Текст книги "Тени старинных замков"

Автор книги: Агата Кристи

Соавторы: Иван Тургенев,Михаил Лермонтов,Роберт Льюис Стивенсон,Марк Твен,Николай Непомнящий,Роберт Артур,Фрэнсис Мэрион Кроуфорд,Никита Кривцов,Н. Леонтьева,Гектор Дюрвилль
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 30 страниц)

Я слышал его величавую поступь – шаг за шагом, – пока он не спустился по лестнице и не вышел на пустынную улицу. Я жалел, что он ушел, бедняга, но еще больше – что он унес мое красное одеяло и таз для умывания.

1870 г.

ХОЛЛАНД-ХАУС

История Холланд-хауса, написанная принцессой Марией Лихтенштейн, приемной дочерью теперешней леди Холланд, – это широко известное описание одной из самых занятных городских дворянских резиденций.

Множество высокоодаренных мужчин и прекрасных женщин, посещавших Холланд-хаус за последние столетия, оставили наилучшие отзывы об этом доме. Но труд принцессы Марии посвящен куда менее приятным воспоминаниям, связанным с этим древним особняком. Действительно, подобно большинству старых построек, Холланд-хаус заколдован. По утверждению беспристрастной писательницы, с этим домом связаны по меньшей мере две истории о привидениях.

Известно, что древний помещичий дом, принадлежавший сэру Уильяму Копу, стоял на том месте, где ныне находится Холланд-хаус, и таким образом попал на территорию усадьбы. Дочь и наследница сэра Уильяма Копа, Изабелла, была замужем за сэром Генри Ричем, ставшим бароном Кенсингтоном в 1622 году и отправленным королем Яковом I в Испанию для ведения переговоров о свадьбе принца Чарлза и инфанты. В 1624 году ему был пожалован титул графа Холланда, Как пишет принцесса, этот дворянин «…пристроил к зданию два крыла и аркады, а также пригласил лучших художников для оформления интерьера».

Кларендон описывает графа как «симпатичного человека со светскими манерами». Он пользовался заметным влиянием во время царствования Карла I в самом начале его борьбы с парламентом. Будучи приближенным королевы Генриетты, он попал под подозрение в предательстве, поскольку предоставил Холланд-хаус в распоряжение Фэйрфакса для встреч с недовольными парламентариями. Через год, когда граф отдалился от роялистов, его взяли под стражу и держали сперва в Сент-Несте, а потом – в замке Уорвик. Позднее его осудили на смерть и обезглавили в Пэлс-Ярде 9 марта 1648 года. В комментариях к «Истории» Кларендона Уорбертон пишет: «Он жил как негодяй, а умер – как глупец. Он взошел на эшафот в белом сатиновом жилете и белой сатиновой шляпе с серебряным галуном. После причащения и нежного прощания с друзьями он повернулся к палачу и произнес:

–  Любезный, оставь в покое мою одежду и мое тело. Вот тебе десять фунтов – я уверен, что они устроят тебя больше, чем мой жилет. И когда будешь поднимать мою голову, не срывай с нее шляпу.

Вопреки мнению Уорбертона он шел на смерть совершенно невозмутимо, и голова его была отсечена одним ударом. Говорили, что этот лорд Холланд – первый в роду и первый же строитель Холланд-хауса – успел наполнить чарами одну из комнат прекрасного особняка, „Заколдованную комнату“ посещает призрак первого лорда, по традиции входя туда в полночь через потайную дверь и разгуливая по ней с собственной головой в руках. Тайна становится еще более жгучей, если вспомнить легенду о трех каплях крови в нише, из которой появляется призрак. Трех каплях, которые никак не удается стереть».

