Текст книги "Тени старинных замков"

Автор книги: Агата Кристи

Соавторы: Иван Тургенев,Михаил Лермонтов,Роберт Льюис Стивенсон,Марк Твен,Николай Непомнящий,Роберт Артур,Фрэнсис Мэрион Кроуфорд,Никита Кривцов,Н. Леонтьева,Гектор Дюрвилль
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 30 страниц)

Такого количества свидетельств достаточно, чтобы убедить людей. Конечно, нет никакой возможности объяснить эти явления. Они относятся к разряду происшествий сверхъестественных. Но если бы человек допускал только то, что он может понять, он стал бы отрицать свое собственное существование, потому что с минуты его зачатия и до самой смерти жизнь его – беспрерывная тайна. Он не знает, как она дана ему, не понимает, каким образом действуют силы, которые ее поддерживают, и болезни, которые ее у него отнимают, часто не менее для него загадочны.

НОЧНАЯ СТОРОНА ПРИРОДЫ
(Добавление переводчицы А. М.)

Чтение статьи о «Домах, посещаемых привидениями» невольно наводит на мысль о бесчисленных подобных рассказах, которые каждый из нас слышал в детстве и зрелом возрасте. Действительно, в этом отношении нам, кажется, нечему завидовать. Оттого ли, что это свойство русского народа, мечтательного от природы, или обстоятельства его исторического воспитания развили в нем склонность к чудесному, – как бы то ни было, только ни один народ Европы, не исключая даже шотландцев, с их различными духами и бесконечными суевериями, не может похвалиться таким удивительным развитием «Ночной стороны природы», о которой рассказывала английская сочинительница. Воздух, вода, леса, дома, хлевы русского мужика – все населено существами незримыми, но тем не менее принимающими деятельное участие в повседневной жизни; существами лукавыми, злобными, насмешливыми, резвыми или добрыми, степенными и домоседами. Пойдет ли мужик в лес вырубить оглоблю для телеги или набрать хворосту, леший заводит его в какую-нибудь трущобу и потом еще более смущает бедного скитальца громким хохотом над его безвременьем. «Где ты так долго шатался? – спрашивает какого-нибудь Ермилу его строгая половина, хлопоча около печки либо подталкивая люльку. – Пошел на час, да и в добрый час! Да вишь как посоловел, словно три ночи кряду гулял». «Молчи, хозяйка, благодари Господа Бога, что еще донес подобру-поздорову! Угомонил меня проклятый леший!.. Уж думал, что и вовеки не выберусь!..» И начинается длинный, нередко довольно поэтический рассказ о признаках, которые возвещают соседство лешего, о приближении его, разных хитростях, которые он употребляет, чтобы сбить мужика с толку, запугать его появлением в гигантском образе «выше леса стоячего…». И хозяин и хозяйка крестятся и кончают вечер благодарной молитвой Богу об избавлении их от опасности. Захочется ли в жаркие дни девушкам и молодицам отдохнуть от трудовой жизни, выкупаться и повозиться с товарками в светлых струях родной реки или в таинственных водах пруда, вдруг крик ужаса прерывает шутки и громкий смех. Что такое? Водяник схватил девушку за руку или за длинную косу и тащит ее ко дну. «Батюшки, помогите! Скорей, скорей! Ух! Насилу высвободилась! Дайте перевести дух, голубушки-сестрицы!»

