Текст книги "Сокровища Улугбека"
Автор книги: Адыл Якубов
Жанры:
Историческая проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)
Али Кушчи по-прежнему глядел в пол, на ковры ширазской работы.
Шах-заде сказал все правильно: Али Кушчи считал его, да и был он на самом деле главарем невежд, темных и опасных, захватчиком престола, сеятелем смуты в стране, мракобесом, что навесил замки на врата науки и просвещения. Но самое страшное – убийцей собственного отца. Непонятно было только, зачем такой человек льет слезы, старается выгородить себя перед ним, перед бедным узником, кого ненавидит, кого бросил в заточение.
– Но я… не хотел того… Если я, покорный слуга аллаха, сверг с трона родителя своего, то… ради веры, ради истинной веры нашей, мавляна, решился я на такой шаг… Знаю: мой родитель – ваш устод. Я же для вас ничто, но выслушайте… Что оставалось мне, коль отец не соблюдал заповедей Корана и шариата, вел себя нечестиво? – Словно боясь услышать возражения, шах-заде повысил голос. – Нет! Нет у меня намерений попирать просвещение и науку, мавляна. Но разве позволено во имя науки забывать о всевышнем?
Али Кушчи с трудом поборол в себе желание оборвать шах-заде. Сдержанно, тихо он обратился к Абдул-Латифу:
– Лишь всевышний непогрешим, шах-заде. Вы говорите о том, кого всевышний призвал уже из этого мира в мир вечный, и судить о поступках того, кто ушел от нас, тяжкий грех…
Он все еще не смотрел на шах-заде, но все равно почувствовал, как от этих слов передернуло собеседника.
Оба замолчали.
– Ну, что же сделаешь теперь, – вздохнул наконец шах-заде, – теперь, после того как кровожадные убийцы свершили это преступление… Аллах свидетель, мавляна, от той вести у меня чуть разум не помутился, а сердце облилось кровью. Я велел схватить всех убийц, мавляна, всех их обезглавить! Всех!
«Ну и коварный деспот, ну и лицемер!»
Али Кушчи поднял тяжелый взгляд на отцеубийцу. Тот стоял теперь у самого трона, одна рука на подлокотнике, другая на рукоятке сабли.
«Хватит! Надо кончать это лицедейство!»
– Шах-заде! Для чего вы говорите обо всем этом мне, несчастному узнику?
– Чтобы… чтобы такой ученый муж, как вы, знал истину!
«Истину?! Чтоб знать истину? Нет, чтоб скрыть ее!»
Али Кушчи ничего не сказал больше, он вновь смотрел вниз, на ковры, хмурил брови, и в этом молчании – так чудилось шах-заде! – были несогласие, бунт, мятеж!
– Я знаю, я хорошо знаю, что думают, чем дышат ученые мужи… И цели их ведомы мне, мавляна!
Это была угроза, плохо скрытая угроза.
– Шах-заде! – Али Кушчи помолчал, пытаясь взять себя в руки. – Истина… вы же говорили о ней… Если сказанное вами истина, то не важно, что станет говорить об этом ученый люд. И не надо бояться, что они будут думать о сказанном вами… Истина остается истиной, что ни говорили бы о ней люди. И если ваша цель…
– Моя цель, – перебил шах-заде, поняв, что мавляна на пределе сдержанности, – моя цель в том, чтобы сказанное мной… а оно есть истина… донести до каждого правоверного! И чтобы так было, я, ничтожный раб, нуждаюсь в таких, как вы, мавляна.
«Хитро! Жестокосердый властитель стал вдруг ничтожным рабом».
«Ну, хорошо, – мелькнуло в уме шах-заде, – я унижусь перед тобой, но крепко запомню это унижение».
– Я приношу вам свои извинения, уважаемый мавляна. Мои неразумные эмиры без согласия и даже без ведома моего бросили вас в зиндан. Ошибка, которую я хочу исправить… Отныне ваш сан и ваше место будут еще выше, чем прежде…
Али Кушчи живо представил себе место нынешнего своего пребывания: холод и темень, шершавые каменные стены, клопы и блохи.
– Я предложил бы вам, мавляна, будь на то согласие ваше, должность диван-беги[70]70
Диван-беги (ист.) – 1) один из высших чинов при дворе; 2) лицо, ведавшее финансами во дворце крупного феодального правителя
[Закрыть]. Начальника дивана! Или, если захотите, станете историком, летописцем при нашем дворе. Кого пожелаете из ученых, поэтов взять к себе в помощники, берите! Единственное занятие ваше будет – писать о делах, которые мы намерены совершить в нашем государстве.
