Текст книги "Путешествие в Агарту"

Автор книги: Абель Поссе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

– Это было потрясающе! – прошептала она мне на ухо. – Я уверена, что забеременела. Тебе не кажется, что так и должно быть?

Наверное, я уставился на нее с нескрываемым удивлением. Настолько явным, что она расхохоталась.

– Дурачок! Глупышка-викторианец. Женщина чувствует,что происходит у нее внутри, это больше чем просто интуиция. – И она снова с удовольствием рассмеялась.

В этом чувствовался вызов. Задетая женская гордость. Она была слишком молода, чтобы справляться со своими чувствами, и ей приходилось искать защиты в этих затеях плохо воспитанной девчонки, напоминавших о еще совсем недавнем отрочестве.

К счастью, несколько человек оттеснило нас друг от друга. Она ушла, поглядывая на меня с иронией, как будто ждала какого-то ответа.

Я не пошел обедать и остался в своем купе, чтобы привести в порядок бумаги. Поезд старался изо всех сил, взбираясь на первые отроги – предвестья высоких вершин. Я сидел и работал у окна, когда вдруг услышал, как за моей спиной захлопнулась дверь. Это был Декстер, он целился в меня из револьвера. Устрашающего полковничьего револьвера. Его хитрые змеиные глазки шныряли по купе и готовы были заметить малейшее мое движение. Убедившись в том, что я неподвижен и беззащитен, он сказал:

– Аберпорт, дорогой Вуд. Аберпорт… Дом вашего отца находился в Кардигане, а вот клуба верховой езды там никогда не было. – Он наслаждался моим замешательством, хвастаясь собственной хитростью.

Раньше он перетасовал эти названия, чтобы поймать меня, и ему это удалось. Нормальный человек поправил бы его, когда он сделал вид, что ошибся.

– Кроме того, дорогой мистер Вуд, коня звали Малибу. Незабываемый Малибу, непобедимый, в 35–37 годах ему не было равных. Настоящая звезда, в его честь ваш отец назвал и свою конюшню, разумеется, в Аберпорте… Подобные ваши оплошности, которые я сначала принял за проявление такта по отношению к забывчивому старику, навели меня на мысль кое-что разведать… Мне телеграфировали, что Вуд сейчас не здесь, а во Франции, сражается с немцами в составе сил Сопротивления…

Из-за моего самомнения мою миссию ждал бесславный конец. Я стремительно катился к провалу. Надо было срочно что-то предпринять.

– Чертов шпион! – пробормотал зачем-то Декстер, цедя слова с нескрываемой злобой.

Старость проявляет себя в совершенно конкретных вещах. Декстер позволил себе наслаждаться своим триумфом несколько лишних секунд. Старые рыбаки часто теряют улов, вытаскивая удочку, потому что растягивают удовольствие от ловли, уделяя слишком много внимания мелочам.

Я почувствовал, что у меня появилась призрачная надежда спасти свою миссию или, может быть, жизнь.

Звонок находился в метре от Декстера. Старый полковник бросил на него быстрый взгляд, но чтобы добраться до него, ему нужно было сойти с места или переложить револьвер в левую руку. Он сделал шаг вбок, но не решился вытянуть руку, не взглянув еще раз на серебристое кольцо.

Мой удар открытой ладонью между ключицей и плечом достиг цели. Похоже, я сломал ему кость, и револьвер упал.

Я сумел переломить ему хребет меньше чем за полминуты. (Гораздо меньше, чем потребовалось для того, чтобы одолеть в Орденсбурге мастифа, когда я проходил обряд посвящения.)

Ясно было, что Декстер следил за мной, надеясь выявить мои контакты, и одновременно пытался срочно разузнать о судьбе Роберта Вуда. Ему пришлось сделать выбор – или арестовать меня, или рискнуть упустить на следующей станции. Он выбрал первое.

Я закрыл ему глаза, чтобы избавиться от неотступного взгляда этих невыразительных глаз, то ли птичьих, то ли полковничьих. То была чистая работа: я не пролил ни капли крови. Но теперь мне самому не следовало хвастаться успешным уловом. Надо было срочно все устроить и пуститься по запасному пути, подготовленному непревзойденным Бруком.

