все дрожали, как листья, колеблемые ветром, и мальчик мой от страха начал бредить наяву, уверяя, что четыре исполина ломятся внутрь круга и стараются поймать нас своими лапами. Потом показалось нам, что весь амфитеатр в огне и этот огонь все приближается к нам, чтобы истребить нас, между тем как адские призраки плескались в пламени. Тут, казалось, сам магик струсил, потому что был бледен как полотно. К счастью, в это время ударили в колокол и видение исчезло.

Наш магик снял свой волшебный костюм и убрал в мешок книги, по которым читал заклинания. Мы отправились домой. Посреди темноты нам все казалось, что привидения издали гонятся за нами, а два духа бегут, кувыркаясь, впереди нас. До утра нам все мерещились привидения, которые исчезли совершенно только с восходом солнца».

Бенвенутто не лгал в этом рассказе. Как же объяснить это происшествие?

Сицилийский патер был человек весьма ученый, имевший у себя хороший магический кабинет. Он спрятал в развалинах Колизея несколько помощников с вогнутыми зеркалами, научив их, как поступать с этими инструментами. Немудрено было им спрятаться в месте, весьма для того удобном, и притом в присутствии людей, ожидающих чрезвычайного и исключительно занятых тем, на что магик обращал их внимание. Привидения явились вокруг очерченного круга благодаря свойствам вогнутых зеркал, воображение довершило остальное. Дым от курения содержал в себе одуряющие, наркотические вещества и способствовал иллюзиям зрения и настроенности воображения. Прибавим еще, что описанные сцены происходили в XVI столетии, когда самые образованные люди не сомневались в действительной возможности неестественных сношений с невидимым миром посредством волшебных заклятий.

Почем знать, не употреблял ли ученый патер для описанной проделки волшебный фонарь, с помощью которого все явления могут быть весьма удовлетворительно объяснены? Мы забыли еще упомянуть, что при втором заклинании тень Ангелики явилась и магик сказал Бенвенутто, будто его возлюбленная объявила голосом, слышным только адепту, что Челлини скоро вновь ее увидит. Легко может быть, что патер, не зная, кого именно желает видеть Челлини, не мог показать ему призрак в то же самое мгновение, но на другой день нарисовал фигуру, схожую с упомянутой женщиной, и заставил ее явиться в виде призрака с помощью волшебного фонаря.

Нам возразят, что Бенвенуто умер в 1570 году, а Кирхер, изобретатель волшебного фонаря, родился 31 годом позже. Но кто может поручиться, что волшебный фонарь не был известен ранее Кирхера и что последний только усовершенствовал его или, может быть, сделал известным устройство этого прибора? Не всегда открытия приписываются тем, кто действительно их сделал. Новый свет назван не по имени Колумба, а по имени Америго Веспуция. [7]7
  Веспуччи.


[Закрыть]Сколько открытий сохраняется в тайне более или менее долгое время, пока не явится человек, который передает заветную тайну во всеобщее сведение и получает вместе с материальными выгодами бессмертное в истории науки имя изобретателя.

…Как бы там ни было, а в XVII веке волшебный фонарь был в большом ходу у магиков и чародеев. Вогнутые зеркала требуют особого, удобного помещения, громоздки и могут быть с пользой употребляемы только опытными людьми, тогда как волшебный фонарь невелик, может быть поставлен и спрятан почти везде, содержат его в небольшом ящике, где лежат и все необходимые принадлежности, и он может быть управляем самой неопытной рукой. Понятно после этого, какую выгоду извлекали магики из такого инструмента и как часто прибегали они к его помощи во время своих чародеяний.

Здесь не место описывать (весьма простое, впрочем) устройство волшебного фонаря, которое можно найти в каждом учебнике физики. Большая часть наших читателей, вероятно, имела случай видеть такой фонарь в натуре. При обыкновенных опытах изображения, бросаемые в пространство этим инструментом, отражаются на непрозрачных телах; при этом фонарь находится в той же комнате, где помещаются зрители, и стоит к ним задом, между ними и непрозрачной отражающей плоскостью. Но если дается магическое представление, то фонарь оборачивается к зрителям передом и между первым и последними помещается полупрозрачное тело – матовое большое стекло или рама, обтянутая газовой тканью. В последнем случае магик может произвести отражение призраков на газе, стекле или, пожалуй, на облаках дыма, поднимающегося с курильниц.