«Писать о твоих „государственных“ делах?.. Значит, скрыть твои преступления, отцеубийца, твои злодеяния, твою жестокость. Эти поэты, эти историки, которых я позову, должны будут славить тебя в касыдах[71]71
Касыда – ода.
[Закрыть], в летописях, выдавать черное за белое? Таким увидят тебя следующие за нами, грешными, поколения? Нет, нет! Как взгляну я тогда в страшный Судный день в глаза устоду!»
Шах-заде снова приблизился к Али Кушчи. В бледном лице, в провале глаз Абдул-Латифа мавляна уловил просящую, жалкую улыбку.
– Простите, шах-заде, но я не историк, чтобы писать о делах государственных…
– Но вам и не надо будет писать. Вам предстоит руководить другими. Хотите, к услугам вашим будут прославленные летописцы, которых мы вызовем из Герата.
– Но прославленные летописцы не нуждаются в руководстве вашего не сведущего в этом деле слуги.
– Ладно! Не летописцем, так звездочетом будете, дворцовым астрологом. Уж это-то ваше дело, мавляна?
– Увы, извините меня, но в гороскопах я тоже несведущ…
– Довольно! – Холодное пламя опалило глаза шах-заде. – Мне известно, в чем ты сведущ, нечестивец! И подлые замыслы твои ясны, заговорщик! Ты… ты шайтан в образе человеческом! Это ты совратил с истинного пути родителя моего. Это ты изгнал из его сердца аллаха, всемилостивейшего и всемогущего!.. Еретик! Вероотступник!
«О творец! Неужели судьба всех ученых Мавераннахра зависит теперь от этого деспота, от этой обезумевшей твари?»
– Где золото?! – неожиданно спросил шах-заде.
– Золото?.. Какое золото?
– Я говорю про те слитки золота, которые были выкрадены… слышишь, выкрадены из казны эмира Тимура и отданы тебе!.. И еще: где крамольные книги, что передал тебе султан-вероотступник?
– Шах-заде, это про отца? Про родителя своего говорить, что он веро…
– Отвечай, шайтан!.. Отвечай, я тебя спрашиваю!.. Чего добивался, пряча языческие книги? Чтоб было чем сбивать правоверных с пути истинного? Чтобы множить ряды еретиков? Отвечай, нечестивец! – Шах-заде подскочил к Али Кушчи, схватил его за ворот, брызгая слюной, продолжал выкрикивать: – Какая была у тебя цель, когда прятал золото? Для чего?! Чтоб было чем платить тем, кто в заговоре с тобой? Против меня! Чтоб лишить меня трона!!
На миг Али Кушчи испугался пены на губах шах-заде. И впрямь сумасшедший. Тело мавляны словно одеревенело, но душа не поддалась страху. Он готов был стряхнуть с себя руку шах-заде, ударить его! Вдруг представилась ему почему-то мать, старая Тиллябиби, на холодном полу, под ногами нукеров. Что будет с нею? Что с ней сделают?.. Но ненависть заставила прогнать из сознания это видение.
– Уймись, шах-заде! Зарубить своей саблей хочешь – руби. Или прикажи сгноить меня в зиндане. А ворот мой оставь и руками своими не касайся меня. – И крепкими – когда-то их называли железными – руками Али Кушчи оттолкнул от себя шах-заде.
Абдул-Латиф попятился, чуть было не упал, наткнулся на тронную ступеньку, с трудом удержался.
– Сарайбон! Эмир Джандар!
Толкаясь от усердия и мешая друг другу, в залу ввалились эмир Джандар и запыхавшийся темнолиций сарайбон в не закрученном до конца зеленом – такие носят в Балхе – тюрбане.
– Вон этого дьявола! Уведите его! В кандалы, в кандалы! И пусть сгниет в зиндане!
И, тяжело дыша, к эмиру Джандару:
– А где второй, тот… который…
– Мавляна Мухиддин? – подсказал эмир Джандар. – У ворот, здесь… Жаждет выразить свою преданность…
– Веди его сюда… А этого дьявола… вон!
Али Кушчи, услышав про мавляну Мухиддина, задержался у дверей. Эмир Джандар и сарайбон кинулись к нему сзади, попытались заломить руки. Али Кушчи резко рванулся, обернулся: Абдул-Латиф стоял посреди залы, глаза безумные, на губах и на кончиках усов пена.