Я на себе ощутил, каким упорным может быть сопротивление мертвецов. Они невыносимо упрямы. Они обладают мощью бездействия достойной Ганди, мощью инерции. Мне пришлось долго бороться с полковником, пока я не уложил его на верхней полке. Я вытащил матрас и выбросил его в окно, когда мы проезжали по мосту. А уложив мертвеца на полку, я с трудом сумел откинуть ее к стене. Его рука дважды свешивалась вниз.

Вся жизнь, все воспоминания, все поступки, все прошлое, вся ненависть и вся любовь узколобого Декстера превратились теперь в ничто. Полное ничто. Я никогда так остро не чувствовал явственность смерти с тех самых пор, когда в детстве, гуляя по берегу Некара, убил из рогатки лесного голубя, и тот камнем упал к моим ногам.

Позвонив в звонок, чтобы вызвать прислугу, я убедился во всесилии смерти: я вытянул руку и дотронулся до того самого предмета, благодаря которому Декстер мог спасти свою жизнь и погубить меня.

Я приказал прислуге отнести весь мой багаж в грузовой вагон, чтобы сойти в Джалпайгуре. Одному из слуг я заплатил хорошие чаевые, поручив сообщить миссис Декстер, что полковник отправился в почтовый вагон, чтобы подготовить служебную телеграмму, которую ему срочно понадобилось отправить.

В вагоне-ресторане я появился, когда все неторопливо доедали десерт. Я сел за свой всегдашний стол и заказал чай и сандвич.

Сидевшие за главным столиком поздоровались со мной, и к своему успокоению я убедился, что миссис Декстер только что взялась за огромную порцию мороженого. Мне почудились ироничные взгляды. Может быть, кто-то заподозрил нас с Кэтти.

Я погрузился в книгу, чувствуя, что минуты становятся все длиннее, что они тянутся в три-четыре раза дольше положенного. Казалось, поезд ползет вверх с огромным трудом. Джалпайгур был последним пунктом перед подъемом на Дарджилинг. Я повторил по памяти все контакты, чтобы не ошибиться: права рисковать и импровизировать у меня уже не было.

Я открыл «Тайме» так, чтобы все видели, и стал читать о подробностях поражений Роммеля на всех фронтах, о продвижении союзников по Сицилии.

Возрождение откладывалось. Победа была на стороне приземленных людей. Этих продавцов Библий и пальто, которые после обеда принимаются расставлять образцы товара и проверять счета. Моя миссия была жестом отчаяния. Я должен был сражаться за почти проигранное дело.

Во имя него мне впервые пришлось своими руками убить человека. Того, кто сейчас был так непочтительно зажат между откидной полкой и перегородкой в поезде, принадлежащем Королевской индийской железной дороге. Полковника, который из легкомысленного существования вновь вернулся в пустоту. Я убил человека, и этим все сказано. Может быть, в не лишенной юмора игре, именуемой жизнью, это компенсировалось зачатием другого существа, пусть даже еврейской крови, в утробе Кэтти Кауфман.

Глава III
Традум: прорыв к тропе очарованных

ПО НАПРАВЛЕНИЮ К СИККИМСКОЙ ГРАНИЦЕ,

12 ОКТЯБРЯ 1943 ГОДА

Маневр в Джалпайгуре вполне удался, я сумел затеряться на перроне среди суетливой толпы в лохмотьях, по обыкновению теснящейся там. Благодаря щедрым чаевым мой багаж выгрузили очень быстро.

Было очевидно, что меня еще не раскрыли, и после короткой пятиминутной остановки поезд возобновит свой путь. Никогда еще время не казалось мне таким медлительным, как на огромных часах над перроном. Когда стрелка достигла положенной отметки, а паровоз издал пронзительный гудок, я понял, что дело наполовину решилось в мою пользу. У меня оставалось не больше получаса, чтобы выйти на связь с человеком, которого мне указал Брук. Люди Декстера наверняка замешкались в поисках своего начальника, а про меня подумали, что я сижу в купе, отдыхая после обеда.

Я нанял носильщиков и приказал доставить мой багаж ко входу в отель «Брайтон». Я дал фунт главному из них и пообещал добавить еще два,· если он будет ждать меня с багажом у дверей гостиницы. Он забавно выпучил глаза: теперь благодаря мне он целый месяц сможет не беспокоиться о прокорме семьи.

Я затерялся среди садов, чтобы не сразу было понятно, куда я направляюсь. Пришлось то останавливаться, то возвращаться, пока я не убедился, что за мной не следует ничей взгляд. С нищими я обходился по-британски непринужденно, прокладывая себе дорогу тростью и время от времени отвешивая затрещину какому-нибудь слишком настырному мальчугану.