Изображения фигур, представляемых волшебным фонарем, рисуются на стекле. Уже при обыкновенном способе производства опытов этим инструментом неопытных! зритель бывает сильно поражен; но эффект увеличивается необыкновенно, если вместо одного стекла употребить два. Соединяя одновременно движения двух или более стеклянных рисунков, можно изобразить движущиеся фигуры, и привидения будут разыгрывать в воздухе перед изумленным зрителем любые фантастические сцены.

Волшебный фонарь поистине составляет инструмент, достойный своего громкого названия. Надо, однако же, признать, что в настоящем состоянии он способен к весьма значительным усовершенствованиям. Преимущественное внимание должно быть тут обращено на исполнение картинок из стекла – этих основных причин волшебных изображений. Рисунок или живопись, прекрасная для простого глаза, покажется нестерпимым малеваньем, если рассматривать ее подробности при увеличении в 500 или в 1000 раз; а картины волшебного фонаря, предназначенные давать изображения под упомянутыми увеличениями, не только не могут соперничать с обыкновенной хорошей живописью, но зачастую исполняются мастерами, более похожими на маляров, чем на живописцев. Какой же тут можно ожидать иллюзии! И при всем том результаты получаются довольно удовлетворительные. Что же было бы, если б исполнить рисунки для волшебного фонаря с крайней тщательностью, в мельчайших подробностях и поручить управление фонарем человеку ловкому и опытному? Нет сомнения, что тогда эффект превзошел бы всякое ожидание и призраки едва разнились бы от осязаемой действительности. [8]8
  Ныне картинки волшебного фонаря превосходно изготовляются с помощью фотографии.


[Закрыть]

Первые фантасмагорические представления, показанные публично, с объявлением, что они будут произведены с помощью волшебного фонаря, относятся к 1802 году. Некто Филипсталь давал их в Лондоне и Эдинбурге и привлекал в свой небольшой театр многочисленную толпу.

Вот как описывает эти представления сэр Давид Брюстер, основываясь на показаниях очевидцев. Впрочем, и в наше время фантасмагории очень похожи на эти описания.

Театр, где Филипсталь давал свои представления, освещался одной только лампой, которая по произволу могла быть скрываема под непрозрачным колпаком. Зрители помещались в амфитеатр при свете этого скудного освещения. Как скоро наступал час, назначенный для начала представления, занавес поднимался и открывал на сцене пещеру, вход которой был окружен дикими скалами, скелетами, черепами и чучелами страшных фантастических чудовищ. После того, как зрители насмотрелись на этот театр будущих ужасов, раздавались громовые удары, сверкала молния и дрожащий свет лампы постепенно исчезал, скрываясь под непрозрачным колпаком. В это самое время, незаметно для зрителей, опускался газовый занавес, разделявший амфитеатр от сцены: этот занавес оставался для зрителей вовсе незаметным, и на нем-то отражались воздушные изображения, о действительном расстоянии которых невозможно было сделать правильного заключения, потому что недоставало никаких окрестных видимых предметов для сравнения. Гром и молния продолжались. Первый производился катанием чугунных шаров до дощатой настилке, имевшей снизу пустоту, а молния весьма натурально образовывалась электрическими искрами, пробегавшими по узеньким полоскам металлической фольги, наклеенной на стекло. Затем с помощью волшебного фонаря, поставленного внутри пещеры, отбрасывались изображения более или менее страшных предметов и лиц, которые являлись публике висящими в воздухе. Искусным соединением двух и более стеклянных пластинок с нарисованными на них изображениями фигуры приходили в движение, разыгрывая известные и несложные сцены. При этом, смотря по надобности, уменьшали или увеличивали размеры фигур, поэтому казалось, будто бы они удалялись или приближались к зрителю, а затемняя одно стекло другим, заставляли изображения живых людей превращаться в скелеты и обратно; скелеты облекались телом, принимали формы и цвета живых существ. Разумеется, что все это разнообразилось до крайней возможности, достигая пределов самой уродливой фантазии. Так, например, юная брачная пара при первом поцелуе внезапно на глазах зрителей испытывала ужасное превращение: жених превращался в скелет, на котором голова оставалась в прежнем, живом виде; голова же невесты исчезала, и вместо нее являлся убеленный временем могильный череп на живом теле, одетом в пышный наряд.

