Текст книги "Кривой домишко"

Автор книги: Агата Кристи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Глава 22

Из-за живой изгороди навстречу нам вышли Роджер и Клеменси. Просторный твидовый костюм шел Роджеру куда больше строгих туалетов делового мужчины.

– Привет! – сказал великан. – Ну наконец-то! Я уже начал думать, что они никогда не арестуют эту мерзавку. Чего они выжидали, непонятно. Ну что ж, теперь она и ее жалкий воздыхатель очутились за решеткой – и, надеюсь, их ждет виселица.

Клеменси нахмурилась.

– Не будь таким жестоким, Роджер.

– Жестоким? Чепуха! Совершено хладнокровное убийство доверчивого беспомощного старика – а когда я выражаю законную радость по поводу поимки преступников, меня называют жестоким. Говорю тебе, я с удовольствием задушил бы эту женщину собственными руками. Она ведь была с вами, когда инспектор Тавернер пришел по ее душу? Ну и как она вела себя?

– Это было ужасно, – тихо ответила София. – Бренда чуть с ума не сошла от страха.

– Так ей и надо.

– Не будь таким мстительным, Роджер, – сказала Клеменси.

– У тебя совершенно нет воображения, – полушутя ответил ей муж. – Представь себе, что отравили меня…

Я заметил, как дрогнули веки Клеменси и руки судорожно сжались в кулаки.

– Не смей говорить такие вещи даже в шутку, – отчеканила она.

– Успокойся, дорогая. Скоро мы будем далеко от всего этого.

Мы направились к дому. Роджер и София шли впереди, мы с Клеменси чуть отстали.

– Полагаю, теперь… нам позволяет уехать? – спросила она.

– Вам так не терпится уехать?

– У меня больше нет никаких сил.

Я удивленно взглянул на нее. Она горько улыбнулась мне и легко кивнула:

– Разве вы не понимаете, Чарлз, что все это время я боролась? Отчаянно боролась за свое счастье. И за счастье Роджера. Я так боялась, что родственники убедят его остаться в Англии и нам придется вечно жить среди них, задыхаясь в плену тесных и прочных семейных уз. Я боялась, что София предложит Роджеру часть дохода и он согласится, так как это означало бы комфорт и покой для меня. Беда с Роджером заключается в том, что он никого не слушает. У него в голове постоянно возникают новые идеи – и всегда абсолютно несостоятельные. Роджер ничего не понимает в жизни. И при этом по природе своей он достаточно Леонидис, чтобы считать: счастье женщины заключается в богатстве и комфорте. Но я буду бороться за свое счастье – буду! Я увезу мужа отсюда и научу его вести ту жизнь, для которой он создан и в которой он никогда не почувствует себя неудачником. Я хочу, чтобы Роджер принадлежал мне безраздельно… вдали от всей его родни…

Клеменси говорила торопливо, приглушенным голосом, в котором звучали горечь и отчаяние, поразившее меня. До сих пор я не догадывался, что она находится практически на грани нервного срыва. И не догадывался, насколько страстным и собственническим было ее чувство к мужу.

Я вспомнил слова Эдит де Хэвилэнд, произнесенные со странной интонацией: «Это чувство граничит с идолопоклонством». Не Клеменси ли она имела в виду?

«Больше всех на свете Роджер любил своего отца, – подумал я. – Даже больше своей жены, хоть он и предан ей всей душой».

Я впервые понял, насколько сильно желала Клеменси владеть Роджером безраздельно. Он был ее ребенком, кроме того, что был ее мужем и возлюбленным.

К дому подъехала машина.

– Привет! – сказал я. – А вот и Джозефина!

Из машины вышли Джозефина и Магда. У девочки была забинтована голова, но в остальном она выглядела прекрасно.

– Как там мои золотые рыбки? – сразу же спросила она и двинулась навстречу нам по направлению к декоративному садику с прудом.

– Дорогая моя! – вскричала Магда.

– Не суетись, мама, – сказала Джозефина. – Со мной все в порядке. И я терпеть не могу излишней опеки.