– Шах-заде! – Али Кушчи уперся рукой в дверной косяк. – Мы, видно, не увидимся больше, потому скажу тебе напоследок: ты хочешь изничтожить жемчужины – ученых, выпестованных твоим благословенным отцом, нашим великим устодом! Призываю дух его в свидетели: или ты откажешься от такого подлого замысла, или… будешь проклят, будешь презрен родом людским во веки веков!
– Это ты будешь… ты будешь презрен, богохульник!.. Где нечестивые книги, где?! Земля, говорите, круглая, а? Это созданная аллахом ровная земля – шар, а недвижные звезды, горящие камни, созданные аллахом против дьявола… это… они движутся, да?.. Шайтан! Бес! Коран читай, Коран…
Шах-заде все стоял, раскачиваясь, закрыв глаза, сжав кулаки, и желтоватая пена пузырилась на его губах.
– Тебе ли учить меня, как надо читать Коран? – Али Кушчи задыхался от ярости. – Не веришь в учение о небе, не веришь отцу своему, великому устоду? А меня, ученика устода, хотел сделать звездочетом? Зачем же тогда? Где же логика?
– Вон его, вон!
– Остановись, эмир! Я сам выйду отсюда! – и Али Кушчи пинком ноги отворил двери салям-ханы.
10Мавляна Мухиддин сидел в подвальном помещении предвратной караульни. Точней сказать, не сидел, а метался, кружил по комнате, то и дело спотыкаясь о какие-то старые доспехи, седла и сбрую, что, закончив срок своей службы, разбросаны были по углам этого помещения. В подвале было темно, и мавляне Мухиддину казалось, что он попал в самый настоящий зиндан…
Да, это ничем не напоминало Мухиддину прежних посещений Кок-сарая, куда его вызывали для приятных бесед с устодом. Те беседы протекали в нарядных покоях, когда сидишь, бывало, на мягких шелковых и парчовых одеялах… А тут! Мавляна Мухиддин сжался весь, когда услыхал какой-то писк под ногами и сообразил, что это крысы. Он кинулся к двери, стал яростно стучать по железу немощными кулаками, дергать за медные кольца, кричать, кричать, кричать!.. Чтобы потом, вспотев от усталости и бессилия, от мысли, что его погребли здесь, в этом вонючем сыром подвале, упасть коленопреклоненно на земляной пол и по-детски, навзрыд, заплакать…
Стирая со щек и бороды слезы, он стал думать о том, что не случайно очутился в сей холодной могиле, что это наказание за тяжкий его грех перед всевышним. И поделом, и поделом тебе, разжигал он себя, – вместо того чтобы денно и нощно творить молитву во славу аллаха, просить об отпущении своих прегрешений, он, ученик султана-вероотступника, дерзал заниматься нечестивыми науками! Он, ничтожный, поднял взгляд на небо – престол вседержителя и всесоздателя, не в молитвенном преклонении поднял, не для умиленного восхищения тайнами божественными, а с необузданным желанием проникнуть в них умом смертного… А разве совсем недавно не свершил он еще одного греха? Вместо того чтобы убояться всевышнего, его праведного гнева, кого он убоялся? Неблагодарного раба божьего Али Кушчи!
Опять забегали по полу меж седел и доспехов крысы, и опять волосы поднялись дыбом на голове мавляны. Он снова метнулся к двери, хотел снова стучать, но, подняв кулаки, замер: кто-то, кажется, спускался по ступеням в подвал, да-да, спускался, потому что шаги слышались все явственней. «О создатель! Яви свою милость… Пусть за мной придут, пусть позовут меня…»
Раздалось звяканье ключей в замке, громыхание цепи; дверь, скрипя, приоткрылась. Два стражника с факелами объявились на пороге.
– Мавляна Мухиддин!
– Тут, тут я! Тут, ваш покорный слуга!.. – Мавляна бросился к стражнику, припал к нему.
– Э-э, стой, мавляна, иль умом тронулся?! – Стражник чуть не уронил факел. Правой рукой схватил мавляну за плечо, скомкав в кулак ткань чекменя. – Стой, говорю… А ну, следуй за нами!
– Готов, готов, – бормотал мавляна. Он поднимался по ступеням вверх, ощупывал холодные стены, боясь свалиться, и, когда очутился наверху, опять заплакал, чем немало удивил стражников. «О благодарю, благодарю тебя, создатель… неужели я снова вижу белый свет?»