Такого рода сцены производили сильное впечатление на зрителей. Удобство увеличивать размеры призраков составляло новый источник эффектов. Так как при этом казалось, что предметы быстро приближаются к зрителю из большой отдаленности, то воображение невольно оживляло их; а при крайнем увеличении размеров многие вскрикивали, потому что им казалось, будто бы привидение действительно коснулось их.

В таком роде были представления Филипсталя, наделавшие в начале XIX столетия много шуму в целой Англии и доставившие искусному фантасмагорику огромные суммы денег. В скором времени Робертсон перенес эти представления в Париж и значительно их усовершенствовал. Он первый начал вводить в фантасмагорические картины тени живых существ, производившие несказанный и истинно волшебный эффект. Такого рода тени весьма были похожи на действительные предметы, представляющиеся в полумраке, при слабом лунном свете.

Позднее фантасмагорические представления усовершенствовались введением вместо кукол и рисунков живых предметов, одетых в настоящие костюмы и действующих натурально, согласно обдуманному плану. Прибор для такого рода представлений придуман в Англии Томасом Юнгом и называется катадиоптрической фантасмагорией, потому что здесь одновременно действуют и отражение и преломление призрака, и выпуклые стекла. С помощью этого сочетания приборов можно представлять самые разнообразные сцены, а так как особым расположением прибора [9]9
  С помощью призмы и экранов.


[Закрыть]можно разделить каждую целую фигуру на части и дать им произвольное положение, то легко вообразить, до какой степени представления эти могут быть естественны и занимательны. Мне самому не раз случалось их видеть в Париже и Лондоне, и хотя я очень хорошо знал все малейшие подробности явления, но признаюсь откровенно, что не раз воображение брало верх над разумом. Между прочим, одна сцена обезглавливания представлена так натурально, что при ударе топора, отделившем голову от туловища, половина зрителей вскрикнула от ужаса, а привидения так ясно рисовались перед глазами, что я не раз невольно отодвигался, чтобы избежать их прикосновения.

Оптические фокусы были в большой моде в XVI и XVII столетиях. Несмотря на то, что инквизиция жгла на костре мнимых волшебников, находились люди очень ученые и почтенные, которые для собственной забавы заставляли считать себя колдунами. Бэкон, ученейший человек своего времени, сидя у окна, заставлял собственный свой призрак являться на верх колокольни, что делал с помощью двух зеркал. За эту шутку он едва не поплатился жизнью и несколько месяцев просидел в тюрьме своего монастыря.

В XVII веке были в ходу цилиндрические и конические зеркала, сделанные преимущественно из металла. Эти зеркала, образчики которых можно и теперь найти в некоторых физических кабинетах, отличаются естественным свойством, что особо нарисованные, по известным правилам, картины, представляющие простому глазу безобразную смесь линий и контуров, будучи рассматриваемы в эти зеркала, являются весьма правильными изображениями естественных предметов. Форму таких зеркал можно видоизменять до чрезвычайности, и, смотря по форме кривизны их поверхности, изображения естественного предмета являются в них более или менее карикатурными, сохраняя, впрочем, известного рода сходство или основной тип оригинала. У странствующих фокусников всегда имелся запас такого рода зеркал.

Чрезвычайно любопытны эффекты, производимые окрашенными предметами, если их осветить однородным или одноцветным светом. Известно, что белый солнечный свет, делающий для нас предметы видимыми, не однороден, а состоит из трех составных цветов, красного, желтого и синего, смеси которых в разных пропорциях образуют всевозможные видоизменения видимых в природе красок; смешанные же в той пропорции, как они находятся в солнечных лучах, они образуют чистый белый свет. Если тело, на которое падает этот белый свет, поглощает, останавливает или удерживает в своем существе большую или меньшую часть одного или различных цветов, составляющих своей смесью белый, то упомянутое тело представится глазу окрашенное цветом, происходящим от смеси цветов не поглощенных, а отраженных. Так, например, красное сукно поглощает почти все голубые лучи и большую часть желтых и отражает красные; желтое сукно поглощает голубые и большую часть красных, а отражает желтые; наконец, голубое сукно отражает голубые лучи, поглощая большую часть красных и желтых.

