Текст книги "Кривой домишко"

Автор книги: Агата Кристи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

– Безусловно. Дом разделен в достаточной мере условно – для удобства домашних.

– Как вы узнали о смерти отца?

– Мой брат Роджер, который занимает второй этаж западного крыла здания, прибежал вниз и сообщил, что у отца внезапный приступ удушья.

– Что вы сделали после этого?

– Я позвонил доктору – почему-то никому не пришло в голову сделать это сразу. Доктора не оказалось дома, но я попросил передать ему, чтобы он срочно приехал в «Три фронтона». Потом я пошел наверх.

– И дальше?

– Отец определенно находился при смерти. Он умер до прихода доктора. В голосе Филипа не слышалось и намека на какое-либо чувство. Это была сухая констатация факта.

– Где находились в это время остальные члены вашей семьи?

– Жена была в Лондоне. Она вернулась вскоре после смерти отца. София, полагаю, тоже отсутствовала. Двое младших – Юстас и Джозефина – были дома.

– Надеюсь, вы не поймете меня неправильно, мистер Леонидис, если я поинтересуюсь, как смерть вашего отца отразится на вашем финансовом положении.

– Я нахожу похвальным ваше стремление узнать все обстоятельства дела. Отец сделал всех нас совершенно независимыми в финансовом отношении. Моего брата он назначил президентом и главным акционером крупной фирмы по поставкам товаров – крупнейшей его компании – и полностью доверил Роджеру управление этим предприятием. Мне же он выделил крупную сумму в облигациях и ценных бумагах, чтобы я мог использовать этот капитал по своему усмотрению. Так же отец поступил и в отношении двух моих сестер, ныне покойных.

– Но тем не менее мистер Аристид оставался очень богатым человеком?

– Нет, в то время отец оставил себе сравнительно скромное состояние, только для поддержания интереса к жизни, как он говорил. Но с тех пор… – чуть заметная улыбка тронула губы Филипа, – в результате различных деловых операций он стал еще более богатым, чем прежде.

– Вы с братом поселились здесь в связи с какими-нибудь… денежными затруднениями?

– Конечно, нет. Просто для удобства. Отец часто повторял, что был бы рад жить с нами под одной крышей. По различным семейным обстоятельствам меня это тоже устраивало. Кроме того, – неторопливо добавил Филипп, – я всегда любил отца. Я переехал сюда с семьей в тридцать седьмом году. За аренду я не плачу, но выплачиваю свою долю страховых взносов.

– А ваш брат?

– Брат переехал сюда во время войны, когда в сорок третьем немцы разбомбили его дом в Лондоне.

– Мистер Леонидис, у вас есть какое-нибудь представление об условиях завещания вашего отца?

– Есть, и очень отчетливое. Он написал свое завещание в сорок шестом году. Мой отец ничего не скрывал от нас, и у него было чрезвычайно развито чувство семьи. Он созвал семейное собрание, на котором присутствовал и его поверенный, – последний по просьбе отца ознакомил всех с условиями завещания. Мистер Гэйтскилл, несомненно, уже дал вам исчерпывающую информацию по этому поводу. Моей мачехе оставалось сто тысяч фунтов в дополнение к весьма щедрому содержанию. Остальные деньги должны были быть разделены на три части, одна из которых предназначалась мне, другая – брату и третья – моим троим детям. Состояние отца огромно, но и налог на наследство, конечно, будет очень большим.

– Что завещается слугам?

– Ничего. Заработная плата слуг увеличивалась с каждым годом службы здесь.

– Извините за нескромный вопрос… Вы сейчас не нуждаетесь по какой-либо причине в деньгах?

– Налог на доходы, как вы знаете, сейчас довольно значителен, но нам с женой хватает денег на все. Более того, отец часто делал нам щедрые подарки и в случае надобности немедленно помог бы деньгами любому из нас. – Филип помолчал и потом холодно отчеканил: – Уверяю вас, инспектор, у меня не было причин желать смерти отца.

