Текст книги "Феллах"

Автор книги: Абдаррахман аш-Шаркави

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

– Что мы тебе, школьники? – запальчиво произнес шейх. – Не для того я дожил до седин, чтобы подымать палец, когда хочу высказаться перед людьми! У тебя есть школа, вот ты там и устанавливай свои порядки. А мы как-нибудь без них проживем…

– Итак, – продолжал Абдель-Максуд, не реагируя на замечания шейха, – поступило предложение написать коллективную жалобу на незаконные действия и самоуправство нашего уполномоченного. Он совершил ряд серьезных нарушений закона об аграрной реформе. Нанес ущерб интересам феллахов. Бросил вызов нашей революции. Под этой жалобой подпишутся все жители деревни, и мы ее скрепим печатью. Изберем делегацию, двух человек. Они и вручат нашу петицию министру. А можно поступить и по-другому: не писать никаких петиций, а направить в Каир наших представителей и обязать их добиться встречи с министром и непосредственно ему изложить суть нашего дела. Может, есть еще какие-нибудь предложения? Говорите! А то, когда проголосуем, будет поздно.

Наступила тишина. И вдруг в эту тишину откуда-то издалека ворвался чей-то торопливый незнакомый голос, звучащий на фоне то нарастающего, то спадающего гула.

– Погода сегодня стоит прекрасная, – тараторил этот голос. – Обе команды, которые только что вышли на поле, судя по всему, тоже находятся в прекрасной спортивной форме. Все трибуны стадиона переполнены. Еще минута – и мяч от центра поля направится в сторону чьих-то ворот, увлекая за собой игроков обеих команд…

– Это что еще за болельщики тут объявились? Кто включил транзистор? – раздраженно спросил Абдель-Максуд. – Встань, чтобы все тебя не только слышали, но и видели!

Из дальнего угла поднялся долговязый парень, прижимавший к уху маленький транзистор.

– Извините, сеид учитель, – умоляющим голосом произнес он. – Но сегодня очень ответственный матч. Играет «Ахали» с «Замалеком».

– Вот и слушай его на улице, а нам не мешай! Выйди отсюда! И забирай всех болельщиков. Идите, идите – вас никто здесь не держит! – поторопил их Абдель-Максуд.

Парень, понурив голову, направился к выходу. За ним последовали двое его товарищей, а через некоторое время поднялся еще один. Другие ученики – их было человек двадцать, – занимавшие по школьной привычке самые задние ряды в дальнем углу комнаты, остались сидеть на своих местах, не сводя глаз с Абдель-Максуда.

– Сеид учитель, нам стыдно за них! – возмущенно произнес чей-то ломающийся голос. – Это городские, их ничто, кроме футбола, не интересует. Мы, конечно, за них в ответе. И это так не оставим, поверьте нам, сеид учитель!

– Спасибо тебе, дорогой, за твои слова. Мы все за них в ответе и общими усилиями обязательно должны на них подействовать. Итак, я повторяю: есть у кого-либо другие предложения?

В это время на улице послышался истошный лай чуть не всех деревенских собак. В дверях появился самодовольно улыбающийся Тауфик Хасанейн. Отвесив присутствующим общий подчеркнуто-церемонный поклон, он с подобострастным видом пропустил вперед мужчину в городском костюме, сшитом по самой последней моде.

– Добро пожаловать, ваша милость! Прошу, прошу вас, бей, проходите. Вы вовремя поспели, – пищал Тауфик.

Тот, кого Тауфик почтительно называл беем, остановился в проходе и с кривой ухмылкой уничтожающим взглядом медленно обвел собравшихся. Это был невысокого роста худощавый мужчина средних лет, с довольно энергичным лицом желтоватого оттенка и глубоко запавшими щеками, между которыми торчали жесткие тонкие усики; непомерно большие, странной формы уши сильно выступали вперед, а напомаженные волосы делали это странное лицо женоподобным. Запутавшаяся где-то в уголках его тонких губ презрительная гримаса придавала ему зловещее выражение. Казалось, оно и пожелтело-то от сжигающей его внутренней ненависти. Остановив наконец шарящий взгляд на Абдель-Максуде, незнакомец, словно стараясь перекрыть все еще немолкнущий собачий лай, натужным голосом скомандовал:

– Распустить собрание! Приказываю всем разойтись. Вы не имеете права его проводить, поскольку не получили на то соответствующего разрешения от органов безопасности… Ну а с организаторами у меня будет особый разговор.

