Текст книги "Советская психиатрия
(Заблуждения и умысел)"

Автор книги: Ада Коротенко

Соавторы: Наталья Аликина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

Между тем, психиатрически-диагностическая палитра Респондента была весьма разнообразной. 1961 г. – «шизофрения, простая форма». 1962 г. – «психопатоподобное поведение на фоне органического поражения центральной нервной системы». 1964 г. – «шизофрения». 1979 г. – диагнозы сняты («добивался этого, уже надоело, сами вызвали и сняли»). 1980 г. – «реактивный параноид, сутяжные тенденции». 1987 г. – «шизофрения, вялотекущее течение». 1988 г. – инвалид 2-й группы по психическому заболеванию. 1989 г. – «отказался от инвалидности, т. к. уволили с работы».

Безудержная жизненная активность и индивидуально-психологические особенности Респондента были не менее разнообразны. Их сложно структурировать, они представляют собой быстро меняющийся яркий многоцветный узор хаотичной мозаики.

Некоторое представление о логике поведения и личностных проявлениях Респондента можно составить по его высказываниям. Они как будто в экстрагированном виде репрезентируют специфику присущих ему особенностей. Респондент, например, говорил, что «религиозная литература развивает стиль мышления» и в подтверждение представил соответствующий образец. Это была его «новая жалоба на жалобу по жалобе». Он сожалел, что у жены и детей, которые всегда поддерживали его, «действовать сознательно, в моем духе, не получилось». Респондент считал, что «людям надо тиражировать свое мужество», как делал это он, когда «объявлял голодовки в знак протеста подавления прав человека». Он был уверен, что «доказал свою лояльность к государству честной работой» и нашел в памяти, которая фиксировала все мелочи, представляющий для него немаловажное значение факт: к нему «из КГБ обращались за помощью, потому что к простым людям они не обращались»…

В настоящее время Респондент был «снова в русле», надеясь «помочь людям осознать ошибки» и «работая в духе идей единства» в одной американской религиозной общине, куда его пригласили. Он также всегда «был в курсе всех событий», насыщая информацией свои широкие коммуникативные связи.

Информационная цепочка Респондента приводила к встречам и со случайными людьми. Правда, говорить так вряд ли справедливо. Ни один человек не может быть «случайным», тем более если приходит со своей обидой.

Обиженный человек давно был не согласен с психиатрическим диагнозом, а так как в больнице, где он лечился, его «называли политическим заключенным», он посчитал себя «жертвой политических психиатрических репрессий».

В психиатрическую больницу Обиженный попал в период конфликтной ситуации на работе, считая, что окружающие предвзято и враждебно к нему относятся, на политзанятиях, которых он «не выдерживал», придираются к его словам и посыпают его шапку ядом, из-за чего у него на лице стали появляться волдыри. На собрание, где разбирали его «склочное поведение и заявление соседей, что алкоголик», он отреагировал серией жалоб на имя Л.И. Брежнева и написал статью в газету. В больнице, по его словам, ему говорили, что «никакой Брежнев его не сможет освободить». По психическому заболеванию был признан инвалидом 3-й группы и с соответствующей записью в трудовой книжке уволен с работы.

С тех пор, то есть с 1980 года, Обиженный «вынужден добиваться справедливости». Он обращался в Ассоциацию психиатров Украины, но «с учета не сняли», «после этого два раза писал президенту». Цель своего прихода в Украинско-Американское бюро защиты прав человека Обиженный сформулировал четко: «Сняться с психиатрического учета, восстановить стаж работы». Так же четко (и, что по-прежнему было ему свойственно, «не выдерживая», т. е. теряя самообладание, а попросту говоря, проявляя брутальную несдержанность в словах и возбуждаясь) он предупредил, что пойдет в суд, если «не напишете, что я здоров и никогда не болел».

Конечно, удовлетворить требование Обиженного мы не могли, но расстались мирно. Правда, не без чувства вины. Ведь реально мы ничем не могли ему помочь. Мы так же, как и он, были бессильны (или пока бессильны) что-либо изменить в несовершенной системе медико-социальной и психореабилитационной помощи больным, которые остро нуждаются в защите от собственной болезни и многих других факторов, провоцирующих усиление ее дезадаптивных проявлений.

