сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)
– Что ж вам рассказывать? — женщина закурила новую папиросу. — Доставили его туристы в четверг утром. Огромная потеря крови, ножевые раны, задето лёгкое. Без памяти был. Пульс почти не прощупывался. Приняли срочные меры. Ну, это уж по нашей части. В сознание приходил ещё один раз, тоже ненадолго. Ну, а окончательно вот только сегодня. Надеюсь, жить будет.
Она устало потёрла ладонью лицо.
– Что-нибудь говорил в бреду? — спросил Виталий.
– Имена какие-то называл, выкрикивал что-то, ругался, звал кого-то.
– Так, так. Вот это уже интересно. Припомните, Тамара Анисимовна, очень вас прошу, что выкрикивал, кого звал.
– Ну, кричал «убью!», мать звал. Ещё какую-то Лару. Так, знаете, звал… Однажды прошептал, это я сама слышала: «Евгений Петрович, я за вас…»
– Что — за вас? — дрогнувшим голосом спросил Виталий.
– Дальше не слышала. Только губами шевелил. И сразу глубокий обморок. Вам надо с Верой поговорить. Это наша сестра. Она от него четверо суток не отходила. И кровь дала. Золото, а не девчонка. Уж я её гнала домой, и мать приходила, просила, ругалась. Не уходит. Плачет и не уходит.
– Где она сейчас, ваша Вера? — спросил Виталий.
– Сейчас услала. Она уже на ногах не стоит. А он есть попросил. Хороший, кстати, паренёк. По глазам видно.
Виталий, поморщившись, взглянул на неё.
– Хороший, говорите?
– Да. А вам надо лечь. Немедленно, — строго сказала женщина. — Можете здесь, у меня, — она указала на белую высокую койку у стены. — Я пойду к больным. Вечерний обход надо делать. Через час вернусь.
– Пожалуй, я действительно лягу. А ты, — Виталий обратился к Томилину, — садись рядом, будешь рассказывать, — он провёл рукой по забинтованному лбу. — Что-то кружиться начала.
Томилин помог ему лечь.
Женщина, тяжело опершись о колени, встала, привычным движением заправила под шапочку седую прядь волос и направилась к двери.
– Тамара Анисимовна, — окликнул её Виталий, глядя в потолок. — Когда можно будет поговорить с Булавкиным?
– Завтра. И с ним, и с Верой только завтра. Отдыхайте пока.
Она, переваливаясь, вышла, плотно прикрыв за собой дверь.
Виталий нетерпеливо повернулся к Томилину.
– Прежде всего, где этот стервец Анашин?
– В сельсовете. Углов его там стережёт.
– Так. Завтра увезём его в город.
– Пустит она тебя? — Томилин кивнул на дверь.
– Ещё как пустит. Ну, а теперь расскажи, как вы меня нашли?
Томилин удивлённо усмехнулся.
– Ты что? Память отшибло? Мы с Угловым подъехали к больнице. Видим, Анашин там крутится. Нас заметил, как деру даст. Ну, догнали. Чего, спрашиваем, тебе тут надо? Чего это ты нас испугался? Ведём назад, к больнице. И тут видим, ты через поле идёшь, шатаешься, руками за голову держишься. Анашин, как тебя увидел, бух на колени, крестится, глаза на лоб лезут, орёт не своим голосом: «Идеть!.. Знать ничего не знаю!.. Идеть!..» Прямо заходиться стал. Словно ты с того света явился.
– Он меня, подлюга, как раз туда и хотел спровадить.
– Ну вот. Я, значит, его держу. А Углов к тебе кинулся. Вид, надо сказать, у тебя был! Но башка оказалась крепкая. Мы потом, честь почести, выход на место происшествия сделали, понятых взяли. Анашин сам повёл. Он и корягу показал, какой тебя хватил. Здорова. В комнате стало темнее. Солнце село, и на западе небо побагровело, постепенно переходя через оранжево-жёлто-голубое в густо-синее, почти чёрное.
