Текст книги "Кривой домишко"

Автор книги: Агата Кристи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Глава 19

Впоследствии мне даже самому казалось странным, насколько внезапно и бесповоротно вся моя жалость и сочувствие к Бренде Леонидис исчезли с обнаружением ее писем к Лоуренсу Брауну. Было ли уязвлено мое самолюбие сознанием того, что эта женщина любила Лоуренса Брауна слепой слащавой любовью и расчетливо и бесстыдно лгала мне? Не знаю, я не психолог. Предпочитаю считать – конец моей жалости к Бренде положила мысль о маленькой девочке Джозефине, хладнокровно убранной преступниками с пути в целях сохранения.

– Безусловно, ловушку устроил Браун, – сказал Тавернер. – И это объясняет один момент, показавшийся мне загадочным.

– В смысле?

– Да как-то все это было страшно глупо обставлено. Суди сам: ребенок заполучил эти письма – письма совершенно убийственного содержания! Первое логическое движение – попытаться вернуть их (в конце концов, бездоказательные разговоры о любовных письмах можно счесть детскими фантазиями). Но вернуть их невозможно, так как неизвестно, где они спрятаны. Значит остается единственное – заставить ребенка молчать. Человек же, совершивший одно убийство, не остановится перед вторым. Все знали, что девочка любит кататься на двери старой прачечной, расположенной в пустынном заднем дворе. Идеальным вариантом, конечно, было бы подкараулить Джозефину за дверью и разобраться с опасной свидетельницей с помощью кочерги, железного прута или резинового шланга (которые находятся тут же в домике, прямо под рукой). Зачем возиться с дурацким мраморным львом, устанавливая его на верхней кромке двери, если существует большая вероятность, что он в девочку не попадет или попадет, но не убьет (как оно и получилось)? Я спрашиваю: Зачем?

– Ну и каков же ответ?

– Первое, что пришло мне в голову, – это мысль об организации алиби. То есть каким образом кто-то обеспечивает себе железное алиби во время покушения на Джозефину. Но эта версия не работает: во-первых, ни у кого из домашних никакого алиби все равно нет, и, во-вторых, обнаруживший тело девочки обязательно нашел бы и кусок мрамора поблизости – и весь modus operandi все равно стал бы ясным. Конечно, если бы преступник убрал кусок мрамора до того, как ребенок был обнаружен, картина покушения осталась бы непонятной. Но в целом вся эта история кажется лишенной смысла.

Инспектор развел руками.

– И чем же вы все это объясните?

– Особенностью характера Лоуренса Брауна. Индивидуальной идиосинкразией. Молодой человек совершенно не переносит насилия – он не может заставить себя совершить над кем-то акт насилия. Он просто физически не мог стать за дверью и раскроить ребенку череп. Но мог устроить ловушку и убежать прочь, чтобы только ничего не видеть.

– Да, понимаю, – медленно проговорил я. – И эзерин в пузырьке из-под инсулина – из той же оперы?

– Точно.

– Вы полагаете, он действовал без ведома Бренды?

– Это объясняло бы, почему она не выбросила использованный пузырек. Конечно, они могли действовать сообща… Или даже Бренда могла сама придумать и организовать номер с отравлением… Милая безболезненная смерть для старого мужа. Но я уверен, ловушку для Джозефины устраивала не она. Женщины никогда не возлагают надежд на подобные трюки – и в этом они правы. Я лично считаю – идея с эзерином возникла в голове Бренды и, возникнув, полностью подчинила женщину себе. Вообще-то Бренда относится к тому типу людей, которые умудряются не скомпрометировать себя нив каких ситуациях, всегда выходят сухими из воды – и продолжают жить со спокойной совестью.

Он помолчал и продолжал:

– Эти письма существенно проясняют дело. Если девочка оправится, можно будет считать, что все устроилось самым лучшим образом. – Тавернер искоса взглянул на меня:

– Ну, и каково же чувствовать себя помолвленным с миллионом фунтов стерлингов?

Я недоуменно заморгал. В тревогах и волнениях последних нескольких часов я совершенно забыл про завещание старого Леонидиса.

– София еще ничего не знает, – сказал я. – Вы хотите, чтобы я поставил ее в известность?