Я добрался до площади Королевы Виктории и уселся возле фонтана. Меня вполне можно было принять за служащего префектуры.

Ничего подозрительного я не заметил. Прошло двенадцать минут. Аптека была прямо передо мной, вывеску ни с чем не спутать. Я подождал три минуты, пока скрылся из виду жандарм-индус, и вошел в магазин. Это была обычная индийская аптека: весы с позолоченными чашечками, склянки со сладостями и лекарствами, таблетки хинина и хлора возле кассы, бочка с дурно пахнущей тиной и кишащими в ней пиявками, жаждущими крови несчастных апоплектиков.

У прилавка стояли двое юношей. За занавеской из металлических колец я разглядел пожилого мужчину в тюрбане. Сказал, что хотел бы поговорить с ним, и меня провели в подсобное помещение, где посетителям измеряли давление.

Это, судя по всему, и был господин Бота. Я поздоровался и сказал пароль. Он с невозмутимым видом прихлопнул резиновой мухобойкой муху и, поклонившись, ответил, доставая свой аппарат:

– Добро пожаловать в края Вишну. [61]61
  Вишну – одно из верховных божеств индуистского пантеона, обычно изображается в виде четырехрукого юноши во всеоружии, держащего магические предметы. Выполняет функцию хранителя мироздания, выступает как главное божество, абсолют, основа и суть бытия.


[Закрыть]– Это был пароль.

Он сказал, что мы можем поговорить здесь. Мгновенно и со всей ясностью он осознал, какая опасность угрожает ему и мне. С невозмутимостью человека, которому некуда торопиться, он принялся мерить мне давление, а между тем подозвал одного из юношей и дал ему быстрые и четкие указания. Тот куда-то помчался. Бота провел меня к кассе и на глазах у метиски, ожидавшей своей очереди, старательно записал мое нижнее и верхнее давление и взял с меня деньги. Когда стрелка часов достигла пятичасовой отметки, я вдруг увидел безжизненную руку Декстера, упавшую в проем у верхней полки, словно маятник сломанных часов, качнувшийся в последний раз.

Следуя полученным указаниям, я медленно вышел из аптеки и свернул налево в переулок, пока не добрался до навеса, под которым стояла машина. Там меня ждал юноша, Шаба.

Прошло всего двадцать пять минут с тех пор, как я покинул поезд. Оставалось еще десять до того момента, когда местная полиция получит сигнал тревоги. Мы проехали по рынку, распугивая кур, затормозили перед священной коровой, переходившей проспект Гордона. Юноша вел машину как безумный, но мы все-таки добрались до подъезда «Брайтона», где главный носильщик охранял мои чемоданы, которые мы погрузили так неторопливо, как только смогли. Я дал носильщику два фунта и сказал, что остановлюсь у друзей. Нам удалось устроить так, что он не увидел лица Шабы.

Граница была всего в нескольких километрах от нас. Мы понеслись, поднимая облака пыли. Шаба знал дорогу контрабандистов. Он был знатоком своего дела: по его словам, ему не раз приходилось переправлять через границу людей из немецкой внешней разведки, выполнявших в Индии сложнейшие миссии.

– Здесь почти все за немцев. По нам, так кто угодно лучше, чем англичане…

Это была горная дорога, по которой шли очень бедно одетые люди. Мы доехали до склона горы неподалеку от Сиккима, там у Шабы были знакомые. Надо было дождаться ночи. Я умылся в источнике и переоделся. Мне казалось, я навсегда расстаюсь с этим снобом Робертом Вудом. Одним ударом я разломал малаккскую трость и бросил ее на дно колодца.

Уже спускались сумерки, когда появился караван шерпов [62]62
  Шерпы – немногочисленный народ, проживающий на Востоке Непала и в пограничных с ним районах Индии и исповедующий буддизм.


[Закрыть]-контрабандистов, которые должны были провести меня по ущельям в Непал. Шаба вернулся в Джалпайгур, я дал ему десятифунтовую купюру.

Наш переход по обрывистым тропам обошелся без происшествий, правда, двигались мы очень медленно. Шерпы обычно возят в Непал сахар, лекарства, ткани, а возвращаются с разной утварью, наркотиками и магическими предметами.