Все будто оцепенели. Воцарилось тягостное молчание.

– Прежде чем выполнить ваше приказание, мы по крайней мере должны узнать, кто вы такой? – не теряя самообладания, с достоинством ответил Абдель-Максуд после продолжительной паузы. – Прошу извинить, ваша милость, но мы вас не знаем.

– Не знаете – так узнаете! – угрожающе прохрипел незнакомец, не стирая с губ уже откровенно презрительной улыбки. – А собственно говоря, кто вы такой? Я требую выполнения приказа и роспуска собрания. Таково указание властей, и я его вам передаю. Кроме того, мне поручено выяснить, кто зачинщик данного сборища и кто подстрекает население к подозрительным выступлениям против властей. Вы можете мне ответить? Я обращаюсь к вам, заместитель омды!

Тауфик Хасанейн, отвесив подобострастный поклон, пробормотал что-то невнятное.

Все присутствующие недоуменно переглянулись: вот так сюрприз! Ай да Тауфик! Вот кто, оказывается, заместитель старосты! И когда только успел? А кто же его назначил? И за что, спрашивается? Ну и чудеса!

– Подойдите поближе! – поманил Тауфика незнакомец. – Откройте, пожалуйста, дверь. Я, наверное, временно займу эту комнату. Да позаботьтесь, чтобы здесь прибрали.

Но народ не собирался расходиться. Тогда незваный гость заорал, брызгая слюной, – слова он произносил явно на каирский манер:

– Собрание объявляю незаконным! Кто посмел созвать его без председателя кооператива и без секретаря комитета Арабского социалистического союза?! Это самоуправство! Анархия! Бунт против властей, против государства! И я не позволю!

– Государство – это народ, а мы и есть народ! – не выдержал Абдель-Азим. – Народ главнее любого председателя. Любого секретаря. Никто, ни один человек не может, будь он трижды председателем, навязывать свою волю деревне. Не те времена! Ясно?

– А это что еще за герой? – все с той же неприятной усмешкой спросил незнакомец у Тауфика. – Наверное, один из главных смутьянов? Как его зовут? Запишите-ка его имя! Мы разберемся, чем он дышит. Я уверен, он подкуплен реакцией.

– Сам-то он кто? – шепнула Инсаф своей соседке. – Точно с цепи сорвался. Ишь, как бешеный бросается. Так и норовит укусить побольнее. Ну точно взбесившийся кобель.

Женщина прыснула. Сидевшие рядом тоже рассмеялись. Народ загалдел, зашумел.

Незнакомец, обернувшись к Тауфику, что-то шепнул ему. Потом, уже сбавив тон, повторил, обращаясь к председательствующим:

– Немедленно распустите собрание. Слышите? В противном случае вас ждут большие неприятности. – И, быстрым шагом направляясь к двери, на ходу бросил: – После захода солнца жду вас в доме Ризк-бея.

В зале опять наступила тягостная тишина. Люди, боясь взглянуть друг другу в глаза, опускали головы. У каждого в уме вертелись одни и те же вопросы: что это за человек? Из города? Кто его сюда прислал? Почему он кричит на них? Угрожает, пытается нагнать страх на всю деревню. Страх, от которого уже успели отвыкнуть.

Абдель-Максуд, глядя на помрачневшие лица, понимал, какие сомнения закрадываются в души людей, что тревожит их сейчас. Неужели этому человеку, как злой дух ворвавшемуся в деревню, удалось вот так сразу погасить в людях веру в добро и справедливость? Потушить тот радостный свет, который загорался в их глазах, когда они читали написанные на стене лозунги? Нет! Нет, этому не бывать!..

Но первым поднялся шейх Талба.

– Аллах, аллах милостивый и всемогущий! – пробормотал он. – Пойдем, дочь, отсюда. Нам тут делать нечего. Кто заварил кашу, пусть тот и расхлебывает, а мы лучше помолимся аллаху. Да будет он милостив к нам и да минует нас его карающий гнев…

Вслед за шейхом потянулось еще несколько человек. Люди постепенно стали расходиться.

– А почему он сказал, что ждет вас в доме Ризка? – спросил Салем, остановившись у стола, за которым все еще сидели Абдель-Максуд и Абдель-Азим. – И почему он назвал Ризка беем? Тут что-то не так: человек, представляющий правительство, не стал бы называть его беем! Не кажется ли вам это странным? Да и сам этот тип из Каира уж очень подозрительный. Собаки и те почуяли что-то неладное. Мы-то знаем: на хороших людей они никогда не бросаются.