Возле Холланд-хауса есть Зеленая тропинка, прежде носившая имя Соловьиной, так как вдоль нее любили селиться соловьи. «Это, – пишет принцесса, – длинная аллея, похожая на огромную галерею со сводами из сросшихся крон деревьев и покрытая травяным ковром. Тусклый свет пробивается сквозь кроны в призрачную синеву аллеи, и трудно поверить, что находишься в доброй старой Англии». Именно в этой аллее произошло событие, описанное впоследствии Обри. Вот что он рассказывает в своих «Заметках»:

«Прекрасная Диана Рич, дочь графа Холланда, отправилась в сад на послеобеденную прогулку. Часов около одиннадцати она вдруг встретила свой собственный дух, похожий на девушку и ликом, и одеждой как зеркальное отражение. Примерно месяц спустя она умерла от оспы. Люди, которым можно доверять, говорили мне, что и ее сестра, леди Изабелла Финни, тоже видела перед смертью своего двойника. Третья сестра, Мэри, была замужем за герцогом Бредолбэйном, и нам известно, что перед свадьбой она тоже получила потустороннее предостережение сходного свойства. Итак, древние сверхъестественные проявления продолжают жить, и никто не может быть уверенным, что они когда-либо прекратятся. Мы должны относиться к ним с уважением, как к части нашего прошлого. Но независимо от того, как мы к ним относимся, всякая хозяйка Холланд-хауса умирает вскоре после того, как встречается со своей точной копией».

Мэрион Кроффорд
ВЕРХНЯЯ ПОЛКА

Кто-то попросил сигары. Разговор затянулся и протекал уже довольно вяло. Табачный дым въелся в тяжелые портьеры. Все понимали: либо кто-нибудь поднимет унылое настроение гостей, либо наша встреча придет к естественному концу и мы поспешно разойдемся по домам спать. Никто не рассказал чего-нибудь заслуживающего внимания, – вероятно, нечего было рассказать. Джонс описал последнее охотничье приключение в Йоркшире. Мистер Томпсон из Бостона долго и обстоятельно объяснял принципы работы железнодорожного транспорта; именно тщательное соблюдение их и позволило железнодорожной компании Атчистона, Топека и Санта-Фе не только увеличить протяженность путей, но и долгие годы поддерживать у пассажиров иллюзию, что корпорация и впрямь способна перевозить людей не подвергая их жизнь опасности.

В общем, не стоит вдаваться в подробности, пересказывая, кто что сказал. Время шло, а мы – час за часом – сидели за столом, уставшие и поскучневшие от этой тягомотины, но никто не двигался с места.

Кто-то попросил сигары, и все невольно глянули в его сторону. Брисбейну было лет тридцать пять, и он был наделен от природы качествами, обычно привлекающими внимание людей. Он отличался силой. На первый взгляд Брисбейн был обычного телосложения, выше среднего роста – чуть больше шести футов, – довольно широк в плечах, не худой и не толстый. Небольшая голова на крепкой, мускулистой шее, крупные, сильные руки, которыми, кажется, можно было без щипцов колоть орехи, сильные предплечья и мощная грудь. Обычно говорят: наружность обманчива, так вот если Брисбейн производил впечатление сильного человека, на самом деле он был значительно сильнее. Лицо у него было непримечательное: маленькая голова, жидкие волосы, голубые глаза, крупный нос, небольшие усики и тяжелый подбородок. Брисбейна знали все, и, когда он попросил сигары, все обернулись к нему.

– Странная это штука, – сказал Брисбейн.

Разговор прекратился. Голос у Брисбейна был негромкий, но он умел, вступив в общий разговор, оборвать его, будто ножом. Все приготовились слушать. А Брисбейн, добившись общего внимания, неторопливо раскуривал сигару.

– Странная штука, – повторил он, – эти рассказы о привидениях. Люди все время интересуются, видел ли их кто-нибудь; так вот я видел.

– Чушь! Привидения? Да вы шутите, Брисбейн! С вашим-то интеллектом! – такими восклицаниями встретили заявление Брисбейна.

Теперь уже все попросили сигары, и Стабс, дворецкий, вдруг будто из-под земли вырос с новой бутылкой сухого шампанского. Итак, вечер был спасен: Брисбейн решил рассказать историю.