На рассвете, уже в Непале, мы выпили за удачный переход по чашке дымящегося чаю, который показался мне удивительно вкусным. Пришло время достать зимнее снаряжение.

Несколько долгих дней мы шли по пустынным высокогорным долинам, тянущимся вдоль немыслимо высоких гималайских вершин. На мулах ехали только мы, всадники, все остальное везли теперь мощные медлительные яки.

Мы шли по ложбинам Тамура и Сункоси. [63]63
  Тамур, Сункоси – реки в Непале.


[Закрыть]Дни сменяли друг друга, не принося ничего нового. Я смог по достоинству оценить умения и спокойный нрав этих удивительных вечных кочевников, которые наслаждаются, глядя на холодные и пустынные горные склоны. Вечера их тоже насыщены впечатлениями: разбив лагерь и расположившись у огня, они рассказывают друг другу истории и смеются. Эти существа еще сохраняют близость к изначальному вселенскому порядку, которую мы, так называемые цивилизованные люди, давно утратили. Все в них казалось мне ясным, простым, чистым. Они спали, укрывшись толстыми одеялами и устремив взгляд в небеса, где звезды сияли, словно светильники.

В конце концов мы добрались до реки Кали и повернули на север, начав трудное восхождение к тибетскому плоскогорью.

Мы пробирались по затерянным долинам. На востоке остался горный массив Аннапурны, [64]64
  Аннапурна – горный массив в южном отроге Главного Гималайского хребта, в междуречье Кали-Гандак и Марсенгди (высоты от 8 000 до 8100 м).


[Закрыть]и вот наконец, через двенадцать дней тяжелого пути, мы достигли пустынных границ Тибета. Он встретил нас бурей – ветер дул с такой силой, что казалось, наши яки вот-вот взлетят.

Спустя еще день пути мы увидели красные крыши Традума. Там располагалась база наших агентов, которыми руководил Петер Аухнайтер, человек Аненэрбе.

Этап британских преследований оставался почти позади. Я подумал, что, несмотря на мои ошибки и самоуверенность, все прошло легче, чем я мог предположить. И понял, что сейчас-то и начинаются настоящие опасности.

Петер Аухнайтер был высокого роста, худощав и мускулист. Его руки, цепкие, как крюки, выдавали в нем опытного альпиниста. Этакая смесь интеллектуала и атлета. Он представил мне своих людей: Лебенхоффер, Харрер, Петер Калемберг. Все из подразделений особого назначения. Они проводили исследования, служа зарождающейся «новой науке», доступной лишь немногим посвященным, которых связывали особые доверительно-заговорщицкие отношения.

В Традуме к ним относились хорошо, и это давало возможность спокойно работать. В Лхасе [65]65
  Лхаса – город в Китае, на Тибетском нагорье, религиозный центр тибетского ламаизма.


[Закрыть]были британские представители. Именно поэтому был выбран затерянный Традум. Бонпо, местный правитель, выделил нам два деревянных дома. Как это принято в Тибете, три-четыре вдовы занимались стряпней и уборкой.

Во время нашей первой встречи наедине Аухнайтер сообщил мне сведения о контактах, запланированных Аненэрбе.

– Человек, которого вы ждете, прибудет в очень далекий монастырь на границе пустыни Такла-Макан. [66]66
  Синьцзянь – провинция на Северо-западе Китая.


[Закрыть]

Он развернул карту и указал на ней точно обозначенный пункт – Тателанг. Это было затерянное селение в районе Синьцзянь, [67]67
  Такла-Макан – пустыня на Западе Китая, простирается более чем на 1 000 км.


[Закрыть]неподалеку от караванного пути, ведущего из Гоби, [68]68
  Гоби – полоса пустынь и полупустынь, расположенных в Северо-Восточном Китае и в Юго-Восточной Монголии.


[Закрыть]который был отмечен на карте едва заметной пунктирной линией.

– Там, в Тателанге, вы получите сообщение, которого ждете и о характере которого мне, естественно, ничего не известно.

Я постарался показаться откровенным и упомянул о политической миссии, направленной на установление контактов с коммунистическими силами, действующими в Яньане. Я попросил его сохранить все в строжайшей тайне и сказал, что это очень деликатная миссия, поскольку Гоминьдан [69]69
  Гоминьдан – националистическая политическая партия в Китае, основана Сунь Ятсеном в 1912 году, находилась у власти с 1927 по 1949 год, под руководством Чан Кайши.