Если красное сукно осветить исключительно одним только желтым светом, то оно покажется нам желтым, потому что оно поглощает не все желтые лучи и отражает некоторую часть их. Но если голубое сукно осветить желтым светом, то оно не покажется желтым, а явится черным, потому что оно поглотит все без исключения желтые лучи, не отражая их нисколько; а тела, вовсе не отражающие лучей света, кажутся нам черными. Вообще, можно сказать, что каков бы ни был цвет сукна, но если оно освещено желтым светом и нисколько не отражает лучей этого цвета, то оно должно явиться черным. Такое свойство света дает повод и средства производить множество интересных явлений.

Древние и даже новые ученые, жившие более столетия тому назад, не имели сильных источников желтого цвета и поэтому лишены были могущественного орудия магических действий. Правда, уже давно было известно, что поваренная соль, введенная в светильные свечи, придает пламени желтый цвет; но желтые лучи такого пламени слабы и смешаны с голубыми и зелеными, с их помощью делаются явственно видимыми только весьма близкие предметы. Теперь мы имеем множество ламп, в которых пламя имеет исключительно желтый свет: в некоторых из них горит винный спирт, а в других – угольный газ; пламя окрашивается в чисто желтый цвет и присутствием поваренной соли, многими другими реактивами или химическими составами, содержащими в себе соли натрия.

Выберите небольшую комнату, оклеенную светлыми обоями, на которых по белому полю рассеяны яркие цветные узоры. Повесьте по стенам несколько картин, написанных яркими красками, расставьте по столам цветы и пригласите несколько особ, одетых в цветные костюмы, в которых бы преобладали яркие и светлые краски. Осветите эту комнату одной или двумя карселевыми лампами с сильным пламенем, и тогда яркость цветов, отличающая почти все предметы, находящиеся в комнате, будет весьма поразительна. Позволив вашим гостям вдоволь налюбоваться пестротой и яркостью красок, проворно замените карселевые лампы другими, пламя которых исключительно издает только желтые лучи. Какое внезапное и неожиданное превращение! Гости ваши не узнают друг друга и окружающих их предметов. Обои сделаются светло-желтыми с темными узорами, картины покажутся рисованными тушью, блестящие цветы и костюмы – смесью темных и бурых красок по желтому полю. Лица зрителей примут тот цвет, которым отличается кожа больных желтухой, и тем совершенно примут другой характер и выражение, по большей части странное и смешное. Одним словом, желтый цвет будет царствовать там, где прежде красовалась самая обильная пестрота разнообразнейших красок.

Если на одном конце комнаты поставить желтую, а на другом – обыкновенную лампу, то половина каждого предмета, обращенная в первую сторону, будет желтая, тогда как другая половина примет естественные цвета. Если же при освещении комнаты желтым светом внести в нее лампу с непрозрачным колпаком, устроенным в виде сита, так чтобы белый свет проходил через отдельные дырочки, тоща зрелище сделается еще интересней. Все это желтое царство покажется испещренным пятнами разнообразнейших цветов, потому что везде, где будет падать луч белого света, прошедший сквозь сито, там явится естественный цвет предмета, как пятно на общем желтом грунте.

Почти с таким же удобством, как желтый свет, можно получить в большом количестве и красный, примешивая к горящему веществу азотнокислую и еще лучше хлористую соль стронциана. Устроив лампу, пламя которой отделяло бы одни красные лучи, можно повторить описанный выше опыт, с тем только различием, что все предметы вместо естественных цветов примут красный. Жаль только, что трудно повторить подобный опыт с голубым светом, который весьма трудно получить в достаточном количестве для яркого освещения целой комнаты. Удобнее всего в этом случае окружить сильное пламя карселевой лампы шаром из голубого или светло-синего стекла.

Если кто затруднится в приготовлении желтого и красного пламени, то упомянутые опыты можно довольно удачно делать, освещая комнату несколькими карселевыми лампами, на которые можно поочередно надевать прозрачные стеклянные шары, сделанные из желтого, красного или голубого стекла. Попеременным употреблением этих шаров можно произвести самые любопытные эффекты освещения, и чем больше будет ламп, тем интересней будет результат опыта.