– Я бывалый мореплаватель, – начал он, – и, поскольку мне довольно часто приходилось плыть через Атлантику, у меня есть свои любимые пароходы. Когда надо пересечь этот утиный пруд, я по обыкновению дожидаюсь их. Может быть, это и предрассудок, но зато я всегда получал удовольствие от плавания, за одним-единственным исключением. Я очень хорошо помню этот случай. Дело было в июне, «Камчатка» была одним из моих любимых кораблей. Я говорю «была», потому что теперь она никоим образом не принадлежит к числу моих любимцев. Просто не представлю, что побудило бы меня снова отправиться в плавание на «Камчатке». Да, я заранее предвижу ваши возражения. Там необычайно чисто на корме, в каютах сухо и нижняя полка, как правило, двойная. У «Камчатки» масса преимуществ, но я никогда больше не поплыву на ней через Атлантику. Извините, что я отклонился от темы. Так вот, я поднялся на борт и окликнул стюарда, чей красный нос и рыжие усы были мне одинаково хорошо знакомы.

– Сто пятая, нижнее место, – деловито сказал я.

Стюард принял у меня чемодан, пальто и плед. Я никогда не забуду выражения его лица. Он побледнел и, казалось, должен был вот-вот заплакать, либо чихнуть, либо уронить мой чемодан. И поскольку в последнем лежали две бутылки превосходного старого шерри, которые дал в мне в дорогу мой давнишний друг Снштинсон ван Пикинс, я заволновался. Но ничего подобного не произошло.

– Ну и ну, разрази меня гром! – пробормотал он и повел меня в каюту.

Когда мы спускались, я подумал, что стюард уже принял грогу, но ничего не сказал. Сто пятая каюта была по левому борту, далеко от кормы. Она ничем не отличалась от остальных. Нижняя полка, как в большинстве кают на «Камчатке», двойная. Здесь было довольно просторно, стоял обычный умывальник с обычными ненужными деревянными подставками, на которых удобнее разместить большой зонт, чем зубную щетку. На неприглядного вида матрацах лежали аккуратно сложенные одеяла, которые великий юморист современности сравнил с холодными гречишными оладьями. Можете себе представить и полотенца. Стеклянные графины были наполнены прозрачной жидкостью слегка коричневатого цвета, от которой исходил слабый, но оттого не менее тошнотворный запах, отдаленно напоминающий запах машинного масла. Шторки унылого цвета наполовину закрывали верхнюю полку. Свет знойного июньского полдня едва проникал в каюту. О, как она мне ненавистна!

Стюард разместил в каюте мои вещи и посмотрел на меня с таким видом, словно ему не терпелось поскорее уйти, – возможно, чтобы получить чаевые и с других пассажиров. Всегда нелишне заручиться благосклонностью служащих, и я тут же дал ему несколько монет.

– Постараюсь все сделать для вашего удобства, – сказал он, опуская монеты в карман. Тем не менее в его голосе прозвучала удивившая меня неуверенность. Может быть, теперь принято давать больше чаевых и он остался недоволен? Но я склонялся отнести странности в его поведении за счет того, что он был под мухой. Однако я ошибся и проявил несправедливость к человеку.

В тот день ничего примечательного не произошло. Мы покинули пристань точно по расписанию, и выход в море был очень приятен, потому что день был жаркий и душный, а на палубе дул свежий ветерок.

Вы, конечно, представляете первый день на пароходе. Люди ходят взад и вперед по палубам, глазеют друг на друга, порой совершенно неожиданно для себя встречают знакомых. Никто не знает, как будут кормить – хорошо, плохо или посредственно, – пока две первые трапезы не положат конец сомнениям. До самого острова Файр ничего определенного нельзя сказать и о погоде. За столами сначала тесно, а потом все просторнее и просторнее. Бледные пассажиры вдруг вскакивают со своих мест и опрометью несутся к двери, а бывалые мореплаватели только вздыхают с облегчением, когда убегает страдающий морской болезнью сосед – и простор, и горчица целиком в твоем распоряжении.

Все переходы через Атлантику похожи как две капли воды, и те, кому это приходится делать часто, не гонятся за новизной. Разумеется, всегда любопытно посмотреть на китов и айсберги, но, в конце концов, один кит – почти двойник другого, а айсберги редко видишь с близкого расстояния. Для большинства пассажиров самые приятные минуты на борту океанского парохода – когда после последней прогулки по палубе, после последней сигары они, изрядно утомившись, со спокойной совестью расходятся по каютам. В тот первый вечер я что-то разленился и направился в свою сто пятую раньше, чем бывало. Открыв дверь, я с удивлением обнаружил, что у меня появился попутчик. Чемодан, почти такой же, как у меня, лежал в противоположном углу каюты, и на верхней полке – аккуратно сложенный плед, зонтик и трость. Я-то полагал, что буду один, и почувствовал разочарование; в то же время мне было любопытно, кто мой попутчик, хотелось взглянуть на него.