[Закрыть]занимает открыто пробританскую позицию, а влияние японцев неуклонно ослабляется во всем Китае.

Аухнайтер пристально смотрел на меня. Он был не так прост, но мне показалось, что я сумел убедить его. У меня не появилось неприятного чувства, будто я солгал своему товарищу, ведь объяснить словами истинную цель моей миссии практически невозможно.

Он рассказал мне, какого труда стоило выполнять приказания Аненэрбе, и показал папку с шифрованными телеграммами. Им удалось разместить в Кум-Бумском монастыре нескольких лам, которые больше двадцати лет назад поддерживали контакты с Обществом Туле. К счастью, мы зашли не слишком далеко в этом рискованном предприятии. Я спросил, каковы новости о военных действиях. Он удрученно сообщил о последних несчастьях.

Тем же вечером люди Аухнайтера неожиданно устроили ностальгический пир: жареный на шпике картофель, яичница, ливерный паштет, и все это в огромном количестве… Вино и пиво лились рекой. После однообразной пищи кочевников такое пиршество пришлось как нельзя кстати. Спускались сумерки, и, уже порядком напившись, мы принялись распевать старые гимны гитлерюгенда и «Хорст Вессель». [70]70
  «Хорст Вессель» – марш национал-социалистов, назван по имени активиста штурмовых отрядов Хорста Весселя (1907–1930), убитого во время уличных столкновений.


[Закрыть]

Отведя меня в сторону, Аухнайтер спросил, правду ли говорят о массовом уничтожении евреев.

– Неужели такое возможно? Говорят, их свозят в пломбированных вагонах в лагеря смерти, которые построены в странах, оккупированных рейхом…

– Так и есть, – подтвердил я. – Это возвышенное жертвоприношение, окончательный разрыв с вырожденческой культурой. Совершив это жертвоприношение, мы окончательно вырвемся из пут нынешней истории. Фюрер разъяснил нам в Аненэрбе, в чем состоит конечный смысл… Начиная с этого момента для нас уже не может быть ни укрытия, ни пути назад.

– Жертвоприношение? – Аухнайтер посмотрел на меня широко раскрытыми глазами, судя по всему, он не был готов к величию избранного им пути и масштабу последствий, которые повлекла за собой абстрактная теория. Я сказал ему:

– Евреи – носители смертельного идеологического вируса, который подтачивает западную цивилизацию. Они заразили нас идеей бога, высасывающего всякую человеческую жизнь, разрушающего все благородное, инстинкт, здоровое животное начало. Этот бог учил презирать землю, не доверять природе. Мы уничтожаем их не во имя мести, а из соображений гигиены. С этой гигантской жертвы начинается Возрождение. Окончательный разрыв с прошлым…

Но к нам уже приближались Калемберг и Харрер, так что пора было сменить тему разговора.

Аухнайтер рассказал мне, какого рода геодезические, геологические и космологические задачи он решает вместе со своими людьми. Они исследовали магнетические поля, в частности, гору Кайлас, священную гору Западного Тибета. Этот конус из камня и льда стоит особняком от ближайших к нему горных цепей. Тибетцы называют его «троном богов». Ему поклоняются не только буддисты. К его подножию стекаются паломники из Индии, Малайзии, Китая и Бирмы.

– Древние ламы считали Кайлас положительным полюсом Мировой Оси. В таком случае, можно предположить, что отрицательный полюс находится у антиподов, на острове Пасхи, чьи огромные статуи, глядящие в море, существуют лишь ради того, чтобы заклинать и призывать «отсутствующих создателей». Южное полушарие – отрицательный противовес мира.

– Высота Кайласа – 6 700 метров, и его вершина совершенно недоступна…

То были труды ради «новой науки», во имя космогонии и космологии, призванных питать Рейх, который должен был просуществовать еще тысячу лет. Но теперь, подумал или почувствовал я, когда Рейх неминуемо гибнет, труды этой самоотверженной группы отходят в сферу чистой эстетики, а то и кажутся простым сумасбродством. Все это были люди, занимавшиеся «исследованиями особого назначения», которые должны были совершить революцию в нашем болезненном «научно-техническом» подходе к реальному существованию материи, к Земле. Они изучают ее как живое существо и как космический организм. Систему волновых излучений. Материю, вибрирующую в энергии, и энергию, которая воплощается в материи, подчиняясь еще непонятному нам циклу.