Из караульного коридора стражники вывели мавляну Мухиддина во двор Кок-сарая. Они шли мимо каких-то навесов, мимо конюшен, мимо спусков в какие-то подвалы, откуда их обдавало жаром, оглушало стуком молотов, бьющих по наковальням… А какое небо простерлось над двором Кок-сарая! Оно полно было звезд, а полумесяц над куполом дворца блестел, словно был чеканки настоящего золота!.. Мавляна Мухиддин потупил взор. «Опять не удержался, грешник… Прости раба своего, создатель, слабого и греховного раба своего!»
Ему приказали прибавить шагу.
Куда они шли, он не знал, и потому, попав вдруг в роскошные палаты, где от сотен свечей струился яркий свет, где ноги утопали в ворсе роскошных ковров, словно не по земной тверди ты шел, а парил над землею, попав вдруг сюда, усомнился, явь ли все это, не спит ли он, находясь на самом деле по-прежнему в мрачном подвале. Он подумал еще о том, что хорошо, если бы сном оказалось все его «приключение» – и подвал с визгом крыс и эти роскошные залы, через которые он проходил, поторапливаемый воинами, двигаясь куда-то, к цели, ему неведомой.
Наконец в одной из зал дворца перед резными дверями, искусно инкрустированными жемчугом, мавляна увидел представительного, важного вельможу в халате из синей парчи. Где-то он встречал этого человека?.. А, в доме эмира Ибрагима-тархана! Это Улугбеков военачальник… ну, да, его зовут эмир Султан Джандар!
Краснощекий бородач эмир не без жалости оглядел мавляну.
– Застегните пуговицы, мавляна… И поправьте чалму. Сейчас войдем к повелителю.
Мавляна Мухиддин быстро застегнул пуговицы на чекмене, непослушными руками поправил тюрбан. Султан Джандар за эти мгновения успел войти в тронную залу и выйти оттуда. Знаком показал: входи!
Это было тоже будто во сне: у золотого кресла, где совсем недавно восседал Мирза Улугбек, на сей раз стоял, напряженно вытянувшись во весь свой высокий рост, хмурый молодой человек. Лицо его было болезненно-серым, кончики редких усов странно подрагивали. Широко расставленные ноги и скрещенные на груди руки усиливали впечатление воинственности, веявшей от всей его фигуры.
Мавляна пал на колени, потом ниц, лбом к полу.
Хмуро поглядев на распластанного, шах-заде без слов, движением брови как бы спросил Султана Джандара: «Это он и есть, мавляна Мухиддин?» Эмир кивнул, он, мол, и есть!
– Гм… – Абдул-Латиф не предложил мавляне подняться, он продолжал, полунасмешливо прикусив губу, разглядывать ученого, не смевшего посмотреть на нового властелина… Впервые видел шах-заде мавляну Мухиддина, хотя почитывал некогда и его сочинения, что пользовались, пожалуй, не меньшей, чем сочинения Али Кушчи, славой. И представлял себе их автора проницательным длиннобородым мудрецом, гордым и высокомерным. Абдул-Латифу хотелось, чтобы отступивший от своих прежних убеждений мавляна, вчерашний крамольник, был таким же высокомерным гордецом, а то и посильнее, поупрямей самого Али Кушчи. А перед Абдул-Латифом… мешок какой-то валяется у ног, тряпка, чтоб ноги вытирать об нее.
Шах-заде нарочито медленными, мелкими шагами подошел к мавляне Мухиддину, навис над распростертым на ковре телом.
– Встаньте, мавляна!
Ученый поспешно приподнялся, согнулся в поясном поклоне, да почти так и остался стоять, словно не до конца переломленный прут. Лишь краешком глаза, робко, снизу посмотрел он на Абдул-Латифа. Тот перехватил взгляд. Ах, какие красивые, нежные глаза были у мавляны Мухиддина! Словно очи красавицы, подумалось шах-заде, с густыми ресницами, глубокие, чистые.
– Почему вы дрожите, мавляна?.. Пойдемте-ка сядем…
В кротких красивых глазах мелькнуло удивление. И все равно был в них страх, страх неизбывный.