Вскоре после того, как я лег, явился и он. Мой попутчик был очень высок, худ и бледен, с рыжеватыми волосами и усами и водянисто-серыми бесцветными глазами. На мой взгляд, было в его облике что-то подозрительное: встретишь такого на Уолл-стрит и ни за что не догадаешься, что он там делает. Слишком тщательно одет, слишком странный. На каждом океанском пароходе попадаются три-четыре подобных типа. Мне вовсе не хотелось заводить с ним знакомство, и, засыпая, я решил про себя, что изучу его привычки, чтобы всячески избегать встреч с ним. Если он встает рано, я буду вставать поздно; если поздно ложится, я буду ложиться рано. У меня не было никакого желания узнать его поближе. Единожды повстречав людей такого рода, потом, как назло, встречаешь их повсюду. Бедняга! Напрасно я принимал все эти решения: с той ночи я больше его не видел в сто пятой каюте.

Я уже крепко спал, когда внезапно проснулся от сильного шума. Судя по всему, мой попутчик спрыгнул с верхней полки на пол. Я слышал, как звякнула щеколда, он почти тотчас же отворил дверь и побежал по коридору, оставив дверь открытой. Была небольшая качка, я думал, что он споткнется и упадет, но мой сосед бежал, будто за ним кто-то гнался. Дверь раскачивалась на петлях в такт движению судна, и этот звук действовал мне на нервы. Я поднялся, затворил дверь и в темноте пробрался на свою полку. Я снова заснул, но сколько я проспал, не представляю.

Когда я снова проснулся, было еще темно, у меня было неприятное ощущение холода и, как мне показалось, сырости. Вам, вероятно, знаком характерный запах каюты, куда просочилась морская вода. Я укутался поплотнее и задремал, прикинув в уме жалобы, которые выскажу наутро. Я слышал, как мой сосед ворочался на верхней полке. Он, наверное, вернулся, пока я спал. Один раз, как мне показалось, он застонал, и я решил, что у него морская болезнь. Такое соседство особенно неприятно, когда ты внизу. Тем не менее я погрузился в сон и проспал до рассвета.

Корабль сильно качало, куда сильнее, чем накануне вечером, и тусклый свет, брезживший сквозь окошко иллюминатора, что ни миг менял оттенок: стекло иллюминатора отражало то море, то небо. Было очень холодно – непривычно для меня. Я повернул голову, взглянул на иллюминатор и обнаружил, к своему удивлению, что он открыт настежь и закреплен изнутри. Я встал и закрыл его. Потом посмотрел на верхнюю полку. Шторки были плотно сдвинуты, – видно, мой сосед тоже замерз. Мне пришло в голову, что я уже выспался. В каюте было неуютно, хоть, как это ни странно, я больше не ощущал сырости, что так раздражала меня ночью. Мой попутчик еще спал – прекрасная возможность избежать встречи с ним. Я тотчас оделся и вышел на палубу. Утро было теплое и туманное, от воды исходил маслянистый запах. Было уже семь часов, а мне казалось, что еще очень рано. Я наткнулся на доктора, вышедшего подышать свежим воздухом. Доктор был молодой человек из Западной Ирландии, высоченный, черноволосый и голубоглазый, склонный к полноте. Беспечный, жизнерадостный вид придавал ему особое обаяние.

– Чудесное утро, – заметил я для начала.

– Как сказать, – отозвался он, с интересом разглядывая меня, – чудесное и в то же время вовсе не чудесное. Лично я от него не в восторге.

– Да, пожалуй, особенно восхищаться нечем, – согласился я.

– Погода, я бы сказал, хлипкая, – добавил доктор.

– По-моему, ночью было очень холодно, – пожаловался я. – Правда, оглядевшись, я заметил, что окошко иллюминатора было открыто настежь. И в каюте было сыро.