Совладать с окружающим непросто и здоровому человеку. Конфликтная среда, например, часто заставляет быть конфликтным. Однако существуют люди, относительно которых можно говорить, что внешние условия, зачастую провоцирующие конфликтное поведение, именно в их конфликтных ситуациях оказываются лишь сопутствующими социальными детерминантами. Такие люди, как правило, обладают конфликтной личностной структурой. Она настолько автономна, что сама по себе является объяснением конфликтного поведения. Никаким условиям не угнаться за привередливыми требованиями такой личностной структуры, и как бы они ни менялись в лучшую сторону, повод для конфликта конфликтная личность всегда отыщет. Пожалуй, мало найдется условий, способных угодить такому «социопатическому» человеку. Существуют также люди, избирательные в своем конфликтном поведении. Это объясняется их повышенной психологической уязвимостью в особо значимых для них личностных зонах, которые, можно сказать, охраняются устойчивыми внутренними конфликтными образованиями – чертами конфликтности. Психологическими предпосылками конфликтных стратегий поведения бывают также индивидуальные особенности, которые в своем чистом виде не содержат заведомой конфликтности. Они представляют собой, по словам Э. Дюркгейма, «неопределенную наклонность» или «смутную общую способность», которая может «принимать различные формы, смотря по обстоятельствам».

В обстоятельствах политического злоупотребления психиатрическим диагнозом сложное взаимодействие причинных факторов конфликтного поведения человека легко прятало концы в воду. Нам лишь оставалось констатировать печальный результат этого взаимодействия. Он, словно исторический слой, под которым хранятся секреты прошлого, скрывал правду о свойствах психологической природы человека.

Таких, например, как собственная точка зрения, демонстрация независимости, неосознаваемое стремление лидировать и жажда признания; дух научного соревнования и чувство соперничества; познание ради знания и ревность к чужим достижениям; спор ради истины и создание ситуаций, провоцирующих агрессивное поведение; критика и самокритика, уверенность в себе и самоуверенность; способность к систематизации знаний, рационализации накопленного опыта и эгоцентризм; настойчивость и упрямство, страдание от непонимания и нежелание понимать; склонность к негибкому поведению (в соответствии с лишь собственной системой правил); терпение и бурная несдержанность, ситуационная соразмерность и несоразмерность эмоциональных реакций; самолюбование и обидчивость.

Или же, например, чувствительность, раздражительность и придирчивость; педантизм и строгая система действий (в малом и в большом); трудолюбие, упорство и искренность; склонность к детальной проработке воспринимаемой информации; категоричность и упрощенность суждений; желание быть в центре внимания, высокий уровень притязаний; чувство неудовлетворенности и переживания из– за несправедливости; самостоятельность и упорство; способность соглашаться и вспыльчивость; эмоциональная напряженность и подозрительность; прямолинейность, ситуационное поведение, доминирующая роль эмоционально-оценочного отношения к действительности и обыденный прагматизм представлений; завышенные требования к окружающему и собственное высокомерие; устойчивая система самозащиты с тривиальными претензиями эгоцентризма на духовную элитарность национального и сословного происхождения.

Претендуя на «исключительность», обычно забывают, что подлинная исключительность чаще всего исключительно скромна. Внутреннее благородство, которым она обладает, незаметно, но ощутимо присутствует в каждом жизненном шаге человека и сопровождает его до конца дней. Каковы бы ни были перипетии жизни, и каковым бы ни был сам, часто небезгрешный, человек, исключительность его духа делает его победителем и над обстоятельствами, и над самим собой…

Победитель родился в 1918 г., в Одессе. Детство провел на Подолье, в семье родителей матери. В школу пошел в Киеве, там же учился в химико-технологическом институте. В 1937 г. из института исключили и привлекли к уголовной ответственности. В последующем был вольнослушателем исторического факультета Киевского университета. С 1945 г. воевал в Манчжурии. После демобилизации, перебравшись на Западную Украину, работал учителем, директором средней школы, инспектором народного образования. В 1954 г. был арестован, судебно-психиатрической экспертизой признан невменяемым, до 1960 г. находился на принудительном лечении. После ареста в 1967 г. и последовавшей за ним чередой судебно-психиатрических экспертиз до 1987 г. перебывал почти во всех специализированных психиатрических больницах системы МВД СССР. Имеет 27-летний стаж безуспешного политического «исправления» и психиатрического «лечения» ввиду (по отзывам друзей Победителя) выраженной непереносимости к унижению достоинства личности и (по отзывам психиатров, считавших Победителя психически здоровым) значительно развитого рефлекса свободы.