– Готова поклясться пророком, что тут дело нечистое! – поддержала сына Инсаф. – Я сама не откажусь поехать в Каир, только бы вывести этого проходимца на чистую воду. Завтра же вот возьму и поеду! Уж я-то добьюсь встречи с министром!

Я вышел из дома вместе с Абдель-Максудом и Абдель-Азимом. Некоторое время мы шли молча. Вдруг Абдель-Азим стукнул себя кулаком в грудь да так и остановился посреди дороги.

– Чует мое сердце, этот городской хлыщ всех нас обвел вокруг пальца. Это – пройдоха и жулик! – воскликнул он. – Не может такой прощелыга представлять правительство! Напрасно мы послушались – клянусь аллахом! Не надо было распускать собрание. Попробуй теперь созови его снова! Но мы и без собрания напишем жалобу и всей деревней подпишемся под ней. Пусть власти разберутся! Нам бояться нечего. Мы не феодалы и не эксплуататоры. А вот этот тип наверняка проходимец. И я докажу это. Вот помяните мое слово! Если он и представляет какое-нибудь правительство, то только не наше, может, какое подпольное – против народа, против революции!..

Глава 6

– …Многие пытались и все без толку. А я всем ходокам нос утерла. Сделала то, что никому не удавалось. А кто я? Старая, немощная вдова и к тому же еще неграмотная.

– Неужто, Умм Салем, ты самого министра видела? Как же тебе это удалось?

И Инсаф в который уже раз рассказывала, как была в Каире на приеме у министра. Она охотно рассказывала об этом каждому, кого встречала. Даже сама искала, кого бы еще оповестить. Первым был, конечно, Абдель-Азим. Ведь ему было особенно важно все знать. Он как никто другой может оценить по достоинству то, что проделала Умм Салем. Нет нужды ему рассказывать все подробности ее каирских приключений: он бывал там и хорошо знает дорогу в министерство. Да и тамошние порядки ему тоже хорошо известны. Кое-какие детали в рассказе она согласна была пропустить. Встретив Абдель-Азима, Умм Салем сразу начала с главного.

– Представляешь, – сказала она, хлопнув Абдель-Азима по плечу, – они и со мной хотели проделать такой же номер, что с тобой. Напишите, говорят, жалобу, подайте ее министру, оставьте свой адрес и ждите ответа…

– А каирский адрес, где ты остановилась, они у тебя не спрашивали? – с усмешкой спросил Абдель-Азим. – Не сказали тебе еще: «Мадам, оставьте также ваш номер телефона»?

Инсаф расхохоталась звонко и заразительно, как смеялась в те годы, когда слыла первой красавицей в деревне. Тогда, лет двадцать назад, по ней вздыхали и сохли многие парни…

– Да ладно тебе, – сказала она, опять хлопнув Абдель-Азима по руке. – Мне, братец, было не до смеха. И то, что я провернула, не под силу никакой мадам и никакому мусье. Ведь тебе там сделали от ворот поворот и ты приехал с пустыми руками. А я перехитрила их. «Ладно, – говорю, – ну а министр тут сидит? На него можно хоть одним глазком посмотреть?» – «Но его сейчас нет», – говорят мне. А я не поверила. Спросила у одного, у второго, у третьего. Поговорила с уборщицей, хозяином кофейни, со слугой, с привратником и даже с часовым. От них узнала, что он был недавно, но ушел на заседание в совет министров. Я тогда стала расспрашивать, где этот самый совет министров. Мне объяснили. Ну, я и отправилась туда. Прихожу, а меня не пускают. Солдаты, что у входа стоят, спросили у меня пропуск. Иначе, говорят, пройти нельзя. Делать нечего – пришлось вернуться обратно в министерство. Решила – дождусь министра тут, у входа. Рано или поздно должен же он в свое министерство вернуться. Притаилась, как лиса, у дверей и жду. А спрятаться там особенно некуда. Сижу прямо на солнцепеке. Жду час, жду два, полдень уже. Вижу, по коридорам народ забегал, засуетился. Ну, думаю, министр должен подъехать. У сторожа узнала на крайний случай, где его машина останавливается. Он, да благословит его аллах, показал мне: «Вот тут, прямо у дверей». И в самом деле именно к этому месту подкатила машина. Выходит из нее мужчина. Высокий такой, широкоплечий и смуглый, ну точно как наши деревенские мужики. Только выглядит он солидно и походка, конечно, у него другая. Шагает с таким достоинством…

– Достоинство… достоинство… Заладила… можно подумать, у нас нет достоинства! – перебил ее Абдель-Азим. – Ну, давай дальше… Только ты не тараторь и не мели всякую ерунду. Говори главное!