– Сыро? – удивился он. – А где вы расположились?

– В сто пятой каюте.

К моему изумлению, доктор вздрогнул и пристально посмотрел на меня.

– А что? – поинтересовался я.

– О, ничего, – спохватился он. – Просто за последние три рейса все жаловались на эту каюту.

– Я тоже ею недоволен и буду жаловаться, – заявил я. – Видимо, ее не проветрили как следует. Позор!

– Не думаю, чтобы это помогло, – сказал доктор. – Тут что-то другое. Впрочем, не мое дело запугивать пассажиров.

– Не бойтесь запугать меня, – ответил я. – Я любую сырость вынесу, а уж если сильно простужусь – сразу к вам.

Я предложил доктору сигару, он взял и очень внимательно осмотрел ее.

– Дело не в сырости, – заметил он. – Думаю, все будет хорошо. У вас есть попутчик?

– Да, черт его знает что за парень – выбегает посреди ночи, оставляет дверь открытой.

Доктор снова взглянул на меня с любопытством, потом зажег сигару и, сразу посерьезнев, спросил:

– А он вернулся?

– Да, я уже спал, но проснулся и слышал, как он ворочается. Потом я замерз и уснул. А наутро иллюминатор был снова открыт.

– Послушайте, – тихо сказал доктор. – Мне наплевать на этот корабль, мне наплевать на его репутацию. Вот что я вам предлагаю. У меня большая каюта. Перебирайтесь ко мне, неважно, что мы почти незнакомы.

Меня очень удивило его предложение. Я не понимал, с чего вдруг он принял во мне такое горячее участие. Насторожило меня и то, как он говорил о корабле.

– Вы очень добры, доктор, – ответил я. – Но, позвольте, ведь и сейчас каюту можно проветрить, хорошенько убрать. А чем вам не нравится «Камчатка»?

– В силу своей профессии я человек несуеверный, – сказал он. – Но море внушает людям суеверие. Не хочу вызывать у вас предубеждение, не хочу вас запугивать, но послушайтесь моего совета и перебирайтесь ко мне. Стоит мне узнать, что вы или кто-то другой спит в сто пятой каюте, я уж готов к тому, что этот человек окажется за бортом.

– Боже правый! А в чем дело?

– За последние три рейса все те, кто спал в сто пятой, оказывались за бортом, – мрачно ответил он.

Признаюсь, эта новость неприятно поразила меня. Я посмотрел доктору в глаза – удостовериться, что он меня не разыгрывает, но он был абсолютно серьезен. Я горячо поблагодарил его за предложение, но выразил уверенность, что буду исключением из правила, по которому все обитатели этой странной каюты оказывались за бортом. Он не стал меня уговаривать, но еще больше помрачнел и намекнул, что, пока суть да дело, мне стоило бы еще раз подумать над его предложением. Потом я отправился завтракать. К столу явилось совсем мало пассажиров. Я отметил, что офицеры команды, завтракавшие с нами, были невеселы. После завтрака я отправился в каюту за книгой. Шторки верхней полки были все еще сдвинуты. Оттуда не доносилось ни. звука. Похоже, мой сосед еще спал.

На обратном пути я повстречал стюарда, обслуживавшего пассажиров нашего отсека. Он прошептал, что капитан просил меня зайти к нему, и тут же торопливо удалился, будто опасаясь вопросов. Я направился в каюту капитана, он ждал меня.

– Сэр, – начал он, – я хочу попросить вас об одном одолжении.

Я отвечал, что рад быть ему полезным.

– Ваш сосед исчез, – сказал капитан. – Известно, что вчера вечером он ушел в каюту довольно рано. Вы отметили какие-нибудь странности в его поведении?

Его вопрос, подтвердивший опасения доктора, высказанные получасом ранее, ошеломил меня.

– Уж не хотите ли вы сказать, что он оказался за бортом? – спросил я.

– Этого-то я и опасаюсь, – ответил капитан.

– Потрясающе… – начал я.

– Почему? – перебил он меня вопросом.

– Но ведь он уже четвертый! – воскликнул я.