А осенью, когда начинается молотьба (в Московской губернии большей частью хлеб сушат в овинах) и какой-нибудь парень или двое их остаются вдали от селения среди всеобщей тишины, где ясно раздаются и стон филина, похожий на детский плач, и тысяча странных звуков, будоражащих лес, – разве не сокращаются для них длинные часы бездействия, которые даже нельзя отдать сну, явлением существ, порождаемых, как они утверждают, не одним воображением, а всеми сильными ощущениями, которые ведут за собой эти сверхъестественные явления? Так, однажды, лежа в овине, против самого спуска, дядя Терентий увидел, как, пыхтя и отдуваясь, подошел к яме кто-то, огромный и косматый, наклонился над лестницей и посмотрел ему прямо в лицо глазами, сверкающими ярче огня, пылавшего в яме. А вот что дедушка Глеб видел собственными глазами. Раз пришел он сменить внука, сторожившего овин. Идет и еще издали слышит – на гумне шум, гам, ворчание, рычание как бы дикого зверя. Подходит и видит: два пребольшущие сплелись руками, борются, ломают друг друга – да тут заметили, а может, и услыхали приход его, – каждый отошел в сторону и притаился. Дедушка Глеб постоял с минуту, но полез, перекрестясь, в яму. Смотрит, мальчишка спит как убитый. «Ах ты негодный такой! Так-то смотришь за овином!» Вдруг слышит, на току опять пошел гам – и раздались явственно, хоть и не похожие на человеческие, голоса, и не мог бы он сказать, на каком языке говорившие: «Поди вон!» – «Нет, ты пойди вон!» – «Врешь, это мой овин, пришелец ты этакий! Ступай же скорей!» – «Убирайся сам!» А ребенок во сне стонет, тяжело дышит. Думал, думал дядя Глеб, да и решился. Взял шест, которым поправляли снопы, разжег докрасна острый конец и вылез из ямы. Выбрал того из овинников, который был подальше (это, мол, чужой, а тот, что поближе, должен быть хозяин), прицелился – да пырь его прямо в глаз. Батюшки! Уж какой пошел стон и вопль, а другой так-то себе хохочет, настоящее светопреставление! Уж и мальчишка встрепенулся во сне, вскочил. «Дедушка, дедушка! Что это такое?» – шептал он, трясясь всем телом. «Тсс! Нишкни, парень, молчи только да твори молитву». И вот поутихло немного, и слышно было, как кто-то со стоном, плачем и угрозой как будто все больше и больше отдалялся, и отголосок его скоро исчез около леса. А другой тоже пропал, а прежде все ходил около ямы, ластился и мурлыкал, как кот, которого гладят по спине. «Ну, слава Богу! Все прошло. Только ты смотри – никому ни гугу, а тем паче матери с бабкой! Эти сороки везде протрещат, и тогда сохрани Боже! А будешь молчать, все пойдет хорошо».

И действительно, овин дедушки Глеба с тех пор как будто находился под чьим-то особенным хранением. У других то хлеб повытаскивают, то зерно пересушат, то, сохрани, Господи, всякого от греха, и овин сгорит дотла – а у дедушки Глеба все хорошо да хорошо.

И парни, и старики, и бабенки стерегут кто попало и проспят ночь-ноченскую напролет, а ничего, все своим чередом идет – и дрова хорошо горят, и несчастья никакого нет! Только проснется который из них, слышит, кто-то хлопочет да пыхтит около печки, дрова подкладывает. А раз как-то проснулся тот же парень, который тогда уже добрым мужиком стал, видит – пни еловые слишком сильно трещали, в углу так искры и падали – только по тем искрам кто-то ходит, ходит да и давит тяжелой ногой, а никого не видать. И вмиг потухли все искры, и все пришло в прежний порядок!

Домашние животные поселянина также имеют своих особых покровителей. У одних корова пришлась ко двору, между тем как на другую домовой напускает худобу, болезни, томность, так что и корм не в корм. Разве нет у этих странных, прихотливых существ, называемых домовыми, любимой лошади, которую они холят, расчесывают и заплетают ей гриву; другая, бедняжка, всю ночь пробьется под тяжестью невидимого седока, а поутру огорченный хозяин находит ее всю в мыле, с всклокоченной, спутанной гривой и трепещущую всем телом.