– Насколько я понял, Гэйтскилл собирается объявить печальные (или радостные) новости после завтрашнего дознания. – Тавернер задумчиво посмотрел на меня: – Интересно, как отреагирует на это семья?

Глава 20

С дознанием дела обстояли так, как я и предсказывал. То есть по просьбе полиции оно было отложено.

Все мы находились в приподнятом настроении: накануне оказалось значительно менее серьезным, чем предполагалось сначала, и что можно надеяться на скорое выздоровление девочки.

– Правда, пока, – сказал доктор Грей, – навещать ее нельзя никому, даже матери.

– И в первую очередь матери, – шепнула мне София. – Я ясно дала это понять доктору Грею. Да он и сам прекрасно знает маму.

Должно быть, на моем лице изобразилось сомнение, потому что София резко спросила:

– Ты чем-то недоволен?

– Ну как… Все-таки мать…

– Меня трогают твои старомодные представления о жизни, Чарлз. Но ты просто плохо знаешь маму. Милое создание совершенно не в силах вести себя в соответствии с ситуацией: она обязательно разыгрывает грандиозную драматическую сцену у постели больного ребенка. А драматические сцены – не самое лучшее лекарство для человека, лежащего с пробитой головой.

– Ты успеваешь подумать обо всем, моя милая, не так ли?

– Что ж, кто-то должен думать обо всем теперь, когда дедушка умер.

Я задумчиво посмотрел на Софию. Было ясно – проницательность старого Аристида не подвела его и здесь. Груз ответственности за семью уже лежал на хрупких плечах Софии.

После процедуры дознания Гэйтскилл приехал с ними в Суинли-Дин. Когда вся семья собралась в гостиной Магды, поверенный откашлялся и торжественно произнес:

– Считаю себя обязанным сделать следующее объявление.

Я испытывал приятное ощущение человека, посвященного в таинство – ведь содержание объявления я знал заранее, – и приготовился внимательно следить за реакцией каждого члена семьи.

Гэйтскилл был краток и сух и внешне ничем не обнаружил своей обиды и раздражения. Сначала он зачитал письмо Аристида Леонидиса, затем – текст завещания.

Наблюдать со стороны за присутствующими было чрезвычайно интересно, и я только жалел, что не могу смотреть одновременно на всех.

На Бренду с Лоуренсом я не обращал особого внимания, так как доля вдовы по этому завещанию оставалась прежней. В основном я наблюдал за Роджером и Филипом и уже потом – за Магдой и Клеменси.

На первый взгляд все они держались великолепно.

Филип сидел откинув красивую голову на высокую спинку стула и плотно сжав рот. Он не произнес ни слова.

Магда же, напротив, как только мистер Гэйтскилл смолк, разразилась бурным потоком восклицаний:

– София! Дорогая! Как неожиданно! Как романтично! Милый старый фантазер так хитрил и скрытничал – словно маленький ребенок! Неужели он не доверял нам?! Неужели он думал – мы рассердимся?! Он никогда не подавал виду, что как-то выделяет Софию среди всех нас. Но правда, все это в высшей степени романтично!

Внезапно Магда легко вскочила на ноги, протанцевала к Софии и присела перед ней в глубоком реверансе.

– Мадам София, ваша нищая старая мать униженно просит у вас подаяния. – И добавила хриплым голосом, подражая выговору простолюдинки: – Кинь-ка грошик, дорогуша. Твоя мамаша намылилась в кино, – и протянула к Софии трясущуюся руку со скрюченными пальцами.

– Угомонись, Магда! Это бессмысленное кривляние совершенно неуместно сейчас, – проговорил Филип, почти не разжимая губ.

– О! Но как же Роджер! – Магда резко повернулась к Роджеру: – Бедняжка Роджер! Наш милый старик хотел помочь тебе, но смерть помешала ему… И теперь Роджер не получит в наследство ничего. – Магда величественно повернулась к дочери: – София! Ты просто обязана помочь Роджеру.

– Нет! – Клеменси шагнула вперед. Лицо ее приобрело непреклонное выражение. – Не надо. Нам ничего не надо.

Роджер, похожий на огромного добродушного медведя, неуклюже подошел к Софии и нежно взял ее за руку.