В ответ на недоуменный вопрос капитана я сказал, не упоминая доктора, что слышал историю сто пятой каюты. Это его, казалось, сильно раздосадовало. Потом я поведал ему, что произошло прошлой ночью.

– То, что вы рассказали, – заметил он, – почти полностью совпадает с рассказами соседей по каюте двух первых пассажиров, оказавшихся за бортом. Они тоже выскакивали из постели и мчались сломя голову по коридору. И того и другого заметил вахтенный матрос. Мы спустили на воду шлюпки, но их так и не нашли. Однако вашего соседа никто не видел и не слышал, если он и впрямь пропал. Стюард, суеверный парень, возможно, заподозрил что-то неладное. Он отправился проведать вашего соседа утром и обнаружил, что полка пуста, осталась лишь одежда. Стюард единственный на корабле знал пассажира в лицо и искал его повсюду. Он исчез! Так вот, сэр, я умоляю вас не сообщать это обстоятельство никому из попутчиков; мне не хочется, чтобы о «Камчатке» ходила дурная слава. Ничто так не порочит доброе имя океанского парохода, как истории о самоубийствах. Вы вправе выбрать каюту любого из членов команды, включая мою собственную, до конца рейса. Как по-вашему, это хорошее предложение?

– Очень, – ответил я. – И я вам весьма признателен. Но поскольку теперь я в каюте один, я бы предпочел никуда не перебираться. Если стюард уберет вещи этого невезучего человека, я охотно останусь в сто пятой. Я и словом не обмолвлюсь об этом происшествии и, смею вас заверить, не последую за своим соседом.

Капитан сделал попытку отговорить меня от такого решения, но я предпочел иметь отдельную каюту, нежели составить компанию кому-либо из команды. Может быть, я и сплоховал, но, последуй я его совету, мне бы не о чем было рассказывать. Осталось бы в памяти, что по неприятному совпадению обстоятельств несколько бывших пассажиров той же каюты покончили жизнь самоубийством, вот и все.

Этим дело не кончилось. Я упрямо решил не придавать значения подобным историям и зашел в своем упрямстве так далеко, что принялся спорить с капитаном. Дело в самой каюте, заверял я его, что-то в ней неладно. Она довольно сырая. Прошлой ночью вдруг открылся иллюминатор. Возможно, мой сосед, отправившись в плавание, был уже болен, а когда лег, у него начался бред. Может быть, он и сейчас где-то прячется и его еще найдут. Нужно хорошенько проветрить каюту и починить запор иллюминатора. Если мне можно откланяться, я сам позабочусь, чтобы все необходимое было сделано незамедлительно.

– Разумеется, вы можете остаться, если вам угодно, – раздраженно ответил капитан, – но будь моя воля, я бы вас переселил, запер сто пятую, и дело с концом.

Я остался при своем мнении и ушел от капитана, пообещав ему не говорить никому об исчезновении моего соседа. Знакомых среди пассажиров у него не было, и за целый день его никто не хватился. К вечеру я снова повстречал доктора, и он справился, не передумал ли я, на что я ответил отрицательно.

– Скоро передумаете, – бросил он без тени улыбки. Вечером мы играли в вист, и я пришел довольно поздно. В каюте я испытал неприятное чувство. Мне невольно вспомнился высокий человек, которого я видел прошлой ночью. Теперь его, утопленника, носит по волнам в двухстах-трехстах милях отсюда. Раздеваясь, я очень отчетливо припомнил его лицо и тут же задернул шторки верхней полки, будто хотел убедиться, что его там нет. Потом я запер на засов дверь каюты. Вдруг мне бросилось в глаза, что иллюминатор снова открыт и закреплен изнутри. Тут уж я не стерпел: торопливо набросив на плечи халат, я отправился на поиски Роберта, стюарда нашего отсека. Помнится, я был очень зол и, отыскав его, потащил за собой в каюту и подтолкнул к иллюминатору.

– Какого черта ты, негодяй, не задраиваешь на ночь иллюминатор? Не соображаешь: если корабль накренится и хлынет вода, десять человек ею не закроют! Подлец! Я скажу капитану, что ты подвергаешь корабль опасности.