– Не надо думать, что я в чем-то подозреваю вас, мистер Леонидис. Просто мы должны знать все обстоятельства дела. Теперь, боюсь, я вынужден буду задать вам еще один щекотливый вопрос. Это касается отношений между вашим отцом и его женой. У них были хорошие отношения?

– Насколько мне известно – великолепные.

– Они не ссорились?

– Думаю, нет.

– У них была… очень большая разница в возрасте…

– Да.

– Вы… Извините… одобряли второй брак вашего отца?

– Моего мнения никто не спрашивал.

– Это не ответ, мистер Леонидис.

– Если вы настаиваете, я отвечу. Я находил этот брак неумной затеей. – Вы пытались протестовать против него?

– Меня поставили перед свершившимся фактом.

– Наверно, это сильно потрясло вас?

Филип не ответил.

– Вы были недовольны поведением вашего отца?

– Мой отец имел полную свободу делать все, что ему хочется.

– Вы находились в дружеских отношениях с миссис Леонидис?

– Безусловно. Мы крайне редко виделись.

Инспектор поменял тему.

– Вы можете рассказать что-нибудь о мистере Лоуренсе Брауне?

– Боюсь, нет. Его нанимал мой отец.

– Но он был нанят учить ваших детей, мистер Леонидис.

– Да, это так. Мой сын переболел детским церебральным параличом – в легкой форме к счастью, после чего было признано нецелесообразным отдавать его в школу. Отец предложил нанять для Юстаса и его младшей сестры Джозефины домашнего учителя. Выбор кандидатур в то время был довольно ограниченным – выбирать приходилось из людей, освобожденных от военной службы. Рекомендации этого молодого человека показались отцу и тете (которая всегда занималась детьми) удовлетворительными, и я согласился с их решением. Могу добавить, что преподаватель полностью устраивает меня: он добросовестен и компетентен.

– Он живет на половине вашего отца? Не здесь?

– Просто наверху больше свободных комнат.

– Не замечали ли вы когда-нибудь… извините, за этот вопрос… каких-нибудь признаков интимных отношений между Лоуренсом Брауном и вашей мачехой?

– У меня не было возможности заниматься подобными наблюдениями.

– Вы не слышали каких-либо сплетен или слухов на эту тему?

– Я не обращаю внимания на сплетни и слухи, инспектор.

– Весьма похвально, – вздохнул инспектор Тавернер. – Значит, вы ничего не видели, ничего не слышали и ничего не можете сказать?

– Если вам угодно формулировать это таким образом, инспектор, – то да.

Тавернер поднялся.

– Что ж, благодарю вас, мистер Леонидис.

Я незаметно последовал из библиотеки вслед за Тавернером.

– Да-а, – протянул инспектор. – Этот тип бесчувствен как бревно.

Глава 7

– А теперь мы побеседуем с миссис Филип, – сказал Тавернер. – Ее сценический псевдоним Магда Уэст.

– Что она за актриса? – поинтересовался я. – Имя ее мне как будто знакомо. Полагаю, я ее видел в каких-то постановках, но не помню, когда и где.

– Миссис Филип из тех, кто почти добился удачи на актерском поприще, – сказал Тавернер. – Пару раз она с блеском сыграла главные роли в Вест-Энде и сделала себе имя. Часто играет в маленьких «интеллектуальных» театриках и воскресных клубах. По моему твердому убеждению, Магде Леонидис как актрисе мешает то, что ей надо зарабатывать себе на хлеб. У нее всегда есть возможность выбирать себе роли и театры и время от времени финансировать спектакли, в которых она играет главную роль (обычно для нее неподходящую). В результате из профессионалов миссис Леонидис сползла, скорей, в разряд любителей. Безусловно, она очень хороша – особенно в комедиях. Но режиссеры не особенно любят работать с ней: слишком уж у нее независимый и беспокойный характер. Говорят, эта дама обожает раздувать ссоры и получает удовольствие от своего легкого интриганства. Не знаю, насколько это соответствует истине, но и среди своих коллег-актеров Магда не пользуется особой популярностью.