– Вот я и говорю. Да ты не перебивай. Только министр вышел из машины, а я тут как тут. Так, мол, и так, говорю. Я из такой-то деревни, зовут меня Инсаф Умм Салем. Пришла, чтобы пожаловаться на тех, кто проводит у нас в деревне аграрную реформу и кооперацию. А еще, говорю, хочу пожаловаться на сеида Ризка. До каких пор, ваша милость господин министр, мы должны терпеть его гнет и переносить измывательства над собой? В какое время мы живем? Мало мы, что ли, на своем веку терпели всяких унижений и страданий? И тут я, Абдель-Азим, сама не знаю, как это получилось, не выдержала и заплакала. Говорю, а у самой слезы так градом и катятся. Ничего не могу с собой поделать. Слезы меня душат, прямо слова не могу произнести. Стою перед ним и плачу…

– У тебя всегда глаза были на мокром месте, – заметил Абдель-Азим. – Уж я-то знаю. Это твое главное оружие: чуть что – в слезы.

– …а министр, видно, растерялся, начал меня успокаивать. «Не волнуйтесь, – говорит, – ситт[14]14
  Ситт (араб.) – госпожа.


[Закрыть]. Успокойтесь, ситт». Веришь, сам министр назвал меня «ситт». И несколько раз это повторил. Потом подозвал к себе господина, который был с ним, и говорит ему этак строго-престрого: «Разберитесь во всем как следует. И не откладывайте в долгий ящик. Немедленно разберитесь. А виновные, все, на кого жалуется эта женщина, должны понести наказание, если они нарушают закон!»

– Неужто так и сказал? – воскликнул Абдель-Азим. – Ай да Инсаф, молодчина! Вот тебе и сорока-белобока!

– Сам министр называл меня «ситт Инсаф», а ты – Инсаф, да еще и сорокой обзываешь. Какая ни сорока, а яичко сумела снести – хоть и далеко летала…

Инсаф, довольная своей шуткой, опять засмеялась было, но тут же стала серьезной.

– Министр так и сказал мне: «Успокойтесь, ситт Инсаф, все виновные получат свое». А еще добавил: «Возвращайтесь, ситт Инсаф, в свою деревню и никого не бойтесь. А если что не так, приезжайте снова сюда; не сможете – напишите письмо, достаточно марки на один кырш, и отправьте прямо на мое имя. Мы никому не позволим обижать, тем более угнетать феллахов. Вы правы, ситт Инсаф, сейчас не те времена. Правительство на вашей стороне. В нем по меньшей мере три министра занимаются непосредственно делами феллахов».

Инсаф подробно поведала Абдель-Азиму, как потом ее провели в большой кабинет, усадили в мягкое кресло и даже угостили сладким лимонадом со льдом. Такого она никогда еще в своей жизни не пила. Ей и обыкновенной воды со льдом не приходилось пробовать, а с лимоном, да еще и с сахаром – тем более. Какой-то начальник попросил подробно изложить суть ее жалобы. Он предупредил ее, что вещи, которые она рассказала министру, имеют важное значение, поэтому она должна сообщить все как есть. И если изложенные ею факты подтвердятся, министр строго накажет всех нарушителей закона. А если не подтвердятся и выяснится, что она все это придумала, то ей самой не избежать заслуженной кары.