В сухих фактах его биографических данных, в различных документах и медицинских заключениях ни психологические особенности, ни другие факторы, влияющие на формирование мотивов поведения, не значатся. Однако без этого понять его личностно-поведенческие проявления просто невозможно. Объяснению психологических мотивообразований в значительной мере способствует метод психологического анамнеза, который предусматривает рассмотрение биографических данных человека через призму его восприятия и переживания событий жизни. При этом принципиально важно учитывать социально-экономический, политический, социокультурный, микросоциальный, возрастной, индивидуально-психологический контексты жизненной ситуации человека, так как это позволяет объективировать понимание индивидуальных закономерностей логики его поведения. Не только в практике психолого-психиатрического анализа случаев проблемного диагноза, но и при анализе любого «проблемного» поведения человека принцип контекстуальности следует считать обязательным для психодиагностики.

Каков же контекст? Представление о нем можно составить, если проанализировать другие, в том числе и психологические, факты, о которых рассказал сам Победитель. Тут, по его словам, всплывало много чего…

Победитель никогда не считал себя политиком, но «по молодости и глупости характера натворил много ошибок, влезая в то, во что влезать не надо». Он был «принципиальный, вспыльчивый, невыдержанный и впечатлительный, легко увлекался, влюблялся, чтил поэзию, писал стихи, во многом сомневался». Был ли принципиальным конфликт с лидером профсоюза института, из которого Победителя исключили в 1937 г., наверняка он не помнил. Однако свою амбициозность, которая «не позволила сдержаться, чтобы не ударить этого лидера в лицо», отметил с едким смешком, как будто уколол себя за это. Не исключено, что, сам того не сознавая, Победитель как бы адресовал этот укол своему деду (по материнской линии), который «в свое время окончил Венский университет, был епископом Киево-Печерской лавры и видной фигурой в своих кругах, часто повторяя, что мы шляхта, из знатного рода». Победитель «не верил в силу бога с тех пор как дед, не пережив смерти бабки, умер от горя меньше чем через год». Не верили в бога и его дядья, братья матери. Они были сотрудниками Коминтерна, в 1937 г. их расстреляли как врагов народа. Эти, так сказать, политические и психологические аспекты обстоятельств ареста Победителя в 1937 г. позволяют лучше понять все произошедшее.

После ареста Победителя «выпустили»: «До войны психиатрия была спасительницей, освобождали сразу же, и чтобы меня спасти, мать, по совету хороших знакомых, объявила меня сумасшедшим, тогда это помогало». Так Победитель стал, сам не подозревая об этом, обладателем маленькой психиатрической мины замедленного действия.

Психиатрическая мина взорвалась в 1954 г. Тогда Победителя привлекли к уголовной ответственности за «дела пятилетней давности». В 1949 г. он издал свой «Манифест народа», в котором «призывал к демократическим свободам и независимости». На следствии «вел себя своенравно», и тогда из прошлого возник психиатрический диагноз – шизофрения. С тех пор диагноз стал преследовать Победителя «в заколдованном кругу юридической и психиатрической абракадабры, так как и в этих подсистемах системы существовал сплошной беспорядок». Шизофрения «довела» до (запись в медицинской документации) «выраженного дефекта в эмоционально-волевой сфере».

Одновременно ему говорили: «Молодой человек, если кто– нибудь скажет, что у вас шизофрения – рассмейтесь ему в лицо». Эти честные и смелые слова стали для Победителя путеводными. Он смеялся, смеялся многие годы, и не в одно лицо…

Смеялись и герои его книг, а «сатиру больше всего боятся и не любят, особенно за взгляды, неприемлемые с точки зрения официальной идеологии». Поэтому смеяться чаще приходилось сквозь слезы, которые высыхали от ужаса перед масштабным уничтожением самой системой тех людей, которые ей верили. Победитель подробно рассказывает об этом в своих мемуарах, опубликованных в этой книге.