Что касается жилищ, посещаемых привидениями – не говоря уже о тех, что пользуются в этом отношении особой славой, – то нет на Руси дома, который, разумеется по мнению простолюдинов, не имел бы своего домового и, следовательно, жители которого не могли бы рассказать о целом ряде трепещущих ночных драм, совершающихся во мраке. Это действительно другая, ночная жизнь природы, жизнь, которая в полном разгаре тогда, когда прекращается движение и шум жизни дневной, жизни при солнечном свете. Сколько таких рассказов слыхали мы в детстве, в длинный осенний вечер, сидя возле оракула домашнего очага, старушки няни. Так, в нашем старом доме, в немецкой слободе, [3]3
  Лефортово (Москва).


[Закрыть]водились привидения, но на то имелись достаточные причины: дома эти были перестроены из обгоревшей кирхи, от которой уцелели толстые, массивные стены. В подвале еще попадались остатки древних могильных камней, а где же и показываться привидениям, как не на кладбище? Зато самой мне не раз случалось слышать от старой няни рассказы, как в полночь в большой зале показывались немецкие пасторы в черной одежде с белыми окраинами, со свечами в руках или с книгой под мышкой. Походив по залу, они торжественной процессией отправлялись в сад, всегда через один и тот же угол комнаты, и исчезали у окон подвала. Но тут же, на дворе, стоял флигель совершенно новой постройки. Он был разделен на две половины: в одной помещалась людская и кухня, в другой жили дети с няньками и мамками. В нем также происходили сцены, где действующими лицами были жители нездешнего мира. «Однажды, – так мне рассказывала участница происшествия, умная, по-своему довольно образованная, или, как они выражаются, бывалая, женщина, – дети давно уже почивали, и мы все улеглись около них на полу. А ночь была довольно темная – только-только можно было различить человека. Мне что-то не спалось и вздумалось взглянуть в окна, не затворенные ставнями. Смотрю – в комнату глядит кто-то высокий и страшный, голова огромная, а лицо или морда какого-то животного, разобрать нельзя. Глаза сверкают! Так у меня сердце и замерло. Лежу да смотрю – до смерти страшно, а глаз оторвать не могу! Вот и зову тихонько: „Нянюшка-голубушка, взгляни в окно, что это там такое?“ А няня мне: „Молчи, девка, ни слова не промолвь, а закрой глаза да сотвори молитву!“ Параша лежала возле меня, и она: „Матушка, Авдотья Сергеевна, ведь и я тоже вижу. Господи, что это с нами будет!“ – „Говорю тебе, дура, молчи, не тронь! С нами крестная сила! Не дразни его!“ Мы с Парашей послушались, закрыли глаза – лежим. Под конец уж невмоготу стало, в пот бросило, взглянули – ничего нет! Слава тебе, Господи! Как гора с плеч свалилась!

И так явления повторялись не раз снаружи и внутри флигеля. Но никто о них много не говорил, потому что умная няня всех заставляла молчать. Только эти видения: явления домовых (или как хотите их назовите), шаги, мерно раздающиеся ночью в пустых комнатах, передвигание мебели незримой рукой, стук растворяющихся и затворяющихся дверей – составляют, как мы уже сказали, принадлежность всякого жилища, от хижины бедняка до княжеских палат. Но есть дома особенно любимые привидениями, мертвецами, домовыми и стяжавшие в этом отношении громкую известность. Никто не сомневается в явлениях, которые в них происходят, хотя никто не может объяснить их причины.»

Вот рассказ, слышанный мной от очевидцев, деревенских соседей – дамы почтенных лет и ее мужа. Оба пользуются репутацией людей правдивых и непричастных к хвастовству, обману. Они уверяли меня честью и как нельзя серьезнее, что все, что я хочу пересказать, они сами видели и слышали.

Это случилось в достопамятную для России эпоху, когда жители древней столицы, встревоженные слухами о приближении французов, как стаи испуганных птиц, рассеялись по разным дорогам, ведущим из Москвы в провинции. Семейство их также с детьми, слугами и пожитками, какие могли захватить, отправилось куда глаза глядят. Действительно, тогда не знали, куда и как далеко кто едет. Главное состояло в том, чтобы спастись из столицы, которой угрожало если не занятие басурманами, чего еще никто не предполагал, то по крайней мере все ужасы столкновения двух огромных армий.