Эти люди трудились целый год, порой в тяжелейших условиях. Шифрованными телеграммами они переслали огромное количество технической информации. Они провели потрясающие естественнонаучные и археологические исследования.

– Новая космология зарождается благодаря именно таким сопоставлениям. Вокруг энергетической оси мира сосредоточен положительный полюс «материнских земель», которые простираются от Кавказа и горы Эльбрус до Туркестана, Памира и Гоби…

Было очевидно, что Аухнайтер полностью разделяет доктрину нашего учителя Хаусхофера, который говорил, что географическое пространство не средство достижения власти, как полагали ранее стратеги-механицисты, а сама власть.

Он поведал мне о настоящем героизме, который проявили альпинисты, добираясь до одного высокого тибетского плоскогорья на северных склонах Гималаев, на высоте 5 700 метров, где им открылась система пещер, выдолбленных прямо в скале, в расщелинах ледника. Там на каменных стенах они обнаружили барельеф с картой звездного неба, где были изображены невидимые сейчас звезды. По подсчетам астронома группы, Петера Калемберга, карта могла быть создана примерно 13 000 лет назад. Мне показали фотографии и копии рельефа. Находка пока оставалась необъяснимой. Они были от нее в восторге. Один из них утверждал, что когда-то, задолго до крупного геологического катаклизма, этот район располагался на уровне моря.

Вечер был воплощением гостеприимства и товарищеского духа, только вот выпили мы слишком много. Ближе к рассвету в одиночестве и тишине этого поселка-монастыря меня стали одолевать тревожные сны. Словно та самая «частная жизнь», которая, как мне казалось, навсегда осталась у меня за спиной, все еще преследовала меня.

Перед глазами вдруг неожиданно возник целиком выдуманный образ моего далекого сына. Забавно, но поскольку я не видел его и у меня не было его фотографии, я постепенно создал в воображении человека с вполне определенными чертами лица, даже с характерными жестами и манерой говорить на языке, которого я не понимаю. Интересно, каков из себя этот город, Буэнос-Айрес? У меня о нем довольно туманные представления – по фотографиям, виденным в туристическом фотоальбоме. Я представляю себе город с низкими постройками, очень тихими улицами, длинными и однообразными проспектами, как в некоторых лондонских кварталах. Это нечистокровный народ, но все же почти белый и дружественно настроенный к Германии.

Мы не верим в вину. Быть может, весь смысл нашей битвы сводится к попытке навеки уничтожить это гнусное слово, пришедшее из вырожденческого арсенала иудеохристианства.

Только в глубине нашего «я» есть другая жизнь, внутреннее существо, хранящее верность упадочническим традициям. Глубинное «я» движется, словно кадры фильма, что идет дождливым днем в пустом заштатном кинотеатре. Вина – ловушка для двухмерного человека, которого мы пытаемся окончательно уничтожить, как эндемическую болезнь. Этого человечишку, который живет на дне, среди теней, словно старуха в заброшенном доме, никак не желающая умирать.

Альберт, Альберто, мой сын. Сейчас он бегает по широким улицам, где слышатся далекие гитарные переборы. Добрые Ветры, Буэнос-Айрес. Когда-нибудь Альберто прочтет письмо, которое я отправил ему из Сингапура.

Интересно, а как он представит меня?

Традумский бонпо принял меня со всей церемонностью. В молчании я сидел напротив чиновника, который точно хотел сперва просветить меня рентгеном. Мы оба пили чай с жиром, национальный тибетский напиток. Я успокоил бонпо, объявив, что несмотря на надвигающуюся зиму скоро продолжу свой путь к северным районам. На его невозмутимом лице невозможно было прочесть никакой реакции.

Эти люди знают, что причина их несчастий – иностранцы, алчные, вечно стремящиеся навязать тибетцам законы своего времени. Особенно это касается британцев, едва ли не единственных, кто, помимо китайцев, всерьез заявил о себе на этих вершинах. Англичане хотят изменить тибетцев, осовременить их, чтобы продавать им свою саржу, свою обувь, свои зонты и презервативы, но те твердо убеждены, что так называемый западный прогресс очень опасен. Тибет даже не входит в Международный почтовый союз, и письма, которые отправляют немногочисленные иностранцы и путешественники, приходится доставлять необыкновенно медленными караванами яков до какого-нибудь почтового отделения в Индии. Не прижился здесь и метр, метрическая система. Тибетцы ненавидят колеса, их запрещено использовать на территории многих районов. Они видят в колесе самую серьезную угрозу природному равновесию. Они знают, что все, что придает силу человеческим рукам, способно нести лишь смерть и разрушения. Не принимают они и западную медицину, которую считают наглым вмешательством в равновесие смерти и жизни, делом рук мясников, готовых ампутировать все что угодно, лишь бы сохранить ничтожное прозябание.