– Б-б-благодарю, сиятельный… ровелитель… Ваш слуга принес к ногам вашим раскаянье свое…
– Ну, ну… Проходите, мавляна, проходите. Присаживайтесь. – Шах-заде пересек залу. По-прежнему улыбаясь той самой милостивой своей улыбкой, указал мавляне на кресла в углу, покрытые шелком.
При виде усмехающегося шах-заде понимающе улыбнулся у дверей залы и эмир Джандар.
Мавляна Мухиддин, все еще как бы не доверяя любезному приглашению, засеменил вслед шах-заде, встал в углу залы, у кресел, и только после вторичного приглашающего жеста хозяина несмело присел на краешек одного из них. Шах-заде уселся напротив.
– Мавляна, я когда-то изучал ваши труды по математике и астрономии…
Он еще не кончил фразу, а мавляна Мухиддин стремительно поднялся и встал перед шах-заде, как осужденный, склонив голову.
– Простите меня, повелитель! Шайтан попутал несведущего раба вашего, сбил с пути истинного!
Мирза Абдул-Латиф брезгливо поморщился. Не этих слов он ожидал в ответ. Мавляна должен был защищать свои убеждения. Как Али Кушчи. Шах-заде желал показать этим гордецам ученым, что он тоже немало смыслит в тех тайнах, знанием которых они гордятся, смыслит настолько, чтобы потом наставить их на путь истинный, коль скоро Мирза Улугбек, или шайтан, как сказал этот робкий мавляна, сбил их с этого пути.
– Гм… стало быть, шайтан сбил вас с пути истинного?..
– Точно, он, повелитель!
– Выходит, что вы теперь не разделяете тех мыслей, в которые недавно верили?
– Не разделяю, повелитель, не разделяю.
Шах-заде бросил взгляд на эмира Джандара. Тот заулыбался ответно, всем видом выражая свое мнение: «Да, мавляна неплохой, неплохой человек».
Абдул-Латиф отвернулся недовольный… Этот хилый мавляна готов, видно, беспрекословно подчиниться ему, в другой раз подобное подобострастие лишь порадовало бы шах-заде, ныне же раздражает.
Интерес Абдул-Латифа к Мухиддину сразу погас. Хотел было отдать приказ Султану Джандару увести пленника, но вспомнил о спрятанных книгах.
– Очевидно, вы осведомлены о числе книг в обсерватории, мавляна?
Собеседник часто-часто закивал, преданно и кротко.
– Тысяч пятнадцать – шестнадцать. Или даже больше, повелитель.
– Какие исчезли, знаете?
– Трудно не знать… Все самые редкие и ценные.
– Надо говорить – самые нечестивые! – чуть вспылив, поправил Абдул-Латиф.
– О, простите меня, повелитель!.. Истинно так! Нечестивые, самые нечестивые книги хранились особо. Среди них те, что доставлены были из Китая, Египта, Индии, Рума… Отдельно хранились книги, написанные теми, кто жил в Хорасане и здесь, в Мавераннахре, их тоже было несколько тысяч, и все эти книги…
– А откуда вам известно, что их вывез Али Кушчи?
Мавляна торопливо облизнул губы.
– Мавляна Али Кушчи собственными устами признался мне в том, повелитель.
– Ив том, что спрятал золото и драгоценные камни, тоже признался собственными устами?
– Истинно так, повелитель, собственными… – Мавляна запнулся.
– Когда это было?! – Шах-заде стремительно подскочил, двумя руками надавил на плечи мавляны Мухиддина, пресекая попытку тоже подняться с кресла. – Говорите, не тяните, мавляна!
– Устод… то есть Мирза Улугбек… нет, султан-вероотступник… – мавляна совсем растерялся, – за неделю… за неделю до… низложения своего поручил Али Кушчи сокрыть… Это греховное дело поручил… А мавляна Али Кушчи осведомил вашего покорного слугу об этом поручении.
Шах-заде выпрямился, вновь скрестил на груди руки.
– С какой же целью он сделал так?
– Чтобы и меня… меня тоже притянуть к исполнению… греховного намерения!
– А вы? Не согласились?!
– Истинно не согласился, повелитель!.. Всевышний уберег…
– Хм… – Шах-заде полуобернулся к эмиру Джандару. Эмир подобрался, вытянулся в струнку.
– Привести Али Кушчи, благодетель?
Услышав это имя, мавляна Мухиддин пугливо посмотрел на эмира. «Не надо, не надо», – молили его глаза.
– Мавляна Мухиддин не виноват, это все дьявол Али Кушчи… – Султан Джандар попытался прийти на помощь сыну знаменитого богача-ювелира.