Почти тридцать лет он наблюдал все это изнутри, видел, как человека уничтожали биологически (превращая псевдолечением в жалкое существо, подобное животному) и морально, что было еще страшнее. Выбора не было. Все находились «в подчинении у сил, которые решали сами, что с нами делать».

Тому, что увидел, чему удивлялся и ужасался, по поводу чего недоумевал, задаваясь вопросами, пытаясь найти ответ, Победитель поставил свой диагноз: отсутствие логики. Потом, правда, признал его неправильным, т. к. «логика все же была, только очень страшная, изуверская, создающая условия, в которых честным и человечным людям с твердым и бескомпромиссным характером очень трудно, невозможно жить».

Трудно ли было Победителю? Трагедию своей души он никогда не считал большей, чем страдания находящихся рядом с ним инакомыслящих единомышленников. «Конечно, пострадал, но не о мне речь, а обо всех нас», – нетерпеливыми короткими фразами Победитель «отделывался» от наших вопросов. Казалось, что он устал от погружения в воспоминания о своей жизни, сюжетов которой хватило бы не на один роман. Для передышки (ведь Победителю было почти 80 лет), мы стали в шутку рассуждать о литературном жанре, подходящем для таких автобиографических экскурсов. Эта забава пришлась ему по душе, и каламбуры посыпались градом. Победитель находил себе «место под солнцем» и в психиатрическом триллере, и в политическом боевике, и в любовном романе, и в авантюрном приключении, и в лирической комедии, и в трагедии, познавая и верность и предательства…

В 1956 г. он совершил побег из Ленинградской психиатрической больницы тюремного типа. Ему было 36 лет, он «был полон энергии и огня, гнить заживо не входило в планы, стреляли – не попали, убежал». Пробирался пешком на Украину. Через три месяца был почти у цели, но его бывший ученик, ставший к тому времени преподавателем медицины, к которому Победитель обратился, чтобы одолжить немного денег, выдал его…

В своих коротких и теплых весточках, которые Победитель слал из зоны молчания своим близким, с любовью, преданно ждущим его, он писал: «Кто из нас не переживал?… Черт его знает, как все же вынослив человек. Сколько на долю досталось… но от всего этого человек становится, как бы это выразиться, мягче, что ли. Не правда ли?».

И еще: «Завидую тебе, честное слово, ты живешь полнокровной жизнью… Когда уж я приобщусь к этому?».

Только шизофрении не находилось места в жизни Победителя, а ему самому – в жанре психологического некролога.

Если возраст считать болезнью, которая естественно ослабляет психические функции человека, то не это было главным препятствием, существенно ограничивающим активность Победителя. Этим препятствием были глаукома, которой он страдал уже четыре года {«Я почти слеп, не читаю и поэтому не имею ничего, чтобы думать»), отсутствие материальных возможностей самостоятельно обеспечить своевременное соответствующее лечение и полное забвение со стороны служб социального содействия и помощи, способных решать такие задачи.

Свободолюбивый дух не ищет, он сам создает и избирает своих покровителей, которые служат ему. Покуда не только слепая, но еще и глухая, и немая Немезида пребывала в отрешенном состоянии, погрузившись в политический летаргический сон, власть иногда удавалось захватить музе Невмениде. Она царствовала, пусть даже временно, в театре клинического абсурда, располагавшемся в Ленинградской психиатрической больнице системы МВД. Создатели музы Невмениды и театра, они же узники политической психиатрии, пытались с помощью смеховой культуры противостоять жестоким и безнравственным политическим играм в психиатрический диагноз. Ведь деваться было некуда, оставалось либо плакать, либо смеяться. Выбор был понятен: учитывая обстоятельства, лучше горько смеяться, чем горько плакать. Многих это поддерживало.

Поддержка, оказанная тонким юмором интеллигентных, добрых и умных людей, запоминалась надолго. Жизнеутверждающие игры творцов Невмениды ненавязчиво учили многому, нередко компенсируя своим, можно сказать, коллегам – диссидентам – недостающие им образование и жизненный опыт. По прошествии многих лет бывший «террорист» вспоминал этих людей с большим теплом и благодарностью: «Не было бы счастья встречи с ними, так несчастье помогло».