Он сказал, что даст мне дом и Белу, вдову, которая будет обо мне заботиться, пока я нахожусь здесь. Все это можно считать большой удачей, так как в Тибете нередки неожиданные проявления ксенофобии, а не будь дома, мне пришлось бы уехать, не подготовившись как следует. Последняя чашка чаю, которую мы выпиваем вместе, сопровождается чем-то вроде тоста:

– Я хочу пожелать путешественнику, чтобы он как можно скорее добрался до китайской границы, ибо такова его собственная воля…

Я, в свою очередь, поблагодарил за оказанное мне гостеприимство. Один из послушников показал мне, как следует поклониться на прощание, и мы с ним покинули зал.

Когда мы направлялись в сторону лежащих за стеной кварталов (храмы расположены на огороженной территории), послушник улыбнулся детской улыбкой и сказал:

– Бонпо просил, чтобы я сказал: пока вы в Тибете, лучше вам остаться мистером Вудом. – И он засмеялся. Я удивленно посмотрел на него.

– Но ведь Аухнайтер и другие мои товарищи, которые живут здесь, еще несколько месяцев назад сказали вам, кто я. Я Вальтер Вернер, я немец.

– Бонпо сказал, что вы Роберт Вуд. Вам придется остаться мистером Вудом. Шерпы дали нам это имя, когда вы приехали. Иначе бонпо вынужден будет сообщить о вашем присутствии через вестника, который отправляется в Лхасу.

Вздор какой-то, но я понял, что логика послушника и его начальника неколебима. По моим планам, я должен был снова воспользоваться английским именем и документами, только если попаду на советскую территорию.

Похоже, придется вытерпеть еще одну шутку этого призрака.

Спустя два дня после того, как я обосновался в доме, который отвел для меня бонпо, я принялся за свою работу. Аухнайтер предоставил мне нужные химические реактивы, и вот вечером, в одиночестве, как можно надежнее установив керосиновую лампу, я взял в руки английское издание Нового Завета (предмет, совершенно необходимый тому, кто едет в Индию под именем Роберт Вуд) и подверг его предусмотренной обработке. За три вечера я покончил со святыми Марком и Лукой, и проступил текст «Агартского бревиария», подготовленный специалистами из Аненэрбе. Теперь были четко видны все путевые заметки, выводы из них и, что самое важное, наброски.

Передо мной лежала настоящая лоция для удивительнейшего плавания, в конце которого меня ожидал не порт, а скорее миф или магическая реальность. Мало кто из моряков сумел бросить якорь в этом порту, и порой им приходилось платить за это безумием или смертью.

Я отметил на большой карте пункт, где назначена встреча, – Тателанг, крошечная точка на краю пустыни Такла-Макан. Чтобы добраться туда, придется пересечь весь Тибет по самым труднопроходимым плоскогорьям.

Я был готов принять вызов, энтузиазм переполнял меня. Никогда не забуду эти утренние часы, овеянные чистым горным воздухом, когда после завтрака, который готовила для меня старательная монастырская вдова, я принимался за работу, отмечал на карте пути и расшифровывал парадоксальный язык тех немногих, кто проделал путь в Агарту.

Хотя я и до того неплохо представлял себе весь этот материал, перечитанный уже в разгар путешествия, он приобретал совсем иную глубину.

Одним из самых интересных был рассказ Гурджиева. Этот удивительный русский с восточными корнями, любитель приключений, посвященный, торговец коврами, соблазнитель декадентствующих интеллектуалов, живет сейчас в эмиграции в Париже, проворачивая темные делишки в некоем фонде или «Институте гармоничного развития человека» – не более и не менее. Это заведение располагается в полуразрушенном замке на окраине Парижа, в Фонтенбло. При всем том нет никаких сомнений, что этот человек обладает непостижимыми способностями. С ним, по приказу Хиршера, вступил в контакт один из самых подготовленных агентов Аненэрбе, агент Э. Ю., находящийся сейчас во Франции. Несмотря на тяжелое состояние после автомобильной аварии, Гурджиев сообщил множество сведений и открыл тайны, о которых, возможно, умолчал бы, будь он совершенно здоров.