– Красиво, — задумчиво проговорил Томилин, глядя в окно и разминая сильными пальцами сигарету. — Как в театре. Ты глянь.
Виталий приподнялся на локте.
Скрипнула дверь. Жёлтая полоса света из коридора упала на пол. Вошла Тамара Анисимовна.
– Сумерничаете? — спросила она, щёлкнув выключателем у двери. — Сейчас ужин вам принесут.
– Я, пожалуй, пойду, — сказал Томилин, вставая. — А то мой Иван совсем там небось заскучал.
– Где ночевать будете?
– Да там же, в сельсовете. Куда с этим барбосом денешься? Тут у Ивана родня, так что харчами разживёмся.
– Скажи, пожалуйста. Всюду у него родня, — завистливо сказал Виталий и улыбнулся. — От Никиты и Матрёны все пошли.
Хмурый Томилин тоже усмехнулся.
– Он уж мне про твои шутки говорил.
Простились, и Томилин ушёл.
Наступила душная ночь. Виталий долго ворочался с боку на бок, не находя удобного положения. Голова прошла. Но почему-то стало ломить тело. Мысли теснили одна другую, возбуждённый мозг не мог с ними справиться. В висках тяжело стучало. Хотелось пить.
Неслышно подошла дежурная сестра, подала стакан с водой, велела принять порошок. Прохладной рукой провела по его щеке.
Виталий уснул.
Утром он уже чувствовал себя превосходно, С аппетитом позавтракал, шутил с сестрой, с врачами, грозил сделать зарядку, выпрыгнуть в окно, если с него не снимут этот ужасный бинт.
Потом пришёл невыспавшийся, с красными глазами Томилин. Ему выдали халат. Виталия охватило такое нетерпение, что он еле дождался, когда вернётся с утреннего обхода главный врач. И когда та, наконец, вошла в кабинет, он быстро и взволнованно спросил:
– Ну что, можно?
– Можно. Идите. Третья дверь налево. Только помните, пять минут. Не больше. Сама приду и выгоню. Учтите.
Виталий и вслед за ним Томилин вышли в коридор.
В узкой светлой палате стояли четыре койки. На одной из них у окна лежал перевязанный, очень бледный, с синими кругами под глазами, неузнаваемо осунувшийся Булавкин. Он молча следил за вошедшими. Остальные койки были свободны.
Виталий и Томилин уселись рядом на противоположной койке, и Виталий тихо, спокойно, так, как учила его накануне Тамара Анисимовна, сказал:
– Расскажи, Сергей, все, что ты хотел нам сообщить там, в гостинице.
Дрогнули ресницы на бледном лице, глаза Булавкина вдруг затуманились слезами, и он еле слышно прошептал:
– Все… скажу… А сам… отстрелялся… кажись…
Когда Игорь утром пришёл в горотдел, дежурный доложил:
– Почта из Москвы, товарищ капитан. На ваше имя.
И протянул толстый конверт.
– Ко мне придут, — предупредил Игорь. — Я буду все время у себя.
Только усевшись за стол и предварительно позвонив куда-то, он распечатал конверт.
Письмо было от Мацулевича. Собственно говоря, от него была только записка. А все остальное… Быстро пробежав бумаги, лежавшие в конверте, Игорь возбуждённо потёр руки. Аи да Григорий Осипович! Ну и прижали же они там этого Кобеца! Ведь это все его собственной рукой написано. Испугался, подлец, за свою шкуру!
Игорь закурил и принялся уже внимательно перечитывать лежавшие перед ним бумаги, делая пометки на отдельном листе.
В дверь постучали.
– Да, да! — крикнул Игорь, торопливо заканчивая очередную запись.
В кабинет вошёл невысокий, худощавый: человек с небольшим чемоданчиком в руке.
– Вы от Савельева? — спросил Игорь. — Присаживайтесь, пожалуйста. Постановление следователя у вас есть?