Семейство, назовем их хоть Гориными, состояло из старухи матери, больной и безответной, мужа с женой, ее сестры, двух дочерей и двух маленьких сыновей.

Отъехав от Москвы – много ли, мало ли, мы не скажем, потому как это не относится к рассказу, – они остановились в уездном городе N-ской губернии. К счастью их, толпы валившего из Москвы народа избрали большей частью не это направление, и потому, хотя город был наполнен проезжающими, им удалось найти в большом каменном доме комнату, где поместилось все женское население с кучей разных мешков и всякой рухляди, которую только удалось им второпях захватить с собой. Отец выпросил себе уголок напротив через сени у знакомого семейства, глава которого, оказавшийся соседом его по деревне, славился во всем их околотке необыкновенным бесстрашием и присутствием духа. Усталые от дороги и от различных впечатлений, испытанных в продолжение дня, грустные путешественники расположились, где кто мог, лишь только кончили скромный ужин. Сестры, Машенька и Наташа, которые были особенно дружны, легли вместе. В доме воцарилась тишина. Лампада, горевшая под образами, освещала комнату так ясно, что можно было различить все предметы. Вдруг Маша вскочила, пробужденная сильным толчком. Смотрит, кто-то выхватил у нее из-под головы подушку, и девушка от этого соскользнула с перины на пол. Прежде всего ей пришла мысль, что это кто-нибудь шутит над ней. Она посмотрела: двое мальчиков, от которых можно было ожидать такой шалости, спокойно спали в углу, обняв один другого. Маше стало страшно. Она тихонько толкнула сестру, та проснулась, протерла глаза и долго не могла понять, чего от нее хотят. «Наташа, где моя подушка?» Наташа слыла в семействе храброй. Выслушав сестру, она покачала головой, посмотрела по сторонам – подушка лежала в углу комнаты на сундуке. Наташа встала, преспокойно взяла подушку и отдала сестре, сказав: «Тебе померещилось, душа моя, ты сама, верно, бросила от себя подушку», повернулась на другой бок и заснула. Маша, ободренная хладнокровием сестры, почти убедилась, что ей точно показалось. Она перекрестилась и постаралась заснуть, но сон долго не шел к встревоженной девушке. При малейшем шорохе она вздрагивала, и легкой дремоты как не бывало. Наконец она впала в какое-то усыпление, как вдруг голос Наташи разбудил ее. Наташа сидела на постели, ворчала и бранилась на сестру, что она так некстати расшутилась – и у нее из-под головы исчезла подушка. Напрасно Маша все отрицала, дрожа всем телом от страха. Они принялись искать подушку по всем углам и долго не могли найти. Говор Наташи разбудил мать, тетку, служанку. Пошли расспросы, поиски. Наконец, после долгого хождения по комнате, нашлась подушка – она была крепко-накрепко забита за печку, которая, как часто водится в подобных комнатах, стояла неплотно у стены. Девка, которой поручено было вытащить ее, с трепетом шепнула барышням: «Ох, матушки, чуяло мое сердце, что недоброе совершается в доме. Недаром слышалось мне, что кто-то в сенях охает да стонет». Между тем в толках, спорах и разговорах прошла ночь. Восходящее солнце разогнало призраки. Все успокоились. Наташа первая стала хохотать над собой и над другими. Одна Груша (горничная девушка) сохраняла важный и озабоченный вид. Собрались к завтраку. Андрей Николаевич Горин с товарищами много шутили над страхом барышень. К несчастью, ехать далее было невозможно – надо было по крайней мере дня два подождать известий из деревни. Важные и печальные заботы действительности изгнали из ума их всякую постороннюю мысль до той самой минуты, пока снова все семейство не отправилось на покой. На этот раз никто не мог заснуть – над всеми тяготело ожидание чего-то необыкновенного. Груша, свернувшись клубком у сундука, творила молитву и вздыхала. Одна только сестра хозяйки, тетка девушек, заснула крепким сном. Тетушка Марья Антоновна была самодушевленное хладнокровие и рассудительность. Казалось, никакие перевороты в мире не могли заставить ее выйти из нормального состояния. С тех пор, как они выехали из Москвы со слезами, горем и неизвестностью о будущем, она ни разу не