Из гостиной вышла София и сказала:

– Мама ждет вас, инспектор.

Я прошел за Тавернером в просторную гостиную и в первый момент не узнал женщину, сидевшую на обтянутом парчой канапе.

На Магде был темно-серый костюм великолепного покроя и плиссированная розовато-лиловая блузка, заколотая у шеи маленькой камеей. Ее тициановские волосы были уложены в высокую прическу в стиле эпохи Эдуарда Ш. Я впервые смог оценить очаровательный вздернутый носик миссис Леонидис. Просто не верилось, что сидевшая передо мной дама – это уже знакомое мне буйное существо в розовом пеньюаре.

– Инспектор Тавернер? – произнесла женщина. – Пожалуйста, входите и присаживайтесь. Вы будете курить? Ужасная история. До сих пор в голове не укладывается.

У нее был тихий невыразительный голос человека, решившего хранить самообладание во что бы то ни стало.

– Буду рада помочь вам, – продолжала Магда.

– Спасибо, миссис Леонидис. Скажите, пожалуйста, где вы находились в то время, когда произошла трагедия?

– Вероятно, в пути из Лондона в Суинли-Дин. В тот день мы с подругой завтракали в ресторане, потом сходили на выставку модной одежды. Выпили по коктейлю с несколькими друзьями в «Беркели». И потом я отправилась домой. В доме царило смятение: у свекра случился внезапный приступ, и он… умер. – На последних словах ее голос чуть дрогнул.

– Вы любили свекра?

– Я была предана ему всей душой… – Магда повысила голос.

София незаметно поправила картину Дега над каминной полкой. Ее мать мгновенно заговорила прежним сдержанным тоном.

– Да, я очень любила его. Мы все его любили. Он был очень добр к нам. – Вы ладили с миссис Брендой Леонидис?

– Мы редко с ней виделись.

– Почему?

– Ну… У нас с ней мало общего. Бедняжка Бренда! Жизнь не баловала ее.

София снова потрогала уголок картины.

– Неужели? В каком смысле?

– О, не знаю, – Магда покачала головой с легкой печальной улыбкой.

– Миссис Леонидис была счастлива с мужем?

– О, думаю, да.

– Они ссорились когда-нибудь?

Магда снова покачала головой и улыбнулась:

– Право, не знаю, инспектор. Их часть дома изолирована от нашей.

– Миссис Леонидис была очень дружна с Лоуренсом Брауном, не так ли?

Магда Леонидис буквально окаменела, устремив укоризненный взгляд на Тавернера.

– Полагаю, вам не следует задавать мне подобные вопросы, – с достоинством произнесла она. – Бренда была очень дружна со всеми. Она очень благожелательна.

– Вам нравится мистер Лоуренс Браун?

– Это очень тихий молодой человек. Премилый, но совершенно незаметный. Я редко вижу его.

– Он хорошо справляется с работой?

– Наверное, да. Я толком не знаю. Филип как будто им доволен.

Тавернер попытался применить тактику шокового воздействия.

– Извините за нескромный вопрос, но, как по-вашему, состояли ли мистер Браун и миссис Бренда Леонидис в любовной связи?

Магда величественно поднялась с канапе. Оскорбленная аристократка получилась у нее превосходно.

– У меня никогда не было оснований подозревать что-либо подобное, – сказала она. – И, право, инспектор, вам не стоит задавать мне подобные вопросы. В конце концов, Бренда – жена моего покойного свекра.

Я чуть было не зааплодировал.

Инспектор тоже поднялся.

– Подобные вопросы лучше задавать слугам? – спросил он.

Магда не ответила.

– Спасибо, миссис Леонидис.

Инспектор вышел.

– Ты была просто великолепна, мамочка, – нежно сказала София.

Магда задумчиво заправила локон за правое ухо и посмотрелась в зеркало.

– Да-а, – протянула она. – Действительно, это нужно играть именно так.

София взглянула на меня.

– Разве ты не должен находиться рядом с инспектором?