Она рассказала все, ничего не скрывая. Начальник внимательно ее слушал, то и дело что-то записывая на листке бумаги. Он исписал один лист, другой, третий. А Инсаф все говорила и говорила. Как уполномоченный по проведению аграрной реформы вынудил феллахов подписать задним числом акты об аренде Ризком их земли. Как силой заставил подписать этот документ и ее сына. Как Ризк завладел их двумя федданами плодородной земли. Как взамен хорошей земли им выделили каменистый участок, который вообще невозможно обработать. Как Ризк пытался заставить ее сына называть себя «беем», а когда тот отказался, привязал его веревкой к пальме и избил кнутом… Начальник, который все записывал, услышав эту страшную историю, даже ручку отложил в сторону и стал говорить умные слова о недопустимости насилия, о необходимости уважать человеческое достоинство и права человека, о свободе личности, о социализме, о прогрессе и еще о каких-то важных вещах. При этом он употреблял столько ученых слов, очень многое Инсаф слышала впервые и потому не поняла – сейчас она честно в этом призналась. Инсаф не умолчала и о том, что инспектор по делам кооператива тоже занимается махинациями. Он заставляет крестьян платить за аренду сельскохозяйственных машин, которыми они не пользовались, и в то же время позволяет Ризку брать эти машины бесплатно. Когда Инсаф это рассказывала, начальник почему-то перестал записывать и посоветовал ей вообще не упоминать про инспектора. У Инсаф даже возникло подозрение – не приходится ли их инспектор родственником этому начальнику в Каире. Когда она поинтересовалась, почему она должна молчать о проделках инспектора, начальник заявил ей, что-де она сама не является членом кооператива и поэтому не может разбираться в его делах. Тем более что лично ее, Инсаф, инспектор не обманывал и не обкрадывал. К тому же, если она будет жаловаться сразу на двоих – и на уполномоченного по аграрной реформе, и на инспектора по делам кооператива, – это может показаться кое-кому несколько странным и вызвать подозрение.

– И инспектора, и уполномоченные имеются во всех деревнях Египта, – разъяснил ей начальник, – и везде они делают полезное дело. Не может же так быть, что в одной деревне вдруг сразу оказалось два плохих представителя правительства, которые обманывают феллахов и не выполняют своих служебных обязанностей.

– Значит, нашей деревне не повезло, – возразила ему Инсаф.

– Нет, нет, ситт Инсаф, этому трудно поверить. Такие обвинения могут только бросить тень на вашу деревню, будто живут там одни смутьяны, всем-то они недовольны и поэтому жалуются на представителей власти.

– Но ведь я рассказываю вам все как есть…

– Послушайте моего совета, ситт Инсаф! Заверяю вас – я не знаю ни вашего инспектора, ни вашего уполномоченного. Не думайте, что я питаю к одному из них какое-то пристрастие или хочу взять его под защиту. Я вовсе не ставлю под сомнение и правоту ваших слов. Аллах свидетель, ситт Инсаф, я вам даю совет ради пользы дела. Не надо замахиваться сразу на обоих представителей властей. Ваши обвинения против инспектора основываются только на подозрениях. У вас нет точных и проверенных фактов. А без них эти обвинения кажутся несерьезными и надуманными. Поэтому мой вам совет – лучше их вообще не упоминать в официальной жалобе. Я просто напишу, что получены также сигналы о недобросовестной деятельности инспектора по делам кооператива. Этого будет вполне достаточно. Мы, не поднимая шума, установим за ним строгий контроль, о котором он даже не будет подозревать. Только вы должны нам в этом помочь. Не надо трезвонить, кричать и жаловаться. Вы лично внимательно за ним наблюдайте и, если вам в его действиях что-то покажется подозрительным, немедленно сообщите нам. Напишите письмо и отправьте в Каир. Это будет стоить вам, как сказал господин министр, всего один кырш. Ничего другого от вас не требуется. Наблюдать, собирать факты и сообщать их нам. Но факты должны быть правдивыми и хорошо проверенными. В противном случае вы, сами того не желая, причините вред нашему государству. Ибо, сигнализируя о непроверенных фактах, вы дискредитируете инспектора. А это равносильно распространению злостных слухов о нашем кооперативном движении, что в свою очередь, да будет вам известно, является преступлением, достойным строгого наказания. Изложенные вами факты о злоупотреблениях инспектора по делам аграрной реформы немедленно будут нами проверены и расследованы. Смею вас заверить, ситт Инсаф, что раньше, чем вы возвратитесь в деревню, туда прибудет человек, который все выяснит и примет необходимые меры. Не беспокойтесь, зло будет наказано. Теперь остается только выяснить эту непонятную историю с вашим собранием. Что это за человек, который закрыл ваше собрание и еще угрожал вам? Нам о нем ничего не известно. Одно лишь могу сказать: мы к вам никого не посылали. И вообще я сомневаюсь, что он был к вам кем-то специально послан. Однако я советовал бы вам быть осторожными, внимательно присмотреться к нему и не принимать поспешных решений. Со своей стороны я тоже приму кое-какие меры и постараюсь выяснить, кто этот человек. Все, что вы мне сообщили о нем, я немедленно доложу соответствующим органам. Надеюсь, вы удовлетворены, ситт Инсаф? Что ж, в таком случае до следующей встречи!..