забыла о своем чулке и не упускала ни одного случая вынуть его и заняться им с величайшим вниманием, лишь только они где-нибудь останавливались. Вдруг страшный шум раздался за печкой: кто-то мерно и протяжно царапал ее внутренние стенки почти около самого потолка, и этот звук никак нельзя было принять за движение мыши. Скорее, оно походило на условленный знак, когда кто-то тихонько скребется в дверь комнаты, желая дать знать о своем присутствии, – так мерны и четки были звуки, так одинаковы промежутки, их разделяющие. Вскоре за этим началось общее движение в комнате: подушки шевелились на своих местах, узлы двигались и катались по комнате. Потом все утихло. Но зато шум с еще большей силой возобновился внизу. Под комнатой жильцов находилась обширная зала, наполненная народом. Русский человек и во всякое время большой охотник поспать – уж коли заснет, его с трудом можно добудиться. В этот день ночевали в ней многочисленные беженцы, утомленные длинными переходами, торопившиеся выспаться вволю, чтобы на другой день встать спозаранку и отправиться в такой же дальний путь. Вдруг семейство Гориных услыхало шум, подобный тому, как будто вся кухня наполнилась поварами, занятыми приготовлениями на 40 человек. Слышно было, как они рубили котлеты, зелень и прочее, и этот мерный, всем знакомый звук так явственно раздавался в ушах, что всякому, кто его слышал, нетрудно было представить себе полную картину поварской деятельности. Утром все утихло. Тетушка Марья Антоновна, которую не разбудили трепещущие соседки, встала в недовольном духе и с важностью начала упрекать своих собеседниц в трусости. Пока она рассуждала, завтрак кончился, и Марья Антоновна пошла за своим чулком, чтобы по обыкновению сесть в угол и заняться любимой работой – вязанием, забыв обо всем. Только напрасно она искала его на том месте, где клала свои вещи в величайшем порядке, напрасно всех допрашивала и шарила по всем углам – чулок пропал. Тогда произошло явление еще никем не виданное. Марья Антоновна впервые в жизни рассердилась не на шутку – она начала бранить племянниц, говоря, что это их проказы, что неприлично издеваться над старшими и пр. В особенности ее упреки сыпались на Наташу, известную резвушку и затейницу, тем более что она, глядя на комический вид рассерженной тетушки, не могла удержаться от смеха. Наконец уже сама мать, желая прекратить сцену, крикнула на дочерей и на девку, которая, вздыхая и охая, терла посуду. Тогда все засуетились еще больше. Бросились искать по всем углам. Наконец девка засунула за печку руку, до плеча обнаженную, с торжеством вытащила оттуда сначала чулок, потом клубок Марьи Антоновны. Но увы! В каком виде! Все спицы были вынуты, согнуты и воткнуты кое-как в клубок. Прекрасное, ровное вязанье распущено по крайней мере на вершок. Не пощажена была и узорчатая дорожка, и самый решетчатый носок, который она так старательно выделывала и показывала с такой гордостью. Право, мне кажется, что она заплакала! Это-то Марья Антоновна, которая не выронила слезы, выезжая из Москвы, не зная, воротится ли в нее когда-нибудь. Долго и шумно спорили постояльцы. Призвали хозяина, который, по обыкновению русских людей, начал сразу клясться и божиться, не разобрав еще, в чем дело, а когда ему растолковали, то стал отделываться двусмысленными выражениями, прибавляя после каждой фразы: «Матушка! Мы люди крещеные. Слава тебе Господи! У нас образа святые по хоромам расставлены!» Даже наш храбрый и вольнодумный сосед, слушая всеобщие толки и свидетельства стольких лиц, поколебался в своем насмешливом неверии и попросил позволить ему взглянуть на ночные проделки неведомых лиц. Решили провести ночь, не раздеваясь, почти настороже. И вот снова в комнате и в доме все стихло. Уже начали надеяться, что ночь пройдет спокойно. Вдруг в урочный час в переднем углу что-то зашевелилось. Там, на разостланном ковре, разложены были разные вещи и среди них дорожная шкатулка Андрея Николаевича. Все обратились в ту сторону – на глазах у всех ковер начал шевелиться, свиваться и со стоящей на нем шкатулкой продвигаться на середину комнаты.