Магда заколебалась. Я знал, что в действительности Джозефина была готова к выписке уже несколько дней назад и ее держали в госпитале только по просьбе инспектора Тавернера, который не мог гарантировать безопасность девочки до тех пор, пока подозреваемые не окажутся за решеткой.

– Смею предположить, свежий воздух пойдет Джозефине только на пользу, – сказал я Магде. – Я присмотрю за ней.

Я догнал Джозефину по дороге к пруду.

– Тут много чего произошло, пока ты лежала в госпитале, – сообщил я. Джозефина не ответила. Близоруко щурясь, она смотрела в пруд.

– Я не вижу Фердинанда, – сказала девочка.

– Фердинанд это который?

– С четырьмя хвостами.

– Забавная порода. Мне нравится вон та, ярко-золотистая.

– Самая заурядная рыбешка.

– Я вон от той белой, изъеденной молью, не в восторге.

Джозефина одарила меня презрительным взглядом.

– Это шебункин. Такая рыбка стоит намного… Гораздо больше простой золотой.

– Тебе не интересно узнать, что тут происходило в твое отсутствие, Джозефина?

– А я и так все знаю.

– Ты знаешь, что обнаружилось второе завещание, по которому все деньги достались Софии?

Джозефина скучающе кивнула.

– Мама мне сказала. Вообще-то я и без нее это знала.

– То есть ты слышала какие-то разговоры в госпитале?

– Нет. Я просто знала, что дедушка оставил все деньги Софии. Я собственными ушами слышала, как он ей говорил это.

– Ты опять подслушивала?

– Ага. Я люблю подслушивать.

– Подслушивать некрасиво. И запомни, тот, кто подслушивает, ничего хорошего о себе никогда не услышит.

Джозефина как-то странно взглянула на меня:

– А я слышала, что дедушка сказал Софии обо мне, если вы об этом. – И добавила: – Нэнни приходит в страшную ярость, когда застает меня за подслушиванием. Она говорит, что подобные занятия не к лицу юным леди.

– И она абсолютно права.

– Фи, – Джозефина презрительно сморщила нос. – В наше время юные леди давно перевелись.

Я переменил тему разговора.

– Ты немножко опоздала к интересному событию, – сказал я. Главный инспектор Тавернер арестовал Бренду и Лоуренса.

Я ожидал, что Джозефину как юного сыщика страшно заинтересует это сообщение, но она только повторила тем же скучающим тоном:

– Ага. Я знаю.

– Ты не можешь этого знать. Это произошло только что.

– Нам навстречу ехала машина, в которой сидели инспектор Тавернер, сыщик в замшевых ботинках и Бренда с Лоуренсом, – и я сразу поняла, что их арестовали. Надеюсь, инспектор Тавернер предъявил им ордер на арест. Это обязательно, сами знаете.

Я заверил девочку, что Тавернер действовал в строгом соответствии с законом.

– Я должен был рассказать им о письмах, – сказал я извиняющимся тоном. – Я нашел их за котлом на чердаке. Конечно, я должен был оставить за тобой право сообщить о письмах полиции, но тебя вывели из строя. Джозефина осторожно потрогала голову.

– Меня могли ведь и убить, – самодовольно сказала она. – Я же говорила – настало время для второго убийства. Прятать письма за котлом, конечно, глупо. Я сразу обо всем догадалась, когда увидела Лоуренса выходящим из котельной. Понятное дело, он там что-то прятал – чем еще можно заниматься на чердаке?

– Но я думал… – начал я и смолк, заслышав повелительный голос Эдит де Хэвилэнд.

– Джозефина! Джозефина! Сейчас же иди сюда!

Джозефина вздохнула.

– Начинается. Я пойду, пожалуй. С тетей Эдит опасно спорить. И она побежала через лужайку. Я неторопливо последовал за ней.