– Послушай, София, как мне себя вести?..

Я остановился не договорив. Не мог же я прямо при матери девушки уточнять свою роль. До сих пор Магда Леонидис не обращала на мое присутствие никакого внимания – если не считать обращенной ко мне на выходе из библиотеки заключительной реплики о взрослых дочерях. Я мог быть журналистом, женихом ее дочери, или непонятным сотрудником полиции, или даже владельцем похоронного бюро – но в любом качестве для Магды Леонидис я был только зрителем.

Посмотрев на свои ноги, миссис Леонидис недовольно сказала:

– Туфли не те: слишком легкомысленны.

Повинуясь властному жесту Софии, я поспешил за Тавернером и настиг его в холле направляющимся через дверь в обитой деревянными панелями стене к лестнице, ведущей на второй этаж.

– Хочу поговорить со старшим братом, – пояснил он.

Я задал вопрос Тавернеру в лоб:

– Послушайте, Тавернер, а кем, собственно, являюсь я?

Инспектор несколько удивился:

– Кем являешься ты?

– Ну да. В качестве кого я нахожусь в этом доме? Что мне говорить, если кто-нибудь спросит?

– А, понимаю. – Тавернер на несколько секунд задумался, потом улыбнулся: – А что, кто-нибудь уже спрашивал?

– Да нет еще…

– Ну пусть все так и остается. Никогда никому ничего не объясняй. Замечательное правило. Особенно в доме, где царит смятение. У каждого здесь слишком много собственных тревог и страхов, чтобы иметь желание задавать кому-то какие-то вопросы. Все будут принимать твое присутствие как должное до тех пор, пока ты будешь держаться уверенно. Самая большая ошибка – объяснять что-то, когда в этом нет необходимости… Та-а-ак, теперь мы должны пройти в эту дверь и подняться наверх. Дверь не заперта. Ты, конечно, понял: все эти вопросы, которые я задаю, – чистой воды чепуха! Кто был в тот день дома, кто не был – не имеет ни малейшего значения.

– Тогда зачем же…

– А затем, – предупредил мой вопрос инспектор, – что это дает мне возможность приглядеться к каждому члену семьи и составить о нем мнение. Кроме того, в их показаниях может случайно проскользнуть что-нибудь важное. – Тавернер помолчал и задумчиво пробормотал: – Бьюсь об заклад, Магда Леонидис при желании многое могла бы сообщить.

– И вы полагаете, ее показания заслуживали бы доверия?

– О нет, – сказал Тавернер, – никакого доверия они бы не заслуживали, но, отталкиваясь от них, можно было бы строить какую-нибудь линию расследования. В этом проклятом доме у каждого была возможность совершить преступление. Что мне нужно, так это мотив.

На верхней лестничной площадке справа находилась дверь с медным дверным кольцом, которым инспектор Тавернер послушно воспользовался по назначению.

Дверь моментально открылась, и перед нами появился неуклюжий великан с могучими плечами, темными взъерошенными волосами и лицом чрезвычайно некрасивым и в то же время удивительно приятным. Он взглянул на нас и тут же торопливо и смущенно отвел взгляд в сторону – с неловкостью, свойственной стеснительным и честным людям.

– Ох, послушайте, – сказал он, – входите. Да, прошу вас. Я только что собирался… Впрочем, это неважно. Проходите в гостиную. Сейчас я позову Клеменси… О, вот и ты, дорогая. Это главный инспектор Тавернер. Он… А где сигареты? Подождите минуточку, пожалуйста. – Великан наткнулся на ширму, сбивчиво извинился перед ней и выскочил в коридор.

Создавалось впечатление, что из гостиной вылетел громко жужжащий шмель, после чего воцарившаяся здесь тишина стала ощущаться почти физически.

Миссис Роджер Леонидис стояла у окна. Меня сразу же заинтриговал характер этой женщины, да и вся атмосфера комнаты, в которой мы находились.