«Груша, беги, стучи в дверь к соседу…». Сосед, который только того и ждал, тотчас явился. Стоя в дверях комнаты, он собственными глазами увидел (фраза, которую он любил повторять, когда рассказывал впоследствии о приключениях в N), как ковер двигался на середину комнаты, свиваясь по краям клубком и вновь распрямляясь, а под ковром между тем что-то пыхтело и ворочалось. Но Семен Иванович не потерял присутствия духа. Он выхватил подушку из-под головы одной из сестер, которые, неподвижные и трепещущие, лежали на постели, и изо всех сил бросил ее в ковер. Раздался звук, похожий на крик испуганной стаи ворон. Потом что-то вроде хохота, затем все утихло и движение ковра прекратилось. После этого подвига, в котором он, вероятно, истощил все свои душевные силы, Семен Иванович удалился, чтобы скрыть несвойственное ему волнение, и долго ворчал про себя: «Что за чертовщина такая! Прости Господи!»

Однако в течение ночи постояльцев больше никто не тревожил, а на другой день они выехали. Дом этот существует и поныне, а находится на другом краю города от Московской заставы. Когда переедешь реку и станешь взбираться по крутому и извилистому въезду на гору, на которой расположен город, то он из первых представится взору. Он сохраняет и теперь недобрую славу. Нижний этаж его занят трактиром, а в комнате, где происходили невероятные вещи, помещаются иногда заезжие, которым об этом ничего не известно. Случалось ли что с ними – до меня не доходило. А то, что там случалось, передавали очевидцы, участвовавшие в ночных происшествиях, люди изведанной правдивости. Объяснить же это теперь не берусь. Охотно верю, что дух человека возвращается к местам, где он много страдал или совершил тяжкое преступление и к которым какими-то узами сильно привязано его сердце. Как не поверить, что матери, страстно любившей своих детей, позволено иногда являться к ним и носиться над ними с любовью и молитвой! Верю, что в случаях необыкновенных Творец допускает нарушение законов, управляющих природой. Но чтобы существа невидимые, одаренные некоторым могуществом стали проводить свое время в пустых забавах и употреблять свою власть на то, чтобы пугать женщин и детей, – признаюсь, с трудом верится! А между тем, не говоря уже об упомянутом случае, засвидетельствованном многими лицами, подобные происшествия случаются и были не раз описаны. Что это такое?

ЗАМОК РАШЕН

Рассказы о многочисленных сверхъестественных явлениях, имевших место в замке Рашен на острове Мэн, могут вызвать лишь усмешку, но в окрестностях замка тем не менее не найти человека, который не верил бы в большинство этих рассказов. Среди жутких призраков, давно или недавно поселившихся в этой древней твердыне, есть и привидение женщины, казненной за убийство собственного ребенка.

Число и обстоятельность свидетельств, подтверждающих существование этого призрака, поистине поражают. Многие люди, известные своей честностью и правдивостью, приводят веские доводы в пользу того факта, что привидение женщины обитает в замке. Дух казненной часто проходит через ворота цитадели на глазах у стражников и других наблюдателей. Они утверждают, что уже привыкли к виду этого призрака, однако никто пока не сумел заговорить с ним или выяснить причину его появления.