– Я не возьму у тебя ни пенни, милая девочка. Как только все дела в доме будут улажены, мы с Клеменси уедем в Западную Индию и начнем там новую, простую жизнь. Если когда-нибудь я окажусь в крайней нужде, я обращусь за помощью к главе семьи, – он обаятельно улыбнулся Софии. – Но до тех пор я не возьму у тебя ни пенни, ведь на самом деле я очень непритязателен – Клеменси может это подтвердить.

Неожиданно подала голос Эдит де Хэвилэнд.

– Все это, конечно, замечательно, – сказала старая леди. – Но вы не должны забывать и о внешней стороне дела. Если ты, Роджер, обанкротишься, не приняв помощи Софии, а потом уедешь куда-то на край света – в обществе пойдут неприятные для Софии разговоры.

– Да что значит общественное мнение? – презрительно сказала Клеменси. – Для вас, Клеменси, ничего, – отрезала Эдит де Хэвиленд. – Но София живет в этом мире. Она девушка со светлой головой и добрым сердцем, и я не сомневаюсь, что Аристид абсолютно прав в своем выборе главы семьи, хотя для наших английских умов и кажется несколько странным решение обойти наследством двоих сыновей. Но полагаю, будет неприятно, если кто-то заподозрит Софию в жадности и нежелании помочь разорившемуся родственнику. Роджер подошел к тетушке, обнял ее и прижал к себе.

– Тетя Эдит! – сказал он. – Вы милая… и такая упрямица. Но вы совсем не понимаете Клеменси! И я сам знаю, чего мы с женой хотим, а чего – не хотим.

Внезапно вперед выступила Клеменси, на ее худых щеках полыхали алые пятна.

– Никто из вас, – вызывающе заявила она, – не понимает Роджера! И никогда не понимал! И не думаю, что когда-нибудь поймет! Пойдем, Роджер.

И они покинули гостиную. Мистер Гэйтскилл кашлянул и принялся собирать бумаги. Лицо его выражало глубокое неодобрение. Он терпеть не мог семейных сцен, следующих за оглашением условий завещания. По нему это было хорошо видно.

Наконец я перевел взгляд на Софию: у камина стояла стройная красивая девушка с гордо поднятой головой и твердым ясным взглядом. Только что она стала обладательницей огромного состояния, но главной моей мыслью сейчас была мысль о том, насколько одинока стала София в одно мгновение. Между ней и ее семьей возникла непреодолимая преграда, и мне показалось, что девушка уже осознала этот факт и безропотно смирилась с ним. Старый Леонидис переложил на ее плечи тяжелый груз ответственности, веря, что он ей по плечу. Но в этот момент мне было ее нестерпимо жаль.

До сих пор София не произнесла ни слова – ей еще не дали такой возможности. А за внешней расположенностью семьи к девушке я уже ощутил скрытую враждебность. Даже в разыгранной Магдой изящной сценке мне почудилась тонкая нотка недоброжелательности.

Откашлявшись, мистер Гэйтскилл произнес краткую осторожную речь:

– Позвольте мне поздравить вас, София. Вы стали чрезвычайно богатой женщиной. Хочу вас предостеречь от… э-э… совершения каких-либо неосмотрительных шагов. На текущие расходы я могу представить вам некоторую сумму наличными. Если вы пожелаете подробно обсудить положение ваших дел – всегда буду рад помочь вам советом. Вы сможете найти меня в отеле «Линколнз».

– Роджер… – упрямо начала Эдит де Хэвилэнд.

– Роджер, – перебил ее поверенный, – должен заботиться о себе сам. Он взрослый человек… э-э… пятидесяти четырех лет от роду, кажется. И Аристид Леонидис был совершенно прав, знаете ли. Роджер – не деловой человек и никогда таковым не будет. – Гэйтскилл взглянул на Софию: – Вы, конечно, еще можете спасти фирму по поставкам от банкротства, но не обольщайтесь надеждой, что Роджер сумеет успешно вести ее дела.

– Спасать фирму дяди Роджера я и не подумаю, – София впервые за все это время подола голос – и голос ее был решителен и деловит. – Это абсолютно бессмысленная затея.

Гэйтскилл исподлобья взглянул на девушку и незаметно улыбнулся. Потом попрощался со всеми и вышел.

Несколько мгновений в гостиной царило молчание, затем Филип медленно поднялся на ноги.