– А как же? — улыбнулся человек. — Без этого не работаем. Как и вы.
– Отлично. Я уже звонил на завод. Там все в порядке. Вам Юрий… — Игорь вдруг забыл отчество Савельева.
– …Сергеевич, — подсказал человек.
– Да, да. Юрий Сергеевич. Он говорил, в чем состоит ваша задача?
– В общих чертах. Детали должны сообщить вы. Я ведь тут совсем по другому делу.
– Это мне известно. А задача вот какая…
Игорь принялся объяснять. Человек внимательно слушал.
– Все понятно, — сказал он наконец. — Когда вам нужен акт?
– Срочно нужен, — Игорь взглянул на часы. — Ну, хотя бы к двум. Допрос мы начнём раньше. Но вы заходите, не стесняйтесь. И желаю успеха. Очень, как вы понимаете, желаю, — он улыбнулся. — И вообще, спасибо за помощь.
– Ну, чего там. Дело общее. Они простились, и человек ушёл.
Потом зашёл подполковник Раскатов. Пожав Игорю руку, он загадочно усмехнулся и сказал:
– Вчера вечером, после вашего ухода, звонил Коршунов Сергей Павлович. Ох, и острый мужик. Одно дело мы с ним поднимали. Уж он жару дал.
«Запомнилось тебе это дело», — подумал Игорь.
– Так вот, — продолжал Раскатов. — Был у него, оказывается, этот ваш Мацулевич…
– А-а, ну, теперь все понятно, — обрадованно воскликнул Игорь.
– Именно. И с тем Кобецом Сергей Павлович лично беседовал. Вот так. Ну, а потом интересовался, как тут его орлы действуют, — усмехнулся Раскатов. — Просил вас вечером ему позвонить.
Он прошёлся по кабинету, заложив руки за спину, потом остановился перед Игорем и добавил:
– Хочу поприсутствовать на сегодняшнем допросе. Не возражаете?
– Пожалуйста, — сдержанно ответил Игорь.
«Коршунов велел или сам инициативу проявляет? — подумал он и тут же решил: — Сам. Дело-то совсем по-новому оборачивается».
А вскоре пришёл Ревенко,
Он шумно распахнул дверь, поздоровался громко, уверенно, почти весело:
– Привет, Игорь Васильевич, привет! А, и вы тут? — повернулся он к сидевшему в стороне, на диване, Раскатову. — Давненько, Викентий Петрович, не виделись. Давненько. Печень-то как, поутихла? Позволяет? — и он, лукаво улыбнувшись, щёлкнул себя по горлу.
Раскатов сухо буркнул в ответ:
– Все бы так было в порядке, как моя печень.
Ревенко повернулся к Игорю.
Вся его короткая, полная фигура с обрисовывавшимся под белой сорочкой животом и небрежно завязанным галстуком на складчатой, ветчинно-розовой шее выражала самоуверенность и безмятежное спокойствие. Широкое, розовое от загара лицо с набрякшими мешочками под глазами улыбалось открыто и дружелюбно.
– Итак, я к вашим услугам, — сказал он, усаживаясь и кладя на короткие колени свой солидный, с двумя застёжками портфель. — Чем могу быть полезен?
– Сейчас все узнаете, — спокойно ответил Игорь, вынимая бланки допроса, — заполним сначала общую часть.
– Допрос по всей форме, — усмехнулся Ревенко и пригладил свои вьющиеся светлые волосы. — Как положено.
– Ну что ж. Раз положено…
Он быстро ответил на вопросы, и Игорь протянул ему бланк.
– Тут вам следует расписаться.
– А что это такое? — с интересом спросил Ревенко.
– Предупреждение. За дачу ложных показаний, вот видите, тут предусмотрена санкция.
– Чепуха какая! Ну, пожалуйста.
Ревенко размашисто подписался.
Он по-прежнему был спокоен и самоуверен, только весь как-то незаметно подобрался, и глаза налились холодом.