На этом, собственно говоря, и закончились ее переговоры в министерстве. Она добросовестно и подробно, как могла, изложила свою беседу и с министром, и с тем начальником, который ее принял. При этом она несколько раз упомянула, как с ней любезно разговаривали, особенно этот начальник. Инсаф так его хвалила и с такими подробностями описывала его внешность, что Абдель-Максуд, который слушал ее вместе с Абдель-Азимом, не удержался от шутливого замечания:

– Уж не влюбилась ли ты, часом, в него, ситт Инсаф? Смотри, потеряешь голову, будешь ездить все время в Каир!..

– Не бойся за мою голову, устаз. Она у меня крепко держится на плечах. Да и к тому же я ведь не вольная птица. Я хоть и ситт Инсаф, да не чета тем бездельницам, которые слоняются по улицам Каира… А если бы даже и захотела отдать свое сердце тому начальнику, все равно не решилась бы; за что, спрашивается, он заставляет нас писать жалобы, отправлять их в Каир и еще платить за это кырш?!

– Ну что тебе дался этот кырш, глупая ты женщина? – пристыдил ее Абдель-Азим. – Ты уж лучше помалкивай о нем, а то подумают, что ты и впрямь жадная.

Инсаф только отмахнулась от него. Сделав, так сказать, официальный отчет о визите в министерство, она хотела поделиться своими впечатлениями о Каире. Ведь впервые в жизни она оказалась в сутолоке каирских улиц. Ее буквально потрясли многоэтажные дома. И как только люди там живут? Подумать только, есть дома выше, чем минарет их мечети святой девы Зейнаб, а попадаются еще такие, с которыми не сравнится даже минарет мечети султана Ханафи, что у них в уездном городе. А магазинов сколько, лавок! И чего только не увидишь там в витринах и на прилавках!.. Автомобилей на улицах – тьма-тьмущая. Из-за них не перейти улицу – крутишь головой то в одну сторону, то в другую. От одного этого так голова закружилась, что она чуть было не упала посреди улицы. Народу везде – не протолкнешься. Все разнаряженные, расфуфыренные. У женщин платья короткие, выше колен. Лица у всех белые, напудренные, глаза подведены, губы накрашены. От мужчин и то духами разит. И говорят на самых непонятных языках. Даже арабская речь какая-то странная, не сразу поймешь, что к чему. А то остановилась вдруг машина, и вышли из нее вроде бы девицы – поглазеть на витрину. Та, что была за рулем, довольно пожилая, не моложе Инсаф. Да и подруги ее, когда Инсаф присмотрелась, оказались почти ее ровесницы. Только что одеты, как девицы. Одна даже в брюках – со смеху можно умереть! Автомобиль широкий, длинный, весь блестит, такого она и в уездном городе не видела. Стоит тысяч пять фунтов, никак не меньше! Специально поинтересовалась. Ей хозяйка машины сказала. А когда они между собой заговорили, Инсаф, как ни прислушивалась, ничего не поняла. Спросила, арабки ли они. «Девицы» пожали плечами и громко расхохотались. Инсаф в долгу не осталась – тоже засмеялась им в лицо. Так и смеялись – они над ней, а она над ними. Даже рассказывая это, Инсаф не могла удержаться от смеха. Но куда больше удивила ее дама, которая гуляла по улице с собачкой. Сама подстрижена коротко, совсем мальчишка, а собака – заросшая, мохнатая, и хвост пушистый, как у лисы. Идет, бесстыдница, по улице в ночной сорочке и стреляет глазами по сторонам. А собаку тянет за собой на веревочке, как теленка. Собака остановится – дамочка тоже и давай гладить ее по шерсти вдоль хребта, называя как-то не по-нашему. Инсаф подумала было, что это иностранка – их в Каире много, – но выяснилось, что она чистокровная египтянка. А вот собачка, оказывается, французской породы и очень дорогая.

– Интересно, сколько может стоить такая собака? – вдруг спросила Инсаф у Абдель-Максуда.