У шах-заде снова странно запрыгали кончики усов.
– Нет, – сказал он твердо. – Сюда не надо. Отведите мавляну Мухиддина к тому безбожнику! В одну темницу их! Пусть-ка мавляна Мухиддин поговорит с нечестивым Али Кушчи, пусть заставит его признаться в свершенных грехах!.. И уж тогда приведете их ко мне обоих вместе.
Мавляна Мухиддин сполз с кресла к ногам шах-заде.
– Милосердия, милосердия прошу, повелитель!
– Убрать!
И шах-заде брезгливо отвернулся в сторону.
11Салахиддин-заргар до утра не сомкнул глаз, ожидая сына. От любого шороха стучало сердце и взгляд устремлялся на дверь. Но не было ни самого мавляны Мухиддина, ни вестей от него. Значит, оставили в Кок-сарае, а что значит «оставили», Салахиддин-заргар знал.
Старик не находил себе места. Его Мухиддин – болезненный, с детства ослабленный многими недугами, нежен и прихотлив, словно девушка. Что же с ним будет, коли попадет он в сырую темницу, кишащую насекомыми? Сколько дней выдержит?.. О, аллах, неужто на склоне дней своих он, хаджи Салахиддин, будет разлучен с единственным сыном, светом очей, надеждой своей? Коли случится несчастье с Мухиддином, то долго ль протянет он сам, человек того возраста, когда одной ногой стоят еще на земле, а другой – в могиле?.. И кому рассказать о нагрянувшей беде?
Единственно – шейху Низамиддину Хомушу. Правда, его, шейха, волю исполняя, хаджи Салахиддин и оказался в нынешнем трудном положении. Но к кому же еще пойти за помощью, за душевным успокоением?
Ничего другого Салахиддин так и не придумал, хоть думал до утра.
Прочел утреннюю молитву. Надел теплый, из верблюжьей шерсти чекмень; на голову, поверх скромной бархатной тюбетейки, навертел шелковую чалму. Взял из ниши шкатулку. Из груды изящных сверкающих украшений выбрал два перстня – оба золотые, один с бирюзой, другой с алмазом, вправленными в металл.
Так повелось, что при посещении светлейшего шейха ювелир расставался с какой-нибудь дорогой вещицей; ныне одной не обойтись, взял две.
Небо начинало светлеть. Верхушки высоких тополей в саду уже заблестели, хотя солнце еще не взошло. Постукивая неизменной своей палкой, Салахиддин-заргар медленно пошел по двору под виноградными лозами. Приблизился к воротам.
– Дедушка, дедушка! – послышалось сзади.
Легко одетая, с небрежно брошенной на лицо кисеей, к нему подбежала внучка. Хуршида-бану была бледна, в глазах бессонная ночь, губы подрагивают, вот-вот не сдержит слез.
– Дедушка, куда вы?.. Куда вы уходите, оставляете нас одних?
Любимая внучка, как всегда, растрогала старика.
, – Дитя мое, я скоро вернусь. Ты не бойся… Я иду спра виться о твоем отце.
– В Кок-сарай? – Голос Хуршиды снизился до шепота. – Ой, нет, не надо! Не ходите в Кок-сарай, дедушка!
– Нет, я иду в другое место. – Старик помрачнел. – Надо же узнать, что с твоим отцом…
– Ему будет очень трудно, я знаю, очень трудно. – Хур-шида-бану закрыла обеими руками лицо и заплакала.
Салахиддин-заргар насторожился. Сдвинул брови.
– Что ты знаешь?
– Али Кушчи в темнице, говорят. И еще говорят, будто шах-заде собирается всех ученых мужей бросить в зиндан…
– Кто тебе это сказал? – прикрикнул Салахиддин, глаза его округлились от вспыхнувшего гнева, куцая борода воинственно задралась. – Кто сказал, откуда услышала такое?
Хуршида-бану виновато потупилась.
– Я услышала об этом… случайно… я…
Слезы женщины – оружие, действующее и на стариков. Ну как деду было не смягчиться?
– Не бойся, дитя мое, не плачь… В зиндане по велению шах-заде будут не все ученые мужи, а нечестивцы, что подняли меч на истинную веру. Твой же отец ничем подобным не прогневил всевышнего… Иди, иди, делай свои дела, а я буду делать свои!
Старик поцеловал внучку в лоб.