В своих замечательных описаниях острова Уолдрон приводит следующее любопытное предание, связанное с другим замком, Мэнкс. Здесь якобы есть комната, которая ни разу не отпиралась. Люди, имеющие отношение к замку, крайне осторожны в своих суждениях об этом факте, однако окрестные жители убеждены, что в комнате гнездится нечто сверхъестественное. Они полагают, что прежде замок населяли исполины, которых потом изгнал Мерлин. Те из гигантов, которые отказались уйти из замка, остались в подземных темницах под властью чар волшебника. В подтверждение местные селяне рассказывают очень странную историю, которую Уолдрон излагает следующим образом:

«Они говорят, что в подземелье расположено множество уютных покоев, превосходящих великолепием любую из верхних комнат. Давным-давно несколько отважных парней решились спуститься вниз, чтобы разведать секреты этого подземного обиталища, но ни один из них не вернулся и некому было рассказать об увиденном.

Вскоре было принято решение замуровать все ходы, ведущие туда, дабы больше никто не пал жертвой своего безрассудства. Но спустя пятьдесят или пятьдесят пять лет в округе объявился человек, отличавшийся беспредельной самоуверенностью и владевший письменным разрешением на поход в эти темные покои. Он довольно скоро добился своего и спустился вниз, вооружившись бечевкой. Она-то и помогла ему вернуться назад, чего прежде еще никому не удавалось. Он рассказал, что, пройдя через неведомо сколько подвалов, очутился в длинном, узком помещении. Пробираясь по нему, смельчак почувствовал, что уклон становится все круче, а вдалеке, примерно на расстоянии в милю, он заметил проблески света, которые по мере приближения приобретали очертания какого-то предмета, доселе им невиданного. В самом конце темного хода его взгляду открылся большой, красивый дом, освещенный несметным множеством свечей. Он никогда прежде не видел, чтобы свечи горели так ярко.

Добрая порция бренди, принятая смельчаком перед вылазкой, помогла ему собраться с силами и постучать в дверь, которую после третьего удара распахнул дворецкий. На вопрос о своих намерениях наш исследователь ответил: „Я намерен идти еще дальше. Не могли бы вы указать мне дорогу, а то я не вижу никакого хода, кроме той черной дыры, через которую попал сюда“. Дворецкий ответил, что гостю надо пройти через дом, и предупредительно указал ему дорогу к задней двери. Смельчак прошагал довольно значительное расстояние, прежде чем заметил другой дом, еще прекраснее первого. Все окна его были распахнуты, и в каждой комнате горело множество ламп. Исследователь решил постучать и сюда, но случайно встал на ступеньку, с которой можно было заглянуть в людскую. Посреди комнаты стоял огромный стол, а на нем лежал то ли человек, то ли чудовище. Лежавший имел четырнадцать футов росту и был футов двенадцати в обхвате. Это невероятное создание, казалось, спало, положив голову на книгу. Под рукой у него лежала обнаженная шпага. Это зрелище испугало нашего путешественника больше, чем тьма подземелья и таинственные особняки. Он тотчас же отказался от мысли напроситься в гости к существу столь ужасного обличья и счел за благо отступить восвояси.

Когда слуга в первом особняке объяснил ему, что, постучавшись в двери второго, можно встретить большое, приятное общество, но уже нельзя вернуться назад, исследователь пожелал узнать, что же тут за место такое и кто его хозяин. На эти вопросы его собеседник отвечать не стал. Тогда храбрец откланялся и пошел обратно. Вскоре он вновь очутился в подвалах, а потом и на поверхности».

Такова удивительная история, дошедшая до нас благодаря летописцу Мэнксленда. Рассказ свой он заключает словами: «И всяк, кто не поверит мне, да носит отныне прозвище трусливого маловера!» Прозвище это, разумеется, дают маловерам местные жители, островитяне.