– Да думаю, Умм Салем, не меньше пятидесяти фунтов, если она редкой породы. Кроме того, нужны немалые деньги, чтобы прокормить ее.

Инсаф, хлопнув себя по бедрам, даже присела от изумления:

– Пятьдесят фунтов? И как только муж этой дамочки не разорится?

– Наверное, он богат. В Каире таких много.

– Где же они достают столько денег? – поинтересовалась Инсаф. – Неужели им так много платят на службе, что они и редких собачек содержат, и заграничные автомобили покупают? Землю вроде у помещиков отняли, роздали крестьянам. Пашей и эмиров больше нет. У богачей тоже доходы поурезали. Растолкуй тогда, Абдель-Максуд, откуда же берутся такие люди?

– Что делать, Умм Салем. Таких людей еще хватает. Но ничего… подожди – скоро и с этим покончим. Наш президент поставил цель покончить с неравенством. И это не просто слова – многое уже делается. Прежней знати почти не осталось. Ее привилегии отменены, лишние деньги – отобраны. Но вот беда – вместо прежних богачей стали теперь появляться новые. Образовалось нечто вроде касты. Обычные люди, такие, как мы с тобой. Но так уж случилось – волею судьбы заняли они тепленькие местечки, где можно мало работать и очень много получать. Сколотили себе приличное состояние и живут припеваючи. Только и их царство, Умм Салем, не вечно!

– Как это получается, Абдель-Максуд-эфенди? – включился в разговор Салем. – Вот ты говорил, что доход человека не должен превышать его потребностей и истинный мусульманин обязан отдать излишек другим, чтобы улучшить жизнь своего народа. Почему же эти люди не поступают так? Разве они не мусульмане?

– Обожди, Салем, наберись терпения! Всему свой черед…

– Как же можно терпеть, устаз, если собачкам этих новых богачей в городе живется лучше, чем феллахам в деревне? Они пьют чистую воду, едят мясо и пшеничный хлеб, спят в квартирах на ковриках или на деревянном полу. А мы? Пьем вонючую, грязную воду, грызем кукурузу и спим на глиняном полу. Вот и разберись тут, устаз, кто лучше живет – собака или я, молодой парень? И я должен с этим мириться?

– Тебе никто этого не говорит! Ты что, речей президента не слушаешь?

– Я-то их слушаю. Речей много сейчас хороших произносится. Но слушают ли их новые богачи? Они плюют на все призывы и знай живут в свое удовольствие. Что им закон, зачем им конституция? Объясни мне, устаз, по какому это закону одни могут тратить сотни фунтов в месяц, жить, ни в чем себе не отказывая, а другие должны гнуть спину на поле с утра до вечера и есть одни кукурузные лепешки, а если и пробуют мясо, то раз в неделю?

– Послушай, Салем, а много ли ты едал мяса по большим праздникам да в день святого Масуда? А кукурузная лепешка доставалась далеко не каждому. Ты забыл это?

– Нет, устаз, не забыл. Теперь, слава аллаху, времена изменились, да и мы не те, что были раньше. Но это же не то, о чем мы мечтали. Мы хотим жить лучше. Так, как в городе. Мы стремимся к такой жизни, которую призывает нас строить президент. А тех, кто становится нам поперек, мешает нам, – таких надо убрать с дороги. Вы ведь сами, устаз, так думаете. Что же вы от меня требуете, чтобы я терпел и выжидал? Мы все вместе будем ждать, а Ризк тем временем поодиночке будет нас привязывать к пальме и учить кнутом? Мы будем ждать, а Ризк будет есть мед и уплетать за обе щеки жареное мясо? Не верите, устаз, посмотрите, что они едят, птичьего молока у них только нет. А у нас? Все те же кукурузные лепешки. А ведь мы живем в одной деревне! Его тоже называют тружеником деревни. Но какой же он труженик? Самый обыкновенный эксплуататор! Вор! Отобрал у меня землю. Обкрадывает нас, чтобы самому есть мед и мясо. Но и этого ему мало. И он небось хочет накопить еще деньги да завести породистых собак по пятьдесят фунтов и купить заграничную машину за пять тысяч фунтов!..