Целый ряд весьма замечательных и часто странных иллюзий рождается от изображений предмета на плоской поверхности. Но самое любопытное кроется в причинах, от которых зависит кажущееся направление глаз портрета. Знаменитый физик Уолстон нашел этот предмет столь важным, что посвятил ему длинную и глубоко научную статью.

Если мы прямо смотрим на кого-либо, то в этом положении в наших глазах круглая радужная плева находится совершенно посреди глазного яблока, или, что все равно, по обеим сторонам радужной плевы находятся совершенно равные пространства глазного белка. Поэтому зритель, стоящий перед нами, делает незаметное умозаключение, что мы прямо смотрим на него. Но в хорошо нарисованном портрете такая зависимость между положением радужной оболочки в глазах и направлением взгляда исчезает. Здесь становится чрезвычайно трудным определить истинное направление нарисованных глаз, которое является различным для различных зрителей. Уолстон доказал при этом, что глаза одного и того же портрета для одного и того же зрителя будут то удаляться, то приближаться, или, короче говоря, изменять свое кажущееся положение вследствие самого легкого изменения в чертах портрета. Как оно ни странно, но тем не менее справедливо.

Из всех частей лица нос имеет самое большое влияние на направление целой фигуры, потому что малейшая перемена в его перспективе гораздо заметнее, чем такая же перемена в других частях лица. Доктор Уолстон взял четыре оттиска одного и того же портрета, но на каждом из них изменил положение носа несколькими легкими штрихами: все четыре портрета потеряли первоначальное направление глаз, которое на всех стало различным.

И обратно: изменение в направлении глаз изменяет черты лица. На основании этих положений английский физик объясняет неоднократно замеченный факт, считавшийся часто сверхъестественным, что глаза портрета, прямо обращенные на зрителя, пристально в них вглядывавшегося, остаются устремленными на него и следуют за ним даже тогда, когда он меняет свое положение относительно портрета. Романисты часто прибегают к этому факту, совершенно естественному, и основывают на нем весьма эффектные и едва вероятные сцены. Вот слова Уолстона:

«Положим, что портрет написан в анфасе и смотрит прямо на зрителя своими неподвижными глазами. Разделим лицо портрета вертикальной линией, проходящей посередине между глазами через нос: на каждой стороне от этой линии будет половина лица, совершенно подобная и равная другой, и на каждой из этих половин будет по одному глазу, в котором радужная плева останется в глазном белке в центральном положении. Таким мы увидим портрет, если станем прямо против него. Но если отодвинемся в какую-либо сторону, то кажущаяся ширина каждой части головы и лица уменьшится как с той, так и с другой стороны, только с одной стороны больше, а с другой меньше, и происходящее от этого изменение черт лица становится причиной в известных обстоятельствах явления движения глаза портрета».

В каждодневных естественных явлениях мы часто встречаем эффекты, по-видимому, чудесные и необъяснимые, хотя внимательное исследование факта при помощи науки объясняет его самым удовлетворительным образом. Предания удержали за многими такими явлениями названия, свидетельствующие о суеверном ужасе, который они вселяли некогда изумленной толпе. Упомянем здесь о брокенском привидении, или о горном духе Блоксберга, о фата-моргане Мессинского пролива, о кораблях-привидениях, носящихся посреди облаков или высоко в воздухе, и о других явлениях миража.

Брокен есть высочайшая гора Гарцского хребта в Средней Германии. Она возвышается отвесно на версту над уровнем моря, и с нее открывается вид на прекрасную равнину, имеющую более 200 верст в поперечнике и населенную миллионами добрых, трудолюбивых немцев, больших охотников до легенд. Брокен издавна был театром, на котором совершались события, сохранившиеся в народных преданиях. В языческие времена на вершине этой горы совершались кровавые жертвоприношения горному духу, – на это и поныне указывают гранитные скалы, служившие местом действия для этих страшных сцен. Вершина горы завалена дикими обломками скал, из которых одна слывет поныне креслом горного духа; близ нее вытекает из земли студеный ключ, берега которого поросли анемонами; и ключ и цветы посвящены тому же горному духу. В этой дикой местности стоял некогда идол древнегерманского бога Корто, которому приносились иногда человеческие жертвы. Одним словом, все соединилось, чтобы сделать вершину Брокена местом таинственных ужасов.