Несчастье заключалось в (как сказано в справке о полной реабилитации) необоснованном обвинении по ст. 58, ч. 1 УК РСФСР и направлении на принудительное лечение с изоляцией. Несчастье началось с ареста 14 августа 1951 г., а закончилось освобождением от принудительного лечения 2 июня 1954 г. О своем несчастье 68-летний Террорист, не упуская деталей, все же рассказывал избирательно. Привилегированное место в его воспоминаниях неизменно оставалось за «хорошим, несмотря на плохое». Иногда это происходило незаметно для него самого.

Диагноз? Он его не знал и не знает, но «полностью понимал, что обязан ему своим спасением», ведь статья предъявленного Террористу обвинения предусматривала десятилетний срок тюремного заключения. Тогда ему, двадцатитрехлетнему, казалось, что на свободу он выйдет стариком и никому не будет нужен. «Чтобы не оказаться в числе лагерных рабов», во время одного из допросов, которые «проводились ночью и страшно выматывали», предпринял суицидальную попытку, но «неточно просчитал бросок в окно», и его «перехватил следователь». Тогда он объявил голодовку, так как «лучше было умертвить себя, чем идти в лагерь». Продержался трое суток и был направлен на психиатрическую экспертизу. Выслушав его «историю молодой глупости», ему дали совет… «косить». «Было ужасно стыдно. И перед другими, и перед собой, но пришлось вспомнить о травме с потерей сознания». За время принудительного лечения, так как врачи и медперсонал не относились к Террористу предвзято, он никаких мед препаратов не принимал. Ему не назначали, а он «не просил», ведь всем были понятны правила навязанной игры в психиатрический диагноз.

Инакомыслие Террориста началось с детских лет. Его отец был репрессирован, и семье коренных ленинградцев пришлось переехать в Астрахань. Кровное родство с «социально-опасным элементом» и «голоса Америки» не помешали, тем не менее, поступить в Ленинградское военное артиллерийское училище (поддержали товарищи отца). Однако «близость окна в Европу» и «полусамостоятельность» натолкнули на мысли об эмиграции. Решил «пробираться поездом, срисовав подробную карту в училище». Был задержан, но «выпустили под шумок». Из училища, конечно же, отчислили, найдя благоприятный повод, не препятствующий учебе в гражданском вузе.

С точки зрения так называемой социальной активности «полу самостоятельность» будущего террориста стала, казалось бы, взрослеть. В студенческие годы он был секретарем комсомольской организации курса и «очень любил поспорить по политическим вопросам». Инакомыслию, очевидно, в некоторой степени способствовал его характер: «Упрям, настойчив, самолюбив, трудно менял свое мнение, так как мешало что-то внутри. Заблуждения тоже трудно признавал, не знаю, может, это была какая-то неправильная гордость. Специально воспитывал смелость, был впечатлительным, легко обижался. Уравновешенным да невспыльчивым уже стал потом».

Достаточно критические высказывания в свой собственный адрес. Бывший Террорист с полной ответственностью оценил и свои намерения в 1951 г. «прорваться в американское посольство». Он называл их «безрассудным риском» и «действиями „на авось“». Самопал, который был у него «на случай – камикадзе», разорвался «сам по себе», не причинив никому вреда, но обнаружив в наивных устремлениях юности преступный умысел и опасную угрозу для государства.

На психиатрическом поле у несостоявшегося Террориста больше никогда не было никаких встреч, он не заходил на него ни сознательно, ни, тем более, по болезни. Он пробовал состояться в жизни, и это у него получилось. Окончил институт, учился в аспирантуре, женился, растил детей и работал, мечтая написать мемуары, так как «поболтать о тех временах» было не с кем. Жена в шутку ласково называла его «мой графоман», а он с мягкой настойчивостью пытался вернуть нас к теме Невмениды…

Кому как повезет – ведь случай имеет капризный характер. «Лечебный» курс серы за клочок бумаги и карандаш уничтожал желание рисовать и писать стихи. Эти занятия оживляли воспоминания, к которым не хотелось возвращаться, и музы были бессильны…

Рисовальщик в юношеском порыве негодования, узнав из прессы о том, что официальные лица его родного города злоупотребляют своим служебным положением, «расклеил в многолюдных местах 26 листовок с заведомо ложными измышлениями, порочащими советский государственный строй», которые написал от руки за один вечер. После задержания, когда он все объяснил, его отпустили, взяв подписку о невыезде. Потом в прокуратуре посчитали, что «дело серьезное, политическое» и направили в Харьков на психиатрическую экспертизу. Вернулся домой через месяц, диагноза не знал.