Стены здесь были выкрашены в ослепительно белый цвет. И никаких картин и фотографий – только над каминной полкой висела какая-то геометрическая фантазия из темно-серых и синих треугольников. Избытка мебели в гостиной я тоже не заметил: три или четыре кресла, стол со стеклянным верхом и маленький книжный шкаф. И никаких предметов роскоши: свет, пространство и воздух. Это помещение отличалось от огромной, полной парчи и цветов гостиной внизу, как мел отличается от куска сыра. И миссис Роджер Леонидис отличалась от миссис Филип Леонидис так, как только может отличаться одна женщина от другой. Если при виде Магды становилось ясно, что она может быть – и зачастую бывает – по меньшей мере десятком самых разных героинь, то Клеменси Леонидис явно не могла быть никем, кроме как самой собой. Очень яркая и совершенно определенная индивидуальность.

Ей было где-то около пятидесяти. Ее седые волосы, подстриженные коротко, почти по-мальчишески, лежали так красиво на маленькой великолепной формы голове, что не произвели на меня того отталкивающего впечатления, какое обычно производят слишком короткие женские стрижки. У Клеменси Леонидис было интеллигентное выразительное лицо и по-особому проницательный и пытливый взгляд светло-серых глаз. Темно-красное платье великолепно подчеркивало стройность и изящество ее фигуры.

Миссис Клеменси с первого взгляда показалась мне женщиной весьма непростой – может быть, потому, что ее образ жизни значительно отличался от образа жизни обычной женщины. И я сразу же понял, почему София употребила слово «жестокость» в отношении жены Роджера. В гостиной было холодно, и я зябко поежился.

– Присаживайтесь, пожалуйста, инспектор, – сказала Клеменси Леонидис спокойным вежливым голосом. – Вы можете сообщить нам какие-нибудь новости? – Смерть вашего свекра наступила в результате отравления эзерином, миссис Леонидис.

– Значит, это убийство, – задумчиво произнесла она. – Это ведь не могло быть простой случайностью?

– Нет, миссис Леонидис.

– Пожалуйста, будьте поделикатней с моим мужем, инспектор. Это известие страшно потрясет его. Роджер боготворил отца, и, кроме того, он чрезвычайно эмоционален.

– Вы были в хороших отношениях со свекром, миссис Леонидис?

– Да. В хороших. – И спокойно добавила: – Я не особенно любила его.

– Почему?

– Мне не нравились его жизненные цели – и способы их достижения.

– А как вы относитесь к миссис Бренде Леонидис?

– К Бренде? Я очень редко вижу ее.

– Вы не допускаете существования каких-то отношений между ней и мистером Лоуренсом Брауном?

– Вы имеете в виду любовную связь? Не думаю. Но я действительно ничего об этом не знаю.

В ее голосе не слышалось никакой заинтересованности.

В комнату ворвался Роджер Леонидис, производя все такое же впечатление громко жужжащего шмеля.

– Я немного задержался, – торопливо заговорил он. – Телефон. Итак, инспектор? Итак. У вас есть какие-нибудь новости? Что явилось причиной смерти моего отца?

– Смерть мистера Леонидиса наступила в результате отравления эзерином.

– Да? Боже мой! Значит, это дело рук этой ужасной женщины! Она не могла подождать! Он вытащил ее из грязи – и вот награда. Она хладнокровно убила старика! Боже! Кровь закипает в жилах, как подумаю об этом!

– У вас есть конкретные причины подозревать миссис Бренду?

Роджер бегал взад-вперед по гостиной, вцепившись в волосы обеими руками.

– Причины? А кто, кто еще мог это сделать? Я никогда не верил ей… Никогда не любил ее! Да никто из нас ее не любил. Мы с Филипом не могли прийти в себя, когда папа пришел однажды домой и сообщил нам о содеянном! В его-то возрасте! Безумие – просто… Безумие! Мой отец был удивительным человеком, инспектор. С умом гибким и свежим, как у сорокалетнего. Всем, что я имею в жизни, я обязан отцу. Он все делал для меня… И ни разу не подвел. Это я подвел его… Как вспомню об этом…

Роджер тяжело повалился в кресло. Его жена спокойно подошла к нему.