В период между 1897 годом и Первой мировой войной Гурджиев совершил несколько поездок по Центральной Азии, но, наверное, самое существенное – путешествие по Гоби в 1989 году. Всякий раз, когда я перечитываю его воспоминания об этом, меня охватывает чувство неуверенности и тревоги, словно речь идет о чем-то, что колеблется между чистым вымыслом и областью заветного. Э. Ю. готов предположить, что именно во время этой поездки Гурджиев побывал «в районе Агарты» (сказать «в Агарте» он не отваживается). Гурджиев умолчал об этом, будучи не в силах или не желая рассказывать о пережитом. Он сообщил лишь, что экспедиция закончилась, когда один из его товарищей, «искателей истины», геолог Соловьев погиб, укушенный в затылок диким верблюдом.

Я перечитываю фрагмент рассказа Гурджиева, посвященного этой одиссее:

«Тайна скрыта гораздо лучше и глубже, чем можно было предположить…»

«Есть несколько упоминаний о местности в пустыне Гоби, где расположен огромный подземный город. Это была тайна, передаваемая от отцов к детям, и всякий, кто выдаст ее, должен был подвергнуться каре, сопоставимой по тяжести с подобным предательством».

«Никогда не ходите по проторенным дорогам».

Гурджиев лжет или же развлекается, намеренно все запутывая. Символы вырастают из действительности, а действительность тонет в символах. Видимое и умозрительное переплетаются.

Судя по всему, самая достоверная часть его рассказа заканчивается на описании некоей области в Тибете, о расположении которой он едва упоминает. [71]71
  Друзы – одна из шиитских сект в исламе; суфии – последователи мистического течения в мусульманстве, сочетающего метафизику с аскезой; дервиши – нищенствующие члены суфийских братств.


[Закрыть]

Но главное, что в какой-то им самим не обозначенный момент Гурджиеву удалось преодолеть невидимую преграду. И тогда время в его рассказе сменяется отсутствием времени, а топография – утопией. Здесь он становится особенно многословным, и кажется, будто слова поднимаются над строками «Бревиария», словно желтый песок пустыни, затуманивающий всякое правдоподобие.

Я пью чай в одиночестве, передо мной стоит лампа и разложены странные карты. Я охвачен радостным волнением, подобным тому, что чувствует ученый или путешественник-первооткрыватель. За этими порой символическими или полубезумными речами таится нечто, настолько меня увлекающее, что часы летят с невероятной скоростью. Лишь изредка из храмов доносится звон колокольчиков, бой барабанов или гудение деревянных труб, с помощью которых монахи сзывают друг друга на свои ритуалы.

Вслед за записками Гурджиева я постарался прояснить и свести воедино тексты членов Общества Туле. Фон Зеботтендорф не оставил описаний, были только косвенные свидетельства, в том числе свидетельства профессора Хаусхофера и тех, кому довелось общаться с ним в его редкие появления. Известно, что он был крепкого сложения, невысокий. Происходил он из низшего сословия, в молодости был железнодорожным рабочим. Настоящее его имя было Рудольф Глауер. Очень рано в нем проснулась тяга к приключениям, и он принялся путешествовать по самым невероятным странам. Был золотоискателем. В 1900 году обосновался в Турции и завязал дружбу с бароном фон Зеботтендорфом, знаменитым востоковедом, который усыновил его, передал свой титул и послал учиться тайному знанию у друзов, суфиев и дервишей. [72]72
  В 1960 году, спустя одиннадцать лет после смерти Гурджиева, была опубликована его книга под названием «Встречи с выдающимися людьми» с рассказами о некоторых из этих удивительных путешествий, в одном из которых упоминается о смерти Соловьева. Гурджиев был всемирно известным знатоком оккультных наук, создателем секты. Вернер был знаком с ним лишь по докладам немецких агентов. Прим. издателя.


[Закрыть]Вернулся он в Германию при больших деньгах и наделенный «необычными способностями», по словам Хаусхофера. Он был одним из основателей мюнхенского Общества Туле, стоявшего у истоков нашего движения, национал-социализма.