Обменявшись несколькими словами с тетей Эдит, Джозефина прошла в дом, а я присоединился к сидящей на террасе в плетеном кресле старой леди. Сегодня утром она выглядела полностью на свой возраст, и меня потрясло выражение усталости и страдания на ее старом больном лице. Заметив мой восторженный взгляд, мисс де Хэвилэнд попыталась улыбнуться.

– Ребенок как будто полностью оправился, – сказала она. – За ней нужно получше присматривать. Впрочем… полагаю, теперь в этом не будет необходимости? – Тетя Эдит вздохнула. – Я рада, что все кончилось. Но какой позор! Если уж вас арестовывают по обвинению в убийстве, нужно, по крайней мере, сохранять чувство собственного достоинства. Терпеть не могу таких людей, как Бренда, которые впадают в истерику и визжат от страха. Никакой силы воли. Лоуренс Браун был похож на затравленного кролика.

Я испытал неясное чувство жалости.

– Бедняги!

– Да… Бедняги. Надеюсь, у нее хватит ума позаботиться о себе? Я имею в виду приличного адвоката… И все такое прочее.

Странно, как сочеталось в них всех, с одной стороны, острая неприязнь к Бренде и, с другой – благородная забота о ее защите в суде.

Эдит де Хэвилэнд продолжала:

– Интересно, как долго все это протянется?

Я ответил, что дело будет сначала рассмотрено в полиции, потом передано в суд. Три-четыре месяца, вероятно. А по вынесении приговора еще можно будет подать апелляцию.

– Вы думаете, их осудят?

– Трудно сказать. Неизвестно, какими доказательствами располагает полиция. Эти письма…

– Любовные письма?.. Значит, они все-таки были любовниками?

– Да, они любили друг друга.

Лицо тети Эдит помрачнело.

– Не нравится мне все это, Чарлз. Я не люблю Бренду. Я всегда очень не любила ее и отзывалась о ней крайне резко. Но сейчас… Я хочу, чтобы Бренда воспользовалась каждым шансом – каждым возможным шансом. Аристид тоже хотел бы этого. Я чувствую себя обязанной обеспечить Бренде хорошую защиту.

– А как же Лоуренс?

– О, Лоуренс! – Старая леди раздраженно пожала плечами. – Мужчины должны сами заботиться о себе. Но Аристид никогда не простил бы нас, если… – Она оставила фразу незаконченной, помолчала и сказала: – Время ленча. Пойдемте в дом.

– Я должен ехать в Лондон.

– Вы на своей машине?

– Да.

– Хм. Может быть, вы меня подвезете? Полагаю, теперь нам уже можно выехать в город?

– Конечно, подвезу. Но кажется, Магда с Софией тоже собирались в Лондон после ленча. Может, вам будет удобней поехать с нами? У меня двухместный автомобиль.

– Я не хочу ехать с ними. Возьмите меня с собой и не распространяйтесь, пожалуйста, на эту тему.

Я удивился, но выполнил ее просьбу. По дороге в город мы не разговаривали. Я спросил старую леди, где ее высадить.

– На Харлей-стрит.

В моем уме забрезжила некая смутная догадка, но мне не хотелось ни о чем спрашивать.

– Впрочем, нет, еще слишком рано, – сказала тетя Эдит. – Высадите меня у «Дебенкама». Я перекушу там и потом пройдусь пешком до Харлей-стрит.

– Надеюсь… – начал было я и остановился.

– Именно поэтому я и не хотела ехать с Магдой. Она всегда драматизирует ситуацию. Поднимает страшный шум по любому поводу.

– Мне очень жаль, – сказал я.

– Это лишнее. Я прожила хорошую жизнь. Очень хорошую. – Неожиданно старая леди усмехнулась: – И она еще не кончилась.

Глава 23

Я не видел отца уже несколько дней. Застав его за делами, не имеющими отношения к Леонидисам, я отправился на поиски Тавернера.

Инспектор выразил желание выйти со мной пропустить по стаканчику. Я поздравил его с успешным завершением дела; поздравления он принял, но вид у него при этом был далеко не победоносный.

– Что ж, все кончено, – сказал Тавернер. – Дело закрыто. И никто не посмеет отрицать этого.