– Мне пора вернуться к работе, – сказал он. – Я и так потерял слишком много времени.

– Отец… – голос Софии прозвучал неуверенно, почти моляще.

Я почувствовал, что девушка чуть вздрогнула и слегка отшатнулась назад, когда отец устремил на нее холодный, враждебный взгляд.

– Извини, что не поздравляю тебя, – произнес он. – Но все это явилось для меня большим потрясением. Я никогда не мог даже предположить, что мой отец так унизит меня… в благодарность за мою искреннюю любовь и преданность… Да, любовь и преданность!

Впервые из-под маски ледяного спокойствия проступили человеческие черты.

– Боже мой! – воскликнул Филип. – Как? Как он мог так поступить со мной?! Он всегда был несправедлив ко мне – всегда!

– О нет, Филип, ты не должен так говорить, – вмешалась тетя Эдит. – Не расценивай завещание Аристида как очередное оскорбление в свой адрес. Это совсем не так! Просто когда люди старятся, они самым естественным образом тянутся к молодому поколению… Уверяю тебя, дело только в этом. И кроме того, у Аристида всегда было чрезвычайно острое деловое чутье. Он часто говорил: делить состояние нельзя…

– Он никогда не любил меня, – произнес Филип тихим охрипшим голосом. – Для него существовал один Роджер… И вот наконец… – Выражение крайней злобы исказило его прекрасные черты. – Наконец отец понял, что Роджер – глупец и неудачник, и лишил обожаемого первенца наследства.

– А как же я? – сказал Юстас.

До сих пор я едва обращал на него внимание, но успел заметить – мальчик дрожит всем телом, словно с трудом сдерживая сильнейшее волнение. Лицо Юстаса горело, в глазах стояли слезы, в срывающемся голосе слышались истерические нотки: – Это позор! Просто позор! Как смел дедушка так поступить со мной? Как он смел?! Я был его единственным внуком. Как он смел предпочесть мне Софию? Это подло, я ненавижу его! Ненавижу! И никогда в жизни не прощу ему этого. Отвратительный старый тиран!

Я желал его смерти. Я мечтал уехать из этого проклятого дома и жить независимо… А теперь я должен буду бегать на задних лапках перед Софией, выклянчивая подачки, и выглядеть полным идиотом. Лучше умереть…

Голос Юстаса сорвался, и мальчик опрометью бросился из комнаты.

Эдит де Хэвилэнд осуждающе поцокала языком и пробормотала:

– Никакой выдержки!

– А я прекрасно понимаю, что он чувствует сейчас! – воскликнула Магда.

– Я в этом не сомневаюсь, – ядовито заметила тетя Эдит.

– Бедняжка! Пойду утешу его.

– Но, Магда!.. – И мисс де Хэвилэнд поспешила за миссис Леонидис.

Их голоса стихли в отдалении. София продолжала смотреть молящим взглядом на отца, но тот уже взял себя в руки и был спокоен и враждебно-холоден.

– Ты прекрасно использовала свои возможности, София, – произнес Филип и вышел из гостиной.

– Какие жестокие слова! – воскликнул я. – София…

Девушка протянула руки ко мне, и я обнял ее.

– Тебе пришлось нелегко сегодня, милая.

– Я их хорошо понимаю, – сказала София.

– Этот старый черт, твой дедушка, не должен взваливать на тебя такое бремя.

София выпрямилась.

– Он верил: мне это по силам. Значит, действительно по силам. Только… жаль, что Юстас так обиделся.

– Он скоро отойдет.

– Ты думаешь? Он очень долго и очень болезненно все переживает. И мне страшно неприятно, что отец так уязвлен.

– Зато с твоей матерью все в порядке.

– Нет, она тоже не в восторге. Конечно, малоприятно выпрашивать у дочери деньги на постановку спектаклей. Вот увидишь, и глазом моргнуть не успеем, как она заведет разговор о постановке «Эдит Томпсон».

– И что ты ей ответишь? Ведь если ей это доставляет радость…

София высвободилась из моих объятий и вскинула голову:

– Я отвечу «нет»! Пьеска дрянная, и эта роль не для мамы. Финансировать «Эдит Томпсон» все равно что выбрасывать деньги на ветер.

Я тихо рассмеялся не в силах сдержаться.