Однажды зашел домой с работы, чтобы пообедать, и увидел во дворе милицию и машину скорой помощи. Оказалось, что согласно определению суда, которое попало Рисовальщику в руки гораздо позже, он нуждался в принудительном лечении в психиатрической больнице общего типа. Он не мог нести уголовную ответственность за совершенное им общественно опасное деяние в связи с «хронически протекающим психическим заболеванием в форме шизофрении», что следовало из заключения стационарной судебно-психиатрической экспертизы.

Что сходит с ума, Рисовальщик «почувствовал в больнице. Пытался лекарства прятать под язык. Наказывали серой. Пробовал рисовать, рисунки изымали и снова наказывали серой. Нарушился сон, т. к. постоянно горящие лампочки и тяжелый воздух не давали уснуть. Прогулок практически не было. Только на смене, когда дежурил нормальный медперсонал, мог читать. Усиленно пользовался этой возможностью…». «Отличился своим поведением и там, в больнице. Однажды пришло в голову составить список пьющих санитаров и сообщить об этом». Был резким, «субординации не знал и не хотел знать, но понял, что на второй экспертизе надо отвечать „как надо“».

Он оказался прав: через год суд вынес определение про отмену принудительного лечения, учитывая результаты психиатрического освидетельствования, которые констатировали, что в психическом состоянии Рисовальщика, «страдающего хроническим психическим заболеванием в форме шизофрении, имеется улучшение, – наступила стойкая ремиссия заболевания с критикой к совершенному правонарушению и болезненным высказываниям». Выписали Рисовальщика под опеку отца, «сделав несостоятельным и уволив с работы, пока находился в больнице, с формулировкой „за систематические прогулы“. Отец считал, что психиатры помогли меня „убрать“, как было выгодно КГБ». Через восемь лет диагноз и группу инвалидности «сняли автоматически», т. к. Рисовальщик «принципиально не ходил отмечаться» в психоневрологический диспансер, где состоял на учете.

Жизненные события изменили Рисовальщика, в его личности «произошел какой-то перелом». «Перелом» (как эффект событийного обучения, имеющего индивидуально-разнообразные психологические последствия) в большей степени, чем личностная «измененность» вследствие якобы когда-то хронически протекавшей шизофрении, соответствовал и характеру суждений, и личностно-поведенческим и эмоциональным проявлениям Рисовальщика.

В процессе нашей беседы качественно-динамические характеристики эмоциональных реакций Рисовальщика психологически достоверно отражали содержание эпизодов его жизни, о которых он рассказывал. Адекватной была самооценка, в том числе и возрастных изменений его индивидуально-психологических особенностей: «Раньше непосредственный был, быстро „заводился“, на митингах фигурой стремился быть, „активничал“, в школе мог подраться, чтоб не обижали, а так – веселый, вот только слишком впечатлительный и наивный, думал, что все по справедливости может быть». Потом известные события «обострили чувство несправедливости, стал думать, что же это за система такая? Понял, что мир – это противоречие, как-то примирился с этим, стал еще больше читать и видеть „подстрочный“ смысл, веселье сменилось горечью, появилась выдержка и, наверно, какая-то мудрость».

В последнее время Рисовальщику «никак не удается избавиться от чувства, что в жизни не повезло». И он был прав – совсем недавно при трагических обстоятельствах погиб его единственный сын, которому было 18 лет, почти столько же, сколько было Рисовальщику, когда его арестовали в 1973 г. Несмотря на то, что «жизнь поломана – ни образования, ни любимой работы, ни сына», Рисовальщик уверен, что «чувство достоинства и вера, только уже совсем в другие идеалы, не позволят упасть». Сознательно не приемля «религиозной велеречивой софистики, потому что она напоминает пропаганду коммунистических идеалов», поддержку и утешение Рисовальщик обрел в христианской вере.

Каждый человек может во что-то верить, обретая в этой вере смысл своей жизни. Вера, как известно, одна из дочерей Мудрости.