– Что дальше? — спросил он, откидываясь на спинку стула.
– Дальше будем разбираться, Владимир Яковлевич. Но прежде всего скажите: как вы относились к Лучи-нину?
– Я? Самым лучшим образом. Я и сейчас утверждаю, что это был, бесспорно, талантливый инженер и организатор. Хотя с людьми он не всегда умел ладить. Приходилось сглаживать.
– Прекрасно. Так я и запишу. Ну, а изобретение его? Вы признаете за ним это изобретение?
– Как вам сказать? Тут я не очень компетентен, признаться, — пожал плечами Ревенко. — Говорят, он его заимствовал.
– А ваше мнение?
– Чего не знаю, дорогой мой, того не знаю.
– Бывает. Я так и запишу. Теперь насчёт перестройки вашего завода. Вы в ней участвовали, не так ли?
– Да, конечно.
– По каким чертежам она шла?
– По каким? Да по тем самым, которые были потом обнаружены на Барановском комбинате.
– Вы уверены, Владимир Яковлевич?
– Ещё бы! Но почему вы меня об этом спрашиваете?
– А потому, что вы, перестраивая завод, временами, оказывается, сильно отступали от проекта. Почему так?
– Ну, знаете, — на сосредоточенном лице Ревенко мелькнула снисходительная улыбка. — По ходу дела всегда приходится вносить коррективы. Без этого не бывает.
– Но почему гак много? Даже в компоновку и количество оборудования, в его конструкцию, в технологическую схему, наконец.
– А об этом уж спросите проектировщиков.
– Спросил. Они, кстати, вместе с вами участвовали в перестройке завода.
– Надеюсь, они вам объяснили?
– Да, объяснили, что эти чертежи изготовлялись уже после перестройки.
– Вот тебе раз! А как же, по-вашему, мы тогда перестраивали завод? — рассмеялся Ревенко. На круглом его лице не было заметно ни растерянности, ни досады.
«Нервы у него что надо», — подумал Игорь и пояснил:
– Говорят, что перестраивали по эскизам. Вы этого не заметили?
– Нет, не заметил.
– Странно, — покачал головой Игорь. — Вы не находите? Ведь все, кроме вас, это заметили.
– А мне странно другое.
– Что именно?
– Ваш тон, — строго сказал Ревенко. — Вы меня как будто в чем-то уличаете.
– Дело не в тоне, а в фактах. Вы ими недовольны? А меня они удивляют. Вы же умный человек, Владимир Яковлевич. Смотрите, что получается. Ваш завод перестроен со значительными отступлениями от проекта. Так?
– Так. Что из этого?
– А Барановский комбинат построил свой цех в точности по этому проекту. Вот справка. Что это может означать? Любой человек вам скажет: это означает, что данные чертежи предназначены для Барановского комбината. Тогда где же чертежи, где проект, по которому перестраивался ваш завод? Может быть, их уничтожили? Или потеряли?
– Глупости!
– Совершенно с вами согласен. Остаётся предположить одно: их просто не было. Были эскизы.
– И это было бы грубейшим нарушением! — воскликнул Ревенко, вцепившись побелевшими пальцами в свой портфель.
«Э, милый, ты начинаешь срываться, — усмехнулся про себя Игорь. — Даже твои нервы, кажется, не выдерживают». И спокойно заметил:
– Конечно, нарушение. Но автор проекта Лучинин сам руководил перестройкой. Все очень спешили. Так что наличие эскизов можно если не оправдать, то объяснить.
– Ваша обязанность не объяснять, а выслушивать объяснения!
– Я именно так и сделал. И именно так все мне и объяснили, кроме вас. Вы объясняете очень странно.
– Вся рота шагает не в ногу, один он в ногу, — пробасил со своего дивана Раскатов.
– А вы!.. — обернулся к нему Ревенко. — Вы!.. — и вдруг спокойно и иронически закончил: — Вы ведь были, кажется, другого мнения, Викентий Петрович. Неужели так быстро поменяли?