Я кипел от негодования. Стюард, дрожащий и бледный, задраивал иллюминатор.

– Ты почему не отвечаешь? – грубо допытывался я.

– Если вам угодно, сэр, – невнятно пробормотал Роберт, – никто не может удержать его ночью закрытым. Сами попробуйте, сэр. Нет, сэр, меня на этой посудине больше не увидите, хватит с меня. А на вашем месте, сэр, я бы перебрался отсюда к доктору или кому-нибудь еще. Гляньте, сэр, как по-вашему надежно я его задраил или нет? Сами проверьте, сэр, попробуйте хоть чуточку приоткрыть его.

Я попробовал и убедился, что иллюминатор задраен прочно.

– Послушайте, сэр, – продолжал Роберт, – клянусь своим добрым именем, через полчаса он снова откроется и будет закреплен изнутри. Вот в чем ужас – изнутри!

Я осмотрел большой винт и петлю, куда он входит.

– Если иллюминатор откроется ночью, Роберт, я дам тебе соверен. Это невозможно! Можешь идти.

– Соверен, говорите, сэр? Очень хорошо, сэр, благодарю вас, сэр. Доброй ночи, сэр, приятного отдыха и сновидений, сэр.

Роберт ретировался, очень довольный, что его наконец отпустили. Я решил, что он сочинил эту глупую историю, чтобы оправдать свою небрежность и запугать меня, и не поверил стюарду.

Я лег, закутался в одеяла, и через пять минут Роберт выключил свет, постоянно горевший за панелью из матового стекла возле двери. Лежа неподвижно в темноте, я пытался уснуть, но вскоре убедился, что это невозможно. Я с удовольствием сорвал злость на стюарде и, отыгравшись на нем, позабыл про неприятное чувство, которое овладело мной при мысли об утопленнике, моем бывшем соседе. Сон как рукой сняло, и некоторое время я лежал с открытыми глазами, глядя на иллюминатор; он казался мне светящейся тарелкой, подвешенной в темноте. Вероятно, я пролежал без сна час и, помнится, уже задремал было, но тут же очнулся от струи холодного воздуха и брызг морской воды на лице. Я вскочил в темноте, и качкой меня тут же отбросило на кушетку, стоявшую под иллюминатором. Я, правда, тут же пришел в себя и встал на колени. Иллюминатор был снова распахнут и закреплен изнутри!

Все это – только факты. Я вскочил, сна – ни в одном глазу, да если б я и был осоловелый, падение меня бы тут же пробудило. Более того, я сильно разбил локти и колени, и наутро ссадины и кровоподтеки могли рассеять всякие сомнения в реальности происшедшего. Итак, иллюминатор был открыт настежь и закреплен изнутри. Это было непостижимо, и я скорей удивился, чем испугался. Потом закрыл его и закрутил винт изо всех сил. В каюте было темно. Я прикинул, что иллюминатор открылся примерно через час после того, как Роберт задраил его в моем присутствии, и решил понаблюдать, не откроется ли он снова. Медная оправа иллюминатора очень тяжелая, он открывается с трудом, и я не думаю, что винт повернулся от тряски. Сквозь толстое стекло иллюминатора я видел серые вспененные волны, бьющие о борт корабля. Я простоял так с четверть часа.

Вдруг я отчетливо услышал позади себя какой-то шорох и невольно обернулся, хоть ничего не мог разглядеть в темноте, и потом – очень тихий стон. Я рванулся к полкам, рывком раздвинул шторки над верхней и просунул туда руки. Там кто-то лежал.

Я помню свое ощущение: мне показалось, что я сунул руки в сырой погреб, из-за шторки на меня поплыл смрадный запах застоявшейся морской воды. Я нащупал что-то вроде человеческой руки, она была гладкая, мокрая, ледяная. И когда я отдернул свою руку, кто-то прыгнул на меня сверху – тяжелый, мокрый, пахнущий тиной. Он, казалось, был наделен сверхъестественной силой. Я отшатнулся, и в то же мгновение дверь распахнулась и он выбежал из каюты.