– В чем дело? – подозрительно осведомилась София.

– Я начинаю понимать, почему дедушка оставил деньги именно тебе. Ты пошла в его породу, София.

Глава 21

Все это время я сожалел единственно о том, что при этих захватывающих событиях не присутствует Джозефина. Она получила бы колоссальное удовольствие от происходящего.

Девочка быстро шла на поправку, и ее возвращения из больницы ожидали со дня на день. Но тем не менее она все-таки опоздала к еще одному важному событию.

Как-то утром, когда мы с Софией и Брендой прогуливались в декоративном садике, к дому подъехала машина. Из нее вышли Тавернер и сержант Лэмб и поднялись по ступенькам в дом.

Бренда замерла на месте, не сводя испуганного взгляда с машины.

– Эти люди… – пролепетала она. – Они вернулись… А я думала, все уже позади… – Женщину била мелкая дрожь.

Бренда присоединилась к нам с Софией десятью минутами раньше. Зябко кутаясь в шиншилловую шубку, она сказала:

– Я просто сойду с ума, если не пройдусь немного по свежему воздуху. Только сунешься за ворота, как со всех сторон напрыгивают репортеры. Такое ощущение, что дом осажден. Сколько времени это может продолжаться?

София предположила, что репортерам скоро надоест сторожить дом, и добавила:

– Вы же можете выезжать в машине.

– Я же сказала, мне нужно пройтись по свежему воздуху, – раздраженно заметила Бренда и тут же резко поменяла тему разговора: – Вы увольняете Лоуренса Брауна, София. Почему?

– Юстас будет продолжать образование в университете. А Джозефина уезжает в Швейцарию.

– Но Лоуренс очень расстроен. Он чувствует, вы не доверяете ему.

София не ответила – и как раз в этот момент к дому подъехала машина Тавернера.

– Что им надо? – бормотала Бренда, мелко дрожа всем телом. – Зачем они приехали?

Я-то сразу догадался, зачем они приехали. Я не сообщал Софии о найденных письмах, но знал: они переданы главному прокурору.

Тавернер вышел из дома, пересек подъездную дорогу и направился через лужайку к нам. Бренда задрожала сильнее.

– Что ему надо? – нервно повторила она. – Что ему здесь надо?

Приблизившись к нам, Тавернер официальным тоном произнес несколько традиционных фраз:

– У меня есть ордер на ваш арест… Вы обвиняетесь в отравлении Аристида Леонидиса, имевшем место девятнадцатого сентября сего года. Должен предупредить: каждое произнесенное вами слово может использоваться на суде как свидетельство против вас.

И тут Бренда просто обезумела. Она завизжала. Она вцепилась в меня, истерически крича:

– Нет, нет, нет! Это неправда! Чарлз, скажите им, что это неправда! Я этого не делала! Я ничего не знаю! Это заговор… Не позволяйте им увозить меня! Это неправда, говорю вам! Это неправда… Я не виновата!.. Это было ужасно, невыразимо ужасно. Я старался успокоить Бренду. Я с трудом отцепил от себя ее руки. Я обещал ей найти хорошего адвоката… Убеждал хранить спокойствие… Адвокат о ней позаботится…

Тавернер мягко взял Бренду за локоть.

– Пойдемте, миссис Леонидис. Вы не хотите взять шляпу? Нет? Тогда сразу и тронемся.

Внезапно Бренда резко отстранилась от инспектора и уставилась на него огромными кошачьими глазами:

– Лоуренс… Что вы сделали с Лоуренсом?

– Мистер Лоуренс тоже арестован, – сказал Тавернер.

И тогда Бренда сломалась. Все ее тело как-то разом поникло и словно усохло. По лицу несчастной женщины заструились слезы, и она безропотно пошла с Тавернером через лужайку к машине. Я увидел выходящих из дома сержанта Лэмба и Лоуренса. Полицейские и арестованные сели в машину и уехали.

Я глубоко вздохнул и повернулся к Софии. Она была очень бледна и расстроена.

– Это ужасно, Чарлз. Совершенно ужасно.

– Да.

– Ты должен найти ей действительно первоклассного адвоката… Лучшего в городе. Ей надо помочь всем, чем только можно.

– Страшная вещь – арест. Никогда раньше не приходилось видеть.