«Откуда все-таки она узнала злосчастную весть?»
Во внешнем дворе сторож грелся под навесом у ведерка с тлеющими углями. Завидев хозяина, он торопливо поднялся, стал выбирать из связки на поясе нужный ключ.
– Постой… Хочу спросить… Ночью никто к нам не приходил, не стучал?
– Нет, господин мой. Не то что человека не было, муха не пролетела.
– Ну, ну… Все равно будь начеку! Если кто появится без моего позволения, тебе отвечать!
До самого кладбища «Мазари шериф» не давал ему покоя тот же вопрос – откуда узнала внучка про Али Кушчи?
На открытой площадке перед домом шейха горел костер, около него грелись дервиши. Другая группка неподалеку кипятила воду в котлах.
Бывало, ювелира почти сразу звали к шейху, не давая ждать во внешнем дворе. На сей раз у шейха, видно, было важное свидание с кем-то высокопоставленным – и по внешнему и по внутреннему дворам усадьбы мюриды ходили на цыпочках, переговаривались вполголоса, без конца проносили в дом серебряные подносы со снедью. То и дело мимо Салахиддина-заргара шли прямо во внутренний двор без приглашения угрюмые нукеры и какие-то незнакомые, надменно глядящие прямо перед собой дервиши.
Пришлось-таки посидеть, обождать, пока наконец тоненький, словно девушка, совсем молоденький мюрид не пригласил его проследовать в дом.
Ох, не услышать бы сейчас от шейха безрадостной вести!
Старик придержал мюрида за руку.
– Есть кто-нибудь там, у моего пира?
– Да. Сегодня изволили пожаловать к нам светлоликий ишан Ахрар, пир нашего пира.
Салахиддин-заргар невольно ощупал в кармане золотые перстни. Недаром он взял два перстня! Доброе предзнаменование!
И, подумав так, испытал вдруг чувство облегчения.
…Ишан Убайдулла Ахрар восседал в просторной салям-хане на самом видном и почетном месте. Шейх сидел справа от него, тоже на груде шелковых одеял и тоже с четками в руках. Рядом с ладным, не потерявшим и в преклонные годы стройности шейхом ишан, широкоплечий и грузный, напоминал приземисто-закругленную киргизскую юрту. Белая борода шейха и рядом черная, как смоль, курчавая, без единого седого волоса борода на груди ишана… Каждый был и лицом заметен: строгие черты просветленного лица у шейха и мясистое, носатое, щекастое, румяное – у ишана. И внимательные, словно притягивающие к себе взгляды обоих…
Салахиддин-заргар преклонил колени, подобострастно произнес все слова почтительного приветствия. Ишан Ахрар бегло глянул на него, продолжая перебирать четки. Шейх ответил, как полагается, словами молитвенными. А затем неожиданно спросил:
– Что скажешь нам, хаджи Салахиддин? С чем пришел?.. Маловато времени у нас для тебя – вот пожаловал наш духовный отец из Шаша, удостоил нас чести лицезреть его и беседовать с ним о законах шариата, о делах первостепенно важных.
Ювелир еще раз склонился в почтительном поклоне.
– Благодарение аллаху за явленную милость – за то, что привелось мне припасть к стопам покровителя и защитника моего, прославленнейшего ишана, известного щедротами своими.
– Так говори же, хаджи… – снова заторопил гостя шейх. Это было против обыкновения и потому страшило ювелира. – Что нового в городе? Какие вести среди торговых людей?
– Этой ночью, мой пир, – решился заговорить о своем Салахиддин-заргар, – ко мне в дом пришли нукеры… и увели с собой сына моего единственного… мавляну Мухиддина. Он еще не вернулся, мой пир.
Шейх тонко улыбнулся.
– Видно, понравился повелителю, раз не вернулся.
– Мой пир!
– Или, может, тут другая причина? Может, твой непостоянный сын при встрече с нечестивцем Али Кушчи в дворцовом зиндане забыл про то, в чем каялся здесь, в сем доме?
– Этого не могло случиться! Раскаянье сына у ног ваших было чистосердечным и полным!
– Чистосердечным и полным?! – вдруг вмешался ишан Ахрар. Его глаза гневно засверкали. – Когда можно было ему верить, сыну твоему, богохульнику?.. Да, да, богохульнику, ибо иначе нельзя назвать человека, простирающего сомнения свои до того, чтобы усомниться во всемогуществе творца всего сущего. Сын твой хотел проникнуть мысленным взором в таинственное царство вседержителя и всесоздателя… Почему же ныне он, любимый ученик султана-вероотступника, отказался от заветов своего учителя, как ты говоришь?