Нет никакого сомнения, что брокенское привидение было известно в отдаленной древности потому, что окрестные горы часто посещались пилигримами, а естественный факт существовал искони веков. Впрочем, неизвестно, имела ли легенда о привидении какое-либо отношение к служению идолу Корто. Исследования об этом предмете не относятся к нашему рассказу, и потому обратимся к подробностям о явлении привидения.

Одним из лучших описаний этого явления (которое мне самому привелось видеть, хотя и в невыгодных обстоятельствах) мы обязаны г. Хауе, который три раза всходил на Брокен, чтобы увидеть привидение. Это наконец удалось ему 23 марта 1797 года.

Сделаем выписку из весьма любопытного рассказа г. Хауе, ныне почти совершенно забытого всеми:

«Пробило четыре часа, и сильно рдевшая заря предвещала близкий восход солнца. Воздух был тих, чист и прозрачен; но вскоре поднялся тихий ветерок с юго-запада от Ахтермансхоэ и пригнал к горе несколько прозрачных паров, еще не сгустившихся в настоящие тяжелые облака».

В это время Хауе стоял близ трактира и смотрел на вершину Брокена, как вдруг по тому направлению, по которому дул ветер, увидел на далеком расстоянии колоссальную человеческую фигуру: то было брокенское привидение. Хауе устремил все свое внимание на давно желанный призрак, как вдруг пахнул свежий ветер и чуть не сорвал с головы наблюдателя шляпу, который ухватился рукой за свой головной убор; тогда, к величайшему удивлению зрителя, призрак повторил тот же самый жест. Хауе поспешил сделать несколько других разнообразных движений, и все они были с точностью повторяемы призраком, который исчез через несколько секунд после того, хотя наблюдатель не переменил места. После некоторого ожидания привидение снова появилось, уже над самым Ахтермансхоэ, и опять повторяло все движения Хауе. Тогда этот последний кликнул трактирщика, чтобы и он полюбовался этим зрелищем, но, когда тот явился, призрак опять исчез. Недолго ждали, однако ж, его вторичного появления. Спустя четверть часа над вершиной Ахтермансхоэ появились два гигантских привидения, в точности повторявшие все движения Хауе и трактирщика. Вскоре к двум призракам присоединился третий, впрочем гораздо менее явственный: тот повторял одновременно жесты обоих. Поднявшееся на горизонте солнце заставило наконец эти три явления исчезнуть окончательно.

В 1798 году доктор Иордан видел то же самое явление при заходящем солнце, хотя и не так отчетливо. Впрочем, призрак не раздваивался и, несмотря на присутствие многих зрителей, явилось только одно привидение.

Во всяком случае, не было сомнения, что призрак был не что иное, как отражение тени зрителей на пелене прозрачных паров, нависших над горой.

Многим охотникам до купания случилось это испытать над собой. В самом деле, если купаться при восходе или закате солнца в обширном бассейне, над которым со стороны, противоположной солнцу, носятся легкие, прозрачные пары, то часто случается видеть собственную тень, отраженную в тех парах. Эта тень представляет иногда весьма отчетливо все части человеческого тела и бывает окружена как будто сиянием.

Приведем еще здесь описания воздушных призраков, виденных Джемсом Кларком и не подверженных никакому сомнению по причине самых положительных свидетельств многих очевидцев. Мы почерпнем их из Кларкова описания Кумберлендского озера.

Летним днем 1743 года Джон Рен и его слуга Даниил Страйк сидели у ворот дома, как вдруг они увидели по скату горы, находившейся в направлении Соутер-Фелли, человека с собакой, преследовавших четыре лошади. Зрелище это показалось им чрезвычайно странным, потому что скат горы был так крут, что по нему едва можно ползти, а не бегать и преследовать лошадь, которой эта крутизна была решительно недоступна. Рен и его слуга кликнули людей, которые поспешили посмотреть на такое необыкновенное зрелище, пока наконец лошади и их преследователи не скрылись за вершиной горы. Отправились к горе и ползком достигли тех мест, где мчалось видение; но там не нашли даже следов человеческих или лошадиных ног. Это происшествие сильно подействовало на умы жителей, и всякий толковал его по-своему; но сомневаться в действительности виденного многочисленными свидетелями, находившимися в совершенно здравом состоянии, было почти невозможно.