– Ну, Роджер, достаточно. Не заводи себя.

– Конечно, дорогая… Конечно. – Он взял ее за руку. – Но как я могу оставаться спокойным… Как могу я сдерживаться…

– Но мы все должны оставаться спокойными, Роджер. Инспектор Тавернер нуждается в нашей помощи.

– Совершенно верно, миссис Леонидис.

– Как я хотел бы задушить эту мерзавку собственными руками! – вскричал Роджер. – Отобрать у старика несколько последних лет жизни!.. Да будь она здесь!.. – Великан вскочил с кресла, трясясь от ярости, и вытянул вперед руки с судорожно скрюченными пальцами: – Да! Я бы свернул ей шею, свернул ей шею…

– Роджер! – резко сказала Клеменси.

Опомнившись, он сконфуженно поглядел на жену.

– Извини, дорогая. – Потом повернулся к нам: – Извините… Я… Простите меня…

И он снова вышел из гостиной.

– На самом деле он и мухи не обидит, – сказала Клеменси, едва заметно улыбаясь.

Тавернер вежливо кивнул в ответ.

Потом он начал задавать традиционные вопросы.

Клеменси Леонидис отвечала коротко и точно.

В день смерти Аристида Леонидиса Роджер был в Лондоне, в главном офисе его фирмы по поставкам. Он вернулся во второй половине дня и по обыкновению провел некоторое время у отца. Сама Клеменси в тот день находилась, как всегда, на работе, в институте Ламберта на Гоуэр-стрит, и вернулась домой к шести часам.

– Вы видели своего свекра в тот день?

– Нет. Последний раз я встречалась с ним накануне. После обеда мы пили у него кофе.

– Но в день смерти вы его не видели?

– Нет. Правда, я ходила на его половину – Роджер вспомнил, что забыл там свою любимую трубку. Но она лежала на столике прямо в прихожей, поэтому мне не пришлось беспокоить старика. Он любил подремать после шести часов.

– Когда вы услышали о приступе?

– Сюда примчалась Бренда. В половине седьмого или минутой-двумя позже.

Как я уже знал, вопросы эти ничего не значили для Тавернера – но теперь я видел, как пристально изучает инспектор сидящую напротив него женщину. Он задал ей еще несколько вопросов, касающихся характера ее работы. Клеменси ответила, что занимается расследованием радиационных эффектов атомного распада.

– Значит, вы работаете над атомной бомбой?

– Нет. Институт занимается изучением воздействия радиации на живые организмы.

Закончив разговор, Тавернер поднялся и выразил желание осмотреть эту часть дома. Клеменси казалась несколько удивленной, но повела нас по комнатам безо всяких возражений. Спальня со сдвоенными, покрытыми белыми покрывалами кроватями и минимальным количеством незамысловатой мебели напомнила мне то ли больничную палату, то ли монастырскую келью. Обстановка ванной комнаты отличалась такой же простотой и скромностью: ни туалетного столика с набором косметики, ни роскошных приспособлений для пользования душем. Кухня была пуста, безукоризненно чиста и оборудована различными агрегатами практического назначения. Потом Клеменси распахнула перед нами очередную дверь со словами:

– А это кабинет моего мужа.

– Входите, – раздался голос Роджера. – Входите, пожалуйста.

Я незаметно облегченно вздохнул. Царящая в этой половине дома атмосфера безупречной чистоты и аскетизма действовала на меня угнетающе. Эта же комната в полной мере отражала своеобразный характер хозяина. Здесь находился огромный круглый стол, заваленный бумагами, старыми курительными трубками и щедро посыпанный пеплом. У стола и стен стояли старые, потрепанные кресла. На стенах висели пожелтевшие от времени групповые фотографии (класса, крокетной команды, воинского подразделения), а также акварели, изображавшие пустыни и минареты, парусники, море и закатное небо. Так или иначе, это была приятная комната, принадлежавшая приятному, благожелательному и общительному человеку.