Правда, не все мудры, обращаясь к ней. Бывает и так: религиозная литература (из бабушкиного сундука) случайно попала в руки любознательного, но «со средними способностями», 17-летнего юноши, которого «привлекало все необычное». Юноша легко может «зачитаться», т. е. притчи «о конце света, о символике чисел, о черной и белой магии и сатанинской власти» производят на него «неизгладимое впечатление, аж потрясение». А дальше, охваченный желанием «спасти от коммунистов», Юноша перестает сочинять стихи и начинает писать «религиозно-антисоветские листовки», что «делать было легко», т. к. «ориентировался на плакаты против царя» (из того же сундука бабушки): «Писал по аналогии, „долой царя“ заменял на „долой коммунистов“, мудрить было нечего».

А вот с диагнозом Юноши (шизофрения с бредовыми фантазиями) явно перемудрили. Он заработал его в Москве, во ВНИИ им. Сербского, хотя в 1955 г., когда возбудили дело, на первичной судебно-психиатрической экспертизе в Краснодаре был признан здоровым. С 1956 по 1959 год Юноша находился на принудительном лечении в Ленинградской психиатрической больнице системы МВД. Перемудрили, наверно, и со статьей предъявленного Юноше обвинения – ст. 58, ч. 1 УК РСФСР, терроризм. Хотя, конечно, призывы «Долой царя!» тоже когда-то считались террористическими…

Вера может быть неким организующим началом, помогая человеку структурировать свою жизнь (чем-то занять ее время), если в основе его действий лежат не столько самостоятельные и сознательные решения, сколько образные представления и установки. У людей, к числу которых относился и Юноша, даже при хорошо развитой памяти и внимании, при определенных художественных склонностях и наглядно-образном конкретном мышлении, при способности к планомерной активности с четко обозначенным регламентом, координирующая функция интеллектуальной деятельности все же бывает недостаточно дифференцированной. В силу этого они мало способны разобраться в сложных явлениях окружающей жизни, сопоставить их, осмыслить и сделать надлежащие выводы. По этой же причине даже (в значительной степени свойственные им) нравственные основания их действий, такие, как, например, стремление к справедливости, проявляются недостаточно сознательно и координировано. Присущие им простота и однообразие суждений могут исчезнуть только под влиянием внешних, волнующих душу впечатлений. Однако если этот источник иссякает, репродуктивное, нетворческое воображение перестает воспроизводить что-то новое, а стереотипное однообразие высказываний лишь подчеркивает выраженную склонность к заимствованию и подражанию.

При недостаточно сильном интеллектуальном компоненте в системе психической саморегуляции и при повышенной склонности к эмоциональному вовлечению в новые, возбуждающие воображение ситуации такие люди легко теряют самообладание, особенно если условия, в которых они оказались, не соответствуют их психологической природе, в основном, мягкой и зависимой от чуткого отношения. В таких случаях на фоне преобладающего подавленного настроения могут происходить психогенные изменения в личностно-поведенческих проявлениях. Они становятся особенно заметными, если ситуационный удар-шок человеку пришлось пережить в уязвимый юношеский период. В последующем, если условия жизни не благоприятствуют рассасыванию психологической травмы, у человека, подчиняемого внешним директивам, возрастает зависимость от прошлых и настоящих стрессогенных влияний, а его и без того не слишком богатый психический потенциал неизбежно снижается. Ошибкой было принимать за шизофренический процесс, бредовые фантазии и дефект личности такие особенности человека и их реактивные изменения.

Не так далек был период, когда вера в Бога считалась социально опасной, а потому почти однозначно свидетельствовала о психическом нездоровье верующего. Когда веру навязывают насильно или, наоборот, запрещают, истинной верой обязывают считать только политическую веру.

Прошло время, ветер перемен повернул политический флюгер в другую сторону, и у алтарей появились раскаявшиеся (и потенциальные?) грешники. «Новыми» запретами они отменили «старые» запреты, дав свободу вере в Бога и возвратив человеку право на нее. Мировоззренческие ориентации общественного сознания во взглядах на религию стали меняться. Теперь наверняка уже не услышишь: «Тебе в лагерь нельзя, ты там всех в христианство обратишь. Я тебя в сумасшедший дом посажу».