– Эх, Салем, Салем, все-то ты свалил в одну кучу! А в главном не сумел разобраться до конца… Задумывался ли ты когда-нибудь, что твой сын может занять в нашем обществе более высокое положение, чем сын того, кто держит сейчас породистых собак и разъезжает на шикарных автомобилях? Даже ты, если бы начал вовремя учиться, мог бы утереть нос их сынкам, потому что не их, а тебя приняли бы в университет в первую очередь. Получив образование, ты имел бы больший вес в стране, чем те, у кого сейчас много денег. Потому что в наше время образование и знания играют большую роль, чем деньги. Именно с развитием просвещения и науки связано будущее нашего общества и лично твое. Но нам предстоит вместе с тем преодолеть еще длинный путь, чтобы полностью уничтожить неравенство, чтобы добиться такого положения, когда каждый человек смог бы получить по своим потребностям. Вот поэтому я тебе, парень, и советую – не торопись, вооружись терпением, накапливай знания, приобретай опыт. Это вовсе не значит, что ты должен сидеть сложа руки и мириться с беззаконием, насилием и произволом. Но действовать надо осмотрительно и осторожно. Не болтать лишнего. Особенно сейчас. Вот хоть бы с этим типом из Каира – явно надо быть поосторожней, а то упечет он тебя, чего доброго, за решетку, и доказывай тогда, что ты не верблюд! К нему надо присмотреться как следует, прежде чем бросаться в бой.

Я тебе даю советы, Салем, и было бы неплохо, если бы ты к ним прислушался. И вовсе не потому, что меня кое-кто по старой привычке называет «эфенди» или «беем», и даже не потому, что я твой бывший учитель. Я даю тебе эти советы по праву более опытного человека, который повидал и испытал в жизни гораздо больше, чем ты и твои ровесники, родившиеся или выросшие уже после революции. Попроси, пусть расскажет тебе мать, как мы жили совсем недавно, всего несколько лет назад. Вы, возможно, и слышали об этом, но испытать на себе вам не довелось. А есть вещи, которые вы не в состоянии понять и до конца осмыслить. Твой отец умер за два года до революции, тебе тогда еще и двух не было. Спроси у матери, сколько раз он за свою жизнь ел мясо. Очень немного, по праздникам – и то не всегда. А ведь он был одним из самых работящих и толковых феллахов – на все руки мастер. И несмотря на это, он годами не мог найти себе работы. Про все его мытарства тебе мать лучше может рассказать. Незадолго до смерти он работал в поместье Ризка – огородником и садовником. Когда он заболел, ему не на что было позвать врача. Так промучился, бедняга, около недели да и скончался. Мать твоя, убитая горем, чуть было не сошла с ума. Плакала, билась головой о землю, рвала на себе волосы, потом выкрасила лицо черной краской и, чтобы не попадаться людям на глаза, вообще куда-то скрылась. Но она была не одна – на руках у нее остался ты, годовалое дитя. Тебя нужно было чем-то кормить, и она снова вернулась в деревню. Так и стала она вдовой. А было ей всего двадцать лет. Женщина в расцвете сил и красоты. Многие мужчины предлагали ей свою руку, но получали отказ. Она дала клятву, что будет жить только для тебя. Ей приходилось очень трудно. Она постоянно недоедала, а то и вовсе голодала. Чтобы не умереть с голоду, нанялась она работать в дом омды. Когда после революции начали распределять землю среди самых бедных феллахов, мать сумела добиться, чтобы и тебе, будущему феллаху, выделили небольшой участок – два феддана. А было тогда этому феллаху всего четыре года. Полуголодный, в лохмотьях бегал ты по пятам за своей матерью, тогда красивой, молодой, но уже начавшей сгибаться под тяжестью постоянных забот и хлопот о куске хлеба насущного. С помощью добрых людей сумела она засеять свой участок и собрать с него первый урожай. В вашем доме появился наконец свой хлеб. И Инсаф немножко распрямилась. Стало жить полегче. Мать бросила работу в доме омды, трудилась только на своем участке. Потом и ты начал ей помогать. Урожай вы собирали неплохой: достался вам больно хороший участок. Два феддана, но каких! Посади оглоблю – дерево вырастет. Все завидовали вам – мало у кого была такая земля. Позарился на нее и Ризк. С помощью уполномоченного он тебя, глупца несмышленыша, и обвел вокруг пальца. Тебе показалась выгодной предложенная ими сделка, и ты согласился поменять свои два феддана плодородной земли на два феддана солончака. А вышло что? Сколько ты ни трудился, сколько ни поливал землю потом, так ничего и не собрал. А кто виноват? Ты сам. Доверился Ризку. Провели тебя, как говорят, на мякине…