– Как вы думаете, обвинительный приговор будет вынесен?

– Трудно сказать. Прямых улик нет… Как часто бывает в делах об убийствах. Многое зависит от того, какое впечатление обвиняемые произведут на присяжных.

– А насколько серьезно содержание писем?

– На первый взгляд просто убийственно. Сплошные разговоры о сладкой совместной жизни, которая ждет любовников после смерти старого мужа Бренды. Фразы типа «Теперь осталось недолго ждать». Не забывай, защита будет трактовать все это иначе: мол, муж был уже так стар, что молодые люди с полным основанием могли ожидать его естественной смерти. Впрямую об отравлении в письмах не говорится, но есть некоторые пассажи, которые можно понять вполне однозначно. Все зависит от того, кто будет судействовать. Если старый Карберри – то он живо разберется с любовниками: страшно добродетелен. Защищать обвиняемых будет, вероятно, Иглз или Хэмфри Керр. Хэмфри великолепно ведет подобные дела, но для успеха ему обязательно подавай блестящего героя войны или что-нибудь вроде этого. А человек, уклонившийся от воинской службы, несколько смажет ему картину. Но главное для обвиняемых – понравиться присяжным. С присяжными никогда не угадаешь. Но знаешь, Чарлз, эти двое определенно возбуждают симпатию и жалость. Бренда – миловидная молодая женщина, бывшая замужем за глубоким стариком; Лоуренс – невротик, освобожденный от службы в армии. Само преступление настолько традиционно, настолько соответствует некоей избитой схеме, что невольно начинаешь верить в невиновность подозреваемых. Конечно, суд может решить, что старика отравил Лоуренс без ведома Бренды или она без ведома любовника – но может и обвинить их в сговоре.

– А что вы сами думаете по этому поводу? – спросил я.

Лицо Тавернера осталось совершенно бесстрастным.

– А я ничего не думаю. Я собрал факты и отправил дело в прокуратуру, где уже и были сделаны все выводы. Я исполнил свои обязанности, а остальное меня не касается. Вот и все, Чарлз.

Да, нет, не все. Тавернер определенно был не очень счастлив.

И только три дня спустя я завел разговор на эту тему с отцом. Сам он о деле Леонидисов не упоминал. В наших отношениях возникла некоторая напряженность – и мне казалось, я догадываюсь о ее причинах. Но мне было необходимо разрушить возникшую между нами преграду.

– Нужно назвать вещи своими именами, – сказал я. – Тавернер не верит, что старика убили эти двое, – и ты тоже не веришь в это.

Отец покачал головой и повторил слова Тавернера:

– Мы свое дело сделали. Остальное решит суд. И никаких вопросов здесь быть не может.

– Но вы-то с Тавернером не считаете их виновными?

– Это решать присяжным.

– Бога ради, не заговаривай мне зубы! Я спрашиваю, что лично ты думаешь по этому поводу?

– Мое личное суждение не отличается от твоего, Чарлз.

– Нет, отличается. Я более осведомлен.

– В таком случае, буду откровенен: я просто… не знаю!

– Они могут быть виновными?

– О да!

– Но ты в их виновности не уверен?

Отец пожал плечами.

– Не уклоняйся от ответа, па. Прежде ты был уверен? Не сомневался?

– В общем, да. Не всегда, правда.

– Я молю небо, чтобы ты оставался уверенным и сейчас.

– Я тоже.

Мы помолчали. Я думал о двух призрачных фигурах, выплывающих в сумерках из парка. Одинокие испуганные люди. Они были испуганы с самого начала. Разве это не является признаком нечистой совести? Но тут же я ответил сам себе: «Совсем не обязательно». Оба они, и Бренда, и Лоуренс, боялись самой жизни – у них не было уверенности в себе; а тут еще они оказались участниками традиционной истории незаконной любви, разрешившейся убийством старого мужа.

– Ну-ну, Чарлз, – заговорил отец мягким грустным голосом. – Нужно смириться с ситуацией. Неужели ты до сих пор допускаешь возможность, что в действительности преступником является кто-то из Леонидисов?