Я не успел испугаться и, выскочив вслед за ним, кинулся в погоню. Но было поздно. В десяти ярдах перед собой я видел – и абсолютно в этом уверен – тень, мелькавшую в слабо освещенном коридоре. Так ночью в тусклом свете фонаря мелькает тень лошади, несущейся впереди легкого экипажа. Мгновение – и она исчезла. Я стоял, вцепившись в полированные перила в конце коридора, где он сворачивал в другой отсек. По спине у меня бегали мурашки, и холодный пот струился по лицу. Я этого нисколько не стыжусь: страх сковал меня.

Все же я совладал с собой и усомнился в увиденном. Какой-то абсурд, подумал я, наверное, гренки с сыром на ночь – тяжелая пища, Все это – ночной кошмар. Я направился к своей каюте, нехотя зашел туда. Она пропахла стоячей морской водой. Точно такой же запах стоял здесь накануне, когда я проснулся среди ночи. Я принудил себя покопаться в потемках в своих вещах и нашел коробку со свечками. Потом я вставил свечку в дорожный фонарик, который всегда беру с собой – читать, когда потушат свет, – зажег ее и обнаружил, что иллюминатор снова открыт. Меня объял леденящий ужас, какого я прежде никогда не знал и, надеюсь, не узнаю. Я все же взял фонарь и заглянул на верхнюю полку, полагая, что вся она пропитана морской водой.

Я был разочарован. Постель была смята, от нее сильно пахло морем, но постельное белье было совершенно сухим. Я решил, что Роберт не отважился прибрать ее после вчерашнего происшествия и весь этот кошмар мне привиделся. Я еще шире раздвинул шторки и очень внимательно осмотрел палку. Там было сухо, но иллюминатор был снова открыт. Пребывая в состоянии отупения от страха, я задраил его и, вставив трость в медную петлю, повернул ее так сильно, что металл погнулся. Затем я подвесил дорожный фонарик над изголовьем обитой красным бархатом кушетки и сел, чтоб прийти в себя, если это возможно. Так я просидел всю ночь, даже не думая об отдыхе, – впрочем, я почти лишился способности думать. Но иллюминатор был закрыт, и я полагал, что он больше не откроется, разве что на него надавят с колоссальной силой.

Наконец забрезжил рассвет, и я неторопливо оделся, снова обдумывая то, что произошло ночью. Утро было чудесное, и я вышел на палубу, радуясь раннему яркому солнцу, свежему ветру, лазурной морской воде, от которой исходил совсем другой запах, нежели смрадный дух в моей каюте. Я невольно свернул к корме, к каюте доктора. Там он и стоял с трубкой, вышел подышать свежим воздухом, как и накануне.

– Доброе утро, – спокойно сказал он, глядя на меня с явным любопытством.

– А вы оказались правы, доктор, – сказал я, – в этой каюте и впрямь неладно.

– Я так и знал, что вы передумаете, – торжествующе произнес он. – У вас была тяжелая ночь. Приготовить вам что-нибудь для поднятия духа? У меня есть отличный рецепт.

– Нет, благодарю вас, – ответил я, – позвольте мне рассказать вам, что произошло.

И я постарался объяснить ему как мог, что со мной случилось, не утаивая страха, какого не испытывал никогда раньше. Особенно подробно я рассказал об иллюминаторе: уж это был факт, который я мог подтвердить, даже если все остальное было плодом моего воображения. Я дважды задраивал его посреди ночи и второй раз погнул медную петлю тростью. Тут я, пожалуй, перестарался, убеждая его, что все это не выдумка.

– Вы полагаете, что я подвергаю сомнению ваш рассказ? – Моя дотошность в истории с иллюминатором вызвала у него улыбку. – У меня нет ни малейшего сомнения. Я возобновляю свое приглашение. Отдаю вам половину каюты, переселяйтесь с вещами.

– Переселяйтесь вы ко мне, предоставляю вам половину своей каюты на ночь, – предложил я. – Помогите мне найти концы в этом деле.

– Будете искать, найдете конец. – сказал доктор.

– Как так?

– Найдете конец на дне морском. А я уйду с «Камчатки». Здесь как-то неуютно.

– Так вы не поможете мне…

– Нет, – поспешил он с ответом. – Мое дело – всегда быть начеку, а не забавляться с привидениями.