– Не быстро, — пробурчал Раскатов. — Совсем не быстро. А надо было бы.
– Минутку, Владимир Яковлевич, — вмешался Игорь. — Я записываю ваше объяснение. Итак, завод перестраивался по чертежам, по которым потом был построен цех на Барановском комбинате. При этом вы внесли в проект большие изменения, иногда даже ухудшая его тем самым.
– Позвольте! Почему же ухудшая?
– Качество продукции у вас несколько хуже. А производительность меньше. Вот справка главного инженера комбината.
– Ну, знаете! Мы строили первыми.
– Конечно. Итак, я вас правильно понял?
– Да, — резко ответил Ревенко. — И компетентная комиссия из министерства…
– Вот теперь перейдём к этой комиссии, — перебил его Игорь. — Вы давно знакомы с её председателем?
– Я?.. Сравнительно давно.
– Вы, кажется, учились вместе?
Ревенко усмехнулся, демонстрируя удивительное самообладание, и провёл рукой по волосам.
– Кто вам это сказал? Впрочем, извините. Вам ведь нельзя задавать вопросов. И у вас… э-э, свои методы.
– В данном случае метод был весьма прост, — невозмутимо ответил Игорь. — Нам сказал об этом сам Михаил Никитович Кобец.
– Сам?! — не смог сдержать изумления Ревенко. — Но позвольте! Как вы могли…
– Оставьте вопросы, — сухо прервал его Игорь. — У меня слишком много их к вам. Так вот. Кобец признал свою полнейшую некомпетентность в данном вопросе. И мы ещё к этому вернёмся. А сейчас скажите: вы знали об анонимных письмах, поступивших в прокуратуру, в газету, в министерство по делу Лучинина?
Ревенко снова взял себя в руки и спокойно ответил:
– Конечно. Я их даже читал.
– Они содержат, в общем, одни и те же обвинения, не так ли?
– Да, пожалуй.
– У вас не возникло ощущения, что их писал один и тот же человек?
– Я об этом не думал.
– А вы не подумали, что их автор очень хорошо знает заводские дела и, возможно, сам работает на заводе?
– Вполне вероятно.
Ревенко был спокоен, удивительно спокоен, только полное лицо его словно окаменело, даже глаза, только двигались губы.
– Мы тоже обо всем этом подумали, — медленно сказал Игорь. — И нашли их автора.
– Поздравляю.
– И он сознался. Ему, собственно, ничего больше не оставалось. Это некий Носов. Вы его знаете?
– Знаю, — сухо ответил Ревенко.
– Прекрасно. Но вот что на первый взгляд странно. Все обвинения, содержавшиеся в письмах, подтвердила комиссия. Ей давали объяснения вы…
– Не я один.
– Конечно. Но вы давали объяснения именно по этим пунктам. Так пишет нам Кобец, — Игорь указал на одну из бумаг на столе. — И эти же самые пункты, эти же обвинения, вы подсказали Носову для его писем. Вот его показания.
– Ложь, — спокойно произнёс Ревенко. — И притом наглая ложь.
– Вот как? — удивился Игорь. — Но Кобец — лицо официальное и к тому же ваш старый приятель. Зачем ему…
– Я говорю про Носова, — с ударением на каждом слове, медленно и твёрдо произнёс Ревенко. Лицо его при этом оставалось неподвижно, глаза смотрели куда-то в одну точку.
– Про Носова? — переспросил Игорь. — А Кобец, значит, прав?
– Да.
– Так и запишем… Теперь насчёт Носова. Я согласен. Этот человек доверия не заслуживает. Но он не только негодяй, он ещё и хитрец. И вас обманул. Вы не догадываетесь в чем?
– Нет.
– Вы не помните, что просили его вернуть одну бумагу, вернее записку, и он вам сказал, что потерял её?
– Это тоже ложь.