– Я ни в чем не уверен, – ответил я. – Все как-то запутано и неясно. Но у меня ощущение… в целом… что все они пытаются закрыть глаза на правду.

Отец кивнул.

– Все, кроме Роджера, – добавил я. – Роджер безоговорочно верит в виновность Бренды и страстно желает увидеть ее повешенной. С Роджером легко общаться: он очень прост, прям и не держит никаких задних мыслей. Но остальные Леонидисы явно чувствуют себя виноватыми… Все они беспокоятся, чтобы обеспечить Бренде возможно лучшую защиту на суде… Дать ей возможность воспользоваться любым шансом… Почему?

– Потому что в глубине души они по-настоящему не верят в виновность Бренды? Что ж, звучит логично. – Отец помолчал и спокойно спросил: – А кто же все-таки мог это сделать? Ты разговаривал с каждым из них. Кто, по-твоему, наиболее вероятный подозреваемый?

– Не знаю, – сказал я. – И это приводит меня в бешенство. Никто из них не отвечает твоему описанию убийцы, и все же я чувствую – именно чувствую, – что кто-то из Леонидисов является убийцей.

– София?

– Нет! Бог мой, нет!

– Но ты обдумываешь и эту возможность, Чарлз… Да-да, не отрицай. И тем более настойчиво, что страшно боишься этой возможности… А как остальные? Филип?

– Только по самым невообразимым мотивам.

– Мотивы убийства могут быть самыми невообразимыми – или до нелепости незначительными. И какие же мотивы могли быть у него?

– Он страшно ревновал отца к Роджеру – всю жизнь. Оказываемое старшему брату предпочтение приводило его в бешенство. Фирма Роджера оказалась на грани банкротства, старый Леонидис прослышал об этом и пообещал сыну помочь поправить дела. Предположим, Филип узнал об этом.

Если старик умрет в ближайшее время, Роджеру уже никто помочь не сможет, и он полностью разорится. О, я понимаю, это нелепо…

– Да нет, вовсе нет. Это ненормально, но такое случается. Люди бывают самые разные. А Магда?

– Магда довольно инфантильна, у нее совершенно нет чувства меры. Но мне никогда и в голову не пришла бы мысль о ее причастности к преступлению, если бы не ее внезапное решение отправить Джозефину в Швейцарию. Возможно, Магда боится, что Джозефина что-то знает и может случайно сболтнуть…

– И девочку пытались пристукнуть?

– Ну, мать это сделать не могла!

– Почему?

– Но, отец, мать не может…

– Чарлз, Чарлз, разве ты никогда не читал полицейских сводок? Матери очень часто питают острую неприязнь к одному из своих детей. Только к одному, остальным она может быть глубоко предана. Как правило, у женщины есть вполне определенная причина для ненависти – какие-то подсознательные ассоциации, мотивы, – но докопаться до нее очень трудно.

– Магда называла Джозефину «подкидышем троллей», – неохотно признался я.

– Ребенка это обижало?

– Кажется, да.

– Кто там еще? Роджер?

– Роджер отца не убивал. В этом я абсолютно уверен.

– Хорошо, Роджера вычеркнем. Его жена… Как ее? Клеменси?

– Да, – сказал я. – Если старого Леонидиса убила она, то из очень странных соображений.

И я поведал отцу о своем разговоре с Клеменси и предположил возможность того, что в своем страстном желании увезти мужа из Англии она могла отравить старика.

– Клеменси убеждала Роджера скрыться, не предупреждая Аристида. Но старик все узнал и собирался помочь фирме сына избежать банкротства. Все планы и надежды Клеменси рушились. И она действительно безумно любит Роджера – это чувство граничит с идолопоклонством.

– Ты повторяешь слова Эдит де Хэвилэнд!

– Да. И Эдит – следующий человек, который, думаю, мог совершить убийство. Не знаю, какие у нее могли быть на это причины, но при наличии достаточно веских оснований Эдит может оставить за собой право вершить правосудие. Такой она человек.