– Да. Страшная вещь.

Мы оба умолкли. Я вспоминал выражение отчаянного ужаса на лице Бренды. Мне оно показалось смутно знакомым – и вдруг я понял почему. То же выражение я видел на лице Магды в первый день нашего знакомства, когда она говорила об «Эдит Томпсон».

«…А потом начинается этот кошмар…» – И на лице Магды изобразился тот же дикий ужас, который я только что видел на лице Бренды. Да, по натуре Бренда не была бойцом. Меня вообще удивляло, что у нее хватило духу совершить убийство. Правда, может быть, это Лоуренс Браун, со своей манией преследования и неустойчивой психикой, перелил содержимое одного пузырька в другой…

Во имя свободы любимой женщины.

– Итак, все кончено, – сказала София и глубоко вздохнула. – Но почему их арестовали сейчас? Я думала, что никаких доказательств их вины у полиции нет.

– Тут всплыли некоторые улики. Письма.

– Их любовная переписка?

– Да.

– Какими же идиотами нужно быть, чтобы хранить подобные вещи!

Да, конечно. Идиоты. Разновидность глупости, для которой чужой печальный опыт абсолютно ничего не значит. Нельзя развернуть утреннюю газету без того, чтобы тут же не наткнуться на скандал, связанный с подобного рода глупостью: стремлением сохранить запечатленные на бумаге слова любви.

– Все это страшно неприятно, София, – сказал я. – Но тут уж ничего не поделаешь. В конце концов, разве не этой развязки все мы хотели? Помнишь нашу первую встречу в ресторане «Марио»? Тогда ты сказала мне: все будет в порядке, если окажется, что убийство совершил надлежащий человек. Ты имела в виду Бренду. Бренду или Лоуренса.

– Не надо, Чарлз. Ты меня мучаешь.

– Но мы должны рассуждать здраво. Теперь мы можем пожениться, София. Теперь, когда выяснилось, что семья Леонидисов никакого отношения к убийству не имеет, ты не можешь больше мне отказывать.

Девушка подняла на меня глаза – до сих пор я как-то не замечал, насколько они глубоки и сини.

– А ты уверен, что семья Леонидисов никакого отношения к убийству не имеет?

– Моя милая девочка, ни у кого из вас не было и тени мотива.

Внезапно София смертельно побледнела.

– Ни у кого, кроме меня, Чарлз. Мотив был у меня.

– Да, конечно… – Я был ошеломлен. – Но совершенно условный. Ты же ничего не знала про завещание.

– Но я знала, Чарлз, – прошептала она.

– Что?! – Я непонимающе уставился на Софию. Мне вдруг стало почему-то холодно.

– Все это время я знала, что дедушка оставил все деньги мне.

– Но откуда?

– От самого дедушки. Дней за десять до смерти он вдруг совершенно неожиданно сказал мне: «Я завещал все свое состояние тебе, София. Ты будешь заботиться о семье, когда я умру».

Я продолжал неотрывно смотреть на Софию.

– Но ты никогда ни словом не обмолвилась мне!

– Да. Понимаешь, когда все рассказывали, как дедушка огласил завещание и подписал его… Я решила, что, может, он просто ошибся… Или оговорился… Или если такое завещание действительно существовало, то, может, оно потерялось и никогда не найдется. Я не хотела, чтобы оно нашлось… Я этого боялась.

– Боялась? Но почему?

– Не знаю. Наверное, из-за убийства…

Я снова вспомнил выражение дикого ужаса на лице Бренды. И точно такое же выражение на лице Магды, представляющей себя в роли убийцы. София не могла поддаться подобной слепой панике, так как была слишком разумна для этого, но она отчетливо понимала, что завещание Леонидиса делало ее подозреваемой номер один. И теперь я окончательно понял, чем мотивирован ее отказ обручиться со мной и каковы причины ее настойчивого стремления узнать правду во что бы то ни стало. «Я должна знать правду. Я должна знать!» Я помнил, с какой страстью произнесла девушка эти слова.

Мы медленно направились к дому, и вдруг в какое-то мгновение я вспомнил еще кое-что, сказанное Софией в тот вечер.

«Думаю, в принципе я способна на убийства, – сказала тогда София. – Но конечно, для убийства у меня должны быть действительно стоящие причины».