Хаджи Салахиддина охватил ужас. Только каяться, снова и снова каяться – лишь в этом было спасение.
– Безгрешен один аллах, – пробормотал он. – Простите, простите неразумного, заблудшего раба божьего!
– «Заблудшего, неразумного»! – передразнил его Ахрар, раздувая ноздри. – Я хорошо знаю тебя, ювелир! Хорошо знаю… Теперь ты уверяешь нас, что во всем раскаиваешься, а откуда пришло к тебе богатство, если не из щедрых рук вероотступника, покровителя твоего?
– Мой пир, покорность и преданность слуги вашего могут подтвердить многие… да и очевидна она…
– Ты не спорь, а лучше молись о спасении души сына!.. А о милосердии проси господа, только господа… Участь всех, кто пытался усомниться в могуществе творца, кто стремился совращать правоверных с пути истинного, участь всех нечестивцев будет столь же плачевной, как и твоего грешника сына! Всевышний не забывает про мщение тому, кто возгордился!..
Салахиддин повалился в ноги, коснулся лбом ковра. Ужас словно обручем сдавливал голову, язык не слушался, но молча старик кричал только одно: «Не лишай милосердия своего, аллах, пощади!»
– Иналлахо маассобирин… Аллах с теми, кто терпелив… – Это произнес уже шейх Низамиддин Хомуш. – Будь терпелив, хаджи Салахиддин!
Шейх достал из-под сиденья трещотку, потряс ею. Юный мюрид возник на пороге комнаты.
– Пришел ли божий нищий Давулбек?
– Он здесь, пирим.
– Скажи, пусть заходит.
Салахиддин-заргар не поднимал головы. Лишь по звуку догадался, что кто-то вошел в комнату и пал рядом с ним. Робко покосился на того, кто со столь громким рвением приветствовал ишана и шейха. Вместо нищего, оказывается, при ложил лоб к пышному ковру косоглазый есаул из Кок-сарая: кривая сабля гулко стукнулась ножнами о незастеленную часть пола, в глаза ювелира так и лез железный воинский шлем на склоненной голове.
– Ну, дервиш, принес ли ты вести о беглеце?
– Нет еще, мой пир…
– Это ты-то не можешь, старший средь дервишей и с некоторых пор есаул-баши во дворце? А я считал тебя проворным…
– Моя вина, пирим… не осталось такого места в столице, где бы я не побывал, такой щели не осталось, в которую не пролез бы.
– Что еще за беглец? – спросил ишан.
– Нечестивец Каландар Карнаки. Третьего дня я говорил вам о нем, мой пир… Он сбежал в день гибели султана-веро-отступника и до сих пор не найден.
– Жаль. – Ишан Ахрар недовольно покачал головой. – Доверять тому, кто побывал в руках султана-вероотступника…
– Не доверять, мой пир… я испытывал его, за ним следили… вот он. – Шейх кивнул на Шакала. – Ну-ка, оторви лоб от ковра… И ты, заргар!
Шакал приподнялся, положил руки на колени.
– Если сама земля поглотит этого дьявола, все равно я найду его, мой пир!
Шейх Низамиддин Хомуш повернул разговор в сторону от неприятного и для себя русла:
– Ну, хорошо, хорошо, ищи!.. А теперь посмотри направо. Знаешь этого человека?
Шакал не повернул головы, только искоса оглядел стоящего рядом с собой на коленях человека. Осклабился.
– Во всем Мавераннахре нет того, кто не знал бы достопочтенного.
– Так вот, сын достопочтенного ювелира, мавляна Мухиддин, говорят, брошен в зиндан… там у вас в Кок-сарае. Это известно тебе?
– Да, мой пир. Мавляна Мухиддин находится вместе с нечестивцем Али Кушчи.
– Почему? Или его не допрашивали?
– До прашивали… хвала мавляне, Он повторил те покаянные слова, что говорил здесь, у вас.
– Почему же тогда он в зиндане?
Шакал пожал плечами.
– Так решил повелитель… Пусть, мол, мавляна Мухиддин заставит раскаяться и Али Кушчи, тогда их вместе и освободят!
Салахиддин-заргар застонал. Он снова хотел пасть к ногам шейха, но грозный возглас ишана остановил его.