Роджер неуклюже разливал в стаканы вино из графина, одновременно смахивая на пол с одного из кресел книги и бумаги.

– Не обращайте внимания на беспорядок. Я тут все перевернул вверх дном. Разбираю бумаги. Скажите, когда хватит.

Инспектор от вина отказался. Я – нет. Роджер направился ко мне со стаканом, повернув при этом голову к Тавернеру:

– Вы должны извинить меня. Я в совершенно растрепанных чувствах.

Он оглянулся почти виновато, но Клеменси в комнате уже не было.

– Она замечательная, – сказал Роджер. – Я говорю о жене. Все это время она держалась великолепно – просто великолепно! Я бесконечно восхищаюсь этой женщиной. А ведь ей приходилось трудно, ужасно трудно до того, как мы поженились. Позвольте мне рассказать вам. Ее первый муж был отличный парень, со светлой головой – но с очень слабым здоровьем… Туберкулез. Он занимался какими-то важными исследованиями – кажется, в области кристаллографии. Парень работал как зверь, получал какие-то гроши, но отступать не собирался. Клеменси буквально батрачила на мужа, содержала его и все время знала – он не жилец на этом свете. Но никогда не жаловалась – ни разу не позволила себе ни малейшего проявления слабости. И всегда говорила, что совершенно счастлива. Потом ее муж умер, Клеменси ужасно страдала. В конце концов она согласилась выйти за меня. Я был рад подарить ей хоть немного покоя и счастья. Я не хотел, чтобы Клеменси продолжала работать, но она посчитала недостойным бросать работу в военное время; да и сейчас, кажется, не собирается покидать институт. Но она прекрасная жена – самая прекрасная из всех, какие когда-либо существовали. Боже, как мне повезло! Ради нее я готов на все.

Тавернер вежливо покивал. Потом (в который раз за сегодня) принялся задавать собеседнику традиционные вопросы.

Когда Роджер впервые услышал о начавшемся у отца приступе?

– За мной прибежала Бренда. Отцу стало плохо… Она сказала, что у него начался приступ удушья. Всего за полчаса до этого я сидел у своего милого старика, и он был в полном порядке. Я помчался к нему. Он лежал с посиневшим лицом и задыхался. Я бросился вниз, к Филипу. Тот позвонил доктору. Я… Мы ничего не могли сделать. Конечно, тогда мне и в голову не могло прийти, что все это обернется такой нелепостью… Нелепостью? Я сказал «нелепостью»? Боже, какое неуместное слово!

С некоторым трудом мы с Тавернером выбрались из перенасыщенной эмоциями атмосферы кабинета Роджера и наконец обнаружили себя снова стоящими у дверей на верхней лестничной площадке.

– Да-а, – протянул Тавернер. – Какой разительный контраст с младшим братцем. – И добавил ни с того ни с сего: – Любопытная вещь, эти комнаты. Могут много чего порассказать о своих хозяевах.

Я согласно кивнул, и Тавернер продолжал:

– И какие любопытные супружеские пары иногда составляются, не правда ли?

Я не понял, кого он имеет в виду: Клеменси с Роджером или Филипа с Магдой. Его слова легко можно было отнести и к тем и к другим. И все-таки оба этих брака можно было расценивать как счастливые. Во всяком случае, Роджер и Клеменси безусловно счастливы друг с другом.

– Он не похож на отравителя, как ты считаешь? – спросил Тавернер. – Конечно, трудно судить наверняка. Его жена больше отвечает представлению об убийце. Безжалостная женщина. Может быть, слегка помешана.

Я согласно кивнул.

– Но вряд ли она стала бы убивать человека только потому, что не одобряет его жизненных целей и образа жизни. Возможно, если она действительно ненавидела старика… Но разве кто-нибудь совершает убийство из одной только ненависти?

– Да, мало кто, – сказал Тавернер. – Во всяком случае, я с такими никогда не сталкивался. Но, бог знает, сможем ли мы раздобыть когда-нибудь хоть какие-нибудь доказательства…