– И при этом она чрезвычайно озабочена тем, чтобы у Бренды была хорошая защита на суде?

– Да. Это можно объяснить угрызениями совести. Я абсолютно убежден: Эдит не допустит осуждения невиновных.

– Вероятно, не допустит. Но смогла бы она поднять руку на ребенка?

– Нет, – медленно произнес я. – В такое поверить просто невозможно. Но это наводит меня на какую-то смутную мысль… О чем-то, что говорила мне Джозефина… Не могу вспомнить, вылетело из головы. Какое-то несоответствие… Какая-то деталь, не увязывающаяся с общей картиной… Если бы только вспомнить…

– Не мучайся. Вспомнишь позже. Еще какие-нибудь соображения у тебя есть?

– Да, – сказал я. – И много. Что ты знаешь о детском церебральном параличе? Я имею в виду – о последствиях влияния этой болезни на характер человека?

– Юстас?

– Да. Чем больше я думаю, тем больше мне кажется что Юстас вполне подходит на роль подозреваемого. Его нелюбовь к дедушке и обида на него. Его странность и угрюмость. Мальчик не вполне нормален. Он единственный из семьи, кого я могу представить хладнокровно покушающимся на Джозефину, которой что-то известно о нем. А ведь ей наверняка что-то было известно. Это дитя знает все. И записывает свои наблюдения в блокнотике…

Я резко смолк.

– Боже мой, – сказал я. – Какой же я идиот!

– В чем дело?

– Я вспомнил, в чем заключается то несоответствие, о котором я недавно говорил. Мы с Тавернером пришли к выводу, что разгром в комнате Джозефины произведен во время поиска писем. Я думал, девочка раздобыла эти письма и спрятала их в котельной. Но потом в разговоре со мной она обронила, что письма в котельной спрятал сам Лоуренс! Джозефина однажды увидела учителя выходящим из котельной, обыскала ее и обнаружила там эти письма. Девочка, конечно, прочитала их. Но оставила там, где нашла.

– Ну и?

– Неужели ты не понимаешь?! Значит, в комнате Джозефины искали не письма. А что-то еще.

– И это…

– И это – маленький черный блокнотик, куда она записывала результаты своих наблюдений. Вот что там искали! И думаю, искавший блокнотик не нашел его, и тот до сих пор находится у Джозефины! Но если так…

Я привстал с кресла.

– Если так, – подхватил отец, – девочке по-прежнему грозит опасность. Ты это имеешь в виду? – Да. И будет грозить до тех пор, пока Джозефину не отправят в Швейцарию.

– А она хочет ехать?

Я задумался.

– Едва ли.

– Значит, вероятно, она еще не уехала, – сухо сказал отец. – Но пожалуй, ты прав: девочке действительно грозит опасность. Тебе лучше отправиться в Суинли-Дин немедленно.

– Юстас? – в отчаянии спросил я. – Клеменси?

– По-моему, – мягко заговорил отец, – все факты указывают на совершенно определенное лицо… Странно, что ты не видишь этого сам… Я…

В дверь заглянул Гловер:

– Извините, мистер Чарлз, вас к телефону. Мисс Леонидис из Суинли-Дин. Что-то срочное.

Это казалось ужасным повторением уже происходившей ранее сцены. Неужели Джозефина опять пала жертвой преступника? И на этот раз злодей не совершил ошибки?..

Я бросился к телефону:

– София? Я слушаю.

В голосе Софии звучало глубокое отчаяние:

– Чарлз, ничего не кончилось. Убийца по-прежнему среди нас.

– О чем ты? Что случилось? Джозефина?..

– Не Джозефина. Нэнни.

– Нэнни?

– Да. Это какао… Джозефина отказалась от своего какао и оставила чашку на столе в холле. Нэнни было жалко выливать его – и она выпила какао сама.

– Бедная Нэнни. Ей очень плохо?

Голос Софии задрожал и сорвался:

– О, Чарлз! Она умерла.